Вы можете одеться самостоятельно, в том числе завязать шнурки и застегнуть пуговицы?
1998 год. Февраль. Мне двадцать четыре года, из них шесть лет я больна ревматоидным артритом.
Мне становилось все хуже и хуже; я таяла на глазах моих родителей. Я стояла в списке на операцию по замене лодыжки; моя правая рука тоже нуждалась в хирургическом вмешательстве. В спальне у меня был установлен беби-фон, чтобы мама слышала мой зов. Ей приходилось делать за меня все: натягивать на меня трусы, нарезать для меня еду, поднимать меня со стула и среди ночи помогать мне дойти до туалета. Короче говоря, я забыла, что такое быть независимой.
Я устала напрягать зрение, ожидая, когда же покажется свет в конце туннеля. Но вот у меня появилась крошечная искра надежды. Я услышала о новом лекарстве, показавшем обнадеживающие результаты в Америке. Его будут испытывать на морских свинках в городе Бат. Потом, вероятно, на добровольцах. Я молилась, чтобы меня взяли на эти клинические испытания.
И вот я с родителями сижу в приемном покое Королевского национального госпиталя ревматических заболеваний и в сотый раз перечитываю одну и ту же страницу журнала. Я гляжу на свою правую руку: раздраженная, покрасневшая кожа. Ногти, покрытые темно-красным лаком. Но ухоженные ногти не могут скрыть опухшие, искривленные пальцы – они не дают забыть о коварной болезни, с которой я борюсь ежедневно и ежечасно.
Папа сидел в кресле, сжимая в руке газету; с его лица не исчезало выражение скорби. Он сильно постарел.
– Позови нас, если понадобится, мы будем тут, – проговорил он сдавленным голосом.
Сиделка вручила мне знакомый вопросник – «Что вы могли на прошлой неделе».
– Вы можете одеться самостоятельно, в том числе завязать шнурки и застегнуть пуговицы?
– Открыть бумажную упаковку молока или стирального порошка?
– Донести до рта полную чашку или стакан?
– Встать со стула, на котором нет подлокотников?
– Ходить в магазин и по другим своим делам?
И так далее…
– Зачем еще тебе открывать молоко, черт побери? – воскликнула мама, увидев, как я не могу выбрать ответ – «с большим трудом»? «не могу»?
– Я тоже сроду не умел открывать их, эти пакеты! – добавил папа.
– Дорогой, ты не умеешь открывать даже собачьи консервы.
– Хотелось бы мне ответить «без труда» на все эти дурацкие вопросы, – грустно пробормотала я, все-таки остановившись на «не могу».
– Плюнь, – пробормотал папа. Это было одним из его любимых словечек, когда он не знал, что сказать.
Мама вернулась было к кроссворду в «Таймс», но вскоре отложила газету, сказав, что не может сосредоточиться, и протянула руку к вязанию. Это напомнило мне дни, когда я играла в теннис, и я улыбнулась. Да, тогда мы ездили по всей стране на турниры. Мама страшно нервничала, следя за моей игрой.
– Мам, а ты помнишь тот матч в Истборне? И миссис Бетти? И Питера? Интересно, где они все сейчас?
– А ты помнишь тот раз, когда тебя прогнали с турнира? – засмеялась она.
– Лучше не напоминай!
Превозмогая боль, я медленно встала со стула и потянулась. Скорее бы приехал мой лечащий врач, доктор Кэмпбелл. Он представит мой случай профессору, который руководит клиническими испытаниями нового препарата. Я жуть как волновалась.
– Сядь и успокойся, доктора всегда опаздывают. А ты помнишь свой первый матч? – Мама надеялась отвлечь меня; спицы позвякивали в ее руках. – Помню, как я отвезла тебя, а ты сказала: «Между прочим, я собираюсь их всех обставить!»
Я засмеялась.
– Тогда мы еще не понимали, во что ввязались. Но мне очень нравились соревнования! И были они как вчера…
Наконец появился доктор Кэмпбелл. У меня тревожно забилось сердце. Он взял меня за руку.
– Как дела? – ласково поинтересовался он.
– Нормально. Нервничаю, – улыбнулась я.
– Удачи! – в один голос пожелали мне мама с папой. Папа скрестил пальцы.
Мы с доктором Кэмпбеллом прошли в конференц-зал. Я вздохнула. Возможно, теперь для меня начнется новая жизнь. Или не начнется. Но я хотела получить еще один шанс…