Глава 4 Дохлый, еще один

Москва, 3 мая 2005 года, 11 часов вечера

– Даже о проклятой птице рассказали, а о Юрии Павловиче опять ничего! – раздраженно подумал мужчина, выключая телевизор.

– Ты бы, Алешенька, лег, на тебе лица нет, – раздался женский голос, – а хочешь, я тебе пирожка принесу с чаем.

– Ничего не хочу! Спасибо, мама. Ты сама отдохни, – на короткой дистанции в несколько слов раздражение переломилось и перешло в почтительную любовь.

Мужчина действительно выглядел неважно. По паспорту Алексею Владимировичу Никонову значилось тридцать четыре, на улице его принимали за мужа собственной матери. Он с детства не блистал ни силой, ни здоровьем, хотя и вымахал за метр восемьдесят. В пацанах он носил презрительное прозвище Прыщ, которое многочисленными свидетельствами пламенело на его лице и шее. Перейдя во взрослый разряд, он удостоился прозвища Дохлый, которое со смирением нес по жизни, представляясь при знакомстве как Лёха Дохлый, под тем же именем он фигурировал в объемистой милицейской объективке.

Неприятности с законом у Лехи начались достаточно поздно, в восемнадцать лет, что давало его матери, Марфе Поликарповне, основание утверждать, что ее сын рос послушным и добрым мальчиком, и лишь потом нехорошие люди сбили его с пути истинного. На рабочих городских окраинах послушные добрые мальчики взрастали только в воображении писателей социалистического реализма, в реальности социализма, равно, впрочем, как и капитализма, в этих местах мужает пополнение всемирной армии преступников, с младых ногтей пребывающее в убеждении в неотвратимости предначертанного пути.

Были немногие, которые вырывались за пределы этого круга обреченных, были и такие, которые страстно стремились в него попасть. К числу последних принадлежал Леха Никонов. Стремление подогревалось упорным нежеланием соседской шпаны принимать его в свои дружные ряды. Среди молодых в чести физическая сила, ловкость, безрассудная смелость, незатейливая веселость. Всем этим Леха был обделен от природы, что в сочетании с не очень, мягко говоря, привлекательной внешностью отвращало от него соседских мальчишек, не говоря уже о девчонках. Исключительно благодаря этому обстоятельству Леха избежал постановки на учет в детской комнате милиции и последующих первых обвинений в хулиганстве и других мелких правонарушениях. Залихватски засунутая в рот папироса «Беломор» не привлекла внимания целевой аудитории, выпитая же в одиночестве бутылка портвейна «Кавказ» отрыгнулась спазмами в желудке и жесточайшей головной болью, в результате до восемнадцати лет Леха не курил и не пил, что укрепило Марфу Поликарповну в высказанном выше мнении.

Но Леха не сдался на милость судьбы, не отдался покорно потоку, несшему его через ПТУ прямо к заветной заводской проходной, которая должна была, по убеждению тех же писателей соцреализма, вывести его в люди. Проявив неожиданное упорство и недюжинную смекалку, он самостоятельно освоил чрезвычайно ценную специальность, став мастером по открыванию разного рода запоров и замков, неподвластных воздействию грубой физической силы. Начал он, как водится, с замка серванта, где мать хранила деньги, тоненькую пачку, полностью иссякавшую ко дню зарплаты. (Нетрудно догадаться, что никаких сбережений, равно как и отца Лехи, в доме не было и в помине.) В защиту мальчика отметим, что он не стал потрошить семейную кассу, разве что совсем чуть-чуть, на мороженое. Все же в чем-то Марфа Поликарповна была права, материнское сердце более верный барометр, чем холодная голова государственных обвинителей.

В конце концов, на подающего надежды молодого специалиста обратили внимание, не местные подросшие громилы, а нехорошие солидные люди. Но Лехе не повезло, и он схлопотал первый срок. Незадачливая судьба и тут сыграла с ним злую шутку, в последующие годы на свободе он находился считанные месяцы, вскоре после очередного освобождения возвращаясь обратно на нары. Отчасти это объяснялось тем, что каждый раз, выходя за ворота лагеря, он попадал в новую, неизвестную ему страну, где все было другим – люди, деньги, улицы, магазины, опять же замки. К тридцати трем годам на его счету была уже четвертая «ходка» и клеймо особо опасного рецидивиста.

