Сергей Александрович Ручьёв (в узких кругах "Ржевский") завершал в своем коттедже приготовления к ужину.
Поскольку Анна сегодня впервые после возвращения из Берна должна была прийти к нему в гости, он хотел, чтобы все выглядело на должном уровне.
Большинство блюд было заказано в ресторане "Три кита" и доставлено на дом всего полчаса назад. Семгу под особым соусом Ручьёв приготовил самолично (при наличии вдохновения он умел блеснуть и кулинарными талантами).
Безусловно, он не забыл и о любимой Анной белужьей икре. А также персиках сорта "нектарин" на десерт.
На столе, покрытом новехонькой льняной скатертью, стояли свечи и, конечно же, цветы – ее любимые чайные розы.
Ручьёв подошел к зеркалу, критическим взглядом окинул свое отражение – лицо, прическу, костюм, – и в общем не нашел, к чему можно было бы придраться.
Осталось выбрать музыкальный фон.
Анна в равной мере любила и хорошую классику, и качественную зарубежную "попсу" (правда, в выборе последней она была весьма придирчива).
После некоторого колебания Ручьёв остановил выбор на Крисе де Бурге, "а там посмотрим", решил он.
Если Анне захочется чего-нибудь иного… что ж, богатая фонотека к ее услугам.
Ручьёв посмотрел на часы и решил уже заново позвонить Анне (для нее нехарактерным было опаздывать дольше, чем на десять минут), но тут услышал звук мотора, который не спутал бы ни с одним другим.
Конечно же, это был ее серебристый "Пежо".
Ручьёв нажал кнопку, разблокирующую ворота, и машина Анны, въехав во двор, остановилась.
Разумеется, когда она открыла дверцу "Пежо", Ручьёв уже галантно подавал ей руку.
Выйдя из машины, Анна с легкой усмешкой заметила:
– Ты, как обычно, неотразим. Приосанься, поправь "бабочку" и назови, наконец, свое настоящее имя – Бонд.
Ручьёв приосанился, поправил узел галстука и произнес со значением:
– Джеймс Бонд.
Анна слегка засмеялась и потрепала по загривку подошедшего к ней Малыша, усиленно махавшего хвостом в знак приветствия.
– Привет, "теленок". Все такой же никудышный сторож?
Малыш утвердительно ответил "Гаф-ф". Ему прекрасно была известна слабость Анны к большим лохматым зверюгам, а также слабость хозяина к Анне.
Ручьёв собрался поцеловать ее в губы, но она, в последний момент увернувшись, подставила щеку.
– Десерт потом? – с наигранной печалью спросил он.
Анна улыбнулась… но Ручьёву показалось – немного напряженно.
– Будет и десерт, – мягко сказала она, после чего вошла в дом.
– Сегодня какое-то торжество? – спросила она, глядя на изысканно сервированный стол, цветы и свечи, – Дата, о которой я не знаю или просто запамятовала?
Ручьёв, стоя чуть позади, осторожно обнял ее за талию.
– А просто, без причины, мы не можем устроить себе маленький праздник? Ладно, если тебе нужен повод… отметим твое возвращение на родину.
– Депортацию, – усмехнулась Анна, потом накрыла его ладонь своей и легонько сжала, – Извини, вырвалось само собой. Ты прелесть, Ручьёв, кто будет с этим спорить? – и сама легонько поцеловала его в уголок рта.
Однако от него не ускользнуло, что Анна немного напряжена. И даже, похоже, чем-то расстроена.
Поэтому он мягко взял ее за плечи и развернул лицом к себе.
– Все в порядке? – негромко спросил Ручьёв, – Действительно в порядке? Или ты получила какие-то известия из Берна?
– Никаких, – Анна посмотрела на него ясными глазами, – То есть, Зарецкий вчера опять звонил и сообщил, что все нормально. Я в свою очередь заверила его, что и у меня все о'кей.
– Ты говорила, что была в Луговке, – напомнил Ручьёв, – Прости, я недостаточно добросовестно отнесся к твоей просьбе проследить за домом…
– Там все нормально, – быстро ответила Анна, и Ручьёву почудились нотки раздражения в ее голосе.
Но он приписал это тому, что дом вызвал у нее не слишком приятные воспоминания (нетрудно догадаться, где год назад она встречалась со своим юным любовником).
Мысль об этом в свою очередь чуть омрачила Ручьёву настроение. Анна. заметив, что он слегка нахмурился, снова мягко улыбнулась и провела ладонью по его щеке.
– Вы мой сэр Ланселот… и я вас обожаю.
Он не дал ей отнять руку и в свою очередь поцеловал тонкие пальцы.
– Это я вас обожаю, Королева, – и добавил с улыбкой, – Прошу за стол…
Возражений против песен в исполнении Криса де Бурга Анна не выказала ни малейших.
…Сюрприз Ручьёвым был намечен в ту минуту, когда они с Анной допили по второму бокалу шампанского – ее любимого, самого сухого.
Однако сюрприза не вышло – мурлыканье де Бурга прервал колокольчик дверного замка.
– Прости, – несколько озадаченно сказал Ручьёв, поцеловав руку Анне,– Я никого не жду… – после чего вышел из-за стола, гадая, что могло случиться? Какое-то ЧП, связанное с агентством? Но в этом случае с ним наверняка связались бы по телефону…
Он вышел в холл и… проклятье (тысяча проклятий!) увидел на мониторе камеры лицо Валерии.
Не открыть было нельзя – Анна задаст ему прямой вопрос и захочет получить столь же прямой ответ.
К тому же уже смеркалось, приглушенный свет на втором этаже коттеджа безусловно был виден находящейся на улице Лере… она так просто не уйдет.
– Извини, – очень мягко сказал "Ржевский", снова входя в столовую, – Пять минут на решение незначительной проблемки – и я снова твой…
Анна пожала плечами и слегка улыбнулась.
– Решай…
Ручьёв вышел на дворик и приоткрыл калитку (тоже металлическую, как и ворота).
– Прошу тебя, уходи, Лера, – сказал он негромко, – Все это нелепо и не имеет никакого смысла. Все закончилось, пойми наконец…
Лера смотрела на него расширенными глазами, абсолютно пустыми, и Ручьёва посетила крайне неприятная догадка – девица либо пьяна, либо приняла наркотик.
На сей раз она выглядела не столь опустившейся (правда, облегающее платье лишь подчеркивало ее располневшие бедра, а косметики на лице был явный перебор. Да и покрытые лаком волосы смотрелись несколько нелепо.)
– Сережа, – казалось, она попросту не услышала его слов, – Сережа, ты… не один? Ты с кем? С женщиной?
Ручьёв вышел за ограду, прикрыв калитку, и взял Леру за плечи.
– Иди, – твердо сказал он, – Иди домой, Валерия, если не хочешь проблем.
– Что? – вдруг взвизгнула Лера, вырваясь из его рук, и подскочив к звонку, стала снова давить на него, не отрывая пальца.
Ручьёв ударил ее по кисти… впрочем, было поздно. Он увидел в окне силуэт Анны, поднявшейся из-за стола.
– Что ты мне сделаешь?! – завизжала Лера, отступая от Ручьёва на безопасное расстояние, – Изобьешь? Прикажешь своим людям отыметь меня в задницу? – она хрипло расхохоталась.
Ручьёв похолодел – Лера была явно не в себе. От нее исходил запашок спиртного, но он был уверен, что "разгонялась" она не только спиртным.
И конечно, ей сейчас сам черт был не брат.
Он опять попытался к ней приблизиться, но она, вытянув руки, полоснула ногтями по его лицу.
– С…сука, – вырвалось у Ручьёва непроизвольно, – Ах ты дрянь…
– Что тут происходит? – негромко, даже устало спросила Анна.
Она стояла рядом с распахнутой калиткой, удерживая рычащего Малыша за ошейник.
Лера опять захохотала как безумная (впрочем, сейчас она и была безумна).
– Я так и знала… Нашел новенькую, свеженькую… Ты, гадина, – обратилась она непосредственно к Анне (Ручьёв увидел, как страшно та побледнела), – Где он тебя нашел? В каком-нибудь агентстве моНделей? Ничего, – снова хриплый смех, – И ты ему быстро надоешь, несмотря на свои ножки. Это он любит вытирать обо всех ноги. Думаешь, раз вся такая из себя, он на тебе женится? Ни фига подобного! – и добавила доверительно, – Он тебя уже разложил на своей мягкой постельке?
Дальше слушать этот поток помоев Ручьёв был попросту не в состоянии – он ударил Леру. Ударил не в полную силу…
но он все-таки ее ударил.
Он ударил женщину (пусть пьяную, обдолбанную, под кайфом… неважно). Ударил на глазах Анны.
И в следующий момент прочел приговор себе в ее взгляде.
– Мерзость, – пробормотала единственная, кого он по-настоящему любил, и развернувшись, направилась к своему "Пежо".
Забыв о плюхнувшейся на землю Лере, Ручьёв бросился следом за Анной и успел схватить ее за плечо, прежде чем та открыла дверцу машины.
Она обернулась. Не раз и не два он сталкивался с ее холодными взглядами.
Но столь ледяного и вместе с тем горького раньше не видел.
– Отпусти руку, – спокойно сказала Анна.
Это спокойствие говорило о том, что решение ею уже принято.
И переубеждать ее бесполезно.
Все-таки Ручьёв попытался.
– Послушай, это психопатка, всего лишь какая-то больная, ненормальная психопатка…
Анна холодно усмехнулась.
– И у тебя, конечно, с ней ничего не было. Ее слова – плод буйной фантазии. Она влюбилась в тебя с первого взгляда, увидев на улице, и с тех пор преследует…
Пошло, "Ржевский", – бросила Анна равнодушно, садясь в машину, – Ворота открой, пожалуйста.
– Аня, это же глупо…
– Глупо, ты прав, – спокойно согласилась она, поднимая стекло в дверце, а потом заводя мотор.
– Аня! – он с силой ударил ладонями по капоту.
В ответ услышал лишь автомобильный гудок.
– Какого черта ты села за руль?! – заорал Ручьёв, – Ты же пила! Хочешь разбиться?!
Анна снова опустила стекло.
– Ты прав, – согласилась она невозмутимо, – Ну так вызови кого-нибудь из своих людей на помощь. Я оплачу издержки.
Он провел ладонью по влажному лбу.
– Глупо, – снова пробормотал Ручьёв.
– Извини, – Анна взглянула на него особенно ясными, прямо-таки неправдоподобно синими очами, – Косметичка моя осталась в гостиной, у зеркала. Принесешь?
Он поплелся в дом, и уже из гостиной услышал звук раздвигающихся ворот, а затем и шум мотора.
Конечно, никакой косметички в гостиной не было и в помине.
Ручьёв выбежал во двор тогда, когда "Пежо" Анны со двора уже выехал.
Он опустился прямо на газонную траву, подтянул колени к груди, обхватив их руками, и впервые в жизни пожалел, что не способен по-детски расплакаться – в последний раз он плакал на похоронах родителей, в четырнадцать лет.
Сколько прошло времени, пока он сидел в полнейшей прострации, он не знал. Наконец после того, как огромная собачья морда несколько раз настойчиво ткнулась ему в плечо, Ручьёв поднял голову.
Небо из густо-синего превратилось в бархатное, почти черное. Чудные созвездия сияли над головой Ручьёва. Он увидел, как над кронами деревьев восходит огромный, болезненно-желтый круг Луны.
Пятна на Луне сложились в силуэт охотника с ружьем.
Ручьёв заставил себя встать с газона и уже взял Малыша за ошейник, чтобы ввести в дом, как услышал негромкий, монотонный скулеж.
Лера, скорчившись, сидела на земле, прислонившись спиной к ограде, и тихо подвывала. Как никогда напоминая побитую дворняжку.
Преодолев отвращение (ничего, кроме отвращения, Ручьёв в данный момент не испытывал в отношении девушки. Злости не было, но жалости тоже), он взял ее за предплечье.
– Вставай.
Лера вскинула на него затравленный взгляд. Похоже, она начинала приходить в чувство.
– Ты меня?..
– Я отвезу тебя к матери, – устало сказал Ручьёв, – Поднимайся.
Несколько секунд она продолжала на него испуганно смотреть, затем поднялась на ноги. Чуть покачнулась. Ручьёв снова взял ее за плечо.
– Еще одна выходка – заночуешь в КПЗ, – бросил он холодно и приказал Малышу, – Сторожи!
Тот немедленно уселся у ног Леры, не сводя с нее своих всегда кажущихся печальными карих глаз.
Ручьёв вернулся в коттедж за ключами от "Фольсквагена" (слабый и нежный, утонченно свежий аромат парфюма Анны заставил его сердце болезненно сжаться), забрав ключи, вышел, вывел машину из гаража и, наконец, закрыв за собой ворота, опять приблизился к Лере.
– А ты меня подожди тут, дружище, – попросил он Малыша.
Тот согласно гавкнул и махнул хвостом- "метлой".
– Идем, – Ручьёв подтолкнул Леру к машине. Та сомнамбулически повиновалась.
Доехав до переулка Школьников, пятнадцать, Ручьёв вышел из "Фольксвагена", а после выволок вялую Леру, снова едва удерживаясь от того, чтобы не отвесить ей пару крепких оплеух.
