Я вешаю седло на скамейку в амбаре, и мне плевать, там ему место или нет. Джейк ведь не удержит меня здесь, если я не захочу оставаться?
Независимо от того, действительно ли он намерен так поступить, меня больше пугает то, что у него есть такая возможность. Мне казалось, я приехала сюда в качестве гостьи, а у Джейка даже мысли не возникнет воспользоваться той властью, которую он получил.
Ну, полагаю, мысль все-таки возникла. Может, он думает, что получит от меня плату за жилье.
Или решил, будто я умею хорошо готовить, только потому, что я – женщина? Нет, не умею.
Я выхожу из конюшни, направляюсь к дому, срезаю путь через мастерскую и подхожу к двери, ведущей в кухню.
Качаю головой, думая про себя: «Я не могу вернуться домой».
И в «Бринмор» возвращаться не хочу. Боже, как только представлю, что придется увидеть всех, кого знаю… Я закрываю глаза. Или снова почувствовать запах того дома.
Мне не хватит духу. Стерильно-белые стены. Необходимость сидеть в переполненных кабинетах среди людей, с которыми я не умею разговаривать.
Живот сводит, и я останавливаюсь, прислоняюсь лбом к чему-то свисающему с потолка мастерской. Обхватив рукой боксерскую грушу, вновь закрываю глаза.
Я не могу вернуться домой.
Крепко сжимая кожу, начинаю медленно осознавать свою новую реальность.
Неважно, откуда я сбегу, куда уеду от людей, которых не желаю видеть, как изменится окружающая обстановка. Я все равно останусь прежней. Той, кто бежит, бросает, прячется…
Выхода нет.
По руке словно растекается жар. Сжав кулак и ударив по груше, я оставляю едва заметный след на кожаной обивке. Делаю это снова и снова, мои жалкие удары набирают силу, потому что у меня в голове полный хаос, я устала и в смятении… И не знаю, что делать, чтобы почувствовать себя лучше.
Втягиваю воздух сквозь сжатые зубы, наконец-то отвожу локоть назад и наношу более ощутимый удар. Цепи скрипят, но груша почти не двигается, ведь я по-прежнему удерживаю ее второй рукой.
«Может, я решу исполнить последнюю волю твоих родителей и оставлю тебя тут до совершеннолетия».
Я стискиваю челюсти, переполняемая внезапным приливом энергии. Отпустив грушу, отхожу назад и вгоняю в нее правый кулак.
«По крайней мере, пока не увижу, как ты смеешься». От злости мое тело разгорячается, и я продолжаю бить. «Или кричишь, или плачешь, или споришь, или шутишь, используя при этом что-то поинформативнее кивков и односложных ответов».
Ударяю вновь. И вновь.
– Нас занесет снегом через восемь, – рычу, передразнивая Джейка шепотом.
Треснув кулаком по снаряду пару раз, делаю шаг назад, после чего наношу удар ногой с разворота. И еще раз. И еще.
А потом я просто позволила ему уйти, ничего не ответив, даже когда он читал мне инструкции о том, как должен быть приготовлен его проклятый бекон. То есть, если кто-то делает для тебя что-то приятное – например, готовит завтрак, – не нужно возмущаться тем, как этот завтрак приготовлен. Просто ешь.
Господи, жаль, у меня нет веганского бекона, иначе я бы устроила Джейку сюрприз. Уголки моих губ приподнимаются, однако я подавляю свое веселье.
Над бровями выступает легкая испарина. Я продолжаю бить и пинать боксерскую грушу, прокручивая в мыслях все возможные ответы. Почему меня так беспокоит то, что последнее слово осталось не за мной?
Почему я всегда уступаю и не возражаю?
После очередного удара кулаком кто-то вдруг хватает грушу с противоположной стороны.
– Привет, – говорит Ной, выглядывая из-за снаряда.
Он явно забавляется. Выпрямившись, я замираю. Ной наблюдал за мной? Я разговаривала сама с собой?
Количество морщинок вокруг его глаз увеличивается, и я замечаю самодовольную ухмылку парня.
– Не останавливайся.
Темно-синяя футболка подчеркивает цвет его глаз. Та же самая бейсболка, одетая козырьком назад, покрывает волосы. Они с отцом очень похожи.
Опустив взгляд, тяжело дышу. Мышцы живота горят.
Ной продолжает меня подначивать:
– Ладно тебе. – Парень похлопывает по груше в том месте, куда пришелся мой последний удар. – Он способен взбесить даже святого. Зачем, думаешь, я грушу повесил?
Я сжимаю губы, до сих пор не двигаясь с места.
Вздохнув, он выпрямляется.
– Хорошо. Значит, ты приготовишь завтрак?
Не сдержавшись, я хмурю брови, делаю разворот и изо всех сил врезаю по снаряду ногой. Ной отшатывается в сторону за мгновение до того, как моя ступня соприкасается с обшивкой, и смотрит округлившимися глазами, подняв руки, пока я наблюдаю за раскачивающейся вперед-назад грушей.
Я не намеревалась задеть его. Это стало бы удачным совпадением.
Но мои ноги все еще напряжены. Отчасти хочется, чтобы сейчас сюда вошел мой дядя, тогда бы я попросила его подержать грушу.
Я рассержена.
На самом деле рассерженна.
И это приятно.
Мое «я» пока никуда не исчезло.
Ной подходит ближе, хохотнув, и обвивает рукой мою шею.
– А ты дерзкая.
Я слишком измотана, чтобы отстраниться, поэтому позволяю ему увести меня в дом.
– Идем. Поможешь мне с завтраком, – заявляет парень.
Положив рядом с третьей тарелкой вилку и нож для масла, я направляюсь к шкафчику, чтобы убрать четвертую.
– Нет-нет, – говорит Ной, захлопнув холодильник и поставив на стол масло с джемом. – Оставь. Калеб может появиться в любой момент.
Я бросаю взгляд на стол, разворачиваюсь обратно и убираю четвертую тарелку.
– У Калеба и так есть место.
– Ты не будешь есть?
– Будет, – внезапно произносит Джейк, войдя в кухню. Он открывает холодильник, достает графин сока и, налив себе стакан, ставит его в центр стола, затем садится.
– Я не голодна.
Пройдя к раковине, я ополаскиваю нож и лопатку, которые туда только что положил Ной.
– Ты не ужинала, – отмечает Джейк. – Садись.
– Я не голодна.
Прежде чем он успевает еще что-нибудь сказать, я неспешно покидаю кухню и поднимаюсь по лестнице, чувствуя на себе его взгляд. Отдаляясь от них, с каждым шагом готовлюсь к ссоре. Однако Джейк не бросается за мной вдогонку, а отпускает. Через несколько секунд я уже в своей комнате, закрываю за собой дверь.
Если честно, я ужасно хочу есть.
Голодные боли пронзают живот. К тому же яичница, которую я сделала, пока Ной подпаливал бекон, выглядела аппетитно.
К счастью, парень не настаивал на разговорах, в то время как мы готовили, но, если сяду за стол, мне придется общаться с ними. Лучше дождусь, когда они вернутся во двор, и чем-нибудь перекушу.
Телефон, лежащий на кровати, мигает зеленым светом. Я подхожу, снимаю блокировку и вижу на дисплее иконки электронной почты и социальных сетей с десятками уведомлений. В одном «Твиттере» 99+ сообщений.
В животе затягивается узел.
«Фейсбуком» я пользовалась редко, «Твиттер» казался самым эффективным ресурсом для отслеживания новостей, еще я завела «Инстаграм», поддавшись влиянию сверстников, чтобы быть в курсе жизней товарищей из летних лагерей, которых давно забыла.
Большой палец зависает над иконкой «Твиттера». Знаю, не следует туда заглядывать, ведь я не готова столкнуться с наплывом информации. Но все равно нажимаю на приложение, и лента уведомлений обновляется.
«Соболезную твоей потере…» – пишет один человек.
Я листаю дальше. Встречаются записи со словами поддержки, адресованные мне лично, иногда мой аккаунт просто отмечают в беседах.
«Храбрая девочка. Держись», – пишет РыжаяБестия.
Еще одно сообщение для меня: «Как мать могла бросить своего ребенка ради мужа? Мне жаль. Ты заслуживаешь лучшего».
«Заткнись, – отвечает другой пользователь на этот твит. – Ты понятия не имеешь, что творилось в их жизни…»
Я просматриваю запись за записью и вскоре теряю всякое желание проверять свои личные сообщения.
Люди орут на меня, потому что не могут наорать на моих родителей. Они орут друг на друга в беседах.
«Самоубийство – все равно убийство, а это самый тяжкий грех».
«Твое тело принадлежит Богу. Забрать у него твою жизнь – это воровство!»
«По крайней мере, твоя мать внесла свой вклад в мировую историю», – пишет один говнюк, прикрепив к посту фото моей почти обнаженной матери из ее ранних фильмов.
Я закрываю глаза, пролистывая эти сообщения.
Разговор становится лишь отвратительнее, а участники либо слишком черствые и им плевать, либо не замечают, что я отмечена в каждом твите.
«Она даже с заявлением не выступила. Мне кажется, у нее синдром Аспергера[10] или типа того».
