Глава 5
Воздух, налитый весенней теплотой, пьянил, как нуммийское красное. От крыши Храма празднично отсвечивало солнце. На цветной брусчатке перед входом в Храм уже стояли первые гости, хотя остальные должны были прибыть только через полчаса. Старшие Бернелы легко угадывались по насыщенно-бордовому цвету одежды; на их фоне выделялся синий с отливом костюм Хейрона.
– Душенька, ты выглядишь потрясающе! Что за диадема! А что за платье! Даже издали видно, что сейчас уже не найдешь ни таких красок, ни ткани…
Втайне я была рада, что официальность обстановки не позволяла Ние Бернел заключить меня в объятья. Она несомненно хотела бы пощупать и мамино голубое платье, которое ушили для меня, и вышитый кошелек, полный денежных камней, и свадебную диадему с длинными подвесками, серебристыми ручейками сбегающими мне на плечи и спину. Но моей будущей свекрови пришлось ограничиться восхищенным взглядом, который, впрочем, не пропустил ни одну жемчужину в диадеме и задержался на серьгах из крупного голубоватого жемчуга.
Огаст Бернел преподнес свои комплименты наилюбезнейшим тоном, и меня кольнуло подозрение, что после свадебного обеда он может расщедриться и на «душечку».
Когда ко мне наконец приблизился Хейрон, я заметила, что взгляды присутствующих невольно обратились к нему. И было понятно почему. На солнце светлые волосы Хейрона отливали золотом, свадебный костюм сидел как влитой, а насыщенный синий цвет дорогой ткани подчеркивал его голубые глаза, делая их еще выразительнее. Мой жених был потрясающе красив.
Хейрон поклонился мне и улыбнулся, не сводя с меня пристального взгляда. В отличие от матери, и платье, и диадема ему были мало интересны – он смотрел на меня, на подкрашенные карминовой помадой губы, на открытую шею.
Мои щеки залились румянцем, и я порадовалась, что в этот момент гости начали подходить к нам с приветствиями. Но при виде Кинна, который следовал за Утешителем Йенаром, я заставила себя смотреть чуть в сторону, лишь бы не встречаться с ним взглядом.
Когда все собрались, к нам вышла Мать-Служительница – матушка Иддакия. В жемчужно-серой мантии, с седыми, убранными в тугую прическу волосами, с добрыми морщинками вокруг глаз, Старшая Служительница отдаленно напоминала саму Серру, как ту обычно изображали. Я еще раз порадовалась, что сегодня день Сестер, а значит, службу проведут Служительницы. Большая часть дней недели была посвящена Братьям, и службы велись Служителями, а Отец-Служитель всегда казался мне чересчур суровым и строгим.
Мать-Служительница поприветствовала нас и сообщила, что всё готово. По традиции, до начала церемонии бракосочетания жених и невеста, каждый поодиночке, приносили молитвы: жених – Зеннону, невеста – Дее. Хейрон улыбнулся мне и поднялся вслед за Матерью-Служительницей в верхний храм, где располагался алтарь Зеннона. За ним потянулись уже прибывшие гости. Дядя вместе с Неллой остался встречать у входа запаздывающих гостей. Я же в сопровождении одной-единственной немолодой Служительницы, сестры Аннеки, спустилась вниз.
Храм был вытянут, как корабль, на котором Серра и Иалон пересекли Штормовые моря. По синему широкому ковру, скрадывающему наши шаги, мы прошли мимо закрытых дверей, за которыми находились разные храмовые помещения: трапезная, учебные кабинеты, ризница, книжницкая, кабинеты Старших Служителей. По левую руку, между двумя учебными кабинетами, мы миновали лестницу на второй этаж, по которой мне предстояло потом подняться. Сестра Аннека довела меня до двустворчатых деревянных дверей, ведущих в придел Деи, и, улыбнувшись, оставила одну.
Я открыла дверь, и на меня пахнуло запахом благовоний – древесным, теплым, чуть горьковатым – после недавней службы. Я закрыла за собой дверь, и сердце сразу же забилось спокойнее. В приделе никого, кроме меня, не было, даже Прислужниц. Царила тишина, мерцали свечи. Я прошла по сине-голубому ковру к алтарю Деи, где сквозь круглые витражные окна лился цветной свет.
В отличие от статуи в Садах, здесь Дею украшали одежды благородной дамы, а в сложенных лодочкой руках голубоватым куском льда переливался нефрилл – один из камней, которые пробудила сама Дея. Он до сих пор избавлял даже от сильной головной боли, стоило к нему прикоснуться.
Прежде чем встать на колени и произнести положенную молитву, я отцепила с пояса кошелек. На свадьбу всегда было принято приносить пожертвования, и, когда я назвала сумму Нелле, та в изумлении подняла идеальные брови, но спорить не стала. Не колеблясь, я высыпала все кроваво-красные йармины в ящик для пожертвований, где в основном лежали прозрачные рандии в бронзовых оправах вперемешку с фиолетовыми, в серебряных оправах.