…Дверь открыла на длину цепочки все та же изможденная женщина лет пятидесяти. Впрочем, увидев дочь (Ручьёв поставил Леру перед собой, держа обеими руками за плечи), дверь она тут же захлопнула, а через пару секунд распахнула уже шире.
Ручьёв бесцеремонно втолкнул Валерию в маленькую, тесную прихожую, сам вошел следом, закрыв за собой дверь.
– Я не знаю, что происходит с вашей дочерью, – жестко заговорил "Ржевский", не давая женщине произнести ни слова, – Какие препараты она принимает и в каких дозах, но предупреждаю – если вы не примете срочных мер, скоро она окажется в специальном учреждении. Это я вам гарантирую.
Лицо женщины (бледное, с желтоватым оттенком) стало краснеть.
– Вы… – казалось, она задыхается, – Это вы… вы… Кто довел Лерочку до такого состояния? Вы нелюдь, подонок…
– Заткнись, мама! – вдруг завизжала Лера, словно выйдя из транса, – Он тут ни при чем, ни при чем!
Ручьёв мысленно застонал и повернул дверной замок.
Лера в последнюю секунду уцепилась за рукав его итальянского костюма.
– Сережа…
Он с силой разжал ее пальцы. Опять посмотрел на мать Валерии, спокойно выдержав ее откровенно ненавидящий взгляд.
– Я предупредил вас. Не знаю, по какой причине вы меня ненавидите, вашу дочь я не совращал и золотых гор ей не обещал, но в последний раз говорю – если она снова появится в моем агентстве или рядом с моим домом… словом, рядом со мной, я немедленно вызову психиатрическую бригаду и буду настаивать на освидетельствовании вашей дочери на предмет употребления наркотиков или психического заболевания. Обещаю, – с этими словами он вышел за дверь.
Снова опустился на водительское сиденье своего "Фольксвагена", закурил.
Может, не все потеряно? Анна поймет, что погорячилась, заново все осмыслит и простит его?
Она же не дура, она умница… она должна понять, кто действительная жертва (жертва собственной ошибки) в данной ситуации.
Должна ведь?..
* * *
– Ты делаешь, Студент, успехи, – добродушно пробасил Смоленцев, после того, как Кирилл в честной борьбе положил Орлова на обе лопатки три раза (тогда как Орлов его – всего два).
Усмехнувшись, Кирилл направился к раздевалке, снял кимоно, принял душ, облачился в привычные джинсы и футболку и напоследок заскочил в туалет. Закрыв за собой тонкую дверцу кабинки, он вдруг услышал шаги входящих и знакомый голос (голос Дмитрия), обращенный определенно к тому, кто находился рядом с ним.
– Хочу выклянчить у шефа хоть пару недель законного отпуска, пока он добрый…
Раздался легкий смешок. В том, кто ответил Орлову, Кирилл по голосу узнал Олега Давидова ("Мориса").
– Опоздал, "гюрза". Со вчерашнего дня он Юпитер-громовержец. Даже Валька трепещет, такие громы и молнии мечет…
– С чего бы? – в голосе Орлова было неподдельное изумление, – С тех пор, как его возлюбленная стерва (тут у Кирилла екнуло сердце) сбежала от мужа (сердце Кирилла уже не екнуло, а высоко подскочило), он не Юпитер, а скорее… как там звали божество любви и счастья?
– Его звали Купидон, – Давидов рассмеялся, – Дело не в Анке его, "пулеметчице", а той дворняжке… каштаночке пухленькой.
– А, этой маньячке? – Орлов, похоже, также говорил с усмешкой, – М-да… выходит, оказался между двух огней наш Казанова…
– Говорю вам всем – женитесь, дети мои, – протянул Давидов, подражая слащавому пастырскому голосу, – Женитесь, плодитесь… и не желайте жены ближнего своего!
Тут расхохотались оба.
Кириллу было не до смеха. Быстро оправившись, он вышел из кабинки (Давидов с Орловым уже находились в вестибюле спорткомплекса) и, приблизившись к Дмитрию, тронул его за плечо.
– Не хочешь по пути заскочить в "Речушку"? ("Речушкой" называлось бистро, находящееся неподалеку). По пивку вдарим…
Орлов, чуть сощурившись, посмотрел на Кирилла.
– Да ты ж, вроде, не любитель…
– Как когда, – Кирилл растянул губы в улыбке.
Из спорткомплекса вышли втроем, но после того как Олег, распрощавшись, направился к своей "Мазде", Орлов снова бросил на друга острый взгляд.
– Что, есть тема?
– Есть, – признался Кирилл, – Но не для посторонних ушей.
– Так в чем дело? – Дмитрий вскинул брови, – Едем ко мне, у меня в холодильнике найдутся и пиво, и креветки, отварить которые – дело минутное…
– Послушай, – Кирилл ощутил небольшую неловкость, – Я не хочу быть навязчивым. Твоя Марина…
– Сегодня у нее родительский день, – с усмешкой пояснил Орлов, – То бишь, ночует у родителей. Так что никто нам не помешает обсуждать все, что заблагорассудится.
– Ну тогда… тогда спасибо тебе, – и Кирилл охотно ударил ладонью о подставленную ладонь друга.
…– Итак? – доброжелательный взгляд светло-карих глаз переместился с блюда, где заманчиво дымились свежесваренные креветки, на две запотевших банки с пивом, одну из которых Орлов протянул Кириллу, а другую взял себе, – Проблема, надеюсь, не вселенской важности?
Кирилл еле заметно улыбнулся.
– Отнюдь, – и чувствуя, что краснеет как мальчишка, вскинул на Дмитрия глаза, – Дело в том, что я видел Анну. Позавчера.
Орлов закашлялся, отнюдь не пытаясь изобразить смущение. Похоже, он и впрямь от неожиданности поперхнулся пивом.
– Ну и? – не глядя на Кирилла, спросил "гюрза", ставя банку на стол и разламывая первую из креветок.
– Мы поговорили, -с некоторой заминкой сказал Кирилл, – Но у меня создалось впечатление, что она что-то скрывает… Она несколько раз повторила – многое изменилось, но что именно изменилось, не уточнила…
Орлов вздохнул и вскинул на Кирилла свои выразительные глаза, сейчас абсолютно серьезные.
– А с чего ты решил, будто я осведомлен лучше тебя?
– Я слышал… ваш разговор с Морисом, – Кирилл перевел взгляд на свои руки, чувствуя, что уши просто пылают.
– Подслушивать нехорошо, Студент, – мягко попенял Орлов и поднялся со старенького дивана, на котором они с Кириллом сидели. Прошелся по комнате. – Ладно, – наконец изрек он, в очередной раз запуская пятерню в свою густую соломенную шевелюру, – Коли так… Только спрашиваю еще раз – тебе это надо? Посуди сам, в прошлом году из-за этой дамы у тебя были довольно серьезные проблемы…
– Она не виновата, ты не хуже меня это знаешь, – пробормотал Кирилл, – Я виноват… и больше никто. Глупость моя, точнее.
Орлов тяжело вздохнул.
– С этим можно поспорить, да ладно… Вдобавок, она старше тебя – шесть лет – это существенно, Студент.
– Брось, – отмахнулся Кирилл и даже поморщился, – Это вообще значения не имеет. Я что, прошу тебя свести меня с ней? Лишь хочу, чтобы ты рассказал, что тебе известно.
– Немногим более, чем тебе, – Орлов снова взял свою банку с пивом и сделал пару глотков, – Да и то, что мне известно, лишь слухи. К примеру, по слухам, она собирается развестись, поскольку после рождения ребенка муж не уделяет ей должного внимания…
– Ребенка?! – Кирилл едва не выронил свою банку (впрочем, благоразумно поставил ее на стол), – У нее ребенок? Ты уверен?
Орлов пожал плечами.
– Все так говорят… Мальчик, где-то в начале марта родился. Долгожданный наследник капитала, – Дмитрий невесело усмехнулся.
– Черт, – пробормотал Кирилл, в свою очередь делая большой глоток пива, – И она однако хочет развестись?
– Может, хочет и не она, – с некоторой заминкой протянул "гюрза", – Сплетничают, что у Зарецкого связь с дочкой президента "Бета-банка". Говорят, что "Мега-банк" и "Бета-банк" скоро должны объединиться…
Наконец, говорят, что твоя пассия, – тут Орлов вскинул на Кирилла серьезные глаза, – Уже подыскала замену супругу.
– В лице Ручьёва? – холодея, догадался Кирилл.
Орлов пожал плечами и промолчал. Снова присел на диван.
– Ясно, – пробормотал Кирилл, – Значит, она вернулась и теперь живет у него?
Дмитрий кашлянул.
– Собственно… ну ладно, – он чуть покраснел, – Все же ты мой друг, поэтому… скажу. Живет она, как опять же сплетничают, то ли у родни, то ли в квартире покойного отца. Но точно не у Ручьёва. Однако, о том, что она уже согласилась стать его женой, тоже болтают уверенно.
– Понятно, – Кирилл весьма криво усмехнулся, – "Ржевский", походу, для нее всегда был чем-то вроде запасного выхода… страховкой. (Орлов поморщился: Студент был определенно пристрастен.) Значит, он на ней женится, ребенка усыновляет…
– Это не факт, – заметил Орлов, – Во-первых, ее ребенок остался на попечении папочки, в Швейцарии, в окружении нянек, кормилиц… кого там еще, не знаю. Маловероятно, что при разводе Зарецкий отдаст ей наследника. Помнишь, мы говорили о том, что есть игры, в которых свои правила? Ты безусловно знаешь о законе больших чисел, Студент? Так вот, когда речь заходит о больших деньгах… действительно больших, в действие вступают свои законы.
Понимаешь меня, надеюсь?
Кирилл молча кивнул.
– Кстати, еще один слух, который мне не кажется недостоверным, – Дмитрий протянул Кириллу блюдо с уже очищенными креветками (с ними Орлов расправлялся так же шустро, как с семечками).
Кирилл не чувствовал голода, однако из вежливости взял пару креветок – бело-розовых и чуть сладковатых.
– И что за слух? – мрачно полюбопытствовал он.
– Муж еще до рождения ребенка заставил ее пройти генетический тест, – спокойно произнес Орлов, – Чтоб быть уверенным… на сто процентов.
– Вот скотина! – вырвалось у Кирилла.
Дмитрий хмыкнул.
– Не скажи. То, что для нас с тобой, может, и дикость, для господина банкира – разумная предосторожность. Кто захочет, чтобы его капиталы уплыли в чужие руки?
– Но Ручьёв вроде не празднует еще победы? – допив первую банку пива, Кирилл тут же вскрыл вторую.
– Он ее отпразднует, – убежденно сказал Орлов, – "Ржевский" не из тех, кто упускает свои шансы. Так что, Студент, выброси блажь из головы, пока не поздно.
"А если поздно?", мрачно подумал Кирилл и вяло улыбнулся "гюрзе".
– Сгоняю-ка я еще за упаковкой светлого… одной, думаю, нам сегодня будет мало.
* * *
Ручьёв был прав, ей не следовало самой садиться за руль: некоторое количество алкоголя плюс стресс… неминуемая авария.
Однако Анна в аварию не угодила. И даже не угодила в лапы ГАИ. Поистине уверуешь в ангела-хранителя.
"Нельзя возводить людей на пьедесталы, Аня, – в очередной раз вспомнила она изречение отца, – Ибо рано или поздно они с пьедесталов падают… как правило.
Что вовсе не означает, что ты должна заранее считать того или иного человека негодяем."
Она не считала Ручьёва негодяем (даже после случившегося инцидента).
Ситуация была банальна. Просто примитивна. Примитивна… до омерзения.
Вот это и было самым худшим – видеть человека, которого считала сильным, жалким и униженным. Униженным существом (подобных Лере Анна мысленно называла не иначе как существами. Не девушка, не женщина… даже не бабенка. Существо), которое несравненно ниже тебя по всем параметрам, это ли не худшее? (Конечно, униженным она считала Ручьёва (вполне обоснованно), а не себя (тоже обоснованно).
Словом, у Королевы, фактически лишенной Короля и наследного принца, не стало и сэра Ланселота.
Сверзился бедолага Ланселот со своего пьедестала.
…Ситуация была достаточно невеселой, чтобы не смеяться, но и недостаточно трагичной, чтобы плакать.
Оставалось устроиться с ногами на диване, с кружкой горячего шоколада со сливками и сочинением господина Дюма (отца, разумеется). Ни на что более серьезное ее сейчас не тянуло.
По закону подлости, долго ей наслаждаться покоем не удалось – зазвонил телефон (не сотовый, а старомодный стационарный аппарат, установленный еще при жизни профессора Васнецова).
"Если Ручьёв, брошу трубку и отключу телефон из розетки", решила Анна.
Звонил не Ручьёв.
Звонил г-н Зарецкий.
– Ну, как ты? – по обыкновению устало и снисходительно.
– Мерзко, – честно сказала Анна, – К слову, ты не слишком часто меня контролируешь для мужа, собирающегося оформлять развод?
Зарецкий кашлянул.