«Ага, ты видела ее фотографии? Такое ощущение, словно она не испытывает никаких эмоций».
Затем «Великий Конспиролог» Том встревает со своей крупицей мудрости:
«Аспергером современные слабаки оправдывают то, что в наше время называли “хладнокровной стервой”».
Я не хладнокровная.
И, разумеется, остальных беспокоят незаконченные проекты отца:
«Кто теперь доснимет трилогию “Охотник за Солнцем”, раз де Хаас мертв?»
Наверное, мне следует что-то написать. Хотя бы один твит, несмотря на то, что этим людям, по-моему, не важно, услышат они меня или нет, однако я считаю необходимым напомнить им: за никнеймом стоит реальный человек…
Покачав головой, я снова закрываю глаза.
Не хочу, чтобы они думали, будто я не любила своих родителей.
Даже если сама в этом не уверена.
Я сглатываю и начинаю печатать.
«Спасибо вам всем за поддержку, в то время как…»
Как я… что? Оплакиваю их утрату? Мои пальцы замирают над клавиатурой, после чего я стираю написанное и начинаю заново.
«Спасибо за ваши мысли и молитвы в это сложное…»
Нет. Удаляю. Все, что я пишу, кажется неискренним. Я не умею выражать эмоции, особенно на публике. Мне бы очень хотелось обладать такой способностью. Чтобы это давалось проще. Чтобы я была другой и…
«Мне бы хотелось…» – печатаю я.
Но в голову ничего не приходит.
Колеблясь, я до сих пор ощущаю потребность высказаться, только смелости не хватает, поэтому я уничтожаю черновик и закрываю приложение.
Нажав на значок «Твиттера», перетягиваю его в корзину, потом делаю то же самое с «Фейсбуком», «Инстаграмом», «Снэпчатом» и электронной почтой. В магазине приложений удаляю все социальные сети, отрезая себя от мира. Я хочу многое сказать, но не готова разбираться с ответами. Лучше прекратить эту пытку. Аккаунты по-прежнему существуют, я просто лишена мгновенного доступа к ним.
Подсоединив телефон к зарядному устройству, я убираю его подальше от себя. В течение следующего часа распаковываю чемоданы и делаю перестановку в комнате. Я так и не решила, останусь ли тут, однако сегодня точно не уеду, к тому же мне нужно чем-нибудь себя занять, чтобы был предлог не спускаться вниз.
Белье кладу в верхний ящик комода, в следующие – одежду для сна и тренировок, футболки. Все остальное – жакеты, блузки, рубашки, брюки, джинсы – развешиваю… Слева направо, от темных цветов к светлым.
Обувь расставляю на полу перед шкафом. Мои туфли на каблуках не увидят света в здешних местах, но я другого и не ждала. Вообще, меня вполне устраивает, что не придется ни для кого наряжаться.
Несколько журналов и книг, которые привезла с собой, я раскладываю на пустые встроенные полки, косметички, фен и утюжки аккуратно размещаю рядом со столом, после чего отношу шампунь и кондиционер для волос в ванную. Свое мыло оставляю на краю ванны, затем достаю зубную щетку и выдавливаю на нее немного пасты.
Закончив чистить зубы, убираю щетку обратно в дорожный футляр, забираю ее вместе с пастой в спальню и ставлю на прикроватный столик. Дома я хранила гигиенические принадлежности в ванной, но только потому, что кроме меня ей никто не пользовался.
Мужчины ужасно неряшливы. Они забывают опустить сиденье унитаза, а, согласно результатам исследования, которые я однажды прочитала, мельчайшие частицы фекальных масс поднимаются в воздух при смыве. Бактерии могут попасть куда угодно. Нет уж, спасибо.
Я расчесываюсь и собираю волосы в хвост. Оглядев ванную, ищу, что бы еще сделать. Хоть что-нибудь.
Мне не хочется выходить из комнаты, к тому же завтра, возможно, опять придется собирать чемоданы, но я, по крайней мере, не думала о родителях, пока раскладывала вещи. Или пока злилась на Джейка.
Резко выдохнув через рот, все же покидаю спальню и спускаюсь на первый этаж. Из мастерской доносится звук дрели, с улицы – стук. Так как я ни черта не понимаю в конструировании мотоциклов, выхожу на крыльцо.
Слева стоит Джейк и прибивает к стене дома сайдинг, придерживая его одной рукой.
– Я могу помочь? – неохотно интересуюсь я, не глядя ему в глаза.
Он останавливается. Краем глаза вижу, что мужчина смотрит на меня.
– Иди сюда и подержи это, – инструктирует он.
Я спускаюсь с крыльца.
Преодолев газон, приближаюсь к нему и прижимаю доску ладонями рядом с его руками. Джейк забивает гвоздь, после чего добавляет еще два.
Когда он тянется вниз за новой доской, я следую его примеру и вдруг замечаю что-то на его талии. Футболка вновь свисает из заднего кармана мужчины, и я стараюсь рассмотреть его татуировку.
Моя Мексика. Темно-синяя надпись аркой огибает линию его талии слева, прямо над поясом джинсов.
Я держу сайдинг, пока мой дядя забивает гвоздь по центру. Обнаружив неподалеку еще один молоток, поднимаю его, тоже беру гвоздь из старой банки из-под кофе и устанавливаю острие на доску. Джейк стучит пальцем по точке на сантиметр выше.
– Сюда, – советует он и, взмахнув рукой, показывает линию гвоздей на других досках. – Равняйся на образец.
Я киваю и перемещаю гвоздь. Чувствуя на себе взгляд Джейка, начинаю постукивать молотком.
– Вот так, – говорит мужчина, потянувшись ко мне.
Но я убираю инструменты. Он сразу же отстраняется.
Устанавливаю гвоздь обратно, забиваю его в стену и случайно ударяю по краю шляпки, согнув металлическую ножку. Стиснув зубы, вытаскиваю испорченный гвоздь, тянусь за новым и пробую еще раз.
Джейк продолжает пристально смотреть на меня.
– Я ничему не научусь, если ты не дашь мне шанса.
Он отвечает с нотками юмора в голосе:
– Разве я что-то сказал?
Мы работаем молча, поднимаем одну доску за другой, забиваем один гвоздь за другим. Темп ускоряется, Джейк все реже следит за мной, вероятно, потому что я уже не замедляю его, хотя эта работа рассчитана на двоих. Почему Ной не помогал ему? Он в гараже, но дело двигалось бы гораздо быстрее, если бы его отец не пытался справиться в одиночку.
Слова, сказанные парнем утром, всплывают в памяти, и спустя несколько часов до меня наконец-то доходит их смысл.
Они не особо ладят, да?
Я едва не улыбаюсь, вдруг ощутив легкий дух товарищества с Ноем.
Джейк берет очередную доску; каждый из нас подхватывает свой конец, и мы устанавливаем сайдинг под предыдущим фрагментом. Когда я провожу рукой по краю в попытке взяться поудобнее, что-то острое вонзается в мою кожу. Зашипев, я бросаю доску и поднимаю ладонь, обнаружив в ней длинную толстую занозу.
Я морщусь, осторожно тяну за половину, выпирающую наружу, усиливаю давление, когда та не поддается. Боль пронзает руку. Мне нужно больше света.
Прежде чем я успеваю развернуться в сторону дома, Джейк хватает меня и осматривает щепку.
– Я сама справлюсь, – говорю ему, пытаясь высвободиться.
Однако он пропускает мои слова мимо ушей, надавливает на кожу там, откуда торчит кусок древесины, фиксируя его, и отламывает длинный конец.
Дернувшись, я втягиваю воздух сквозь зубы.
– Кто научил тебя стрелять? – спрашивает Джейк, прощупывая оставшуюся часть занозы. – Не представляю, чтобы Ханнес занимался чем-либо на открытом воздухе, для чего не требуется яхта или гольфмобиль.
Я резко поднимаю глаза, смотрю ему в лицо. Это вторая насмешка за сегодня.
Джейк на мгновение встречается со мной взглядом, словно выжидая, что я скажу.
– Ты не грустишь при упоминании о нем.
Похоже скорее на наблюдение, чем на вопрос.
Мои плечи немного напрягаются от неловкости, ведь я понимаю, какой реакции он ожидает.
Я веду себя неправильно, и мужчина это заметил.
Отведя взгляд, слышу едва различимый пронзительный рев мотоциклетных моторов, который постепенно приближается.
– Мне не хочется говорить об отце.
– Да, мне тоже.
Он поддевает щепку большим пальцем, стараясь ее вытащить, а я отдергиваю руку.
– Перестань.
Но Джейк лишь усиливает хватку и тянет мою ладонь обратно.
– Не двигайся.
Пока он возится с занозой, звук моторов становится все громче. Я замечаю группу спортивных мотоциклов, несущуюся по гравийной подъездной дорожке. Около пяти парней тормозят на площадке за пикапом моего дяди. Они снимают шлемы, хохоча. Все одеты в яркие комбинезоны, очень в стиле мотокросса. Или Суперкросса, или как там это называется.
Ной выскакивает из гаража, подходит к одному из ребят.
