Сейчас цивилизация стала куда легче ощутима. Для ее признаков совершенно не нужно ярких демонстраций торжества науки или культуры. Знанием Шекспира удивлять не принято, куда важнее уметь пользоваться Сетью. А цивилизация определяется наличием в легком доступе торгового центра. Большого торгового центра. Желательно, чтобы с катком. Куда там без катка-то?
Громада «Меги» появилась справа весомо и важно. Нависла над трассой, синяя с желтым, величественная, аки дредноут флота Ее Величества. Настоящий признак настоящий культуры, куда там каким-нибудь иранцам с их многовековой персидской. Тольяттинский автобус на развязке повернул как раз к ней. К «Меге», не к персидской культуре. Молодежь, подхваченная у Красного Яра, рвалась к развлечениям. Пассажиры из Автограда возмущались, водитель молчал. Имея в кармане удачно срубленные триста рублей молчать очень комфортно.
Вместо автовокзала выйти в «Меге»? Он не возражал против торгового центра. Начать утро с умывания и завтрака казалось вполне нормальным. А уж думая о кофе из «Мака» даже хотелось улыбнуться. Чтобы и из чего бы там не лепили жранину, кофе хорош. А как еще может быть в случае с «Паулиг»?
Одинаковый и ровный, как по линейке, огромный недорогой район у ТРК вовсю оживал. Воскресенье, время покупок необходимого и не особо, нужного и втюханного. День походов в торговые галереи, поднятия настроения шоппингом и простым прожиганием. Не жизни, а денег, заработанных не так и просто. А как можно поднять настроение в «Меге»? Да легко:
– Поехали в Икею, новую шторку выбирать.
– И фужерчики?!
– И фужерчики.
– И..?!!
– Да!
Бусы для индейцев давно стали классикой. Подписать кредитную кабалу из-за телевизора полтора метра по диагонали? Да легко.
Он прошел с подземной парковки до эскалатора, поднялся и покрутил головой. Интерактивная стойка радостно мигала светодиодами. Нужный сектор оказался недалеко.
Утро хорошая пора. Жаждущих фаст-фуда пока еще немного. Как и забитых туалетов. Делать замечание хмурому небритому человеку, чистившему зубы в одном из них, никто не стал. Включая охранника, многозначительно пошевелившего бровями в зеркале.
Радостно-идиотски улыбающийся сотрудник кассы выпалил все дежурное. Не забыв предложить сраный вишневый пирожок. Иногда ему даже хотелось проверить – где у них подключение к серверу, контролирующему программу, записанную на жесткий диск подкорки. Но каждый сам выбирает где, как и чем зарабатывать, а любая честная работа лучше воровства. Хотя многие с ним точно бы не согласились.
Два стакана каппучино удивили какую-то мамашку за соседним столиком. Зато не удивляло собственное чадо, лет так одиннадцати и с весом пятнадцатилетнего, радостно уплетающее второй чизбургер из трех. Он пожелал ей доброго утра и довольно кивнул, увидев блеснувшие страхом глаза. А то, маньяки-педофилы и арабские террористы обычно так и поступают: пьют по два стакана кофе и желают чего-то доброго.
Как же, мать его, хорошо. Первый стакан выпил залпом, наплевав на всякие там вкусовые ощущения. Просто взял и хлопнул, сняв крышку. Почти как водку. Посидел, переваривая первое приятное ощущение за день. Думать о серьезном не хотелось. В отличие от желания тупо пожрать. Именно пожрать, а не поесть.
Гамбургеры = зло. Это знает всякий. Разве вот мамашка за соседним столиком думает иначе. Может у ее отпрыска специально прописанная диета из бургеров и шаурмы, кто ж знает? Но, порой, очень в крайнем случае, раз в пятилетку или в две недели, без них никак не выходило. Переезжая из города в город, кочуя по стране, следуешь негласным правилам. Есть там, где стоят дальнобои. А завтракать и пить кофе в чертовом Макдаке.
Знакомый до миллиграммов вкус свиной котлеты, омлета и булки типа из грубой муки. Это даже плохо. То ли дело пельмени из фильма «Олдбой», что вроде бы одинаковые… ан шиш. А вот с этой булкой и прочим так не выйдет. Филигранно настроенная система маркетинга и продукты, отправляемые в замороженном виде, свое дело делали четко. Везде, от развалина Парфенона, до Дворцовой или края Калахари долбаный утренний бургер останется сам собой. А он никак не мог запомнить их названия. Чего-то там со свиной котлетой.
