Я с детства отличалась чрезмерным любопытством, мне всегда нравилось следить за людьми. Нет, конечно, я не была обезумившей маньячкой – мне было просто интересно, как живут другие люди, чем они увлекаются и как проводят свободное время. Все началось с чтения книг. Ведь, читая книгу, мы тоже в какой-то мере следим со стороны за чужой, пусть и выдуманной, жизнью. И, будучи девочкой, я хотела написать книгу, которая стала бы шедевром и раскупалась нарасхват. Тогда я начала задаваться вопросами: откуда авторы берут сюжеты для своих романов?! Неужели они с блокнотом и ручкой в руках ходят по пятам за своим будущим персонажем, тайком записывая каждую мелочь, которая происходит в их повседневной жизни?! А откуда они знают, что чувствуют их герои?! Они же не могут читать чужие мысли?! Или они все же пристают к бедолагам с расспросами, выпытывая у них все то, что они переживают?!
Потом немного позднее я поняла, что для того, чтобы написать книгу, не обязательно быть одной из городских сумасшедших, бродячих по улицам в поисках очередной жертвы, которую они выберут и перенесут ее жизнь на бумагу, вырвав ее из реальности.
«Так, стоп. Николь, хватит с тебя этих бессмысленных словесных оборотов. Хочешь написать бестселлер – пиши проще, чтобы людям легче читалось, на одном дыхании… Хмм… пожалуй, да, надо проще. Ладно, после исправлю, а сейчас надо накидать задумки, пока мысли в голове в конец не запутались, а потом все отредактирую. Итак, на чем я остановилась?! Ах, да…»
Для того, чтобы написать книгу, надо на секунду ворваться в другую жизнь и прожить ее, додумывая самой все события, которые были и которым предстоит еще состояться. Раскрыв, как мне на тот момент казалось, секрет, я начала практиковаться. Сперва я наблюдала за своими соклассниками, но вскоре они стали мне безынтересны: что такого необычного может произойти в жизни подростка, самой большой проблемой которого является выскочивший на носу прыщик? И тогда я стала по долгу пропадать в парках и скверах. Я садилась на свободную скамейку в центре парка, и в эти моменты я чувствовала себя так, словно пришла на премьеру нашумевшего мюзикла, и замирала в предвкушении того, что сейчас перед мной развернется яркая картина, водоворот которой унесет меня далеко за пределы этого зрительного зала. Я устраивалась поудобнее и таинство начиналось.
Вот идет парочка, держась за ручки. Но сразу видно, что они недавно поругались: оба молчат, лица задумчиво-озабоченные, и даже не смотрят друг на друга, как подобает влюбленным. Казалось, будто они и не были вовсе знакомы, и каждый шел по своим делам, а кто-то взял и незаметно для них обоих соединил их руки между собой.
«Интересно, что у них стряслось? Может, он забыл про годовщину их первого поцелуя, и она обиделась на него, а он в свою очередь разозлился в ответ, недоумевая от того, как можно всерьез обижаться на такие мелочи? Или, может, она увидела, как он флиртует с пышногрудой блондинкой с голубыми глазами в каком-нибудь местном баре? Или, наоборот, он приревновал ее? Ай, ерунда какая-то, скукотища… Тааак, кто там у нас еще?!»
И так я проводила все свободное время, сидя на своем месте в партере, в тени зеленых деревьев, раскинувшихся своей пышной и сочной листвой. Я сидела и растворялась среди множества выдуманных мною судеб и историй. И, даже возвращаясь домой, я засматривалась в окна многоэтажек и представляла, что сейчас творится по ту сторону желтых квадратов, горящих в вечерних сумерках. Но мне никак не удавалось найти что-то стоящее, что помогло бы мне написать поистине достойную книгу. Потом в моей жизни появился первый ухажер, который просто вскружил мне голову. И я, как и любая девушка моего возраста, впервые почувствовавшая то самое захватывающее дух шевеление внизу живота, забыла про все на свете. И книга, которой я бредила всю свою сознательную жизнь, стала обычной мечтой девочки-подростка. Воспоминание об этой девочке с ее наивной мечтой до сих пор вызывает у меня улыбку. Но любопытство и привычка наблюдать за случайными прохожими у меня все-таки остались. И даже теперь, где бы я ни была: в парке, в общественном транспорте, в ресторане, в библиотеке и вообще в любом месте, если помимо меня есть хотя бы один человек, я не отказываю себе в удовольствии украдкой взглянуть на незнакомцев и немного пожить их жизнью. Я уже не горела желанием написать книгу – просто эта детская привычка казалась мне забавной.
Но около трех месяцев назад случилось то, что снова зажгло во мне огонек детской мечты. Я странным образом почувствовала, что наконец нашла того, кого так хотела найти в детстве. В то мгновение я ощутила себя маленькой девочкой, которая грезила увидеть сказочного единорога; и, вот, забредя в чащу заколдованного леса, увидела это чудо во всей красе.
Он стоял в Бетман-парке1, в центральной его части, где разбит небольшой китайский сад с прудом и пагодой. Это был пожилой азиат невысокого роста. Его лицо обрамляла ухоженная седая борода, а коротко стриженные волосы в контраст бороде были черными без какого-либо намека на седину. Он был одет в элегантный темно-серый костюм, который, видимо, был сшит на заказ: пиджак был идеально подогнан под его на удивление стройную и крепко сбитую фигуру; на нем была небесно-голубая рубашка в мелкую клеточку, серый, на пару тонов светлее костюма галстук и черные классические туфли с закрытой шнуровкой. Он стоял, прислонившись плечом к столбу пагоды, и смотрел на свое отражение в пруду. Но было ясно, что он не любуется собой и что он совершенно отречен от происходящего вокруг него. Он либо пребывал сейчас в каких-то своих мечтах, либо его сознание рисовало ему картины из прошлого, и он внимательно рассматривал их, стараясь уловить каждую деталь ушедших дней. Он время от времени мечтательно улыбался, поднося к лицу букет из нежных белых лилий, который он держал в руке; затем, вдыхая их аромат, он принимался очень часто моргать, загоняя слезу обратно, которая все норовила вырваться наружу; хмурил свои черные брови, и на его лице отражалась досада. А потом его лицо успокоилось, будто море после шторма, и на нем проступила безмятежная гладь. Но одно оставалось неизменным: в его слегка раскосых карих глазах отчётливо читалась терпкая многолетняя тоска. И от всего его образа веяло восточной мудростью. Я видела перед собой благородного и мужественного самурая, который несмотря на свою европейскую одежду смотрелся очень гармонично в окружении той самой деревянной пагоды, застывших драконьих голов, растений, цветов и камней, разложенных строго по фэншую, частью которого он и должен был быть. На секунду мне показалось, что это я иностранка, а не он, и что я очутилась в каком-нибудь маленьком городке у подножия вулкана Фудзи, и в голове промелькнула нелепая мысль: «Как же по-идиотски смотрится Франкфурт в Японии. Зачем было его здесь строить?!»
Я не знаю, как долго я на него смотрела, но в какой-то момент, как будто почувствовав мой пристальный взгляд, он повернулся в мою сторону и посмотрел мне прямо в глаза. От неожиданности я оцепенела и продолжала беспардонно глазеть на него. Он подошел ко мне и тихо спросил, все ли со мной в порядке. Все еще пребывая под впечатлением от нахлынувшего наваждения, я никак не могла понять, почему самурай заговорил со мной на чистом немецком с едва улавливаемым акцентом.
– Вам плохо? – также тихо спросил он еще раз.
Я хотела ответить ему и обнаружила, что я давно уже стою с полуоткрытым ртом, и только тогда я в полной мере осознала, на сколько глупо я выгляжу со стороны. Я прикрыла рот, сглотнула и еле слышно промямлила:
– Эммм… Да… Все хорошо.
– Вы уверены? Позвольте, я проведу Вас к лавочке, чтобы Вы могли сесть, – не дождавшись ответа, он мягко, но в то же время уверенно, взял меня под локоть и усадил меня на лавочку под массивной крышей пагоды, – Ну, вот. Здесь в тени, я думаю, Вам станет лучше. В этом году аномальная жара. Уже вроде август кончается, но осенью даже и не пахнет. Может, стоит принести Вам воды?
– Нет, спасибо. Все хорошо. Мне уже лучше.
Я только начала приходить в себя и, когда я представила свое лицо и то, что он обо мне должен был подумать, я невольно подавилась подступившим смешком. Он посмотрел на меня в легком недоумении, насупил брови, но сразу же их расправил и добродушно улыбнулся.
– Значит, Вам действительно полегчало, – произнес он шутливым тоном, от чего показался мне довольно-таки приятным человеком.
– Да, – улыбнулась я в ответ, – Вы, наверное, подумали, что я сумасшедшая.
– Нет, что Вы?!
Судя по тому, что он не сел рядом, я поняла: удостоверившись, что мое самочувствие улучшилось, он, скорее всего, уйдет. А мне ужасно не хотелось его отпускать, поэтому я решила сказать ему правду, малость приврав:
– Вы простите меня, пожалуйста, что я так бесцеремонно смотрела на Вас. Вам, должно быть, было неловко.
– Все в порядке. Не беспокойтесь.
– Все же я хотела бы объясниться, если позволите, – я сделала паузу и взглянула на него. Он деликатно промолчал и снисходительно улыбнулся, давая понять, что я не обязана перед ним объясняться.
– Видите ли, я писательница. Пишу в основном романы.
– Интересно. А как Вас зовут? Или Вы пишите под псевдонимом?
– Ах, простите, я даже и не представилась. Меня зовут Николь. Николь Нойманн.
– Надо же, мне еще никогда не доводилось знакомиться с настоящей писательницей. Очень приятно. Аян, просто Аян. Фамилию мою Вы вряд ли сможете произнести, – он снова улыбнулся, но на этот раз достаточно широко для того, чтобы я смогла увидеть его белые более-менее ровные зубы. Он протянул мне руку. Я пожала его ладонь и, хотя он не сильно сжал мою, я почувствовала, что за этим лицом старика таится все еще сильный и здоровый мужчина. Он все-таки сел рядом со мной, и вполоборота повернувшись ко мне, продолжил:
– Я могу называть Вас по имени, Николь?