– Привет, чувак.
Они обмениваются рукопожатием, после чего он продолжает вытирать машинное масло со своих пальцев, расхаживая вокруг байков.
– Эй, как дела? – обращается Ной к другому парню. – Ты сегодня гонял?
Молодые люди разговаривают, а Джейк крепче сжимает мою руку, разворачивается и утягивает меня за собой в мастерскую.
Добравшись до верстака, он включает лампу и кладет мою ладонь под нее, чтобы рассмотреть получше.
– Извини, – произносит Джейк.
– Что?
Я смотрю на него.
– За колкость в адрес твоего папы, – поясняет он, по-прежнему изучая занозу. – Я сволочь. Уверен, с собственными детьми я облажался всеми возможными способами, поэтому не мне судить.
Обернувшись, я вижу Ноя, болтающего с друзьями, один из которых все еще сидит на мотоцикле и прикуривает сигарету, глядя в мою сторону.
– Ты оказалась не такой, как я предполагал, – тихо говорит Джейк.
Мой взгляд возвращается к нему.
– Сложной, – поясняет мужчина. – Непредсказуемой. Но, даже если бы я смог понять тебя, сомневаюсь, что способен утешить. – Он слабо улыбается. – Меня не огорчила их смерть, Тирнан, однако мне жаль, что ты расстроена.
– Я не расстроена, – отвечаю, вновь посмотрев на парней снаружи.
Друг Ноя со стрижкой как у члена студенческого братства и кристальными глазами продолжает пялиться на меня. У него на губах играет озорная улыбка, пока он курит. Это Калеб?
Я чувствую на себе взгляд Джейка.
– Не хочу говорить о своем отце, – заявляю я, прежде чем он продолжит.
Вдруг боль пронзает мою руку, будто от укуса паука. Зашипев, смотрю ему в глаза.
Какого черта? Больно было!
Сердито уставившись на него, я забываю о занозе и на мгновение перестаю дышать.
Тепло разливается по шее. Джейк тоже смотрит на меня, зло, сосредоточенно, но… в то же время растерянно. Будто пытается разгадать.
У него глаза не голубые, как я сначала подумала, в отличие от Ноя. Они зеленые. Словно летняя трава.
В открытые двери гаража дует ветер. Разговоры и смех, доносящиеся с улицы, кажутся такими далекими. Прядь волос, выбившаяся из моего хвоста, взлетает и касается губ.
Взгляд Джейка опускается к моему рту, и я перестаю дышать. Меня окутывает теплом.
Капля пота стекает по его шее. Волоски на моих руках встают дыбом, едва подсознание регистрирует его обнаженную грудь.
Мы слишком близко.
Я…
Я сглатываю; во рту сухо, как в пустыне.
Наконец он моргает несколько раз, затем подносит мою ладонь к своим теплым губам и пробует высосать занозу.
У меня немного отвисает челюсть, когда его зубы покусывают застрявшую щепку, продолжая щекотать кожу.
Подушечки моих пальцев ерзают по щетинистой щеке мужчины.
Я сама справлюсь. Мне не нужна твоя помощь.
Только у меня не получается произнести все это вслух.
– О черт, – произносит кто-то.
Переключив внимание со своего дяди, замечаю, что Ной разглядывает чей-то байк.
Парень с обложки журнала вновь смотрит в мою сторону.
– Кто это? – интересуется он у Ноя.
Проследив за его взглядом, тот видит меня, однако не отвечает.
– Держись подальше от местных парней, поняла? – предупреждает Джейк.
Я смотрю на него.
– Если заведешь бойфренда, все равно не сможешь с ним встречаться, когда дороги занесет снегом. К тому же они не в твоем вкусе.
– С чего ты взял?
– С того, что я сказал – они не в твоем вкусе, – парирует он. – Я дам тебе знать, если появится подходящий.
Какой неандерталец. Ради всего святого.
Не желая препираться, помалкиваю. Парня я не ищу, но в состоянии сама о себе позаботиться. Сыновья Джейка выросли под его неусыпным надзором, я же привыкла принимать решения самостоятельно.
– Им скучно, – заявляет он. – Когда тебе скучно, ты жаждешь только двух вещей. А пива навечно не хватит.
Ну, и чем они отличаются от других моих сверстников? Я в курсе, что интересует подростков. И чего хотят мужчины от женщин. Я не какой-то хрупкий лепесток розы.
Джейк продолжает покусывать мою ладонь, отчего в животе все трепещет.
Факт в том, что я сейчас живу с тремя здоровыми, вполне молодыми мужчинами, также относящимися к «местным парням», от которых он меня предостерегает.
– Значит, вас здесь скука не одолевает за зимние месяцы? – дразню я тихо. – Когда запасы пива подходят к концу?
Его глаза сужаются, он улавливает мой намек. Разве Джейк и его сыновья лучше? Много еще голых женщин будет околачиваться в ванной?
Он наконец-то цепляет и вынимает занозу, но я не свожу с него глаз, хоть мне и больно.
Опустив мою кисть, Джейк проводит пальцем по маленькой ране.
– Все в порядке. – Я убираю руку, вытерев каплю крови.
– Сожалеешь, что приехала?
Удивительно, данный вопрос не застает меня врасплох. Наверное, потому что я не побоялась бы проявить грубость, если бы ответ был отрицательным.
– Не знаю, – говорю честно.
Счастливой себя не назову, только я не была бы счастлива ни дома, ни в «Бринморе». Возможно, нигде. Приехав сюда, я не планировала обрести счастье, так что это не играет особой роли.
Выглянув из гаража, замечаю, что все парни заводят моторы и разворачивают свои мотоциклы. Ной отступает, явно не собираясь к ним присоединиться.
– Тебе здесь нравится? – настаивает Джейк.
– Я не знаю, – повторяю еще раз.
– Где бы ты предпочла оказаться?
Понятия не имею. Зачем он хочет знать? Я не…
Встретившись с ним взглядом в итоге, покусываю уголок своего рта.
– Я не хочу быть… – Умолкнув, я пытаюсь подобрать слова. – Не хочу быть…
Предложение звучит так, словно оно законченное. Словно это мой ответ. Я не хочу быть.
Он смотрит на меня, и в его глазах пробуждается осторожность.
– Я больше нигде не хочу быть, – произношу быстро.
Несмотря на свои ошибочные представления об этом месте, я не предполагала, будто трое одиноких мужчин захотят вести сентиментальные беседы. Этот парень, похоже, стремится найти общий язык, чем меня раздражает.
Повернувшись, я иду к выходу как раз в тот момент, когда мотоциклы уезжают прочь.
– Сделай сэндвичи, пожалуйста, – раздается мне вслед оклик Джейка. – Положи их в холодильник, чтобы можно было перекусить на ходу. Неважно, какие. Мы не привередливы.
Мы не привередливы.
Я возвращаюсь в дом, направляюсь на кухню и распахиваю обе дверцы холодильника, после чего проверяю отсек для овощей и морозилку, мысленно составляя список доступных продуктов.
Он не дает мне сидеть сложа руки. Я должна быть благодарна. И назначает обязанности по дому, не требующие каких-либо разговоров. Готовить я люблю и могу слушать музыку в одиночестве.
К тому же сэндвичи делать не трудно.
Постукивая пальцами по ручкам, держу холодильник открытым. Не знаю. Джейк просто выводит меня из себя, он как будто чересчур наслаждается тем, что получил опеку надо мной. Родителям было плевать, даже если бы я устраивала оргии в своей спальне, главное, чтобы компромат потом не всплыл в «Снэпчате».
А этот парень…
Он уже бахвалится своим превосходством. Впрочем, оргии – или мужчины в частности, по крайней мере, на данный момент, – меня не интересуют. Я много лет воспитываю сама себя, и теперь мне придется пойти на попятную. Джейк слишком многого просит. Мне семнадцать лишь по документам.
Черт, почему он хочет ланч прямо сейчас? Они позавтракали час назад.
От этой мысли в животе урчит. Пошатнувшись, прижимаю руку к животу.
Я не завтракала.
И со вчерашнего утра ничего не ела, кроме ягод.
Достав мясную нарезку, соусы и листья салата, принимаюсь за дело. Собираю сэндвичи, один из которых откусываю по кусочку, чтобы хоть что-то попало в желудок, потом разрезаю их по диагонали, кладу треугольники на большую тарелку. В ящике островка нахожу пищевую пленку, накрываю блюдо и убираю в холодильник.
Я не уверена, хватит ли им этого на ланч, но от меня они больше ничего не получат. Спрошу-ка у Джейка, не нужно ли съездить в город за продуктами. Мне не помешает развеяться.
Собираясь закрыть холодильник, я замечаю, как капля воды падает на стеклянную полку над ящиком для овощей. Наклоняюсь и кладу руку в маленькую лужицу воды.
Холодильник протекает.
Заглянув вглубь камеры, пытаюсь найти источник протечки и вижу, что компрессор обледенел.
Выпрямившись, я покусываю уголок рта. Стоит ему сказать? Уверена, Джейк в курсе.
На стойке лежит их iPad. Я беру его, включаю. Всплывает окошко для пароля. Рискнув предположить, сразу же ввожу «НикакойПощады». Блокировка снимается.
Проверив модель холодильника, открываю YouTube и нахожу видеоролики. Достаю все продукты, отодвигаю махину от стены, наваливаясь всем весом, отключаю питание. Затем, подобрав инструменты в мастерской и следуя инструкциям, очищаю компрессор, устраняю протечку в трубке и собираю все обратно. На это уходит час. Не знаю, будет ли он работать и как сильно разозлится Джейк, если я сделала только хуже, однако у богатства есть свои плюсы. Я просто куплю ему новый холодильник.
Внезапно на меня находит озарение, и я замираю с отверткой в руке. А я могу купить ему новый холодильник? В плане того, что несовершеннолетним нельзя наследовать деньги. Опекуны распоряжаются капиталом по доверенности до тех пор, пока наследник не достигнет легального возраста.
Получается, технически все мое наследство в полном распоряжении Джейка. Если родители не открыли трастовый фонд, что их дальновидный адвокат вполне мог сделать…
Должна ли я беспокоиться? Деньги никогда меня не волновали, но лишь потому, что их всегда было вдоволь. Как бы я ни разглагольствовала, если не смогу заплатить за колледж, это многое изменит. Родители искренне доверили ему меня и мое благосостояние или… других кандидатов просто не нашлось? Я понятия не имею, можно ли доверять Джейку, однако в их способности действовать в моих интересах определенно сомневаюсь.
Все мое будущее во власти этого парня.
По крайней мере, еще на десять недель.
Невзирая на участившийся пульс, я погружаюсь в размышления и продолжаю работать – прикручиваю крышку компрессора, снова включаю устройство в розетку. Холодильник оживает, тихо жужжа, в камеру снова поступает холодный воздух. Неплохо для начала.
– Ты сама это сделала? – спрашивает кто-то.
Обернувшись, вижу Ноя, стоящего у островка. Он без рубашки, потный и запыхавшийся, смотрит на iPad, который я установила на стойке.
Направив взгляд туда, где раньше подтекало, парень замечает, что сейчас все сухо.
– Хорошая работа. Мы собирались заняться ремонтом.
Прежде чем отвернуться, еще раз мельком оглядываю Ноя – на его груди и торсе нет татуировок. Не знаю, почему это кажется мне странным. Может, я думала, раз у его отца есть одна, то и у Ноя должна быть.
Я складываю продукты обратно в холодильник. Услышав снаружи приглушенный гул какой-то машины, предполагаю, что это Джейк.
– Ну, и когда тебе исполнится восемнадцать? – интересуется парень. Он смотрит на меня, прислонившись бедром к островку.
– Первого ноября, – отвечаю я, не отрываясь от дела.
– Уедешь после этого?
Бросив на него взгляд, не сразу понимаю, что Ной имеет в виду.
Я вообще могу не оставаться. Разве отец не сказал ему, как предоставил мне выбор во время нашего телефонного разговора?
– Я бы уехал, – предлагает он. – Уехал бы в мгновение ока. Ты здесь, хоть и не обязана быть. А я обязан, но не хочу.
– Тут не хуже, чем в любом другом месте, – говорю тихо, расставляя соусы на полке дверцы.
– Почему?
– Потому что ты останешься собой, куда бы ни уехал, – возражаю я.
Остановившись, смотрю на парня. Его промокшие от пота волосы спадают на глаза, кепка свисает с пальцев. Он до сих пор выглядит озадаченно.
– В Кливленде полно счастливых людей, как и в Париже, – поясняю. – И не меньше несчастных.
– Ага, что ж, я бы предпочел быть несчастным на пляже.
Я прыскаю от смеха, не сдержав улыбку. Даже хихикаю, правда, быстро отворачиваюсь и подавляю свое веселье.
Через мгновение Ной оказывается рядом и ставит на полку соусы A.1. и Heinz.
От его пристального взгляда в животе все переворачивается.
– У тебя красивая улыбка, кузина. Если задержишься у нас, я буду чаще тебя веселить.
О господи. Ну разве он не очарователен?
Пропустив его слова мимо ушей, заканчиваю заполнять холодильник, и мне плевать, что все в беспорядке. Ной смеется себе под нос и принимается помогать. Вдвоем мы справляемся за несколько минут.
Джейк входит в кухню и направляется к холодильнику. Я убираюсь с дороги, пропуская его. Собрав инструменты, которые использовала, я иду в мастерскую, чтобы вернуть их на место. Вдруг слышу хрипловатый голос моего дяди:
– Где сосиски?
Оборачиваюсь и вижу, что он роется на полках, где все разложено не так, как он помнит.