И чуть не поперхнулся. Запах Другого оказался неожиданным. Вернее, Другой.
Мавка. Натурально, мавка. Третья, встреченная за всю его длиннющую жизнь в этой стране. Высокая, стройная, в коротком, по… по нижние обводы, пальто, пошитом по точеной фигурке, с роскошным черным взрывом волос, огромными глазищами и живыми губами. Что больше привлекало, сказать сложно. Половина мужиков на фуд-корте, разинув рты, пялились на ее идеальную задницу, совершенно забыв… или забив на жен. Вторая половина таращилась как раз на лицо. Это да, красота у Другой чудовищно страшная. Звучит глупо, но так и есть. Красота дикая, яркая, влекущая.
Сколько мужиков, парней и мальчишек поддались на нее? Много. Он не любил мавок. Не из-за безумной красоты, нет. Просто знал и видел куда больше обычных людей, смотрящих невозможный тут, посреди запахов фаст-фуда, фильм с голливудской звездой.
Невозможно любить чертовы карие глаза, если видел, как они становятся дикими и страшными, меняя форму, становясь больше и заостряясь по краям. Нельзя любоваться полными длинными губами, хотя бы раз застав превращение в резиново-жабью пасть, скрещенную с капканом на волка. Не получится наслаждаться длинными тонкими пальцами со свежим маникюром, зная, как легко ногти становятся острыми крючками, беспощадно и с наслаждением выпускающими кишки и потрошащими жертву заживо.
Но поднос пришлось подвинуть. Манеры, сами знаете, это визитная карточка мужчины. Если, конечно, он настоящий мужчина. Мавка села напротив, мило улыбнувшись малолетнему любителю вредных харчей и потрепала его за щеку. Совершенно мило, еще милее проворковав что-то встрепенувшейся мамашке. Та улыбнулась, закивала, вернулась к крайне важному занятию: снова занырнула в какую-то соцсеть.
А мавка показала себя пацану. Лицо мгновенно потекло, обострилось на скулах, на нижней челюсти, вокруг носа. Натянулась бледная прозрачная кожа, испрещенная черной паутиной сосудов. Губы почернели, растягиваясь и выпуская длинные тонкие и очень острые зубы. Акулья улыбка, что и говорить.
Проследив взглядом за мамашкой, дуром орущей и никак не догоняющей паренька, мавка усмехнулась.
– Зачем? – поинтересовался он.
– Не люблю ненужных соседей.
Он кивнул.
Мавка придвинула к себе свой поднос. Вооружилась вилкой и ножом, начиная представление. Как можно есть булку «синнабон» так, чтобы все обладатели яиц вокруг видели фильм для взрослых? Ну, как… возьмите уроки у мавки. Он подумал, прикидывая, и остановился на мысли о немалых заработках, захоти та открыть модную школу секса.
Тонкий длинный язык слизывал каждую капельку сливочно-белого густого соуса перед тем, как снять кусочек плотного теста, еле коснувшись его зубами, вновь ставшими красивыми и фарфоровыми. А уж как она двигала губами, медленно-медленно пережевывая каждую порцию, как блестели ее глаза, наслаждаясь мгновениями пряного вкуса, касавшегося ее нёба. И это неуловимо-растянутое во времени движение, когда, чуть приоткрыв пухлые темные губы, кончик языка подхватывал последнюю сладко-густую каплю в самом краешке рта.
Он вздохнул, откусив за раз половину бургера. Чертовы фокусы древней нечисти всегда казались похожими на похмелье. Вот, только глотнул и так хорошо… И, тут же, остается только одно желание. Зато сильное. И реализовать просто. Руку назад, под куртку и, одним ударом, снести к чертовой матери эту красивую головку с ее водопадом кудрей и лукаво поблескивающими глазами.
Мавка поняла. Легкое, сладкое и незамеченное им облако вокруг рассыпалось и пропало. Умница девочка.
– Что тебе надо?
Мавка повела чуть дрогнувшим кончиком тонкого носа.
– Не мне. Глаза бы мои тебя не видели.
Не врала. Ее глаза совершенно не хотели его видеть. Потому что мавка боялась. До глубокой внутренней дрожи, сдерживаемой из-за глупой гордости. Гордости Другой, древней, не ровне ему, обычной обезьяне. Обезьяне, которую боятся все Другие. Потому что знают, как он решает вопрос с не-мертвыми. И с любым из них, если потребуется. Наша слава опережает нас, говорил то ли Шарль де Голль, то ли какой-то киногерой. Все равно, смысл остается один и тот же. Если мысль умная.
– Кому?
– Старшим.
Старшим… Хм.
Врать себе не стоит. Никогда. Других мало. Так было всегда. Но и когда их мало, меньше опасностей не становится. Другие стараются не лезть без причины. Им всегда хватит отвоеванной доли в мире людей. Но не стоит не обращать внимание на желания тех, кого Другие выбирали Старшими.
Последними виденными Старшими оказались обережник и росомаха в Ебурге. Седая неповоротливая глыба с густой бородой, одетая в кожу и молчавшая всю встречу. И тонкая огненновласая гибкая женщина лет тридцати, с глазами старухи, жившей много-много веков. Разговор вышел неприятным. Вмешались два воняющих пробивающейся шерстью здоровяка. Они жаждали поквитаться за убитую им стаю в тайге у Камня. Но ему не пришлось ничего делать.
Старшие пригласили его на разговор. Стая нарушила договоренности, подрала охотников. Насмерть. И забрала с собой единственного выжившего. Молодого парнишку, нужного стае то ли как консервы на дальнейшее кочевье, то ли как новый член самой стаи. Он не разбирался. Шел по следу несколько суток, нашел и убил всех. Включая парнишку.
Родственники погибших рвались поквитаться. Запахло пробивавшейся шерстью и проблемами. Обережник только шелохнулся, почти незаметно. Оба качателя прав наверняка пришли в себя только после ухода ненавистного человека.
Так что он не хотел бы ссориться с местными Старшими.
– Тебя приглашают сегодня вечером на встречу.
Мавка нервничала, все же выдав свои чувства. Экий он мужчина, да? В его присутствии даже такая красавица чувствует себя неуверенно. Осталось только гордиться своими успехами, что и говорить.
– Где?
Она наклонилась и прошептала на ухо. Старательно не касалась его даже кончиком одной пряди. Как тут отказать себе в мелочи? Мавка удержалась только безумным усилием. Лишь глаза вытянулись, превращаясь в черные звериные, побежали волнами к краешкам. Но… мавка удержалась.
– Не бойся, – он усмехнулся, так и не выпустив длинную гладкую прядь, – ты же послушная и порядочная девушка, да? Не хулиганишь?
Мавка оскалилась, блеснув жемчугом ровным красивых зубов. Сколько глаз сейчас смотрели на него с завистью и зарождавшейся злостью? Хрен знает. Как же, какой-то то ли бомж, то ли что-то такое, лапает такую красавицу за просто так, а та и не против! Кто бы отказался быть на его месте? Да-да, соседи, так и есть. И лучше лопайте свои бокс-мастеры и наггетсы, даже не пытаясь уединиться с чернокудрой смертью на точеных красивых ножках.
– Не бойся, – повторил он, уже немного жалея о поступке, – не трогаю вас без причины. Мое дело не вы.
– А кто? – пшикнула мавка злобой и недоверием, – кто?
– Те, кто восстают. Те, кому не лежится в гробах.
Мавка скрипнула зубами.
– Расскажи это кому-то еще. Или роду, чей клан ты вырезал у Камня… Охотник. Мы знаем про тебя. Мы знаем про тебя все.
Прямо напугала…
Он откусил половину оставшегося чизбургера, прожевал. Внимательно посмотрел в блестящие дикие глаза.
Бургер штука странная. Чего в нем такого, в так себе булке, котлете из не-пойми-чего, куска типа сыра, маринованного вялого огурца и явно несвежего лука? И ничего, естся, да еще просится. Временами. Иногда даже полезно. Как сейчас.
Лук тут попался… ядреный. И вонючий. Им-то он и дохнул на мавку. Не смог отказать себе в удовольствии. Не любил Других, особенно как вот эта красивая тварь. Ничего, пусть думает про него как о очередной мерзкой обезьяне. Нормально.
Хорошо, что не зашипела. Дернулась, на крохотный миг блеснув чем-то таким… таким странным в глазах. Незаданным вопросом, несказанным вовремя словом. Кто их, Других, поймет?
До нормально попрощаться самообладания мавки не хватило. Зато и ушла красиво. Как и пришла. Отвисшие челюсти, слюни, взгляды и чуть ли не подвывихнутые челюсти. И вполне много-много разозленных жен, любовниц и пока еще просто подруг. Красота страшная сила.