– А почему мерзко? (последнюю ее фразу президент "Мега-банка" попросту решил проигнорировать. Да и нужно ли отвечать на риторические вопросы?)
– Мерзко… потому что плохо, – сухо ответила Анна.
– Ты нездорова? – заботливо спросил господин супруг (фактически "экс").
– Здорова… тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, – вяло ответила Анна.
– С работой что-то не заладилось?
– Да нет… я к ней собственно и не приступала еще. Приступлю на следующей неделе.
– Значит, Ручьёв, – спокойно констатировал супруг.
Анна промолчала.
Есть границы, черт возьми, которых лучше бы не переступать.
Зарецкий вздохнул.
– К слову, жди послезавтра Савельева. Привезет тебе некоторые необходимые вещи: одежду, косметику и прочее. Ты ведь уехала налегке…
– Циля приказала тебе это сделать? – холодно поинтересовалась Анна, – Ведь ей мои шмотки ни к чему – коротконогой и толстозадой…
– Дура, – снисходительно прервал Зарецкий ее желчную тираду.
"Пошел ты", ответила Анна мысленно и прервала связь.
Через секунду выдернула из розетки и телефонный шнур.
Сотовый также отключила.
И вновь устроилась на диване, отложив книгу и взяв семейный альбом.
"Значит, на чем мы остановились, папа?
На том, что помимо себя ни на кого лучше не полагаться.
Верно. Стану полагаться на себя и только."
Вскоре она задремала, и ей приснился отцовский летний домик, а в домике, перед камином, сидел на корточках долговязый молодой мужчина с ясным и немного беспомощным взглядом темно-карих глаз.
И самой светлой и простодушной в мире улыбкой.
"Он сказал "до свидания", – подумала Анна в полудреме, – И ждал, когда я отвечу… но я не ответила, и это было глупо.
Глупо, милый мальчик, теперь я это в полной мере сознаю… Глупо."
* * *
– Добрый день, леди и джентльмены (то же, но по-английски). С сегодняшнего дня вы с моей помощью (в меру ослепительная улыбка) станете более углубленно изучать английский язык.
Мне известно, что все вы более или менее владеете основами английского и поэтому, я думаю, особых трудностей при изучении делового английского у вас не возникнет.
И сейчас я вам это докажу, представившись вам на английском:
I'm a teacher. Mine name is Anna Valentinovna Vasnezova (сдержанные смешки мужчин, весьма кислые улыбки женщин).
– Добрый день, мадам и месье. С сегодняшнего дня мы с вами начнем изучать основы французского языка. Возможно, это представляется вам сложным? Уверяю вас, это совсем не так сложно, как кому-то из вас сейчас кажется.
И я это докажу, назвавшись вам по-французски (та же фраза, что и на английском – "Я учительница, меня зовут…" и т. д, и т.д.
(Сдержанные смешки мужчин, весьма кислые улыбки женщин).
За вступительной речью – вопросы. И первый из них, разумеется, несмотря на строгий деловой костюм, средней длины каблуки туфель, отсутствие ювелирных украшений и минимум макияжа, мужской: замужем ли она?
О том, что она замужем (пусть уже лишь формально), а главное - кто ее муж, знал лишь директор фирмы "Полиглот" – приятный мужчина средних лет с хорошими манерами. Если б не взгляд, которым он ее буквально облизывал (напомнив ей тем самым кота, облизывающегося на горшок со сметаной), Анна сочла бы его довольно милым.
Впрочем, и ему (она во всяком случае на это надеялась) не было известно об истинном положении вещей ("Я сказал, что ты помешана на независимости, в том числе финансовой", – со свойственной ему тонкой иронией сообщил ей г-н Зарецкий по телефону).
И Анна сердечно его поблагодарила за составленную протекцию и (не будем умалять достоинств г-на Зарецкого) проявленный такт.
Посему смотреть на нее шеф мог как ему заблагорассудится, однако вряд ли осмелится сделать новой красивой сотруднице фирмы (а он определенно являлся гурманом по части женщин) непристойное предложение.
* * *
…Оставив "Пежо" на платной стоянке, она по пути заскочила в булочную (знала, что не доведут до добра полуфабрикаты, но после двенадцати лет в качестве супруги г-на Зарецкого (имеющего, конечно же, личного повара) заново учиться готовить было просто лень), а приближаясь к дому, увидела на скамейке у подъезда высокую фигуру мужчины в неброском, но очень элегантном костюме.
Первым побуждением было повернуть назад и рвануть… да хоть в Луговку. Но это было глупо. И недостойно. Наконец, малодушно.
Ко всему прочему Ручьёв ее уже увидел.
"Десять дней выдержал, – подумала Анна, – Истинный джентльмен. Счел, что за десять дней я остыну."
Увы. Для того, чтобы она переменила свое решение – не становиться женой Ручьёва, – десяти дней определенно было недостаточно.
Хотя она и не исключала, что со временем прежние отношения с Ручьёвым могут восстановиться. Ибо в качестве друга Ручьёв устраивал ее как никто иной.
Правда, в данный момент ни видеть его, ни общаться с ним ей не хотелось абсолютно.
– Добрый вечер, – негромко сказал Ручьёв, когда она к нему приблизилась (точнее, приблизилась к подъезду).
– Привет, – отозвалась Анна, – А где цветы?
Его невеселое лицо на секунду сделалось растерянным.
– Какие цветы?
Анна улыбнулась.
– Те, что дарят провинившиеся мужчины своим дамам. В знак примирения.
Посторонний, наблюдая за этой сценой, вполне мог решить, что эта элегантная красавица (со столь ласковой улыбкой) фактически уже простила чрезвычайно приятного мужчину с грустным взглядом.
К сожалению (или счастью) Ручьёв слишком хорошо знал Анну. Ее слова (и ее улыбка) являлись очередным проявлением стервозности и означали, что она, во-первых, пережитого унижения не забыла; во-вторых, и не простила.
Поэтому он лишь мрачно сказал:
– Если это все, что я должен сделать, тебе через полчаса доставят на дом содержимое цветочного павильона.
– Так много не нужно, – небрежно отозвалась Анна, доставая из сумки ключи (первым следовало открыть дверь подъезда), – Иначе моя квартира станет выглядеть похоронным бюро.
Ручьёв кисло улыбнулся.
И в лучших джентльменских традициях попытался забрать у нее не слишком увесистый пакет с продуктами.
Она отдала, стараясь при этом минимально касаться пальцев Ручьёва.
Тот слегка кашлянул (дабы прочистить горло).
– Уже приступила к новой работе?
– Приступила. И не такой уж новой – я ведь по окончании вуза два года преподавала в гимназии, пока Зарецкий не пристроил меня переводчиком в издательство, – она бросила на Ручьёва короткий взгляд (он поднимался следом за ней, на четвертый этаж, пешком).
