Восьмой по счету весной после описанных событий нам с Салли присылают по письму. Одинаковые письма в одинаковых кремовых конвертах для двух разных адресатов. Салли спокойно открывает свой конверт в тихой квартире с белыми коврами и белыми диванами.
Я письмо теряю.
Почтальон сует мне его вместе с газетами и счетами через окно машины. Мы на старте – отправляемся навстречу беспокойному семейному отдыху по случаю школьных каникул. Велосипеды, коробки и двое постоянно дерущихся мальчишек наконец погружены. «Не прошло и двух часов!» – думаю я и поглядываю на Адама – он так же измотан, как и я?
Раньше, до появления детей, Адам обожал устраивать сюрпризы. «Запасись одеждой потеплее», – бывало предупреждал он с улыбкой. Или – «там будет снег». И до самого аэропорта держал в секрете, куда мы едем.
А сейчас?.. Льет дождь, я смотрю, как ручейки обтекают стрелки «дворников», и мысленно благодарю всевышнего, что в «Лесном приюте» есть бассейн. Затем открываю страницу бронирования, чтобы вбить адрес в навигатор.
– Боже мой… Адам, какое сегодня число?..
– Шестнадцатое.
Я сверлю глазами бронь, словно это может что-то исправить – тщетно.
Дома сущий ад.
– Мы пропустили отпуск? Ты серьезно? Мы пропустили отпуск?
Адам, бледный от потрясения, в свою очередь, сверлит глазами меня, мальчишки катаются по ковру, воют в два голоса и отчаянно сучат ногами, как пораженные средством от насекомых мухи.
– Как можно перепутать даты отпуска? Перепутать неделю!
А сам ни разу не организовывал семейный отдых с тех пор, как родились мальчики… о сюрпризах я вообще молчу! Долю секунды даже размышляю – не припомнить ли ему это, но вовремя сдерживаюсь. Сейчас не та ситуация.
Голос у Адама не менее потрясенный, чем выражение лица – он отказывается верить в происходящее. Если честно, я и сама не верю. Как и главный администратор гостиницы.
– Вы просто пропустили… ваше время? – удивляется она.
Увы-увы… Пока она проверяет данные, я зажимаю подбородком трубку и машу руками Адаму и мальчишкам, чтобы помолчали хоть секунду и дали мне спокойно вести переговоры.
Признаю свою вину и полную несостоятельность. Должно быть, перепутала даты школьных каникул и забронировала не то время. Мне очень-очень жаль, а нельзя ли нам предоставить другой номер? Любой. Тем более что мы постоянные клиенты…
В трубке молчание. Мне уже было неоднократно сказано, что в дни каникул свободных мест нет. Пытаюсь предложить дополнительную плату, получаю вежливый отказ. Тогда спрашиваю, почему на прошлой неделе нас не хватились. И завершаю победным: «Кто, интересно, занимал наш полностью оплаченный семейный люкс?» Кажется, сработало. Мухи на ковре перестают сучить лапками и прислушиваются.
Наконец администратор предлагает мне отдельный домик, где слегка заедает дверь террасы.
– Официально он сейчас на ремонте, – поясняет она.
Я сообщаю девушке, что она спасла мне жизнь и брак. Записываю новый номер брони, кладу трубку и торжествующе вскидываю руки.
Наверное, в этот момент письмо и выпало. Провалилось за батарею. Поэтому до самого возвращения – до звонка Салли – я понятия не имею о неотвратимо надвигающемся событии, которое полностью перевернет и омрачит нашу жизнь.
– Что же нам теперь делать?
– Ты о чем?
– Бет, хватит дурачиться! Не до шуток.
– Прости, Салли. Ничего не понимаю. Мы только вернулись, я еще вещи не разобрала…
– Я про школу, Бет! Школу закрывают!
Я на кухне, жую бутерброд с тунцом и майонезом, болтаю с Салли с набитым ртом и созерцаю горы стирки. Я специально сложила накопившееся за поездку грязное белье в одну кучу, чтобы она напоминала Килиманджаро и те дни, когда слово «гора» не ассоциировалось исключительно со стиркой. Неужели мы столько перепачкали за четыре дня? По-моему, некоторые вещи я вообще вижу впервые.