Он усмехнулся. Люди никогда не изменятся. А уж мужики точно.
Часы показывали почти одиннадцать. Самое время связаться с кем нужно.
Сеть не любил. Штука, придуманная для удобства, превратилась во что-то большее. Слуга обратился монстром. Невидимым, неощутимым демоном, медленно и неотвратимо разъедающим души. Даже здесь… или особенно здесь, плоские тонкие коммуникаторы виднелись повсюду. Светились экранчиками, изредка попискивали оставленными старомодными звуками на сенсорных кнопках. Вспышки камер, глупая выкладка дешевой стремной еды в Сеть. Утро дарит нам радость. Радость выражается в рисовых колобках, лапше-удоне, блинчиках, наггетсах, бургере или еще какой булке.
Телефон нужен для звонка. Сеть нужна для коммуникаций. Или для работы. ВК подходила как нельзя лучше. Раствориться в миллионах разных лиц, выдуманных и настоящих, тысяче тысяч имен, вымышленных и истинных, легко. То, что надо.
Старенький смарт засветился, приняв сообщение.
«Говорящее дерево». Конспираторы, чего уж. В этом волжском городе говорящее дерево есть только одно, хотя и металлическое. И совсем даже не дерево.
Путь в голове выстроился сам собой. Не стоит рисковать и включать GPS. Куда неудобнее, но вернее, изучить карту и номера общественного транспорта с маршрутами. Сложно по первости, потом привыкаешь. Если тренироваться, каждый город отложится в памяти и не заблудишься, будешь знать все пути-отходы.
От «Меги» в город шел совершенно цивилизованный бесплатный автобус. Как раз до нужного автовокзала. Кофе, на всякий случай, купил еще один. Как-то очень подозрительно хотелось зевать.
Куда смотреть, оказавшись в первый раз где-то, чтобы понять хотя бы что-то? Просто вокруг. Желательно не слушая ничего в наушниках, а внимая людям. Многое узнаешь, если уметь отсеивать шелуху. Только сейчас ему совершенно не хотелось ничего такого. В городе есть свои, расскажут. Рассматривать оказалось интереснее. Хотя музыку он так и не включил. Мало ли?
Снег сюда не добрался. И даже тучи, ворочавшиеся серой живой массой, проглядывали светлым. Стоило порадоваться, зима не лучшее время для работы. Если, конечно, не считать порой полезного мороза. Не-мертвым с ним справляться тяжелее. Черная стылая кровь не греет, только дает возможность двигаться.
Рядом, чуть задев сумкой с вышивкой-аппликацией, шлепнулась женщина… девушка. Приглядевшись, стало ясно: ошибся. Девчонка. Просто сразу не разобрался, слишком много краски на лице. Дева, обозрев его, хмыкнула, поправила огромные беспроводные наушники и откинулась на спинку. Гордо и независимо. И то и другое явно имели происхождение из комплексов. Если судить по самой деве.
Та дисгармонировала со всем вокруг натуральной белой вороной. Совершенно не вязалась ни с городом, ни с людьми, ни со всем остальным. Если правильно помнил, таким место в Столице. Там никто внимания не обратит. А здесь… а здесь все же пялились. Больше, чем на двух негров, одетых как в стужу и не снимавших капюшонов. Не, а чего? С ними-то все ясно. Местный аэрокосмический кого только не принимал под своими гостеприимными сводами и кровлями. Приехали откуда-то, видать учатся на водителей личного вертолета Н-Коно Бананмбе из Зимбабве. Не иначе.
Стало стыдно до желания подойти и извиниться перед пареньками. Побороть в себе расиста получалось с трудом, временами и далеко не всегда. Но то-то ладно. Дева, вот это да.
Рыже-кукольные волосы, казавшиеся жесткой проволокой. Леггинсы, с дырками и видневшейся сеткой колготок-чулок. Парка-хаки с нашивками каких-то колюче-панковских групп. Перчатки-митенки, выпустившие красные замерзшие пальцы с черным лаком на ногтях. И проколы-проколы-проколы. Тоннели в ушах, два скромных гвоздика в крыльях носа, по три кольца на бровь и два для нижней губы. Ну и штанга, мельтешившая между губ, мешая надувать пузыри жвачки. Одно слово: среднестатистическая студентка в провинции.
На нее многие вокруг смотрели не скрывая совершенно колхозного нездорового интереса. И, вполне возможно, троица парней, сидящих позади, вдобавок проявляли еще более нездоровый. Почему-то показалось, что интерес выразится явно не в попытке познакомиться и пригласить в кино.
Что поделать, современные нравы, торжество восторженно побеждающего феминизма. Если женщины хотят быть как мужчины, то и к побоям стоит относится философски. Вот только, беда, его воспитание все же было немного другим. Равно как отношение к гендерным вопросам и феминизму.
Автобус спокойно пер вперед, не сворачивая. Московское шоссе, серо-новое, готовое к Чемпионату мира, убаюкивало. Он привык. Спать ему хотелось постоянно, последние… много лет. Или даже не так. Просто хотелось отдохнуть. Как-то совершенно по-людски, с морем, солнцем и все такое. Не складывалось. В последний раз, когда выпало поваляться у соленой теплой воды, выпало и другое. Упокоить небольшую гостиничку. Все бы ничего, но работать в той жаре больше не хотелось. Пусть местные занимаются.
Жара, солнце, горячее и раскаленное. Протыкающее насквозь пылающими тонкими иглами, лезущими повсюду. Закипающее красное, вытекающее через край медного таза, плюющее плавящимися липкими пузырями. Ветер, раскидывающий алые капли в стороны, брызгающий сладко-металлическим вкусом и мешающий тягучие пурпурные нити с песком, превращая в бурый кисель. Белый алебастр сложенных в безумном порядке твердых блестящих изгибов, прямых, полушарий с черными дырами симметричных провалов. Отражающаяся от сияющей белизны золотая монета на голубом старательно хватала крючьями глаза даже через стекла очков. Черные перья и хриплое карканье преследовали бурлящим ритмом хард-рока, вгрызаясь прямо в начинавший закипать мозг…
Он выдохнул, глядя на спинку сиденья перед собой. Чертова усталость. Хочется домой. Где только его дом? То-то и оно…
Перед глазами возник его картонный стаканчик с кофе. Дева, переставшая быть гордой и прочее, смотрела с пониманием. Ни с хреновой жалостью, состраданием или какими-то другими, приписываемыми женщинами эмоциями. Фига. С самым обычным пониманием.
– С работы?
Хм, хороший вопрос.
– Типа того. Спасибо.
– Не за что. Не видела тебя. Ты на погрузке?
Что? А, ясно. Врать не хотелось.
– Не работаю в «Икее». Еду просто издалека.
– Не местный?
Он помотал головой. Вроде как точно не местный. От слова «совсем».
– Вписка есть?
– Что?
Порой казалось: живет в какой-то чужой стране. Порой не выходило понимать таких же, как он, родившихся здесь и говоривших на одном языке. Дошло, правда, быстро. Вспомнил.
– Есть. Квартиру должны снять. Командировка у меня.
– А-а-а, ясно…
Что ясно, интересно? Кофе успел совсем остыть, но пить хотелось сильнее, чем оставить стакан для мусорки.
Ребятишки, вроде как желающие сделать что-то не особо приятное рыжей, так и не вышли. Да и ладно, хуже для них же. На добро надо отвечать тем же. Мог остаться без кофе, разлить его на себя. А девчонка помогла, хотя никто не просил. Может, все-таки обойдется?
– Пересядь к окну.
Ехать еще минут пятнадцать, стоило убрать ее от прохода. Всякое случается. Могут выходить и наподдать с ноги, потом удрать.
Она вскинула глаза, такие же, как волосы, рыжие. И снова понимающие все. Чтоб тебя, дурочка-умница, неужели ты все знаешь и не пытаешься как-то уйти от этого?
Век сменяет век, цивилизация мягко захватывает все вокруг. Охватывает тысячами километров трасс, сетевых кабелей, вышками мобильной связи и федеральными сетями супермаркетов. А люди остаются людьми. Злыми обезьянами, жаждущими разорвать такую же обезьяну, только из другого племени. Макаки с красными задницами ненавидят макак с белой полосой на спине. Белая полоса = ЗЛО. Запустим в нее клыки, располосуем когтями и дешевыми китайскими раскладухами, затопчем пятками и подошвами кежуальных зимних кроссовок. Время течет, люди остаются сами собой.
Кто они? Скорее всего, хулсы. Обычные околофутбольные парнишки, любящие пивас, размяться после «мяча» и нужных телок. Эта вот не нужная, чужая, глупая и наверняка либерастка. Значит, надо научить ее жизни. Втроем, девчонку, ногами. И не забыть поссать сверху. На потом и для закрепления урока.
А он, понимаешь, тут из-за них ночами убивает мертвое. Не жизнь, сказка.
Пересела, не споря. Вот и хорошо. Посмотрим, чего тут у нас за окном. Пока еще не надо бить-ломать-выбивать. Можно насладиться видами. Ну да, именно так.
Проплыл самолет. Самый настоящий штурмовик ИЛ-2 на постаменте. Шоссе огибало его, пересекающая ныряла под. Что тут еще? О, любимый культовый новодел. Купола с крестами на фоне громады семейного «Магнита». Чудный пейзаж, хоть сейчас пиши современное полотно для Третьяковки. Иногда искренне желалось поговорить с главным архитектором разных городов. Из-за неуемной страсти к прекрасному, само собой. Поспорить о примененных ходах и услышать всю правду о них. Гениально же вписан храм в гипермаркет. Или гипермаркет в храм. Хрен редьки не слаще.
Стоило удивляться тяжелой сети мрака, нависшей над городом? Он и не удивлялся. Хорошо, обычные люди не понимают. Не видят и ладно. Неужели не чувствуют?
– Странная осень.
Рыжая говорила, не обернувшись. Смотрела в окно, на нелепое строение какой-то «Империи». Если бы империи выглядели также, было бы грустно.
– Странная?
– Да. Тревожно. Вроде бы не с чего. Вот только все к празднику готовились летом. Футбол, чемпионат, все дела. Туристы… И все, кончилось… и тревожно.
Он не ответил. Вот и ответ, наверное. Кто-то все же чует, еле-еле хватает почти не звучащие и туго натянутые струны беспокойства. Если, конечно, так и есть.
– Почему тревожно?
Тревожно из-за Мрака. Его не рассмотришь до поры до времени. Мрак клубится в темноте старых переулков, прячется в тенях рабочих окраин, таится в муравейниках спальных районов. И только осторожные щупальца страха выбираются наружу вместе с ночью и детьми союза ее и Мрака.
Но Мрак давит человека. Тихо, без лишнего шума, подбирается все ближе. Оглянись, идя вечером от магазина с чуть не позабытым батоном. Посмотри в мглу тумана между тесно стоящими машинами. Иди к фонарю, где пьяно смеются ошалевшие без нарядов полиции малолетки. Лучше схлестнуться с ними, чем с прячущимися в темноте.
– Тревожно? – переспросила рыжая. – Не знаю. Просто…
Страх. Кошачьи рыжие глаза, наплевав на физиологию и анатомию, плескались страхом. Его в ней оказалось слишком много. Такое нельзя держать в себе. Совсем нельзя.
– Тебе надо отдохнуть… – не стоило говорить с ней, но душа у него еще осталась… наверное. – Уехать. Завтра. Или даже сегодня. К солнцу, к морю. Только не гулять по ночам.
– Почему?
Рыжая даже не думала хмыкнуть по поводу моря. Зато спросила про ночь. И смотрела-смотрела, прожигая насквозь. Иногда даже обычный человек может коснуться того, что недоступно. Недоступно, пока не коснется его холодными острыми пальцами. Она явно стояла где-то на границе и лишь чуть не перешагнула через нее. Интересно.
– Так надо.
Она хотела что-то сказать. Открыла рот, чуть двинулась вперед. И не стала. Настаивать не стоило. Но отпускать ее просто так не стоило еще больше. Что-то рыжая знала.
– Мне выходить на следующей.
Кивнул и встал, пропуская. Ребятишки сзади радостно ухмыльнулись и двинулись за ней. Он развернулся, закрывая проход. Улыбнулся. И посмотрел в глаза первого, светлого дерганного крепыша.
Силу взгляда нельзя недооценивать. Силой взгляда можно остановить злющего пса. Показать все, ожидающее того впереди. Вспоротое брюхо, разваленное в разные стороны горло, хлещущую кровь, переломанный хребет. Такое выйдет не сразу. Но времени научиться у него хватало. На свои места ребятишки сели хмуро и расстроившись. Но ни один не решил попросить его отойти. А требовать? Ну… им явно расхотелось.
На автовокзале, перейдя по переходу, осталось только найти нужную остановку. И сесть в «двести сорок седьмой». Придется чуть подняться, но так он точно успеет доехать к исходу времени. После сообщения о встрече времени было не больше часа.
Осень рыжела, краснела и золотилась вокруг. Деревьев хватало. Повсюду, волнуясь под ветерком, мелькало охряное, малиновое и оранжевое. Вырвавшись из высоких стен новостроек, погружаясь в гордо стоящие «сталинки» и аристократические выжившие особняки, город менялся. Превращался в самого себя, настоящего, лежащего вдоль черно-зеркальной Волги вольготно и по-купечески широко. В приоткрытое оконце врывался запах листьев, недалекой реки и остатков сухой пыли, носимой взад-вперед ветром-бродягой.
Здесь, под совсем очистившейся голубой далью, мрак отступил. Солнце, выкатившись из-под туч, разогнало наступающий холод и плетьми лучей выгнало мрак. До ночи, но дышать стало легче.
Мелькнула шахматная доска набережной, чугунное плетение ограждений, яркие точки бегающих малышей. Дорога ощутимо пошла вверх, оставляя слева острые ассиметричные шпили-близнецы готического костела. Рвущие небо и прозрачный воздух, показывающие: он приехал. И напоминающий: здесь тебя ждут вечером. Ждут Другие.
Говорящее металлическое дерево. Бронзовый антропоморфный древомутант. Веселый смеющийся Буратино с ключом в поднятой руке. Нестареющая кукла-мальчик, стоящая у дома своего автора. А его ждал заросший бородой по самые глаза здоровяк, любящий ароматизированные сигариллы.
– Думаю, не стоит спрашивать про славянский шкаф?
Здоровяк довольно оскалился. Выглядело страшновато, напоминая неожиданно зевнувшего медведя.
– Я Семеныч.
Он кивнул. Назвал ничего не значащее имя.
– Все плохо?
Семеныч оскалился шире. Хотя, казалось, куда шире?
– Все еще хуже, братишка. Намного. Уж поверь.
Да верил он, верил. Тут даже собственными глазами не нужно пытаться рассмотреть прячущихся в темноте. Город наполнялся концентрированным злом, накачивался им, ровно как тугой гнойник липким содержимым. Чирьи не вылечишь мазями, прогреваниями или наговорами бабки-шептуньи, их только давить, больше никак. Вскрывать и давить, стискивая зубы, пока терпишь резко-рвущую боль, пульсирующую в ритм белесо-кровяной дряни, прущей наружу.
Города заполнялись Мраком также быстро, как села, деревни, станицы или аулы. Ему же все равно насчет того, что мягко тронули вроде бы незаметно-пушистые лапы, прячущие внутри ледяные острые когти. Десяток выживающих на берегу речки Сылва в крохотном поселке, шесть семей родственников деревушки под Белгородом, триста тысяч нефтяников с семьями городка а-ля Стрежевой или два с лишним миллиона вместо полутора, живущих здесь, у Волги. Мраку все равно, он как талая весенняя вода и худая кровля, поставленная Фондом капитального ремонта, его черные вязкие щупальца найдут крохотную дырку и втянут внутрь все накопленное Зло, смешают с варящимся в людском котле и все, чертово рагу готово.
Сколько раз такое уже случалось? Он точно помнил два последних раза. Первый, почти тридцать лет назад и второй, когда, казалось, беды ничто не предвещало. Только, вот вопрос, почему ему все чаще приходиться колесить по дорогам, так и не ставшим лучше, не высыпаться, проводя ночи напролет все в тех же переулках рабочих районов и развалинах бывших заводских корпусов, рыская между полустанками и сельскими остановками, оказываясь в гаражных массивах и исследуя спальники городов-миллионников.
Почему? Он пока не понял и не разобрался. Но тогда, в девяностых, все было куда проще. И не могло сложиться иначе, начиная с чертовых августовских дней. Мрак тогда жрал всех, без разбора. Но, особенно, как и всегда в годы, пожирающие людей изнутри, Мрак быстро добирался до молодежи.
…Я крашу губы гуталином…
Сиси все приходил в себя, сиськи Джины казались весьма ничего, а Мейсон сражал сарказмом и ухмылками. Шашлык жарился куда реже сегодняшнего, а дым потихоньку начинал пахнуть человеческим мясом. Не братков с их разборками. Мясорубка в городах сменилась промышленной в республике на Кавказе.
…Напудрив ноздри кокаином…
Понятно, утюги не поют. Основное назначение утюга, само собой, гладить платье. В смысле, одежду. Но "доносилась из каждого утюга" или, на крайняк, "из электрочайника", только-только становящихся популярными, как раз про этот самый случай.