Лифт в доме имелся, но Анна ненавидела лифты. Она страдала легкой формой клаустрофобии.
Наконец остановившись у двери квартиры, где она некогда проживала вдвоем с отцом, Анна снова повернулась лицом к Ручьёву.
– Спасибо, что помог поднести сумочку. Отдай, пожалуйста, – безупречно вежливо… и ласково.
Лицо Ручьёва окончательно помрачнело. Но сумку он отдал без возражений.
После чего, однако, уперся рукой в стену таким образом, чтобы загородить ей проход в квартиру.
– Что я должен сделать, чтобы ты наконец простила меня? Что? Встать на колени? Покаяться публично? Что? Говори, я сделаю.
Его воспаленный взгляд и глухой голос действительно впечатляли. На пару секунд она ощутила почти то же, что и в аэропорту год назад, когда Ручьёв умолял ее остаться с ним…
и она была очень близка к тому, чтобы согласиться.
"И еще… я не хочу, чтобы ты подыскивал мне замену."
"Это и нереально."
Оказалось, еще как реально.
Или он не считал серьезной изменой связь с той молодой женщиной – достаточно доступной (наверняка), достаточно привлекательной, чтобы служить временной подружкой, но недостаточно умной и интересной, чтобы из-за нее всерьез можно было потерять голову?
Анна вспомнила (хоть сейчас ей этого хотелось меньше всего) грязную сцену у коттеджа Ручьёва. И свои ощущения, сходные с ощущениями облитого помоями.
И самым мерзким был не пьяный бред той девицы, которую использовали и пнули, как приблудную кошку, а реакция Ручьёва.
"Сэра Ланселота", в миг утратившего свое рыцарское достоинство, когда он ударил ту молодую женщину.
Хладнокровно ударил. Расчетливо. И лицо его в тот момент было отнюдь не лицом красивого и благородного рыцаря.
Рыцаря из тех самых романов, над слабостью жены к которым г-н Зарецкий часто подшучивал (порой беззлобно, а порой и весьма желчно).
Что ж, господин Зарецкий являлся реалистом. Как и ее отец. И не хуже ее отца знал, как часто валятся с пьедесталов "сэры Ланселоты".
– Послушай, Ручьёв, – мягко сказала она, – Я сейчас абсолютно не склонна наблюдать драматические или театральные жесты. У меня был напряженный день, я устала… и хочу, наконец, воспользоваться преимуществами своего нынешнего статуса – когда не нужно никому давать отчета…
– И соблюдать протокол, – негромко добавил Ручьёв, убирая руку.
– Именно, – кивнула Анна, – К тому же, если ты испытываешь потребность каяться, – тонкая улыбка, – Покайся лучше перед несчастной дурочкой, принявшей твою куртуазность за любовь.
Счастливо, Серж, – коротко бросила она напоследок, распахивая дверь квартиры.
После чего захлопнула ее за собой.
* * *
Едва за Анной захлопнулась дверь квартиры, Ручьёв с силой врезал кулаком по стене и издал звук, напоминающий глухое звериное рычание.
Стерва, законченная стерва… За какие такие грехи он наказан, вынужденный любить столь прожженную стерву?
…А ведь он ее любил… чем безнадежнее, тем сильнее.
Любил… и вместе с тем ненавидел. Ненавидел за то, что готов был перед ней всячески унижаться, ненавидел за то, что она управляла им, как дрессированным пуделем… ненавидел за то, что не мог перестать ее любить.
А следовательно, и мучиться.
Ибо Анна, как ему сейчас казалось, попросту не способна была прощать. Ни малейшего промаха, ни малейшей ошибки.
Либо ты безупречен, либо…
либо вой с тоской на Луну – больше-то ничего не остается.
Конечно, за руль своего "Фольксвагена" он сел в прескверном расположении духа.
И ничего удивительного не было в том, что спустя четверть часа он оказался на волосок от того, чтобы провести сегодняшнюю ночь в камере предварительного заключения.
Спасла Ручьёва его реакция – в последний момент он сумел-таки резко ударить по тормозам, въехал передним правым колесом на тротуар, но пешехода – бородатого мужчину в серо-зеленом камуфляже, с какой-то затрапезной котомкой за спиной, – Ручьёв не сбил, лишь задел бампером.
Тем не менее тот упал на асфальт.
Ручьёв, выскочив из "Фольксвагена", подбежал к нему. Мужик уже поднимался на ноги и озирался, словно бы не совсем понимая, что произошло.
– С вами все в порядке? – отрывисто спросил Ручьёв… и осекся. Всякий, кто в этот момент мог за ним наблюдать, заметил бы, как страшно побледнел "Ржевский". И что лицо его исказилось то ли от страха, то ли от изумления.
– Юра? – выдохнул Ручьёв, – Юра? "Кузнец"? Ты?
В свою очередь во взгляде мужчины мелькнуло нечто, похожее на панику.
– Вы чего, ошиблись… все нормально, – невнятно пробормотал он и, похоже, собрался прошмыгнуть в ближайший переулок, когда "Ржевский", опомнившись, схватил его за предплечье.
– Это же ты, – негромко сказал он, – Кузнецов Юрий Никитович, 19__ года рождения, лейтенант гос…
– Не нужно, – совершенно другим – не трусливым, а усталым голосом прервал Ручьёва тот, кого он (да и не только он) уже на протяжении десятка лет считал погибшим,– Я тебя, "Ржевский", тоже узнал.
Ручьёв несколько секунд, не отрываясь, смотрел на лицо того, кого некогда считал едва ли не лучшим своим другом и, узнав о его мнимой гибели, тяжело переживал.
– Погоди, ты… в порядке? Ушибы? Я серьезно тебя задел?
"Кузнец" криво усмехнулся.
– Пара синяков от силы. Не беспокойся. Я сам, знаешь, после контузии… – неопределенно покрутил ладонью у виска, – Короче, даже инвалидность дали. С головой нелады.
Ну, а ты? – он несколько искусственно изобразил оживление, – Похоже, бизнес процветает? Ездишь не на "консервной банке", как денди Лондонский одет… Из Конторы ушел? Занялся… чем? Торговлей? Финансами?
Ручьёв тоже не слишком натурально улыбнулся.
– То, что ушел из Конторы и давно, это ты угадал. А занимаюсь… да чем я могу заниматься? Торговец из меня вышел бы никудышный, поэтому открыли вместе с Кравченкой охранное агентство. Качков готовим для охраны. Кадры на месте, можно сказать, куем…
Отчего он умолчал о том, что его агентство занимается и сыском (причем, высокопрофессиональным сыском), Ручьёв и сам толком объяснить бы не мог. Вероятно, пресловутая интуиция.
Его бывший коллега (и бывший друг), считавшийся погибшим на Ближем Востоке, выглядел действительно жалко. Едва ли не как бродяга. Грязные, давно не стриженые волосы, старый, застиранный камуфляж… ботинки, едва ли знакомые с обувной щеткой…
Лишь пара деталей в облике "Кузнеца" не вязалась с образом опустившегося человека: отличные (крепкие, белые) зубы (ни малейшего признака дурного запаха изо-рта), да цепкий, острый и напряженный взгляд.
Внезапно Ручьёва словно ударило током – разве у "Кузнеца" глаза орехового оттенка? Разве не темно-серые?
…Дальше "Ржевский" действовал уверенно, напрочь заглушив в себе все эмоции.
Он улыбнулся бывшему товарищу как можно приветливее и располагающе и пригласил его к себе в гости. Причем, сей момент.
– Да ты че, – снова заканючил бродяга, исправно разыгрывая юродивого, – У тебя, небось, жена там красавица, ребенок… и нате. Является дядя с помойки…
– Перестань, – Ручьёв приобнял "Кузнеца" за плечи и стал мягко подталкивать к машине, – Ни жены, ни детей у меня нет. Один живу, не считая псины. К слову, породы сенбернар, а сенбернары, будет тебе известно, сторожа абсолютно никудышные. Лентяи и флегматики.
Вдобавок, Малыш вообще старик по собачьим меркам, – Ручьёв вздохнул, – Нет, здорово однако, что я именно сейчас тебя встретил, иначе одному пришлось бы горе "Смирновкой" заливать…
– Какое горе? – видимо, просто машинально спросил "Кузнец".
– А! – махнул рукой "Ржевский", – Все бабы стервы, а моя так стерва в кубе… да еще и ревнивая как черт знает кто…
– Так брось ее, – посоветовал "Кузнец", похоже чуть расслабившись, – Такому красавцу как ты несложно подыскать и девочку-модель…
– Все так, – вздохнул Ручьёв, мечтательно глядя на дорогу и заводя мотор, – Только вот люблю я ее, гадюку… Люблю и все тут. Ну, тебе ли не знать? Как же Галка твоя убивалась…
– Не нужно, – глухо сказал "Кузнец", – Не береди душу, "Ржевский".
Ручьёв кашлянул.
– Да, извини. Вырвалось так… ненароком. Но ты расскажешь, что же все-таки случилось-то с тобой?
"Кузнец" поморщился.
– Да что… обычное дело. Попал в плен, пытался бежать, был контужен, память частично потерял…
Ну, а когда вернулся… Та, о которой ты говорил, будто сильно убивалась по мне, снова замуж выскочила, ребенка родила… Ну, и к чему мне было ей жизнь-то ломать, сваливаясь, как снег на голову?
А старики… те померли давно. Закурить у тебя не найдется?
Ручьёв молча протянул "Кузнецу" пачку "Данхилла".
Тот опять вздохнул.
– Красиво, Серега, живешь… Вот из-за какой-то курвы паришься, а представь, когда ни кола, ни двора и не всегда даже на хлеб хватает…
"А на цветные контактные линзы и услуги дантистов? – холодно подумал Ручьёв, – Фальшивишь, братец… хоть песенка недурна, не спорю."
…В свое время Ручьёву неспроста опасался, что Лера может добраться до его аптечки – названия некоторых, находящихся в ней препаратов были известны далеко не каждому провизору, а у кого-то (более осведомленного) могли вызвать и легкий озноб…
Впрочем, то вещество, которое Ручьёв подмешал в бренди, являлось относительно безобидным. Оно всего-навсего ослабляло самоконтроль человека, ввиду чего даже самые молчаливые становились слишком разговорчивыми, самые подозрительные расслаблялись, самые скрытные откровенничами о сокровенном.
Ручьёв предполагал, что "Кузнец" будет настороже, и максимально постарался ослабить его бдительность – прикинулся опьяневшим (успев предварительно принять препарат, нейтрализующий действие алкоголя на мозг, болтал о своей "курве", на подарки которой якобы истратил целое состояние, "а ей все мало, стерве", признался, что работает "стерва" в агентстве моделей и собственно он-то ревнует ее куда сильнее, чем она его… и прочее, прочее, прочее, что на молодежном сленге зовется просто шняга. Или пурга.
Даже, поднатужившись, пустил скупую мужскую слезу.
А когда "Кузнец", похоже, и впрямь успокоившись, беспечно проглотил наживку, Ручьёв включил звукозаписывающую аппаратуру и начал задавать вопросы.
Он предполагал, что бывший коллега до сих пор работает в интересах госбезопасности родной страны.
Предполагал также, что тот теперь работает в интересах госбезопасности чужой страны.
Не исключал даже, что "Кузнец" мог являться двойным агентом…
Но то, что услышал, повергло его (отнюдь не слабонервного) в дрожь.
Тем не менее он задал "Кузнецу" максимум вопросов, получив ответы, некоторые из которых шокировали, дал выпить "поплывшему" кофейку (с подмешенным в кофе сильным снотворным),
и начал действовать.
Для начала он снял копии с пленки, на которую были записаны откровения члена террористической группировки "Аль-Агаззи" (одной из самых экстремистских), затем приказал Малышу "Сторожи" (этот "никудышный" сторож был отлично натаскан и отнюдь не являлся стариком по собачьим меркам), взял подлинник записи и поехал в агентство, дабы положить его в специальный сейф, имеющий двойную стенку (и этот секрет был известен лишь еще одному человеку – его компаньону Кравченке, который, впрочем, без разрешения Ручьёва влезть в этот тайник мог только после отхода (насильственного или естественного) компаньона в мир иной).
"Что дальше?" – напряженно размышлял Ручьёв.
Связаться с бывшими коллегами из "органов"?
Отлично. Его поблагодарят, крепко пожмут руку… после чего Ручьёву останется только ждать. Сначала гибели близких (а у него по-настоящему близким человеком (не считая младшего брата, проживающего в Канаде), была Анна, что не являлось секретом ни для его подчиненных, ни для бывших коллег, в том числе тех, кто Ручьёву покровительствовал и кому он регулярно сливал добытую не совсем законным путем информацию).
Следовательно, вначале убьют ее (разумеется, сделав это наиболее изощренно, зверски), потом очередь дойдет… возможно, до кого-то из друзей Ручьёва (того же Кравченки) и наконец, ему самому начнут отрубать пальцы. Медленно и с наслаждением.
Ибо ребята из "Аль-Агаззи" шутить не любят. И их штаб-квартира находится в славном городе Л. – излюбленном прибежище мафиози, террористов, олигархов-ворюг и прочей шушеры со всего мира.
Так что и скрываться нет смысла – достанут.
Значит…
"Значит, идем на разумный компромисс", – решил Ручьёв.
Ясно, что сатану не приручишь… но порой сатана исполняет желания. В обмен на душу? А что такое душа? Нематериальная субстанция, не более. Чье существование вдобавок не доказано.
…Когда на следующее утро "Кузнец" проснулся со страшной головной болью и ощущением совершенной вчера ужасной ошибки, то увидел рядом с уютной постелью улыбающегося, гладко выбритого, молодого мужчину в идеально чистой сорочке и безупречно отглаженных брюках.
Мужчина протягивал ему "Алка-Зельцер" и стакан воды.
– С пробуждением, Юрик. Кстати, контактные линзы тебе не мешают спать? Или ты их регулярно снимаешь на ночь?
"Кузнец" медленно, не сводя глаз с Ручьёва, потянулся к своему затрапезному рюкзачку.
"Ржевский" рассмеялся и продемонстрировал бывшему коллеге обычную автоматическую ручку (правда, лишь с виду обычную).
– Не эту ли игрушку ищешь, дружок? Ладно, – добавил он снисходительно, – Не дергайся, – и тихонько свистнув, подозвал Малыша, приказав ему "Сторожи!"
Тот немедленно уселся рядом с постелью.
– Я бы мог тебя связать, но ты, Юра, все же когда-то вместе со мной ходил в разведку…
Правда, сейчас я с тобой в разведку бы не пошел, – жестко добавил Ручьёв.
"Кузнец" вскочил с кровати… точнее, лишь попытался вскочить.
Лапы Малыша немедленно ударили его в грудь, собака размером с теленка навалилась на него, тихо рыча и не давая двинуться.
– Как видишь, не зря я его натаскивал, – заметил "Ржевский" холодно, – А теперь, пока ты лихорадочно изобретаешь себе "легенду", послушай-ка то, за что тебя твои же товарищи по оружию сначала оскопят, затем четвертуют.
И нажал клавишу воспроизведения на диктофоне.
По мере прослушивания записи лицо "Кузнеца" серело. На лбу крупными каплями выступил пот (впрочем, и на висках волосы взмокли).
– Как же ты меня недооценил, а? – Ручьёв уселся в кресло и непринужденно закурил, – Я настолько грубо вчера перед тобой ваньку валял… Мент тупой, и тот догадался бы, что дело нечисто!
– Мы были друзьями, "Ржевский", – прохрипел наконец Юрий.
– Да, – спокойно согласился Ручьёв, – И впрямь дружил я когда-то со славным парнем Юркой… но, боюсь, паренек тот давно погиб.
– Когда они приедут? Ваша жандармерия – ОМОН, спецназ, группа "Альфа"… кто там еще? – глухо спросил "Кузнец".
– А они не приедут, – мягко ответил Ручьёв, – Пока ты не наделаешь глупостей.
Впрочем, я неправильно выразился. Глупостей ты наделал еще вчера, а сейчас только от тебя зависит не наделать больших.
– Шантаж? – пробормотал "Кузнец".
Ручьёв вскинул брови.
– Я очень на идиота похож, да? Хотя вчера, может, и был похож… – добавил он задумчиво. Затем скомандовал "Малышу" "отрыщь!" и сенбернар тут же отошел от того, кого добросовестно сторожил.
– Я понимаю, чем для меня чревато это знание, – сказал Ручьёв негромко, – Несет оно не скорбь, а смерть. Поэтому я, извини, подстраховался. Подлинник и еще пара копий этой записи находятся в весьма надежных местах. Но пока я жив и живы те, кого я люблю (тут на его лицо набежала тень), этих записей не услышит никто.
Я умею хранить тайны, "Кузнец". Наведи обо мне справки и убедишься в этом.
Посему нам с тобой выгоднее всего ударить по рукам – ты не выдаешь меня своим, я не выдаю тебя и твоих соратников по борьбе с империализмом агентам Интерпола и Моссада.
…Кстати, один мальчонка, вместе с которым мы провели счастливое детство, сейчас служит в этом ведомстве шустрых ребят. Папа у него в посольстве служил, а мама была евреечкой… по крови. С фамилией Степанова. В те времена, сам знаешь, предпочитали не рисковать…
А потом оказалось – Рабинович она, а не Степанова! – Ручьёв рассмеялся, – Вот ведь превратности жизни и судьбы, правда?
– Правда,– медленно ответил "Кузнец" и вдруг со скоростью пантеры бросился на бывшего сослуживца.
Ручьёв сделал мгновенное, почти неуловимое движение, и экстремист-террорист растянулся на полу, хватая воздух ртом и не сводя с "Ржевского" ненавидящих глаз.
– Ну и глупо, – скучающим тоном сказал Ручьёв, – Знаю, все вы – наркоманы, психи и смертники… но зачем еще больше усложнять свою и так нелегкую жизнь?
Договоримся так, Юра, – теперь в руке Ручьёва оказался ТТ, дуло которого смотрело аккурат между глаз (серых в прошлом, а ныне ореховых) "Кузнеца", – Ты сейчас преспокойно уедешь отсюда на такси. И на вопросы, которые тебе зададут, ответишь – да, увы, забухал со старым другом.
Меня "прощупают", узнают, что я всего лишь скромный бизнесмен, порой промышляющий сбором "компры" – впрочем, вполне невинной относительно твоих нынешних друзей по оружию, конечно, – Ручьёв сверкнул короткой улыбкой, – Что я даже утаиваю некоторую долю доходов…
И сии мелкие прегрешения (к слову, обо мне еще ходят слухи как о прожженном бабнике) будут мне лишь на руку.
Твои боссы решат, что я подонок в сущности… отчасти… а для них подонки, видишь ли, менее опасны, нежели добропорядочные, законопослушные граждане. За мной какое-то время понаблюдают, а я сделаю вид, что ничего не замечаю…
Словом, у меня свой бизнес, у вас – свой, и пересекаться они не должны.
Тогда как если ты разоткровенничаешься о случившемся вчера… что ж, я смело могу считать себя трупом, но первым трупом в этом случае будет, Юра, твой. Причем, его здорово осквернят…
Ну так как? Взаимовыгодное сотрудничество или объявление войны?
– Первое, – пробормотал "Кузнец", вставая с пола, – У тебя черный пояс по карате, что ли?
Ручьёв рассмеялся.
– В самую точку.
– Недооценили тебя, "Ржевский", в свое время, – Юрий подал руку и владелец "Феникса" без колебаний ее пожал.
– Может, оценят еще, – сказал Ручьёв немного отстраненно. Будто говорил… сам с собой.
* * *