Новая жизнь для Лехи началась, когда старая стремительно побежала к финишу. Врачи ошибаются реже судей, к тому же они ошибаются в сторону меньших сроков, а судьи – больших. Приговор врачей был окончательным и обжалованию не подлежал: рак крови, максимум шесть месяцев. Так прояснилась удивлявшая всех особенность Лехиного организма – к нему, Дохлому, не липли обычные лагерные болезни, ни туберкулез, ни триппер, ни язва желудка, даже зубы его пребывали в неизменном дуплисто-кариесном состоянии, как видно, смертоносные бациллы и вирусы не лезли в дом, занятый более сильным хозяином.

Впервые за долгие годы у Лехи появилась возможность, а главное, побуждение, задуматься о смысле жизни. Как многие в похожей ситуации, он обратился к религии в самом что ни есть ортодоксальном варианте, благословленном лагерным начальством. Начальство в свою очередь постаралось избавиться от умирающего заключенного, выхлопотав ему досрочное освобождение за примерное поведение. В этом начальство нисколько не грешило против совести и истины, особо опасный рецидивист Алексей Никонов действительно смиренно нес крест своего наказания.

Так Леха вернулся под сень родного дома к великой радости Марфы Поликарповны. Эту радость не мог притушить даже страшный приговор врачей. «Бог милостив, все образуется!» – повторяла она.

* * *

Марфа Поликарповна, как и большинство людей старшего поколения, крыла новые времена и новую власть последними словами, но тут с немалым изумлением увидела, насколько за последние пятнадцать лет жизнь изменилась в лучшую сторону. Раньше-то ее ненаглядному сыночку была бы положена граница на сотом километре от Москвы, а теперь он открыто, ни от кого не прячась, вернулся домой. И люди стали мягче, никто его прошлым не попрекал, а иные так и жалели. И в храм можно было пойти, не таясь, поставить свечку за чудесное преображение сына и помолиться за его выздоровление. А главное, появились люди, подобные Юрию Павловичу.

Конечно, и раньше они не переводились, несмотря на все старания властей. Марфа Поликарповна знала об этом не понаслышке, в семидесятых заболела ее мать, тот же рак, только груди, и вердикт был тот же, не более полугода, да и то если в больнице, под наблюдением врачей. Тогда-то и отправилась она к черту на кулички, в деревню под Рыбинском, Христом-Богом умолила знахарку дать ей заветное лекарство. И прожила мать еще четыре года, в силе, на ногах, только в последние три месяца слегла. Теперь и ехать никуда не надо, сколько их стало – народных целителей! Конечно, были и шарлатаны, это Марфа Поликарповна понимала, во все времена при всех властях находятся люди, стремящиеся нажиться на чужой беде.

Но Юрий Павлович не такой! Она это сразу почувствовала, при первой встрече с ним, на общем собрании, даже там, с расстояния в тридцать шагов она явственно ощутила исходящую от него божественную силу. А говорил-то как просто, как понятно! Попадались, конечно, слова, Марфе Поликарповне незнакомые, но у других – она ведь и через других прошла! – эти слова были как заклинание, всякие таинственные, непривычно звучавшие имена, а у Юрия Павловича слова были ученые, некоторые из сидевших рядом с ней женщин их разумели и одобрительно кивали головами. Но главное-то, что общий смысл Марфа Поликарповна уловила очень хорошо, и то, что говорил Юрий Павлович, ей на душу легло.

Все у него было светлым: и цель, и путь. И силы, которые призывались в помощь, тоже были светлыми. Он сам был светлым! А после общего собрания одна из его помощниц, добрая, симпатичная женщина, внимательно выслушала ее, вручила ей книгу Юрия Павловича, кассету для магнитофона, сверившись с какой-то своей книгой, написала на бумажке несколько цифр, наказала не потерять и объяснила, как ими пользоваться, потом дала пузырек с капельками и листок с текстом молитвы, которой надо было сопровождать прием капелек. Обошлось это Марфе Поликарповне в пять тысяч рублей, ее трехмесячную пенсию, но не в деньгах дело! Да и сколько она получила взамен, и книгу, и кассету, и пузырек, а как оценить бесценное – утешение и надежду. И что еще понравилось Марфе Поликарповне, так это капельки и молитва. Как это понятно, как привычно, как … по-людски!