…Давай вечером с тобой встретимся…
Самым страшным годом для стал, на самом деле, девяносто четвертый. Его жутко ждалось, хотелось и вообще футбольным фанатам, желающим большого футбола. Взамен страна получила другое, захлебнувшись в кровавой рвоте войны, рвущихся с цепей зверей разборок, разваливающихся больниц и горящих изнутри подростками школ. Когда тебе четырнадцать-шестнадцать-семнадцать, то многое кажется совершенно другим. Опасно это, конечно, надеяться на чудо и натыкаться на декорации дешевых фокусов, но куда ж без такого? Тем более, куда интереснее именно так:
Желать принцессу, наткнуться на притворяющуюся пэтэушницу.
Полагаться на почти брата и вдруг увидеть вместо него не своего любимого человека, а непонятное говно, смахивающее на стандартного утырка, по вечерам отжимавшего у мелкоты родительские рубли, рассеивающиеся быстрее дыма демократических танковых залпов или аромата Марии, дочери Хуана.
Видеть, как видели через одного, свою семью, теплую и родную, единственную и нужную… когда новое полноцветное фото вдруг становится черно-белой любительской съемкой, мутнеющей на желтеющей фотобумаге.
Вместо близких лиц, глаза закрой и вылепи по памяти, размытые пятна непроявленного негатива.
…Давай вечером умрем весело…
Страна на глазах еще больше засвечивалась, подменяясь на цветную бездушную пленку и фотографии "Кодак-экспресса". Отсюда, пытаясь разглядеть девяностые, виделось странное. Марево, с редкими четкими кусками. Незначительными, типа пачки мятного "Кента" в ларьке, спокойно проданные почти мальчишке. Общаги и их старшаков, с выбитыми с ноги дверей. Девчонок, сгорающих от страсти под поддельное французское шампанское, трахаемых в сортирах дискотек и потом делающих аборты в девятых классах. Мальчишек, не проходивших НВП и попавших на Кавказ. Ветеранов, не понимающих главное: за что же они воевали, тратя себя и молодость?
…Я на тебе как на войне…
Водка в любом ларьке. Первые лысые "под расческу" головы и пакеты с тетрадками и учебниками взамен ранцев и дипломатов. Зубы и кровь в туалетах на переменах. Взрослые, шалеющие от дичи, творящейся в вокруг и дети, считавшие обоссанных бомжей нормой. И над всем этим, в девяносто пятом, бывшем ужасным и прекрасным, ужасно-прекрасным, стеклянноглазые Самойловы и…
…нам с тобою повезло на-а-аз-л-о-о-о-о… из каждого утюга.
Мрак расползался тогда легче легкого… Не остановить. У него и не вышло, лишь временами перекрывал самые дикие прорывы и затыкал совершенно обнаглевших Проводников. Мрак жил в стране как у себя дома. И считал себя хозяином.
– Задумался?
Он тряхнул головой, глядя на такую знакомую улицу с каменными ребрами костела, смотревшими в туман, закрывавший их почти наполовину. На желтые мокрые листья, на катящуюся гусеницу нового, наверное что с вай-фаем, трамвая, на спешивших куда-то, как всегда и везде, студентов, на курящих за остановкой и плевать хотевших на закон о курении полицейских, на афиши, наклеенные одна поверх другой и болтающиеся измочаленной и снятой ремнями кожей, на трещины асфальта и потоки грязной воды, катящейся из неработающего колодца, несущие в себе листья, пустые пачки и окурки, презервативы, два использованных инсулиновых шприца, мертвого слепого котенка и голубиное крыло, оторванное с мясом и недавно, на листовки кандидата каких-то местных выборов, на…
– Устал.
– Выспаться тебе нужно. А то работать не сможешь.
– Я? Я смогу. Нам далеко?
– Не особо. Хочешь прогуляться?
Хотелось ли ему пройтись по городу, иногда становящийся родным? Наверное. Даже если недалеко. В этой части города ему всегда становилось тревожно, всегда вставали, невидимые обычным людям, простые видимые призраки. Их тут хватало, земля в городе у Волги, в старом центре, называемом просто центром, кое-где была пропитана кровью на метр, не меньше. Плохо, когда о таком не помнили. О чехах, резавших матросов-балтийцев, присланных организовывать флотилию. О матросах-балтийцах, вернувшихся и взявших Комуч. О большевиках, изрубленных дутовскими казаками и дутовских казаках, стреляемых у стенки вот тут, там и даже здесь.
Мирный город без какой-то войны? Крови тут хватало и без нее. А где кровь – там призраки, Мрак и… И Другие.