Глава 1. Ожидание
Вращается Колесо Времени, эпохи приходят и уходят, оставляя в наследство воспоминания, которые становятся легендой. Легенда тускнеет, превращаясь в миф, и даже миф оказывается давно забыт, когда эпоха, что породила его, приходит вновь. В эпоху, называемую Третьей, эпоху, которая еще будет, эпоху, которая давно миновала, поднялся ветер в Горах тумана. Не был ветер началом. Нет ни начала, ни конца оборотам Колеса Времени. Оно – начало всех начал.
Ветер мчался через голубые от затянувшей их утренней туманной дымки широкие долины, где высились вечнозеленые леса и где на пустошах лишь собирались пробиться травяная зелень и дикие цветы. Ветер взвыл, проносясь над наполовину ушедшими в землю руинами и над разрушенными монументами, о которых давно позабыли, как позабыли и о тех, кто их создал. Ветер стонал на перевалах, в путанице выветренных скал меж горными пиками, увенчанными шапками никогда не тающих снегов. Плотные облака так облепили горные вершины, что их белые волны казались одним целым со снегами.
В низинах зима уже ушла или уходила, но здесь, на возвышенностях, она подзамешкалась, нашивая на горные склоны громадные белые заплаты. Только вечнозеленые деревья сумели удержать на своих ветвях листву или хвою, остальные стояли голыми, бурые и серые на фоне скал и еще не ожившей земли. Здесь не слышалось иных звуков, кроме шороха и свиста порывистого морозного ветра меж заснеженных камней. Казалось, земля замерла в ожидании. В ожидании чего-то, что должно вот-вот начаться.
Перрин Айбара, сидевший на лошади среди сосен в зарослях болотного мирта, вздрогнул и поплотнее закутался в подбитый мехом плащ, так плотно, насколько позволяли длинный лук в руке и большой топор-полумесяц на поясе. Это был добрый боевой топор; Перрин качал мехи в тот день, когда мастер Лухан его выковал. Ветер рванул плащ юноши, стягивая капюшон с лохматых кудрей, и проник под куртку; пытаясь согреть пальцы ног, Перрин пошевелил ими внутри сапог и поерзал в седле с высокой лукой, но мысли его были вовсе не о холоде. Оглядывая своих пятерых спутников, Перрин гадал, разделяют ли они его ощущение. Не просто переживания из-за той задачи, ради которой их направили сюда, но чего-то большего.
Ходок, конь Перрина, переступил копытами и мотнул головой. Мышастого жеребца он назвал так за быстроногость, но сейчас Ходок словно бы чувствовал раздражение и нетерпение своего всадника.
«Устал я от этого ожидания, от всего устал! Сидим тут, а Морейн держит нас крепко, будто клещами. Чтоб тебе сгореть, Айз Седай! Когда ж это кончится?»
Сам того не сознавая, Перрин принюхался к ветру. В воздухе преобладал запах лошадей, но людьми и человеческим по́том тоже попахивало. Под деревьями недавно пробежал кролик; страх усиливал его бег, но шедший по следу лис не прикончил свою добычу на месте. Перрин вдруг сообразил, чем он занят, и одернул себя. «Положим, на таком ветру мне вполне может заложить нос». Он едва ли не желал заполучить себе насморк. «И я бы уж точно не позволил Морейн избавить меня от него».
Что-то шевелилось на задворках его разума – нечто сродни щекотке. Перрин отказывался признаваться себе в этом. И спутникам своим об этих ощущениях ничего не говорил.
Остальные пятеро тоже были верхом, они держали наготове короткие кавалерийские луки, а их глаза пытливо осматривали и небесный свод наверху, и поросшие редким лесом склоны гор внизу. Казалось, они вовсе не чувствуют ветра, полощущего их плащи, точно флаги. Над плечом каждого из них, продетая в особый разрез в плаще, торчала рукоять двуручного меча. От вида их гладко выбритых голов, с хохолками волос на макушках, Перрину становилось еще холодней. Но для его спутников погода была вполне уже весенней. На самой прочной из известных ему наковален из них выбили всю чувствительность. Они были шайнарцами, родом из Пограничных земель на самом пороге Великого Запустения, где в любую ночь мог случиться набег троллоков и где даже купцу или земледельцу привычно было браться за меч или лук. А эти пятеро были не фермерами, а солдатами чуть ли не с рождения.
Перрин иногда удивлялся тому, что они позволили ему ими руководить и следовали его распоряжениям. Словно думали, что он имеет на командование особое право или обладает особым знанием, сокрытым от них. «Или, может быть, это просто мои друзья», – подумал Перрин, с горечью усмехнувшись про себя. Они не были ни столь высоки, как он, ни столь широкоплечи – годы работы подмастерьем кузнеца подарили юноше руки и плечи под стать двоим обычным мужчинам, – но Перрин теперь брился каждый день, чтобы положить конец шуточкам по поводу своей молодости. Пусть шутки и дружеские, но мало приятного, когда над тобой посмеиваются. Он не хотел, чтобы снова пошли насмешки, на сей раз из-за того, что он расскажет о своих странных ощущениях.
Спохватившись, Перрин напомнил себе, что он тоже должен быть настороже. Проверив, хорошо ли наложена на тетиву длинного лука стрела, юноша всмотрелся в долину, уходящую на запад и постепенно расширяющуюся вдали; землю покрывали широкие извивающиеся снежные полосы – последние следы зимы. Большинство деревьев, беспорядочно растущих внизу, по-прежнему тянулись к небу голыми зимними ветвями, но и вечнозеленых хватало – сосны и болотные мирты, пихты и горные остролисты, даже несколько лиственниц виднелось на склонах и в глубине долины, готовых дать укрытие тем, кто сумеет им воспользоваться. Но без особой нужды туда не ходили. Рудники располагались на немалом отдалении к югу или еще дальше к северу; большинство людей полагали, что в Горах тумана удачи ждать не приходится, и заходили сюда лишь немногие из тех, кому был доступен обходной путь. Глаза Перрина блестели, подобно полированному золоту.
Щекотка перешла в зуд.
«Нет!»
Перрин мог бы наплевать на эти свои ощущения, но предчувствие ожидания чего-то все равно не исчезло бы. Словно он балансировал на краю. Словно все застыло на грани. Перрин гадал, не таится ли нечто нежеланное или неприятное в окружающих горах. И есть ли способ это проверить? В таких местах, где редко появляется человек, почти всегда водятся волки. Он отогнал мысль о волках, прежде чем ей удалось перейти в уверенность. «Лучше уж теряться в догадках. Лучше, чем знать наверняка». Как бы ни был мал их отряд, но у них есть разведчики. Если бы там что-то было, дозорные наверняка заметили бы. «Моя кузница здесь, и мне о ней заботиться, а они пусть занимаются своим делом».
Глаза Перрина были зорче, чем у других, поэтому всадника, скачущего со стороны Тарабона, он заметил первым. Но даже ему всадник поначалу показался лишь разноцветным пятнышком, мелькавшим на спине лошади меж деревьев, – оно то было видно, то пропадало. А лошадь-то пегая, подумалось Перрину. «Давно уж пора!» Он открыл было рот, собираясь оповестить своих спутников о всаднице – наверняка то была женщина, как и все верховые до нее, – когда Масима вдруг пробормотал, словно проклятие:
– Ворон!
Перрин вскинул голову. Над верхушками деревьев, не далее чем в сотне шагов от них, кружила большая черная птица. Ее добычей, видимо, должна была стать какая-нибудь падаль в снегу или мелкий зверек, однако рисковать Перрин не мог. Непохоже, чтобы ворон заметил отряд, но приближающийся всадник скоро окажется в поле его зрения. Едва увидев ворона, Перрин вскинул лук, натянул тетиву – оперение стрелы пошло к щеке, к уху – и спустил ее, проделав все одним плавным движением. Едва обратив внимание на хлопки тетивы рядом с собой, он неотрывно следил за черной птицей.
Внезапно ворон закувыркался в вихре угольно-черных перьев – это стрела Перрина отыскала птицу – и камнем устремился к земле, а воздух в том месте, где он только что был, прочертили еще две стрелы. С луками на изготовку остальные шайнарцы всматривались в небо: не летел ли с вороном его напарник?
– Должен ли ворон сообщить сам, – тихо спросил Перрин, – или… тот… видит глазами птицы?
Вопрос был обращен скорее к самому себе, вряд ли Перрин предполагал, что его услышат, но Раган, самый молодой из шайнарцев, старше Перрина почти что на десять лет, ответил ему, накладывая новую стрелу на свой укороченный лук:
– Должен сообщить. Обычно Получеловеку. – В Пограничных землях за воронов полагалось вознаграждение; в тех краях никто и никогда не рискнул бы счесть ворона безобидной птицей. – Свет, мы бы все погибли, даже не добравшись до гор, если бы Губитель Душ видел все, что видят во́роны.
Голос Рагана звучал спокойно; для шайнарского солдата подобное было житейским делом.
Перрин вздрогнул, но вовсе не от холода, в затылке у него кто-то словно возгласил вызов смерти. Губитель Душ. В разных странах его именуют по-разному: Проклятие Душ или Клык Душ, Повелитель Могил или Владыка Сумерек, но повсеместно – Отец Лжи и Темный, – и это все для того, чтобы не назвать его истинным именем, не привлечь к себе его внимания. Темный часто использовал воронов и ворон, а в городах – крыс. Из колчана на бедре, уравновешивающего тяжесть топора на другом боку, Перрин вытянул еще одну стрелу с широким заостренным наконечником.
– Хоть он и большой, что твоя дубина, – восхищенно сказал Раган, окинув взглядом лук Перрина, – но если выстрелит, так уж выстрелит. Не хотелось бы мне видеть, что он сделает с человеком в доспехе.
На шайнарцах сейчас были лишь легкие кольчуги, скрытые под простыми куртками, но обычно они сражались в доспехах, причем в них облачались не только люди, но и лошади.
– Слишком длинный – неудобно для верхового, – пренебрежительно хмыкнул Масима. Треугольный шрам на темной щеке еще больше кривил высокомерную усмешку на его лице. – Хороший нагрудник остановит стрелу и с граненым наконечником, если ее, конечно, с близкого расстояния не послать, а коли ты с первого выстрела промахнешься, то враг, в которого ты метил, выпустит тебе потроха.
– Что верно, то верно, Масима. – Раган немного расслабился, поскольку в небе больше воронов не было видно. Должно быть, тот был один. – Но бьюсь об заклад, с этим двуреченским луком незачем подходить так близко.
Масима открыл было рот для ответа, но их разговор резким окриком оборвал Уно:
– Эй, вы двое! Прекратите чесать проклятыми языками! – Из-за длинного шрама, пересекающего левую щеку, и отсутствующего глаза его лицо казалось неприятно суровым даже для шайнарца. Как-то во время осеннего похода в горы он раздобыл глазную повязку; взгляд изображенного на ней прищуренного огненно-красного глаза мало кому удавалось выдержать. – Коли не способны сосредоточить свои паскудные мозги на проклятом задании, которое вам поручили, то я уж прослежу, чтобы внеочередное треклятое ночное дежурство подуспокоило вас, чтоб вам сгореть!
Раган и Масима притихли под его взором. Напоследок Уно одарил их еще одним сердитым взглядом, который смягчился, когда он повернулся к Перрину:
– До сих пор никого не видишь?
Говорил Уно чуть погрубее, чем если бы обращался к командиру, поставленному над ним королем Шайнара или лордом Фал Дара, но в тоне его слышался намек на готовность исполнить все, что бы Перрин ни предложил.
Шайнарцы знали о зоркости Перрина, но, судя по всему, принимали ее просто как данность, точно так же как и цвет его глаз. Не зная и половины всего, они принимали Перрина таким, каким он был. Таким, каким они себе его представляли. Похоже, шайнарцы одобряли все, что было и чего не было. Мир меняется, твердили они. Все вращается на колесах возможностей и перемен. Если у человека глаза невиданного ими никогда прежде цвета, какое это вообще имеет значение?
– Она приближается, – сказал Перрин. – Вы вот-вот ее увидите. Вон там.
Он показал где, и Уно подался вперед, прищурив свой единственный глаз, затем с сомнением кивнул:
– Проклятье, там, внизу, и впрямь что-то движется.
Кое-кто из его спутников закивал тоже, приглушенно бормоча что-то себе под нос. Уно недовольно глянул на них, и они вновь принялись изучать небо и горные склоны.
Перрина вдруг осенила догадка, что значат пестрые цвета на далекой всаднице. Ярко-зеленая юбка, выглядывающая из-под огненно-алого плаща.
– Она – из Странствующего народа, – промолвил он ошеломленно.
Больше никто, насколько ему было известно, не стал бы облачаться в наряды столь броских расцветок и причудливых сочетаний – во всяком случае, не по собственной воле.
Порой они встречали и сопровождали дальше в горы женщин самого разного сорта: нищенку в лохмотьях, пробивавшуюся через метель на своих двоих; купчиху, самолично ведущую караван груженных вьюками лошадей; благородную даму в шелках и дорогих мехах, в золоченом седле и с красными кистями на лошадиных поводьях. Нищенка расплатилась кошелем серебра – по мнению Перрина, куда толще, чем она могла себе позволить, ну а леди оставила им кошелек поувесистей, на этот раз – золота. Женщины самых разных званий и разного положения в обществе, все поодиночке, из Тарабона, из Гэалдана, даже из Амадиции. Но Перрин никак не ожидал увидеть здесь кого-нибудь из Туата’ан.
– Распроклятая Лудильщица? – воскликнул Уно.
Остальные, словно в зеркале, отразили его изумление.
Раган покачал головой, тряхнув узлом волос на макушке:
– Быть не может, чтобы в это Лудильщица замешалась. То ли она не Лудильщица, то ли не та, кого нас послали встретить.
– Лудильщики… – пробурчал Масима. – Бесполезные трусы.
Глаз Уно сузился, став похожим на пробивочное отверстие в наковальне, что вкупе с красноглазым рисунком на повязке придало шайнарцу очень зловещий вид.
– Трусы, Масима? – тихо произнес он. – Будь ты бабой, достало бы тебе распроклятой смелости разъезжать тут в одиночку и без оружия?
Не было сомнений, что если она и впрямь из Туата’ан, то оружия у нее не будет. Масима удержал рот на замке, но шрам на его щеке натянулся и побледнел.
– Чтоб мне сгореть, если б я осмелился на такое! – сказал Раган. – Или б ты, Масима, чтоб мне сгореть!
Масима запахнулся в плащ и демонстративно уставился в небо.
Уно фыркнул.
– Свет ниспослал, чтобы треклятый пожиратель падали был тут один, гори он огнем, – пробормотал он.
Гнедая с белыми пятнами косматая кобыла приближалась медленно, осторожно пробираясь между широкими сугробами по участкам чистой земли. В одном месте ярко одетая женщина остановила лошадь, пристально рассматривая что-то на земле, затем натянула капюшон плаща на голову и, слегка ударив кобылу пятками, пустила ее спокойным, неспешным шагом.
«Ворон, – сообразил Перрин. – Женщина, хватит глядеть на птицу, давай не мешкай. Может быть, ты принесла ту весть, которая наконец-то выведет нас отсюда. Если Морейн соизволит отпустить нас до наступления весны. Чтоб ей сгореть!»
Какое-то время юноша пребывал в неуверенности, кого он имел в виду – Айз Седай или Лудильщицу, которая, казалось, совсем не спешила.
Если она продолжит двигаться в том же направлении, что и сейчас, то проедет мимо, оставив их рощицу в стороне на добрых тридцать шагов. Женщина глядела под ноги своей пегой кобылы, и ничто не говорило о том, что всадница заметила среди деревьев кого-то из поджидавшего ее отряда.
Перрин каблуками ткнул своего жеребца в бока, и мышастый устремился вперед, взметнув копытами снег. Юноша услышал, как позади Уно негромко скомандовал:
– Вперед!
Ходок успел преодолеть половину расстояния до Лудильщицы, когда она, судя по всему, заметила всадников и, вздрогнув, натянула поводья, останавливая кобылу. Женщина наблюдала, как они выстраиваются вокруг нее полукругом. Чрезмерной пестроты наряду Лудильщицы придавал ярко-голубой вышитый орнамент – «тайренский лабиринт», – украшавший ее красный плащ. Женщина была немолода – седина изрядно окрасила ее волосы, выбивавшиеся из-под капюшона, – однако морщин на лице у нее было немного, если не считать хмурых складок на лбу, появившихся, когда она окинула неодобрительным взглядом оружие всадников. Но если она и встревожилась, встретив вооруженных людей в самом сердце горной глуши, то ничем этого не проявила. Руки ее спокойно лежали на высокой передней луке потертого, однако ухоженного седла. И страхом от нее не пахло.
«Хватит!» – сказал себе Перрин. Чтобы не испугать незнакомку, юноша постарался смягчить свой голос:
– Меня зовут Перрин, добрая госпожа. Если вам нужна помощь, я сделаю, что смогу. Если нет, то ступайте со Светом своей дорогой. Однако, если только Туата’ан не изменили своих путей, вы далековато забрались от своих фургонов.
Женщина обвела их всех изучающим взглядом и только потом заговорила. Темные ее глаза лучились доброжелательностью, обычной для Странствующего народа.
– Я ищу… одну женщину.
Заминка была краткой, но говорила о многом. Разыскивала всадница не какую-то женщину, а Айз Седай.
– Есть ли у нее имя, добрая госпожа? – спросил Перрин. В последние месяцы ему слишком часто приходилось задавать этот вопрос, чтобы сомневаться в ответе, но без должного ухода и железо ржавеет.
– Ее зовут… Порой ее называют Морейн. А мое имя – Лея.
Перрин кивнул:
– Мы отведем вас к ней, госпожа Лея. У нас найдется где согреться, а если повезет, то и горячего удастся поесть. – Он, впрочем, не торопился браться за поводья. – Как же вы нас нашли?
Такие расспросы Перрин вел и прежде – всякий раз, как Морейн отправляла его ждать в указанном месте встречи с вестницей, которая непременно должна явиться, в чем Айз Седай была уверена. Ответ наверняка будет таким же, как всегда, но Перрин обязан был спросить.
Пожав плечами, Лея неуверенно ответила:
– Я… знала, что, если отправлюсь этой дорогой, кто-нибудь найдет меня и отведет к ней. Я… просто… знала. У меня есть для нее новости.
Перрин не спрашивал, что это за новости. Сведениями, которые вестницы доставляли, они делились исключительно с Морейн.
«Айз Седай говорит нам только то, что считает нужным». Он поразмыслил немного. Айз Седай никогда не лгут, но ведь не зря поговаривают: сказанное Айз Седай будет правдой, но не всегда эта правда оказывается той, которую считаешь правдой ты. «А не поздновато ли на попятную идти?»
– Сюда, госпожа Лея, – произнес Перрин, жестом указав вверх, в горы.
Возглавляемые Уно шайнарцы вслед за Перрином и Леей стали подниматься по склону. Порубежники по-прежнему наблюдали за небом столь же пристально, как и рассматривали местность вокруг, а двое замыкающих особо уделяли внимание тому, не появится ли какой соглядатай позади.
Какое-то время маленький отряд двигался в тишине, которую нарушал лишь стук лошадиных копыт, да иногда под ними хрустел подтаявший наст, или с шорохом осыпались мелкие камешки, или стучали друг о друга камни покрупнее, потревоженные на оголенных участках. Лея беспрестанно поглядывала то на лицо Перрина, то на его лук, то на топор, но ни слова при этом не промолвила. Тот, чувствуя себя неуютно под этим испытующим взором, ерзал в седле и избегал смотреть на женщину. С недавних пор Перрин, насколько это ему удавалось, старался не давать незнакомцам присматриваться к цвету его глаз.
Наконец он произнес:
– Я не ожидал увидеть здесь кого-то из Странствующего народа, с вашими-то верованиями.
– Злу можно противостоять, не прибегая к насилию. – Слова Леи прозвучали с простотой и непринужденностью – для нее это явно было прописной истиной.
Перрин угрюмо хмыкнул, но тут же промямлил в оправдание:
– Вот бы все было так, как вы сказали, госпожа Лея.
– Насилие приносит вред не только жертве, но и тому, кто его творит, – спокойно проговорила Лея. – Вот поэтому мы и убегаем от тех, кто нападает на нас, – как ради собственного спасения, так и для того, чтобы нападающие не причинили вреда себе. Если бы мы насилием стали отвечать на зло, то очень скоро обратились бы в то, чему противостоим. Силой нашей веры мы боремся с Тенью.
Перрину не удалось сдержать усмешку:
– Госпожа, надеюсь, вам никогда не доведется силой вашей веры давать отпор троллокам. Сила их мечей сразит вас на месте.
– Для нас лучше погибнуть, чем… – начала было женщина, но гнев заставил Перрина прервать ее речь. Гнев оттого, что она никак не поймет. Гнев оттого, что она и вправду скорее умрет, нежели причинит вред хоть кому-то, – не важно, насколько тот погряз во зле.
– Если вы броситесь бежать, они устроят охоту, убьют вас и сожрут ваше мертвое тело. А то и дожидаться не станут – живьем вас жрать начнут. Так или иначе, но вы умрете и тем самым принесете еще одну победу злу. И люди не менее жестоки. Друзья Темного, и не только они. Их гораздо больше, чем я считал всего год назад. Вот решат белоплащники, что вы, Лудильщики, не идете в Свете, тогда и посмотрим, скольким из вас поможет остаться в живых сила вашей веры.
Она пронзила Перрина взглядом:
– Но со всем этим вашим оружием вряд ли вы счастливы.
Как она догадалась? Перрин раздраженно тряхнул курчавыми волосами.
– Мир сотворил Создатель, а не я, – проворчал он. – А я должен жить как можно достойнее в таком мире, который есть.
– Такой молодой, но такой печальный, – промолвила она тихо. – Откуда такая печаль?
– Мне бы по сторонам смотреть, а не болтать! – сказал Перрин с резкостью. – Сомневаюсь, что вы скажете спасибо, если я вас заведу куда-нибудь не туда.
Ударом каблуков он отправил Ходока вперед, чтобы сделать дальнейший разговор невозможным, но по-прежнему ощущал на себе взгляд женщины.
«Печаль? Никакой я не печальный, просто… Свет, я и сам не знаю. Должен быть путь получше, вот и все».
Зудящая щекотка где-то в затылке вновь вернулась, но, стараясь не обращать внимания на устремленный ему в спину взгляд Леи, он отказывался замечать и зуд.
Отряд взобрался на горный склон и спустился по другому, пересек поросшую лесом долину, по дну которой струился ручей – широкий ледяной поток, доходивший лошадям до колен. В отдалении высящиеся на склоне скалы еще сохраняли приданное им каменотесами сходство с человеческими фигурами. Как думал Перрин, то могли быть мужчина и женщина, хотя ветры и дожди давно уже изгладили камень и сделали невозможным выяснить это наверняка. Даже Морейн говорила, что не знает, кого могли изображать эти изваяния и когда они были высечены.
Взблескивая серебром в прозрачной воде, от копыт лошадей бросались прочь колюшка и форельная мелкота. Олень, объедавший оставшиеся на ветвях листья, поднял голову, помедлил, оглядывая вышедшую из потока кавалькаду, потом метнулся в чащу, а из травы показался огромный горный кот, серо-полосатый с черными пятнами, явно недовольный тем, что ему помешали подкрасться к добыче. Он поглядел на коней, а затем, хлестнув хвостом, исчез за деревьями следом за оленем. Впрочем, обитатели горного края на глаза почти не показывались. Птиц, что сидели на ветвях или поклевывали что-то на проталинах, можно было по пальцам перечесть. Бо́льшая часть пернатых вернется в горы через несколько недель, не сейчас. Во́роны также больше не попадались.
Уже близился вечер, когда Перрин провел свой маленький отряд меж двумя крутыми склонами гор, чьи заснеженные пики, как всегда, укутывали облака, и направил коня вверх, вдоль ручейка, с плеском скатывающегося по серым камням каскадом миниатюрных водопадов. В ветвях прокричала птица, другая ответила ей в отдалении где-то впереди.
Перрин улыбнулся. Зов голубых зябликов. Птицы Порубежья. Никто не проскачет незамеченным этим путем. Он почесал нос, даже не взглянув на дерево, откуда послышался крик.
Тропа, по которой отряд двигался вверх между низкорослыми болотными миртами и нечастыми горными дубами с искривленными узловатыми стволами, помалу сузилась. Полоса почвы вдоль ручья, что была относительно ровной и пригодной для верховой езды, теперь сделалась такой ширины, что по ней едва мог проехать человек на лошади, а ручей превратился в поток, который способен был перешагнуть рослый мужчина.
Перрин слышал у себя за спиной, как Лея что-то невнятно бормочет под нос. Оглянувшись через плечо, он заметил, как женщина с тревогой поглядывает на крутолобые скалы справа и слева. Среди них опасливо тянулись к небу редкие сосны и ели. Казалось чудом, что им удалось уцепиться здесь корнями и выстоять. Шайнарцы ехали свободнее, наконец-то позволив себе расслабиться.
Внезапно перед ними открылась глубокая овальная низина с крутыми склонами, впрочем не столь отвесными, как в теснине прохода. В небольшом ключе, что бил на дальнем краю низины, брал начало ручей. Острый взгляд Перрина выхватил меж ветвей стоявшего слева дуба человека с шайнарским чубом на макушке. Если бы дозорный вместо зова голубого зяблика услыхал крик краснокрылой сойки, к нему бы пришла подмога и проникнуть в долину оказалось бы очень непростой задачей. В этом проходе горстка солдат способна перекрыть дорогу целой армии. А если вдруг какая армия и придет, то эта горстка встанет у нее на пути.
Среди окружавших низину деревьев стояли незаметные с первого взгляда бревенчатые хижины, и поначалу могло показаться, что люди, собравшиеся вокруг костров посередине, вовсе не имеют никакого укрытия. На виду было не более десятка человек. Да и, как догадывался Перрин, остальных, которых сейчас не было видно, насчитывалось не так уж много. Большинство оглянулось на топот лошадиных копыт, а кое-кто помахал, приветствуя маленький отряд. Долину, как чашу, словно бы наполняли запахи людей и лошадей, готовящейся еды и горящих в кострах поленьев. С установленного невдалеке от костров высокого древка свисало длинное белое знамя. Какая-то фигура, по крайней мере в полтора раза выше всех остальных, кто здесь был, сидела на бревне, погруженная в чтение книги, которая выглядела маленькой в огромных руках. Человек не оторвался от книги, даже когда его сосед, у которого, в отличие от всех присутствовавших, не было чуба на макушке, крикнул:
– Так вы нашли ее, да? Я уж решила, что вас на этот раз до утра не будет.
Голос принадлежал молодой женщине, но она носила мужскую куртку и штаны, и волосы ее были коротко острижены.
Порыв налетевшего ветра закружился в низине, заставив затрепетать и захлопать полы плащей и во всю длину развернув знамя. На миг существо на стяге словно оседлало ветер. Четвероногий змей в ало-золотой чешуе, с золотистой львиной гривой и с пятью золотыми когтями на каждой лапе. Легендарное знамя. Знамя, которое большинство людей, увидев, не признали бы, но которого устрашились бы, узнав его название.
Направив коня по тропке вниз, Перрин взмахнул рукой, словно обводя этим жестом целиком всю низину, и сказал:
– Добро пожаловать, Лея, в лагерь Дракона Возрожденного.