Одного она опасалась – того, что Алешенька, вернувшись, всего этого не примет. Она и старалась-то в аккурат к его приезду. Но он принял! С какой-то даже истовой верой! И книгу Юрия Павловича три раза от корки до корки прочитал, каждый раз изумленно качая головой – вот ведь какой умный человек! И кассету слушал, не переставая, даже купил какой-то удивительный маленький магнитофончик, который носил на груди, как ладанку. И цифры вызубрил и делал с ними, что было наказано. И капельки пил, сопровождая их молитвой.

И ведь помогло! Первую неделю по приезду Алешенька почти не вставал с тахты и еду клевал, как воробушек. Потом постепенно воспрял, и аппетит появился, Марфа Поликарповна уж и от плиты не отходила, варила борщ и щи, пекла пампушки да пироги.

По прошествии двух месяцев в голову Марфе Поликарповне пришла счастливая мысль сходить вместе с Алешенькой к Юрию Павловичу, поблагодарить за помощь и рассказать о чудесном исцелении, пусть святой человек вместе с ними порадуется. Как оказалось, такая мысль пришла в голову не только Марфе Поликарповне, в старом особняке на Большой Ордынке толпилось не меньше двух десятков исцеленных, безуспешно пытавшихся прорваться к их спасителю.

Но Господь и тут им помог, вняв их общей с Алешенькой молитве. Что-то там случилось в кабинете Юрия Павловича, вроде как нерасторопная помощница что-то там закрыла и ключ внутри оставила, а Юрию-то Павловичу срочно нужно, суета поднялась, тут-то Алешенька и вызвался помочь, и так все ловко сделал, что Юрий Павлович на него внимание обратил, уделил несколько минут своего драгоценного времени, очень его случаем заинтересовался, расспросил Алешеньку о его житье-бытье, тот рассказал все без утайки, даже и с покаянным самоуничижительным перехлестом, Юрий Павлович выслушал горячую исповедь без всякого отвращения, попросил записать все подробно и на бумаге, и на магнитофон, сказал, что непременно в свою будущую книгу вставит, Алешеньке же дозволил навещать себя иногда.

Вот счастье-то привалило! Алешенька-то уж от того особняка не отходил, все выискивал случай быть чем-нибудь полезным, чем-нибудь помочь. А кто ищет, тот всегда найдет! Его уж не прогоняли, стали давать поручения разные, знали, что исполнит все в точности и в срок, безотказно. Да и как, и в чем можно было отказать Юрию Павловичу?!

* * *

Той просьбе Юрия Павловича Леха даже не успел удивиться, потому что сразу за просьбой последовали обстоятельные объяснения. Он бы, конечно, и без них все исполнил, но так даже лучше вышло – вот как, оказывается, Юрий Павлович ему доверяет, вот как его уважает! С доверием к себе Леха в своей жизни сталкивался, все знали: Дохлый не продаст, могила! Но вот с уважением… Еще более возвышало Леху в собственных глазах сознание того, что намеченное деяние направлено ко благу всех людей. Ведь те книги нужны были Юрию Павловичу не для забавы, с их помощью он намеревался проникнуть в самые тайны бытия, так прямо и сказал, и принести всему человечеству счастье вечной жизни. И где-то в глубине души теплилась надежда, что он, Леха, будет в числе первых избранных.

Дело-то было плевое, тем более что вся подготовительная работа была уже сделана. Он бы и один запросто справился, но Юрий Павлович сказал, что непременно нужен напарник. Леха и не думал возражать учителю, надо значит надо, да и то сказать, книги-то не нашими буквами написаны, а ну как спутает!

Напарник Лехе не понравился. Этот самый Дмитрий Иванович очень много о себе воображал, а на него смотрел как на тлю. А чего задаваться-то? В чем другом он может быть и умный, а в ихнем тонком деле полный неумеха. Фраер – он и есть фраер! Лишь одно примиряло Леху с навязанным ему напарником – уважительное отношение того к Юрию Павловичу. Очень он был увлечен идеями Юрия Павловича и верил в них не менее истово, чем сам Леха. Не только верил, но и понимал, так что даже смел давать учителю разные советы, а тот их весьма внимательно выслушивал. Опять же, во всей этом истории Дмитрий Иванович играл какую-то непонятную Лехе, но несомненно центральную роль.

Книги они взяли легко, тут и рассказывать нечего. Дмитрий Иванович показал себя, в общем-то, молодцом, ни разу не сбился в длинных темных переходах, не вздрагивал при каждом шорохе, найдя книги, не спешил побыстрее убежать, а просмотрел внимательно каждую, обернул в холстину, сложил аккуратно в рюкзак. Да, к книгам он относился много уважительнее, чем к нему.

На следующее дело Леха отправился уже один. Хотя и тут не обошлось без помощи Дмитрия Ивановича. Разведку-то он производил, а потом долго втолковывал Лехе, как зайти, да что взять. Но даже не подумал предложить на шухере постоять. И шут с ним! Делов-то было на пять минут. Зашел через черный ход, открыл стеклянную дверь, потом стеклянную витрину, вторую слева по стене, достал листок, даже проверил, тот ли. Как и упреждал Дмитрий Иванович, это был текст, написанный от руки красивым почерком. Некоторые буквы были Лехе незнакомы, точнее говоря, неизвестны, так-то он их уже видел, в церкви, несмотря на это текст можно было понять, особенно название – Молитва.

Леха бережно спрятал листок в пластиковую папочку, а папочку пристроил в широком кармане, пришитом матерью к внутренней стороне куртки. Потом он неспешно покинул помещение, заперев за собой все замки, на стеклянной витрине, на стеклянной двери, на двери черного хода – знай наших! Сигнализацию он не отключал и приезда милиции нисколько не опасался – пока еще прочухаются! Ладно бы банк, а то музей! Да и музей какой-то невсамделишный, настоящий музей должен быть с колоннами.

Юрий Павлович был его работой доволен, похвалил и премию выдал – пять зеленых бумажек с изображением лысого патлатого старика. Леха поначалу и брать не хотел – не за деньги же работал! Но потом взял и отдал матери, она даже расплакалась – ее пенсия за год.

А дальше все наперекосяк пошло. Собрались они где-то на окраине, возможно даже в Подмосковье, и не на даче, а в самом настоящем деревенском доме. Леха этого так и не понял, его-то раньше на машине привезли, вместе с этой проклятой птицей. Ох и страшна! А сильна-то! Он всю дорогу ее еле удерживал, потому по сторонам и не смотрел.

Кроме Юрия Павловича и Дмитрия Ивановича было еще двое незнакомых, один строил из себя бугра, даже Юрию Павловичу норовил приказывать, от второго за версту несло легавым, хотя он изо всех сил старался выдать себя за приличного человека. Лучше бы они все втроем сделали! У них бы все получилось! А эти одним своим присутствием, наверно, все испортили, у них, должно быть, была черная, как ее, аура, и как это Юрий Павлович не распознал!

Леха помог все подготовить и – началось! Но как-то не так, как ожидалось. Дмитрию Ивановичу очень быстро стало худо, он стал жаловаться на удушье, бугор заволновался, стал требовать остановить, как его, эксперимент, легавый посматривал косо, но помалкивал, Юрий Павлович горячился, говорил, что все идет, как надо, разве что приказал Лехе открыть окно. Вдруг Дмитрий Иванович захрипел, дернулся и затих.

Тут бугор стал на Юрия Павловича кричать, обвиняя его в чем-то, Юрий Павлович в долгу не остался, птица вдруг начала крыльями бить, так что перья во все стороны полетели, только легавый помалкивал. Леха опасался, что дело до драки дойдет, и даже прихватил на кухне нож, чтобы защитить, если что, Юрия Павловича. Но они как-то неожиданно быстро успокоились и стали вполне мирно обсуждать, что дальше делать. Тут больше легавый говорил, а Юрий Павлович с бугром помалкивали. Потом прибираться начали. Легавый, даром что чистоплюем выглядел, сам все протер, доверив Лехе только пол. Что было потом, Леха не помнил.

Очнулся он в могиле. Возможно, если бы у него не раскалывалась от боли голова, он бы сразу сообразил, что он не умер и не похоронен, как все люди, в гробу. С другой стороны, очнись он гробу, как бы он догадался, что он похоронен, а не проснулся ночью на третьей полке «столыпина». Земля не очень ощутимо, но все же давила на спину, кончик носа упирался в песок, как есть могила!

Голова его плохо соображала, поэтому первая мысль была самой естественной: он умер, его похоронили, он воскрес. Он нисколько не удивился, Юрий Павлович рассказывал о нескольких случаях, да и последним вечером – когда же это было?! – только об этом и говорили. Леха произнес заветное число, которое ему еще раньше открыл Юрий Павлович, в руках и ногах закололи иголочки. «Вот, значит, как оно происходит!» – подумал он тогда. Леха попробовал приподняться, укрывавшая его земля подалась с неожиданной легкостью, он сделал еще одно усилие и вырвался по пояс на свежий воздух.

«Ах, какой сладкий!» – было первое ощущение. От воздуха, а возможно и от усилия голова пошла кругом. Он с облегчением нащупал на груди плейер, нажал кнопку, но не услышал привычных слов, на протяжении четырех месяцев вливавших в него силы. «Наверно, отсырел или земля попала», – подумал он тогда, вынул кассету и принялся трясти плейер. В этом момент до его сознания, наконец, дошла окружающая картина. Это было не кладбище! Любой другой от такого открытия вздохнул бы с облегчением, Леха же ужаснулся.

Слева от него темной грядой невысоких холмиков располагалась деревня, справа высились белые дома, на ярко освещенных улицах виднелись ранние прохожие. Он пополз к домам, но уже через пару метров нашел в себе силы подняться и побежал вперед, увязая в мягком песке. Ступив на жесткую землю, он ощупал голову, сорвал какую-то тряпку, нашел крупную шишку на затылке, у самой шеи, шишка была горячей и влажной на ощупь. Кровь, догадался он, откуда свежая кровь у мертвеца?

Что было потом, Леха помнил смутно. По-настоящему он очнулся только вечером, дома, на своей тахте. И там под тихий плач и причитания матери он понял все! Это легавый отоварил его по голове, кто же еще! Пусть Леха не совсем понимал, что происходило в тот вечер, но труп есть труп, за него менты по головке не погладят, бугор с легавым это сразу смекнули и поспешили избавиться от свидетелей.

«Они ведь не только от меня избавились, они и Юрия Павловича убили!» – эта мысль болью пронзила сердце. Тут он сразу вспомнил, что его так насторожило в тот вечер. Юрий Павлович всегда ездил на своей большой машине с водителем, который опекал его как дядька, а тут вдруг приехал на машине этого легавого, для сохранности тайны, как он сам сказал. Ох, обвели Юрия Павловича вокруг пальца, он хоть и видит всех людей насквозь, а в душе-то человек доверчивый! А эти, ушлые, заранее просчитали, что дело может окончиться плохо, вот и подстраховались, лишили Юрия Павловича самой надежной защиты, а себя избавили от забот о лишней машине.

С этого момента Леха почти безотлучно находился у телевизора, переключая его с канала на канал, с одного выпуска новостей на другой. Ведь о гибели такого человека, как Юрий Павлович, должны трубить везде. Пусть Юрий Павлович не раз говорил, что у него есть завистники и враги, которые не дают ему развернуться, замалчивают его достижения и открытия, даже гнусно оговаривают его в газетах и на телевидении, это все не имеет значения! Любят покойников на Руси! Да и чего их не любить, они же не страшные, они уже никому не страшны.

Так что задержку с сообщением о злодейском убийстве Юрия Павловича Леха связывал только с тем, что пока не нашли тело. Но с ментов чего еще ожидать, они только честных людей здоровы хватать. Вот только почему в особняке на Ордынке не бьют тревогу? Эти телевизионщики новость о пропаже великого целителя сразу бы подхватили и разнесли, а там бы тысячи людей вышли на улицы, прочесали бы всю Москву, пусть мертвого, но нашли бы Юрия Павловича!

Так думал Леха Дохлый, стоя у окна своей квартиры на четвертом этаже старой пятиэтажки в Бирюлево. Тут он вдруг увидел, как к углу дома подползла темная округлая машина – о, эту машину он ни с какой другой не спутает, хоть и видел ее всего один раз! Из машины вылез человек, его он тоже узнал. Спроси кто у Лехи, как он точно определил в том пятом человеке в избе легавого, Леха бы после долгого раздумья ответил, что по взгляду, открыто изучающему и в то же время преисполненному сознанием своей силы, точнее говоря, стоящей за ним силы, силы закона и государства.

Но сейчас этот человек окинул все вокруг совсем другим взглядом, каким-то вороватым. И тут Леха ясно понял, зачем этот человек приехал сюда – он приехал по его душу! Каким-то образом они узнали, что ему удалось выбраться из могилы, и теперь этот приехал довершить дело. Леха побежал на кухню.

– Мама, сейчас придет человек, спросит меня. Скажи, что ты не видела меня с субботы. Захочет войти, пусти. Захочет комнаты осмотреть, не прекословь. Ты все поняла, мама?!

– Поняла, Алешенька, поняла, все сделаю, как ты сказал. Но ты-то куда?

– Я побегу Юрия Павловича спасать!

Он не мог найти более правильных слов. Для спасения Учителя Марфа Поликарповна была готова на все, даже на то, чтобы не причитать и не задавать лишних вопросов. Леха, оберегая мать, не сказал ей о своих подозрениях, но она и сама поняла, что стряслась какая-то большая беда, и вот оно – подтверждение!

Не теряя времени, Леха тихо открыл входную дверь и вышел на лестничную площадку. Снизу послышались осторожные шаги, этот путь был отрезан. Он поднялся на следующий, последний этаж, в раздумье посмотрел на ржавый амбарный замок, замыкавший люк на тесный чердак, потом весьма кстати вспомнил, что соседи сверху, презрев новую раскладку праздников, уехали на десять дней на дачу, сажать картошку. Будь у него ключи, он бы, наверно, больше провозился, все не мог бы от волнения попасть ключом в скважину. А тут руки сами сделали привычную работу, раз – и готово! Леха зашел в чужую квартиру, бесшумно закрыл дверь, включил в прихожей свет. Вдруг у него закружилась голова, его повело в сторону, да так, что он был вынужден опуститься на галошницу, так мать называла низенькую тумбочку для обуви.

«Ох, худо! – подумал Леха. – Убили Юрия Павловича, нет сомнений!» В этом выводе не было ничего удивительного, Леха искренне верил не только в то, что Учитель спас его от неминуемой смерти, но еще и питает его своей энергией, и опосредованно, через голос на магнитофонной ленте, и напрямую, через свое необъятное биополе, охватывающее всю Землю и прилежащие миры. Сейчас же Леха разом лишился всего, и Учителя, и его голоса на невесть где потерянной кассете, даже капельки и те подошли к концу.

Головокружение перешло в панику. Как будто кто-то нашептывал на ухо Лехе, что ему надо немедленно бежать из этого дома как можно дальше. Он порылся в шкафах, подобрал себе кое-какую одежонку, в стенке в гостиной нашел шкатулку, в ней несколько колечек и две тысячи рублей, открыл еще несколько шкафов, увидел стопку постельного белья, запустил в нее руку, так и есть – женская заначка, четыре сотни зеленых, на первое время хватит. Он вышел на лестничную площадку, крадучись спустился к своей квартире, прислушался, из-за двери доносились спокойные голоса, возможно, мать говорила чуть громче, чем обычно, но это она для него, подумал Леха, спасибо, мама, и прости. Он бесшумно пошел вниз, пытаясь глубокими вздохами унять не на шутку разошедшееся сердце.

Загрузка...