– На них плесень образовалась, – говорю я.
Я их выбросила вместе с некоторыми другими испортившимися продуктами.
Он смотрит на меня, и я выпрямляюсь, мой позвоночник словно превращается в стальной прут.
– Ее можно было срезать.
Срезать?
Какая гадость. Существуют разные стадии гниения. Плесень лишь помогает обнаружить самые плохие части.
– Ты времени зря не теряешь, да? – сетует Джейк, судя по всему, продолжая что-то искать. – Все расставила по-новому.
– Пап… – пытается вступиться Ной, однако отец поднимается и смотрит на него.
– И где, черт побери, ты был? – спрашивает мужчина.
Немногим ранее он куда-то уходил. Ему нельзя было?
Челюсти Ноя плотно сжимаются. Вместо ответа парень качает головой и выходит из комнаты. Не знаю, завидую я ему или нет. Они с отцом тоже не ладят, но Джейк хотя бы обращает на него внимание.
Я опускаю глаза, нажимаю на экран планшета, закрыв страницу YouTube с видео про ремонт холодильников.
– Слушай, – более спокойным тоном обращается ко мне Джейк. – Не нужно из кожи вон лезть, ладно? У нас здесь все отлажено, поэтому делай то, что я прошу. Перестановка продуктов в холодильнике или шкафах, смена декора и все в таком духе нам не требуются. И не очень приветствуются, если честно. Хочешь найти работу по дому – я могу предложить кучу идей.
Я киваю.
После чего, положив инструменты на кухонную стойку, ухожу.
Этой ночью, спустя несколько часов бушующей грозы, которая началась после ужина, я резко просыпаюсь. Каждая мышца в моем теле напряжена и горит. Я сжимаю простынь в кулаках, моя грудь вздымается и опадает в такт быстрым вздохам, пот струится по шее.
Поймав ртом воздух, стараюсь вдохнуть, но пошевелиться не получается, мать твою. Пытаюсь сглотнуть. Только с четвертой попытки удается смочить пересохшее горло.
Я окидываю взглядом комнату, изучаю окружающую обстановку. Отголоски страха все еще кружат в голове, однако я не уверена, что его спровоцировало.
В спальне темно, гром до сих пор не унимается за окнами. Капли дождя барабанят по террасе.
Медленно расправляю пальцы, отпускаю простынь и сажусь, поморщившись от боли, пронзившей плечи и шею из-за слишком долгого оцепенения.
Мне приснился сон? Я закрываю глаза, с век на уже мокрое лицо скатываются слезы. Не помню, когда начала плакать. Ничего не помню. Но я, должно быть, рыдала или кричала, потому что в горле саднит, и костяшки пальцев ноют после того, как я сжимала кулаки. Быстро глянув на дверь, с облегчением отмечаю, что она по-прежнему закрыта. Слава богу, я вела себя недостаточно шумно, чтобы всех разбудить.
Сбросив с себя одеяло, подхожу к комоду, достаю мобильник.
В детстве у меня случались ужасные приступы, истинная полночная мания: я кричала и плакала, даже глаза открывала, при этом продолжая спать. Взрослые называли это ночными кошмарами. Когда приступ заканчивался – если Мираи или няни помогали мне опять уснуть, – я ничего не помнила. Утром об этих эпизодах свидетельствовала лишь моя изможденность, пересохший рот и горящие от слез глаза.
Я включаю телефон.
1:15 ночи. В горле покалывает от слез, однако я их подавляю.
Родители говорили, это всегда происходило в районе 1:15 ночи. Что-то вроде внутренних часов.
Только мои ночные кошмары прекратились. Приступов не было… с класса четвертого, по-моему?
Бросив телефон обратно, опираюсь локтями на комод и хватаюсь руками за голову.
Я взрослая. Я одна.
Вновь мельком смотрю на дверь. Не хочу, чтобы они слышали, как я кричу, словно чокнутая.
Наконец-то замечаю, что болит предплечье. Опустив взгляд, вижу три красные раны в форме полумесяца и сразу понимаю, откуда они взялись. Воспоминания мгновенно возвращаются, будто это было вчера.
Я поцарапала себя во сне.
На комоде стоит пакетик с конфетами. Махнув рукой, сбрасываю его в мусорную корзину. Черт, что со мной творилось? Как я могла не проснуться? И что делать, если это случится, когда я буду одна в Лос-Анджелесе или в колледже, где у меня наверняка появится соседка?
Мне не следует оставаться в одиночестве.
Однако я не уверена, что должна остаться здесь с ними. Смерть родителей могла стать триггером, снова всколыхнувшим кошмары. Или причина в чем-то другом.