Солнце только-только начало искать лазейки в плотной оконной шторе, когда открылась дверь и в комнату зашла Танечкина мама. При взгляде на сопящих дочь и племянницу её губы сами собой сложились в нежную улыбку, а рука потянулась поправить сползшее одеяло. Не вышло: обе мамины руки занимали игрушки – большой медведь, длинноухий заяц и неваляшка. Женщина осторожно посадила на стул медведя и зайца и попыталась пристроить неваляшку. Игрушка дзынькнула. Мамины брови поднялись испуганным «домиком», взгляд опять метнулся к девочкам – не разбудила ли? Успокоившись видом безмятежных детских мордашек, Танина мама на цыпочках вышла из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь.
– Смотри, смотри: Ушастый вернулся! – нарушил сонное безмолвие тихий шёпот из угла комнаты.
– Ой, и Пухлый с ним! – после небольшой паузы добавил другой приглушённый голос.
Вскоре шепотки, сипение и отдельные эмоциональные возгласы смешались в звуковой винегрет, всё сильнее нарастая по громкости. В этом месиве различались лишь немногие фразы.
– А куда он девался-то?
– Ой, и Неваляш с ними..
– А ему вчера лапу оторвало…
– Брешешь!
– Да, Фомич ну натуральный волшебник!
Среди гвалта неожиданно громко дзынькнул Неваляш. Голоса утихли, игрушки опасливо косились на кровать, но тут раздался громкий шёпот медведя:
– Я безумно рад всех видеть, но у меня плохие новости. Друзья, мы все в опасности!
– Пухлый, опять ты со своей теорией заговора! Ну прости, я думала, что выйдет забавно: вроде всех в шкаф упихали, а тебя вдруг снаружи увидят… – Мальвина закатила глаза, и в голосе её никакого раскаяния не звучало. – Кто ж знал-то…
– Я не про это, дорогуша! – оборвал её Винни. – Просто то, что случилось со мной, может произойти теперь с каждым из нас. И с кем это случится – ещё позавидуют Круглому!
– Пухлый, а тебе Фомич точно всё недостающее пришил? От головы ничего не отвалилось?
– Да что ж ты всё сомневаешься, Бараньён?! Ничего у меня не отвалилось. Просто я теперь знаю, кто преступник! И свидетель даже есть… – и медведь под энергичные кивки Ушастого принялся разоблачать сестру своей хозяйки и излагать план действий.
Танечку разбудил не настойчивый солнечный лучик, а сопение и шебуршание сестры. Та пыталась дотянуться до сидящего на стуле возле кровати плюшевого медведя.
– Ой, дедушка Пуха вылечил! – обрадовалась игрушке девочка. – И Зайка нашёлся!
Тут она обратила внимание на недовольное личико Агнессы.
– Ты не рада?
– Рада. – Правда, в голосе радости не слышалось. – Только что он тут смотрит…
– Куда смотрит? – не поняла Танечка.
Агнесса ещё немного посопела, и выдала: – Просто смотрит! Нечего тут!
Обескураженная Таня пожала плечами и побежала умываться.
Весь день девочка замечала за двоюродной сестрой странности: то неваляшку поставит личиком в угол, то ни с того, ни с сего Барби с Мальвиной в шкаф уберёт… Больше всего доставалось медведю и зайчику – сестричка часто оглядывалась на них, и, кусая губы, спешно старалась их куда-нибудь пересадить с глаз долой. Она убрала бы зверей совсем, да Танечка не позволила, преисполненная радости от встречи с теми, кого считала потерянным или безнадёжно пострадавшим.
К вечеру нервозность Агнессы стала заметна даже взрослым.
– Детка, вы же так хорошо играли, что же ты? – беспокоилась мама. Дочь лишь раздражённо отмахивалась, хмурилась и обкусывала губы.
Наткнувшись в очередной раз на плюшевого мишку, девочка буквально взорвалась:
– Хватит на меня смотреть! Что хочу, то и делаю!
На крики в детскую сбежались родители. Мать, ощупав лоб Агнессы и убедившись, что это не бред от температуры, строго отчитывала дочь, присев рядом с ней на корточки.
– Ну что ты тут устроила? Что за истерики? Сейчас же прекрати! – громко шептала она, стараясь не сорваться в банальный скандал. Хозяйка квартиры настойчиво интересовалась – кто же всё-таки смотрит на девочку. Танечка с любопытством следила за нарастающей неразберихой, обняв на всякий случай Винни Пуха. Что-то происходило, и пропустить это Танечка не могла. Только повернулась к стене, оберегая любимую игрушку. Вполоборота наблюдая за сестрой, она буквально впитывала каждый звук, каждую вибрацию воздуха.
Агнесса при этом сидела на кровати, уставившись в одну точку, будто выключилась из общего буйства. Только выражение лица менялось: от растерянного в жалкое, от жалкого в сосредоточенное, потом в решительное, и обратно в жалкое. Наконец оторвав взгляд от рисунка на ковре, девочка осмотрелась, чтобы тут же наткнуться на макушку злополучного медведя за Таниным плечом.
– Да я это сделала, Я! Я лапу оторвала! И нечего тут на меня смотреть теперь… – слова прервались судорожными всхлипами, сквозь которые едва ли что-то можно было разобрать.
– Агнесса! – прогремела родительница, стремительно поднимаясь.
– Агния! – возопила девочка. – Я Агния! – маленькие кулачки с силой врезались в подушку.
Мать большими глазами смотрела на беснующегося ребёнка, губы её почти без звука повторяли: – Температуры же нет…
– Я – Агния Барто, вам не ясно? И лапу я оторвала, ведь как написано – «оторвали мишке лапу», значит так правильно!
Рухнув на колени, мать схватила девочку в охапку. Танина мама в замешательстве отступила, инстинктивно закрыв собой дочь. Сама Таня вцепилась в медведя, повторяя в плюшевое ухо «Не бойся, всё будет хорошо!».
– Детка, успокойся… – обнимала рыдающую дочь мама Агнессы. Между всхлипами доносилось: