На следующий день в школе все только и обсуждали, что конкурс хоров, и каждый говорил, за кого он голосовал.
– За хор Халлвара Теноресена, – сказали одни.
– За хор, где дирижером Халлвар Теноресен, – сказали другие.
А третьи совсем коротко:
– За Халлвара Теноресена.
Последний тур «Кон-ХОР-са» проходил накануне вечером. Все, конечно, посчитали своим долгом посмотреть, а смотрели больше всего на самого Халлвара Теноресена.
На большой перемене девочки расселись на скамейке в коридоре и, поглощая принесенные из дома завтраки, принялись обсуждать его шелковистые волосы, добрые голубые глаза под челкой и идеальные зубы, выстроившиеся ровным заборчиком во рту.
– Если серьезно, – сказала Беатрис, которая была не только самой красивой девочкой класса, но еще и первой ученицей по математике, гимнастике, прыжкам через скакалку и во всем прочем, – то мне как бы кажется, что нам надо создать собственный хор. И тогда на будущий год мы примем участие в конкурсе.
И как и всегда, девочки дружно закивали в ответ на предложение Беатрис. Все, кроме Лисе, – ей и без того оказали великую честь, позволив присесть на самом краю скамейки.
Беатрис отбросила прядь длинных светлых волос и занялась изучением свежего маникюра на ногтях:
– Я как бы совершенно уверена, что мы выиграем. Я считаю, что как бы достаточно посмотреть на нас. Мы как бы излучаем очарование и внутреннюю красоту, и все такое.
Лисе закатила глаза к небу, но никто из девочек не заметил этого. А если бы заметил, то вряд ли одобрил.
– Но как бы нам этот хор организовать, Беатрис? – спросила одна девочка.
– Это очень легко, – заявила Беатрис. – Нам не хватает всего-навсего как бы дирижера.
– Но как бы его найти?
И тут вдруг откуда-то сверху раздался крик:
– Дирижера?!
В ту же секунду прямо перед ними что-то мягко приземлилось на две пары башмаков двадцать восьмого размера. Среди веснушек сияли глаза. На голове красовалась огромная оранжевая шапка.
– Прекрасно, я возьмусь за эту работу!
– Откуда ты такой как бы взялся? – спросила Беатрис.
– С полки для шляп, – ответил Булле, смял обертку от завтрака и бросил, так что она пролетела по изящной дуге прямо в мусорную корзину рядом с Лисе. – Когда начинать?
Беатрис закатила глаза:
– Нам как бы предлагают обзавестись рыжим карликом в роли дирижера?
Остальные девочки захихикали.
– И кто тогда за нас проголосует? – прошептала одна из них.
– Будут только смеяться, – прошептала другая.
– Это не очень актуально, малыш, – сказала Беатрис.
– Мое предложение действительно еще пять секунд, – заявил Булле. – Четыре, три… Ну, что скажете?
Ответом было единодушное «НЕ-ЕТ!».
– Ну что же, – сказал Булле. – Но не просите дать вам еще один шанс, когда мы победим через год.
– Мы? – спросила Беатрис.
– Да-с, – ответил Булле.
– Кто эти «мы»?
– Лисе – сопрано, и я – тенор.
Девочки разразились истерическим хохотом, а Лисе растерялась.
– Булле… – начала она.
– А название у вас есть? – фыркнула Беатрис.
– Ясное дело. – Булле стал выписывать в воздухе буквы, произнося название медленно и преувеличенно отчетливо: – «Совершенно Гармоничный и Очень Смешанный Хор Булле».
– Ха-ха, – насмешливо сказала Беатрис. – У вас как бы хор из двух певцов? А у Халлвара Теноресена их не меньше тридцати.
– Кто сказал, что у нас два певца? – возмутился Булле. – У нас их больше.
– И как бы кто еще?
– Н-ну, доктор Проктор – баритон, – начал Булле и закрыл один глаз, считая на пальцах, словно запомнить всех было невероятно трудно. – И… среди альтов у нас есть его возлюбленная Жюльет Маргарин. И еще Перри, у него самый высокий дискант.
– А Перри это как бы кто?
– Это семиногий перувианский паук-упырь. Его верхние ноты такие высокие, что немузыкальный человек вообще не воспринимает их. Но голос очень красивый.
– Фи, – сказала Беатрис. – Ты как бы выдумываешь все это, как обычно, Булле. Все знают, что нет в природе никаких семиногих перу… перу…
– Ах нет? – сказал Булле. – Тогда поздоровайся… – он сорвал с себя оранжевую шапку, – с Перри!
Девочки вскрикнули. Некоторые уронили недоеденные бутерброды на пол. На голове у Булле действительно сидел черный кривоногий паук. Правда, его вид не был особо перувианским и не выдавал особой кровожадности или стремления петь, но это был, несомненно, паук. И если сосчитать, то да, у него было семь ног.
– И эт-то вот как бы может петь? – недоверчиво спросила Беатрис.
– Конечно, – сказал Булле. – Неужели ты не слышишь? – Он закрыл глаза и стал раскачивать головой, напевая: – Аллилуйя, аллилуйя…
Девочки смотрели на Булле и паука, раскрыв рот. Лисе вздохнула. Это было еще более мучительно, чем обычно.
– Если серьезно, – сказала Беатрис, – то я слышу только тебя, глупый коротышка.
– Ну конечно, – вмешалась Лисе. – Он же сказал, что немузыкальный человек не может воспринимать высокие ноты пауков-упырей.
Беатрис широко раскрыла глаза. Она всегда и во всем была первой, а Лисе заявила, будто у нее, Беатрис, нет музыкального слуха!
– Аллилуйя, аллилуйя, – запела Лисе, стараясь качать головой в такт движениям Булле.
– Если серьезно, – фыркнула Беатрис и встала, – то мы, хористы, уходим отсюда.
И они, задрав нос, прошествовали мимо Лисе, Булле и Перри на школьный двор.
– Да-да, – сказала Лисе. – Такие они подруги. И такой у них хор. А мне они выделили местечко на своей скамейке.
– Теперь стало просторнее. – Булле подсел к ней. – И кому надо петь в хоре, когда можно играть в оркестре?
Подумав, Лисе решила, что Булле прав.
– Ничего не скажешь, замечательный паук.
Булле и Лисе вздрогнули от неожиданности. Потому что они не слышали шагов. Над ними нависала сгорбленная фигура учителя труда Грегора Гальваниуса. Он смотрел на них – или, точнее, на Булле – взглядом, в котором определенно чувствовалось нечто хищное.
– Господин Ик, – вырвалось у Булле.
– Господин Ик? – переспросил Гальваниус. Глаза у него были немного навыкате, веки дергались, взгляд был прикован к Перри. – Так ты назвал этого молодца?
– О, его? – сказал Булле. – Друзья зовут его Перри. Вы любите пауков, господин Гальваниус?
– Очень, – кивнул Гальваниус. Изо рта у него выскочил длинный язык и облизнул губы. – Я вообще люблю насекомых, можно сказать.
– Вот как? – удивился Булле. – Это семиногий…
– …перувианский паук-упырь, – подхватил Гальваниус. – Красивый и упитанный экземпляр.
Из уголка его рта потекла слюна.
Булле взял оранжевую шапку и осторожно надел ее на голову, прикрыв Перри.
– Холодно, – объяснил Булле. – У Перри мерзнут ноги, а когда у тебя семь ног, то бывает ужасно… зябко. Ведь правда?
Лисе вдруг поняла, что внимательно смотрит на обувь Гальваниуса. Она была новой. Совершенно новой. Ненормально новой, можно сказать. Пожалуй, если подумать, это была самая новая обувь, какую доводилось видеть Лисе.
– Что здесь происходит? – услышали они голос.
Это был голос фрекен Стробе.
Гальваниус громко икнул и покраснел.
– А не пора ли вам отправляться на урок? – спросила учительница.
– Н-но ведь звонка еще не было, – пролепетала Лисе.
И в ту же секунду, словно по команде фрекен Стробе, зазвонил школьный звонок. Зазвонил рьяно, с жужжанием, словно шмель, заблудившийся в банке из-под варенья.
Булле и Лисе вскочили со скамейки и побежали в класс. Позади они услышали повелительный голос фрекен Стробе:
– Тебя это тоже касается, Грегор.
– Конечно, фрекен Стробе.
И Гальваниус припустил по коридору странными длинными прыжками.
Когда Лисе и Булле вернулись в класс и урок начался, Лисе увидела, что Беатрис и девочки шепчутся, фыркают и злорадно поглядывают на нее с Булле. И Лисе подумала, что Булле прав. Кому надо петь в хоре, когда можно играть в оркестре? Сегодня вечером будет репетиция.