– Да, конечно.
– Итак, Николь, значит Вы пишите романы?
– Да. И как раз сейчас я никак не могу определиться с сюжетом нового. Я частенько гуляю в поисках вдохновения, и, когда я увидела Вас, я очень заинтересовалась Вами.
– Правда?! Я польщен, – смущенно произнес он, прищурил и без того неширокие глаза и с иронией спросил:
– И что же интересного Вы нашли в обычном старике?
– Знаете, есть Вас что-то загадочное и благородное… Ммм… В Вас я увидела воплощение восточной мудрости… Самурая…
Он внезапно рассмеялся, и я уж было подумала, что с самого начала он все-таки считал меня полоумной и разговаривал нарочито вежливо, желая лишь потешиться надо мной блаженной. Но не успела я на него обидеться, как он принялся извиняться:
– Не воспринимайте на личный счет. Просто не Вы первая и, скорее всего, не Вы последняя, кто принимает меня за японца. Я не японец.
– А кто Вы? Китаец? Кореец? Просто вы все очень похожи и … – я оборвала себя на полуслове, устыдившись своей некорректности, – извините, я не имела в виду ничего такого… Просто…
– Все нормально. Меня это давно не задевает. Я привык и иногда даже пользуюсь этим, – он заговорщицки подмигнул мне, и у меня отлегло, – я казах, с Казахстана. Слышали о такой стране?!
– Да, слышала. Это в Центральной Азии, южнее России. Верно?
– Да, верно. Лет сорок назад многие в Германии и самого названия страны не знали, не говоря уже о координатах.
Он вдруг замолчал и снова погрузился в состояние отрешенности, сопровождаемой той самой мечтательной улыбкой: наверное, вспомнил, как совсем еще молодым приехал в незнакомую ему страну с иной культурой и чуждыми нравами.
– Аян, Вы давно живете в Германии?
– В Германии? – переспросил он, вернувшись в реальность из глубин своих воспоминаний.
– Да, Вы живете во Франкфурте?
– Нет, я не живу в Германии. Я прилетел во Франкфурт на несколько дней и скоро улетаю.
Мной овладела паника: я поняла, что у меня мало времени, чтобы выяснить, что же скрывается за этой тоской в его глазах.
«Что он пережил? Или это всего лишь старческая сентиментальность, которая приходит к каждому в преклонном возрасте?» – я еще раз взглянула в его глаза, он смотрел на меня, но мысли вновь унесли его прочь из Бетман-парка, – «Нет, Николь, эта тоска оставила глубокий след в его сердце. Я это чувствую. О чем скорбят твои глаза, старик?»
– Ну, так что?! Не хотите стать героем моего романа? – шутя попыталась я снова завести разговор.
– Какой же из меня герой романа? Я обычный старик, который прожил обычную жизнь. Но если Вы хотите написать самый скучный и бессмысленный роман за всю историю человечества, то я к Вашим услугам.
– Ну, не такой Вы уж и обычный старик. Вот я сразу заметила, что у Вас необычайно стройное и сильное тело.
– Николь, чем ближе человек к смерти, тем неистовее он сопротивляется ей, отрицая всем своим существом ее неизбежность. Вот и мне иногда закрадывается надежда обмануть смерть. Пусть даже мне это не удастся, но по крайней мере я не хочу встретить эту даму в дряхлом и немощном теле. И хотя бы поэтому я обычный старик… Обычный глупый старик, который все никак не может отпустить Ее… – почти шепотом пробормотал он последнее предложение.
– Кого? Смерть?
Он не ответил. Лишь смотрел на лилии, все это время лежавшие у него на коленях. Я тоже посмотрела на них. Я все не могла взять в толк, кого же он не в силах отпустить.
– Николь, Вам нравятся лилии?
– Да, очень нежные цветы.
– Тогда возьмите их. Я, пожалуй, пойду. Прощайте, Николь, удачи Вам в написании нового романа!
Он встал и ушел. Я была разочарована и раздосадована. И теперь, когда я смотрела уходящему старику в спину, все произошедшее показалось мне совершенно нелепым, а сама идея написания книги из разряда детской мечты перешла в полнейший абсурд. Но присущее мне любопытство не желало мириться с тем, что я не узнала о нем больше, и я все еще провожала его глазами. Он шел, не спеша, то и дело останавливался на мгновение и шел дальше. И сейчас он остановился, постоял, затем развернулся и пошел в мою сторону. Я встретила его радостной улыбкой до ушей и чуть ли не хлопала в ладоши, как ребенок, которому показали фокус, достав из его же уха конфетку.
– Знаете, Николь, при нашем знакомстве Вы боялись, что я приму Вас за сумасшедшую… А я боюсь обратного. Мне кажется, что я сам уже давно психически не здоровый человек…