Я надеялась, что после такого щедрого пожертвования мне станет легче и воспоминания о рыжеволосом Тэне и его матери перестанут так остро колоть меня. Много раз я думала о том, чтобы обратиться к Служительницам, которые бывали в рабочих кварталах, описать им семью Тэна и передать деньги, но всякий раз останавливалась. Как я объясню, откуда узнала об этой семье? Как объясню, почему не помогла им лично? Меня обозвали бессердечной, но на деле всё куда хуже: я была трусихой. И теперь, глядя на йармины в золотых оправах, которые алели в ящике, напоминая пролитую кровь, я не была уверена, что смогу так легко купить свое спокойствие.
Я прикрепила кошелек обратно на пояс и, стараясь не помять платье, опустилась перед статуей Деи на колени и склонила голову. Подвески диадемы соскользнули с плеч и легким холодком коснулись щек. Невеста просила благословения у Деи на добрый брак и здоровых детей. Я знала молитву наизусть, но теперь, когда пришло время ее озвучить, не смогла сказать ни слова. Где-то наверху Хейрон произносил свою молитву Зеннону, гости вместе с Матерью-Служительницей – Серре и Иалону, а я тонула в тишине, которую едва нарушало потрескивание свечей.
Несколько раз я открывала рот, пытаясь начать молитву, но все звуки словно рассыпались в труху. Я могла солгать окружающим, но не могла солгать Дее.
После долгого глубокого молчания, чувствуя, как по щекам потекли горячие ручейки слез, я зашептала:
– Прошу тебя, Дея, услышь меня. Я знаю, что недостойна твоего милосердия. Но мне больше некого просить. Я не знаю, что делать. Я не хочу этой свадьбы, но другого пути нет. Сейчас я должна буду выйти и перед всеми, перед Зенноном отдать свою жизнь нелюбимому человеку. Если только есть хоть какая-то возможность избежать этого, прошу, покажи мне ее.
Осторожно вытерев слезы, я встала, глубоко поклонилась Дее и на нетвердых ногах вышла из придела. Меня уже, наверное, заждались, но я решила зайти в уборную в дальнем конце Храма, чтобы смыть следы слез.
Сверху, с лестницы, донесся гул голосов. Видимо, гости во главе с Матерью-Служительницей заканчивали молитву. Чутко прислушиваясь, я заторопилась дальше по коридору. И так сосредоточилась на том, чтобы не наступить на подол, и не сразу почувствовала – что-то не так.
Запах дыма.
Замерев, я попыталась понять, не показалось ли мне. Может, это просто свечи… Нет, пахло жженой бумагой и чем-то копченым. Меня бросило в жар, потом в холод. Я начала лихорадочно осматриваться в поисках источника огня и заметила чуть приоткрытую дверь книжницкой, где хранились книги Закона и Толкований. Я не стала никого ждать, а, подхватив подол платья одной рукой, бросилась к двери. Рывком открыв ее, я замерла на пороге.
Вдоль стен помещения тянулись стеллажи с книгами – от пола до потолка, в середине стоял стол с бумагами и поминальными записками, а перед ним на треножнике – чаша для сожжения записок. Именно из чаши поднимался противный беловатый дым, а рядом стоял Кинн в серо-синей праздничной форме с серебряными пуговицами.
И сжигал в чаше книгу Закона.
Увиденное было настолько абсурдно, что я просто уставилась на ошеломленное лицо Кинна и оторванные страницы в его руке.
Кинн сжигает книгу Закона.
Сердце замерло, словно его зажали в тисках. Кинн в замешательстве смял страницы и бросил в огонь.
– Разве ты не ушла? Где Служительницы?
Я была настолько потрясена, что даже не смогла ничего ответить.
«Всякое неуважение к символам Закона, коими в первую очередь являются книги Закона, должно быть наказано по всей строгости», – так гласил Закон, оставленный нам Первыми. С наказанием каждый город определялся сам. Раньше в Зенноне за это пожизненно сажали в тюрьму. Теперь наивысшей мерой наказания являлось изгнание.
Я услышала за спиной чьи-то тихие шаги и не раздумывая бросилась к чаше, зашипев Кинну:
– Туши! Давай же!
Ни воды, ни песка – ничего в книжницкой не было. Видимо, записки обычно прогорали сами собой. Я была готова затушить огонь своим подолом, когда Кинн наконец скинул свой френч и набросил на чашу.
Кто-то вошел в книжницкую и тихонько охнул.
– Что случилось?
Сестра Аннека. На пару сердцебиений я примерзла к мес ту. Видимо, она спустилась за мной и почувствовала запах дыма. В тот же миг я осознала: если я выдам Кинна, никто, даже Утешитель, не сможет ничего поделать. Судья мигом вынесет приговор. Метнув в Кинна предупреждающий взгляд, я сделала испуганное лицо и стремительно обернулась:
– Книга Закона горит! Мы пытаемся ее потушить.