На вершине «Килиманджаро» незнакомый желтый носок. Я отворачиваюсь, чтобы сосредоточиться на разговоре с Салли. Не пойму, о чем она толкует, что последнее время, впрочем, не редкость. Она сама себя не всегда понимает.
– О чем ты? Какую школу?
На ум сразу приходит школа моих мальчишек, но тогда Салли наверняка ошиблась – я услышала бы об этом первой. Нажимаю кнопку на чайнике.
В трубке долгое странное молчание. Затем Салли вдруг начинает тараторить:
– Монастырь закрывают! Тебе разве не прислали письмо? Господи, Бет, усмири уже свою дурацкую гордыню и вернись в «Фейсбук»! Это правда! Везде уже написали. В «Твиттере» тоже! Монахинь не хватает. Участок продают, здания сносят. Старшие классы, спальни – все. Будет большая прощальная вечеринка. Ты даже на сайте есть! Почему они тебе-то не написали?
Ворчит чайник, я вспоминаю про кремовый конверт с почтовым индексом графства Сассекс – я ведь действительно держала его в руках, когда мы под дождем вели детей обратно в дом.
– Прости. Такая суета была… Кажется, потеряла письмо.
Салли досадливо цокает языком. Стиль ее жизни после развода разительно отличается от моего. Я очень надеялась, что за столько лет она успеет встретить правильного мужчину. Однако этого не произошло. Салли живет упорядоченно, в ее квартире слишком чисто и слишком тихо, и она давным-давно ничего не теряла, если не считать рассудка, которого она, по моему мнению, давно лишилась.
Я заталкиваю в рот последний кусок бутерброда с тунцом и чувствую, как невольно сходятся на переносице брови. Сводит живот. Я запрещала себе думать об обители Святого Колмана. Вот уже много лет.
Салли замолкает, и я пользуюсь паузой, чтобы достать молоко из холодильника. Не успеваю глотнуть, как Салли снова принимается трещать. Интересно, сколько монахинь осталось. Кто из знакомых жив. Салли говорит слишком быстро и неестественно громко, а живот сводит все сильнее.
– Ради бога, скажи что-нибудь, Элизабет! – просит Салли уже тише и без прежней напускной бодрости.
Элизабет. Она никогда не называет меня полным именем.
– Что будем делать? – еле слышно спрашивает Салли.
До меня доходит. Осознание накрывает холодной волной, словно я была под действием обезболивающего, а теперь оно прекращается, и судорога сковывает мышцу за мышцей – я бросаю грязное белье и застываю на месте.
Я настолько привыкла не думать об этом, что потрясение ощущается всем телом. Пульсирует в кончиках пальцев. Струится по жилам. Я напряжена целиком, все чувства обострены.
– Думаешь, она прочтет новости?
Я не произношу имени.
Кэрол.
Это имя запрещено произносить.
– Не знаю, Бет… Вполне возможно. Ну, а ты что думаешь? Лучше ничего не предпринимать, верно? Пусть сама решает.
Я молчу дольше прежнего, прижимаю трубку к щеке, слушаю дыхание Салли и стук крови в ушах – все громче и громче.
Кэрол.
Закрываю глаза в надежде приглушить стук и дыхание. Не помогает.
– Думаешь, прочтет?
– Не знаю… не знаю. Есть же соцсети… Возможно. Ты согласна, да? Не будем ничего делать? Да?
Я сажусь. Боже мой…
Кэрол.
Сколько лет прошло!
– Бет, умоляю, скажи что-нибудь…
Проходит три дня, прежде чем мы с Салли решаемся посмотреть друг другу в глаза – три дня я живу словно во сне. Совершаю необходимые действия на автопилоте. Покормить детей завтраком. Загрузить посудомойку. Обед. Разгрузить посудомойку. И так далее.
Вечером смотрю новости и поглядываю на Адама. Представляю, как на экране роют землю экскаваторы, а затем диктор объявляет: «Было найдено тело».
– Бет, ты хорошо себя чувствуешь? Белая, как полотно…
– Все в порядке, Адам.
Ложь. Сколько лжи!
Я совершенно измотана – не сплю ночами. Салли наконец готова увидеться. Предлагает встречу в баре «У Джулио» на Хай-стрит, и я понимаю почему. Мы с Салли там завсегдатаи, «У Джулио» будет, как обычно, шумно и людно, словно ничего и не произошло, что совершенно не сочетается с тем, как мне сейчас плохо.
«У Джулио» – лучший в мире бар, старенький и уютный, оплывающие свечи в пустых бутылках из-под вина «Фраскати», на стенах потертые виды Италии в дешевых рамках. Много фотографий Джулио с членами семьи и любимыми клиентами. Попадаются фото полузабытых знаменитостей, которые на закате актерской карьеры иногда заскакивают после детских рождественских представлений в местном театре. В самом центре – мы с Салли с розовыми от вспышки глазами сияем улыбками над именинным тортом – тоже розовым.
Салли на фотографии радуется и смеется. Сегодняшняя Салли опаздывает на встречу и ведет себя странно: машет рукой через окно, а в глаза не смотрит, нервно стряхивает воду с зонта, долго обменивается любезностями у бара, прежде чем сесть ко мне за стол.
Я коротаю время, заливая в себя изрядное количество джина с тоником и перечитывая письмо, которое нашла среди паутин за батареей. Орден святого Колмана пришел в упадок, не хватает денег и монахинь. Изначально орден появился в Бельгии, несколько десятков лет назад была основана школа в окрестностях города Рай. Сейчас желающих вступить в орден все меньше, как и воспитанниц. Содержать пансион стало невыгодно, следовательно, среднее звено придется закрыть. Все кончено. Останутся только младшие классы в здании поменьше на другом конце города, а среднюю школу закроют. Как и пансион. Территорию продают.
Монахини грустят, однако обещают устроить большой прощальный праздник. Не рядовую встречу выпускниц, а именно прощание.
Салли сжимает в руках объявление, распечатанное с сайта монастыря, а Джулио наливает ей вина – про заказ пока не спрашивает.
– Конечно, монахинь не хватает! – замечает Салли, заправляя волосы за уши. – Кто согласится жить без секса?
Вообще-то, последние три года Салли сама обходится практически без него, но я молчу.
– Послушай, – все еще с напускной веселостью начинает Салли, теребя волосы. – Послушай, я много думала…
Она переходит на шепот:
– Ничего ведь не изменилось, правда? Мы поклялись, Бет. Закрытие школы никак не влияет на клятву. Никак!
Я внимательно смотрю ей в лицо. По глазам видно, что Салли измождена не меньше меня.
– Послушай, я понимаю, что тебе еще тяжелей, чем мне, но…
– Не надо, Бет! Пожалуйста! – восклицает Салли.
Пара в дальнем конце зала оборачивается.
– Прости… – понижает голос Салли.
Она перебирает приборы – выравнивает ножи, затем ложки. Отодвигает хлебную корзинку.
– Давай не будем об этом говорить, Бет! Я, конечно, тоже переживаю. Но говорить об этом… не хочу.
А я хочу. Безумно. Я бы рассказала ей, как сильно боюсь, что нас разоблачат и любимый муж меня бросит. Семья разрушится.
Однако мы сидим и молчим. Салли сжала губы и закрыла глаза, а я размышляю, что же делать дальше. Думаю о ящике Пандоры. О верности слову. О клятве. Я теперь жалею о ней всем существом…
О луже крови. О девочке с посиневшими губами.
И больше всего я думаю о Кэрол.
Вот уже три ночи я лежу в постели без сна с мыслями о ней. Пытаюсь вообразить ее в совершенно другой – нормальной жизни – ее картины, дом, дети рисуют акварельными красками.
Выуживаю из джина с тоником кусочек лимона, кладу в рот и яростно высасываю сок.
– Ты же знаешь – я никому не скажу, Салли! Столько лет прошло…
– Значит, оставим все как есть?
– Нельзя! Теперь уже не получится. Риск слишком велик – сама понимаешь.
– Сначала я запаниковала. А потом все обдумала. Она бы не хотела ворошить прошлое. Вдруг пронесет, вдруг обойдется?
Я отвожу глаза в сторону кухни. Представляю, как сносят монастырь. Бульдозеры выгребают слипшуюся землю.
То, что я сейчас скажу, Салли не понравится. Я набираюсь храбрости и, зажмурившись, чтобы не видеть ее лица, выпаливаю:
– Салли, решать ей. Значит, и спрашивать нужно у нее.
Салли реагирует так, как я ожидала. Долго сидит, уставившись в стол, затем поднимает глаза – а в них не грусть и не растерянность, а бездна отчаяния.
Я только однажды видела ее такой…