В 1994 году я был в Вашингтоне и там на одной экспертной тусовке встретил какого-то нашего регионального демократа, который только что, прямо этим утром, прилетел из России. Не помню, как его звали. Но помню, что я ему представился уже по тогдашней привычке – Denis Dragunsky. C ударением на «е» в имени. Потому что я сразу не понял, кто он такой и откуда – ну, подходит какой-то мистер в костюме. В ответ он назвал свое имя. Допустим, Иван Сидоров. Я спросил уже по-русски: «Вы из России»? – «Да, да!» Я, естественно, продолжал говорить с ним уже по-русски. Что слышно в Москве, где он тут поселился и какая тема его доклада. Но, наверное, от долгого перелета у него в голове все перемешалось, и он спросил меня: «Вы специалист по России?» «Да, конечно», – ответил я. Чистая правда, кстати. «Как же прекрасно вы говорите по-русски! – он даже руками всплеснул. – Совсем без акцента!» «It’s no wonder, – кивнул я. – Я довольно долго жил в России. Целых сорок четыре года. Я и родился там, честно говоря!» – и мы с ним оба стали хохотать.
Не так давно я вспомнил эту смешную историю и рассказал ее своему приятелю. Он тоже посмеялся, а потом сказал:
– У меня сто лет назад что-то похожее было. Не совсем, но все-таки. Очень забавный случай.
«Мне в молодости не везло на девчонок, – начал он. – То есть нет, девушки у меня были, некоторые даже очень меня любили, но – не те! Не те, в которых я влюблялся, не те, которые мне снились, не те, на которых я оглядывался на улице. Как-то так вышло, что ко мне льнули такие маленькие, черненькие, умненькие… Ну, ты понимаешь. А я, как Тонио Крегер у Томаса Манна, тосковал по “тем, голубоглазым”. Светловолосым, красивым. Не какой-то там, простите за выражение, глубокой внутренней душевной красотой, а вот так, попросту. Когда всем ясно с первого взгляда – вот красивая девушка. Да. “Самая глубокая, тайная моя любовь отдана белокурым и голубоглазым, живым, счастливым, дарящим радость, обыкновенным”. Цитата, если что. Извини.
Однажды я поделился этой томас-манновской тоской со своим старшим товарищем, был у меня такой. Старше на четыре года. Друг по даче. С раннего детства, мне восемь, ему двенадцать, но он меня не презирает! А я это ценю. Мы и в городе встречались, что вообще-то редко бывает среди дачных знакомых, но вот, однако. А когда я совсем подрос, уже был в десятом, а потом в институте, мы и вовсе сдружились.
Вот он мне и сказал: “Господи! Ну что ж ты молчал все время! Устроим в два счета!” Я сразу остерегся: “Мне проституток не надо, чтоб ты, значит, договорился, а она чтобы изображала!” Он говорит: “Ты что? Да как ты мог подумать! Сработаем на чистой искренности! Давай с тобой сочиним одну такую интересную штучку…”
Не знаю, почему он меня обхаживал. Наверное, ему что-то надо было от моего отца. Или его семье от моей семьи. Мой папа, ты помнишь, был типичный советский “руководитель широкого профиля”. Замминистра забыл какой промышленности, потом директор большого издательства, даже пару лет секретарь московского обкома партии… А к тому времени получил назначение в МИД. Может быть, этому моему другу с детства велели со мной дружить. Может, ему родители внушали, что «необходимо кюльтивировать это знакомство». Лев Толстой, “Юность”. Что-то я цитатами говорю сегодня. Значит, слегка волнуюсь… А может, зря я все это, может, он просто был сначала добрый мальчик, а потом хороший парень, зачем во всем искать корысть?
Но не в том дело.
А дело в том, что папа как раз съездил за границу и привез мне целую сумку разного шмотья, что было удивительно, поскольку раньше он меня держал на строгом партийно-советском пайке, и сказать при нем слово “джинсы” было хуже, чем рассказать анекдот про Брежнева: сразу в глаз. Но что-то в нем, видать, хрустнуло и растаяло после МИДовского назначения. Короче, тут тебе и джинсы, и курточка, и рубашечки разные, и ботинки бежевые плетеные, и чего только нет… Был семьдесят пятый примерно год, напоминаю.
Вот мой старший друг и говорит: “Do you speak English?” Я отвечаю, по анекдоту: “Yes, I do, а хули толку?”
– Толк в том, что мы тебя оденем этаким американским студентом по обмену, и вот тут тебя и полюбят белокурые и голубоглазые девушки.
– Фу! – говорю.
– Да не фу, а исполнение желаний! И вообще это же шутка, розыгрыш, ты в любой момент можешь признаться! Но мой тебе совет: признавайся не в любой момент, а после. Понял меня? После! А пока говори по-английски, но кратко. Типа “Yes, of course, I live in Houston, Texas, I study Russian history, but don’t speak Russian well”. И все. Все остальное good, nice, fantastic и типа того.
– И всё?
– Нет, не всё. Приходи ко мне вечером. Только не болтай, ясно?
Прихожу. Он достал из глубин книжного шкафа какую-то брошюру, в газету завернута. Сел на диван. “Садись рядом. Но поклянись, что не проболтаешься”. Я киваю, а у самого пол под ногами едет. Ну, думаю, вербовка пошла. Но куда, зачем? Непонятно, а все равно страшно. “Клянешься? ” – “Клянусь”. Тут он придвигается поближе, раскрывает эту брошюру, а там – роскошная порнуха. И говорит: “Смотри внимательно и учись. А то американец-американец, а в койке будешь как простой советский человек. Залез, засунул, потыкал, кончил – и на боковую. Не годится. Смотри картинки – какой бывает настоящий западный секс в смысле разных изысканных нежностей. Чтобы поцелуйства и облизоны во все места. Долго и пристально. Понял? Никуда не торопись! И главное, все время говори, шепчи, бормочи: sweetie, honey, oh I love you, darling и все прочее. Полистай словарик. Шучу. Хотя нет. Говорю вполне серьезно”.
Вот такая подготовка.
Мне даже интересно стало. Азарт какой-то.
Через пару дней он мне звонит: вечером идем. Я для этого дела у отца в баре спер бутылку виски “Белая лошадь”. Теперь-то мы знаем, что это барахло и ширпотреб, а тогда это был самый супер, потому что другого ничего не было. “Белая лошадь” в пластиковом пакете какого-то заграничного магазина. И еще он мне дал зажигалку “Зиппо” и пачку сигарет “Лаки Страйк”. Обхохочешься.
Не буду рассказывать подробности. Все было, как он сказал. Три девушки. Одна его, две как бы просто так. Обе на меня запали. Танцы по очереди. Можно выбирать. Девушки хорошие. Красивые. В точности по Томасу Манну. Живые, счастливые, дарящие радость, но очень уж обыкновенные. Но ты же этого хотел, Жорж Данден! Тебе же надоели факультетские умницы! Ты же хотел белокурых и голубоглазых! На, наслаждайся! Выбирай и наслаждайся! Американец, ё…
Под утро просыпаюсь непонятно почему. Глаз открыл: она приподнялась на локте и на меня смотрит. Видит, что я проснулся, и шепчет на корявом английском:
– You go to America to home?
– Yes, – говорю.
Она переворачивается на спину и плачет.
Я сразу “darling, honey, sweetie, what can I do for you?”. Обнимаю. Она меня тихонько отодвигает. А потом говорит в потолок:
– Если бы ты был русский, я бы любила тебя всю жизнь.
Повернулась ко мне, и:
– Good bye!
Вскочила, красивая, как не знаю кто. Быстро оделась, нагнулась ко мне и поцеловала напоследок вот этим самым, бунинским поцелуем. Который запоминается до могилы. И выскочила из комнаты. Я через минуту услышал, как входная дверь хлопнула.
Вот такой смешной случай. Забавно, правда?»
– И ты ее не остановил? – спросил я. – Не сказал, что ты ее любишь? Не признался, что это была шутка?
– Она бы жутко обиделась, она бы меня сразу разлюбила.
– Хорошо. Сказал бы, что остаешься в Москве. Ради нее.
– Ненатурально!
– Ну, извини, – сказал я.
Он помолчал и сказал:
– Все время боялся ее на улице случайно встретить. Даже первые полгода носил темные очки, смешно, да?
– Ничего, – сказал я. – «Велика Москва, и много в ней народу». Тоже цитата, если что. Знаешь, откуда?
– Нет, – он, видно, думал о своем.
– Ну и ладно, – сказал я.
– Иногда думаю, – сказал он, – что с ней потом сделалось?
– Да ничего особенного, – сказал я. – Два раза побывала замужем. Сейчас в разводе. Двое детей, от каждого мужа по одному. Внучка от старшего сына. Уже на пенсии. Окончила какой-то юридический вуз, работала по специальности. Звезд с неба не хватала. Но была на хорошем счету.
– А ты откуда знаешь?
– Я на ней чуть не женился, – сказал я. – Очень красивая была девушка.
– А почему ты думаешь, – он прямо задохнулся, – что это была она?
– Ровно по той же причине, по которой я на ней не женился.
– Что за шарады?! – возмутился он.
– Включите логику, Ватсон, – я тоже почему-то разозлился. – Совсем я собрался на ней жениться, как вдруг она, неизвестно почему, ну просто так, в порыве доверия и откровенности… Так иногда бывает, после всего. Лежишь в темноте, смотришь в потолок, и вдруг хочется рассказать что-то совсем уж не подходящее к моменту. В общем, она рассказала мне, как на четвертом курсе без памяти влюбилась в одного американского студента-стажера. Всего на один вечер. Потом он уехал. Какой он был ласковый и нежный, никогда таких не встречала. Сказала вот эту самую фразу: «Если бы он был русский, я бы с ним ни за что не рассталась». И что на прощание утащила колпачок от бутылки «Белой лошади». Сделала себе типа брошки и носила года три. Ну сам скажи, на что мне такая жена?
– Ты все врешь, – сказал он, налившись краской.
– Да и потом, – продолжал я, не слыша его возмущения. – Ну хорошо, грехи молодости забыты. Допустим, мы с ней поженились… Но вот гляди. Мы с тобой лет через сколько-то познакомились и начали дружить, так? И вот ты меня зовешь в гости, как положено, с супругой – и вы узнаёте друг друга! Это же скандал!
Он замолчал, перевел дух и спросил:
– Вы же давно расстались, да? Очень давно! А откуда ты знаешь, что с ней теперь?
– Иногда заглядываю к ней в Фейсбук. У нее там, кстати, та самая белая лошадь на аватаре.
– Как ее зовут? Понимаешь, я даже не спросил ее фамилию. Я не знаю ее фамилию!
– И не надо, – сказал я.
– Скажи!
– Не скажу.
– Тогда скажи, что ты все это выдумал. Выдумал, признавайся!
– Не скажу, – повторил я.