Сестра Аннека испуганно посмотрела на чашу, на Кинна, потом на меня. Я заметила, как напрягся Кинн. Не хватало еще, чтобы он сейчас чего-нибудь наговорил. С преувеличенным отчаянием я воскликнула:
– Скорее, позовите кого-нибудь!
Сестра Аннека кивнула и, взметнув подол бледно-серой мантии, стремительно вышла.
– Что ты делаешь? – медленно, с ноткой угрозы спросил Кинн. Я повернулась к нему, и меня пронзил взгляд серых, словно грозовая туча, глаз. От обычно холодного и отстраненного выражения лица не осталось и следа – Кинн был в ярости. Внутри у меня всё затрепетало, но я в свою очередь спросила с негодованием и вызовом:
– Это ты что делаешь?
Когда он не ответил, продолжая сверлить меня взглядом, я не выдержала и заговорила, стараясь сдержать накативший на меня ужас:
– Мне все равно, что ты задумал, но сейчас перед всеми ты скажешь, что спустился в уборную, а на обратном пути почувствовал запах дыма. Ты бросился в книжницкую. В это время я выходила из придела, увидела тебя и пошла следом. Мы стали тушить книгу. Точка.
Кинн покачал головой, отчего темно-русые пряди упали ему на лоб, и хрипло произнес:
– Нет. Когда они придут, я во всем сознаюсь. Скажу, что ты ошиблась.
– Нет!
Во мне вдруг горячим ключом забила злость, и неожиданно для самой себя я сказала:
– Если ты признаешься, тогда у всех на глазах я порву еще одну книгу Закона.
Глаза Кинна потрясенно расширились, и он спросил севшим голосом:
– Что?
Чувствуя безрассудную уверенность, я повторила:
– Если ты признаешься, я подойду к этому столу, возьму книгу Закона и порву ее у всех на глазах.
И сделала шаг вперед.
Он попытался что-то сказать, но в коридоре послышались голоса. Во взгляде Кинна мелькнуло отчаяние.
В книжницкую зашла Мать-Служительница в сопровождении сестры Аннеки. Последним зашел Утешитель Йенар. При виде френча, накинутого на чашу, Мать-Служительница зашептала молитву, а Утешитель быстро подошел к чаше и осторожно поднял френч Кинна.
К счастью, плотная ткань перекрыла доступ к воздуху, и огонь погас. От книги остались полусгоревшие листы и по черневшая кожаная обложка. Положив френч на стол, Утешитель внимательно осмотрел чашу и книгу. Сердце у меня бешено застучало. Можно ли списать произошедшее на случайность?
Утешитель проговорил, словно отвечая на мой вопрос:
– Это не похоже на случайность. Кто-то хотел сжечь книгу Закона.
В книжницкой с остатками едкого дыма повисла тишина. Я изобразила немой ужас, распахнув глаза и приоткрыв рот. Утешитель задержал взгляд на Кинне, потом на мне.
– Не может быть, – охнула Мать-Служительница.
– Боюсь, что в этом почти нет сомнений.
Голос Утешителя был холоден и спокоен, но в этом спокойствии угадывалось какое-то трудно сдерживаемое чувство, и я вздрогнула. По его просьбе сестра Аннека ушла за Карателями. Затем Утешитель обратился к Матери-Служительнице:
– Нам надо выслушать свидетельские показания. Можем ли мы воспользоваться вашим кабинетом?
Она медленно кивнула и повела нас за собой. Когда мы проходили мимо лестницы, до нас донесся неровный гул голосов – людей как будто стало больше, и они встревоженно переговаривались.
Как только Мать-Служительница открыла дверь в приемную, Утешитель неожиданно обратился к ней:
– Матушка, возможно, ваше присутствие нужнее там, наверху. Вы не могли бы всех успокоить и еще раз совместно помолиться?
Было видно, что ей не хотелось нас оставлять, но она кротко кивнула и, бросив на нас с Кинном обеспокоенный взгляд, ушла.
Приемная встретила нас легким запахом благовоний и солнечным светом, льющимся из круглых окон. Там располагались шкафы с книгами и бумагами, два стола для Служительниц и небольшой диванчик для посетителей.
За очередной закрытой дверью скрывался личный кабинет Матери-Служительницы. Утешитель по-хозяйски отворил эту дверь и, пройдя внутрь, решительно задвинул плотные шторы на окнах. В сгустившемся полумраке неярко загорелись светильники с люминариями.
Вскоре в сопровождении сестры Аннеки на пороге приемной появились два Карателя в черной униформе с накинутыми капюшонами. Один был высоким, черная маска плотно облегала его узкое лицо, а на нашивке со знаком Карателей – два меча, скрещенные над книгой Закона, – виднелась одна широкая серебристая полоска, показатель первого ранга. Другой был невысок и коренаст, на его нашивке серебрились три узкие полосы, и, когда он обратился к Служительнице, голос его прозвучал низко и глухо: