Коннор пропустил закат. Мирно дремля под полями шляпы, он чувствовал только вибрацию скачущих по камням колёс дормеза. Его никто не будил, он проснулся сам, хотя и не сразу понял, что, собственно, проснулся. Дорога спускалась немного вниз. Её совсем чуть-чуть запорошило, – из-под облаков падал лёгкий снег, такой типичный для Нортфорта. И ветра почти не было. Погода была как раз для романтичных прогулок, особенно вкупе с этим рыжеватым светом, мерцающим в отдалённых окнах. Однако Коннор был один, в данный момент один, но сердце знало, что это ненадолго. Он убрал шляпу с лица и подтянул ноги. В салоне дормеза было так пусто. Казалось, он ехал в целой комнате на колёсах. На сидении рядом была только закрытая рапира, по пути упавшая на бок. На самом деле, Коннор никогда не любил ездить вот так – на дорогой повозке, как настоящий маркиз. Его не воспитывали человеком, тянущимся к роскоши. Последнее время только она тянулась к нему. Будь он на коне, наверное, было бы повеселее. Но пора было привыкать к новой жизни. Совсем скоро он переступит вполне видимую черту и окажется в новом для себя обществе. Лет семь назад он и не представил бы себе такой картины, даже отверг бы. Он далеко не такой человек, которого играет сейчас. «Женщины могут любить нежно, но жизнь они меняют очень грубо», – заметил он про себя.
А впереди к экипажу сквозь заснеженное поле приближался белый, как седина, широкий, как скала, княжеский особняк. В нескольких окнах горел тот самый рыжий свет, который привлекал ещё с дороги. Три этажа подпирали строгие колонны. К тому же фасад держали громоздкие, в два человеческих роста, волны. Коннор ещё не знал, что только вблизи можно познать всю их искусность, увидев выточенные автором на гребнях волн миниатюрные кораблики, несмотря на всё, ровно стоящие под парусами. В том же морском стиле была выполнена шапка окружающего особняк забора, изображая возбуждённую водную гладь. Ворота за ним сторожило двое слуг, которые, только заметив дормез, уже распахнули их. Экипаж неспешно проехал внутрь. Коннор внимательно разглядывал внутренний двор, поворачиваясь то к одному окну, то к другому. Раньше поражавший своей свежестью сад забросало снегом, но и это не лишило его красоты. Блестящие своими новыми платьями деревья и кустарники извивались вдоль стен особняка. Кое-где над ними вставали фонари, сейчас как будто специально зажжённые для гостя. Без их света он бы и не оценил местного сада.
Экипаж выехал на середину двора, и кучер поскорее развернул лошадей. Четвёрка стала топтаться на месте, поглядывая всё в сторону конюшен. Коннор ещё сидел. Почему-то именно сейчас до него добралось волнение. Он нервно мял кожу перчаток. Особняк навис над ним, как девятый вал, намереваясь потопить. Но разве он когда-то боялся быть потопленным? Нет. Здесь его будущее. Пора было перестать во всех и вся видеть врагов. Коннор схватился за рапиру и отворил дверцу. Холодный воздух начал нагло колоть кожу. Легко спрыгнув наземь, Коннор перекинул через плечо ножны и уверенно устремился к дорожке ступеней, на вершине которых его уже кто-то встречал. Быстро взобравшись, он наконец увидел одного из жильцов особняка. Аластора Люмоса отличал тот лоск, с которым художники изображают на портретах королевских персон, генералов и их детей. Не будь Аластор вполне себе объёмным человеком, Коннор так бы и подумал, что встретился лицом к лицу с картиной. Своему возрасту он очень соответствовал, – каждый уважающий себя мужчина в расцвете сил, при этом воспитанный в обществе консервативном, будет пытаться походить на старших. Люмос мог бы похвастаться юным лицом, если бы не скрывал его за ровными усами и остроконечной бородкой. Глаза он щурил словно намеренно, чтобы добавить себе морщин. Строгий костюм не вызывал вопросов, но при этом не давал ответов. Раньше Коннору казалось странным, что дворяне носят такие костюмы даже в собственных домах, но он уже привыкал. Аластор протянул гостю руку, одновременно поднимая к вершине лестницы и приветствуя крепкой хваткой.
– Безмерно рад видеть вас, господин Солумсин – и ещё больше вашу шпагу, – было легко догадаться, что он весело улыбнулся под усами.
Сойдя с последней ступени, Коннор поклонился, сняв шляпу и не отпуская руку Люмоса. Из-за ушей упали чёрные кудри, которые юноша поспешил поправить. Аластор оказался ниже его, к чему он не привык. Коннор имел такой особенный рост, что ничем не выделялся в мужском обществе, а на девушек привык смотреть с той же высоты. Можно подумать, что превосходство над человеком по росту придаст ему уверенности, однако Аластор даже внешне был таким крепким и твёрдым, что Коннор и думать о подобном забыл.
– Приятно познакомиться, господин Люмос. Для меня большая честь. И благодарю за приём.
Слова эти Коннор заранее повторял ещё с начала поездки. Было бы неудобно опростоволоситься перед семьёй Люмос прямо на пороге дома. Он хотел быть с ними на одной волне – точнее ему приходилось это делать. Нужда вела его к желанному. Аластор, безмолвно приглашая за собой, уже развернулся к дверям, которые держал дворецкий, гордо вытянувшись по струнке. Пройдя мимо того, Коннор захотел сказать «спасибо», но внутренне предостерёг себя. «У них так не принято. Не стоит казаться им слишком вычурным.» Пока он думал, слуга успел подойти и принять у него шляпу с верхней одеждой. Рапиру он, конечно, не отдал, а на замешательство дворецкого Люмос только смирно кивнул. Аластор провёл Коннора через высоченные двери в не менее высокий коридор. Гость с нескрываемым упоением смотрел по сторонам. По стенам были скромно развешаны огромные картины. Несведущий в политике или истории Коннор мог только догадываться о том, что эти люди принадлежали к Люмос десятки, а то и сотни лет назад. По этим картинам можно было проследить нить всего рода. Сначала леди, бароны в разных позах, в разных местах. Кто-то читал книгу, кто-то театрально обмахивался веером, а кто-то самым заурядным образом смотрел в глаза художнику. И вот что интересно – ни на одной картине не забыли изобразить солнце или его часть. То лучик пробивался через окно и очень заметно ложился на лицо Люмосу, то представитель рода стоял прямо на улице в неестественно солнечный день. Когда он и Аластор прошли большую часть коридора, причём довольно быстрым шагом, Коннор обратил внимание на последний портрет, точнее на пустую золочёную рамку пока без обитателя. Догадываясь о любопытстве гостя, Аластор подал голос.
– Вы, верно, не знаете. Отец Феникс скончался дня четыре назад. Сегодня были похороны.
Солумсин мгновенно вспотел и нервно сжал кулаки. Он-то точно не ожидал, что застанет семью в такой недобрый час. Сейчас ему оставалось только корить себя за то, что до сих пор не взял в привычку читать газеты в городе, не говоря уже о более частом общении со светскими людьми.
– Прошу прощения, господин Люмос, – юноша встал, и к нему обернулся Аластор. – Мне очень жаль вашего отца и всех вас. Простите, что я не был…
– Нет-нет, всё отлично, мой друг, – поправил его Люмос. – Только не смейте думать о том, чтобы покинуть нас. Отец, конечно, великая потеря для нас, но… но… Знаете, он долго болел. Мы, ухаживая за ним два года правда, извините за прямолинейность, давно признали его мёртвым. А что уж говорить про бред. Я думаю, Феникс Люмос умер ещё раньше, когда его мозг решил, что человеку не свойственно ходить, а князю нечего управлять народом. Пойдёмте дальше.
Он двинулся вперёд, не оставляя Коннору выбора. Тот вздохнул с облегчением и тоже пошёл. Однако его не оставляли мысли по этому поводу. «Не знаю, что и думать. Аластор – старший ребёнок нынешнего поколения Люмос. Старая княгиня теперь без мужа вряд ли будет править или делать это долго. Следующий претендент на титул князя – это Аластор. И почему это наталкивает меня на мысли о непростой смерти его отца? – но тут же юноша одёрнул себя. – И какой мне смысл об этом думать, опять искать себе врагов? Не все же аристократы плохие люди… Я ещё не так много видел и знаю, чтобы делать такие поспешные выводы.» Аластор как будто дал гостю время подумать, а когда тот закончил, завёл уже свою беседу. Тем временем они входили в гостиную.
– Мне говорили, вы состояли на обучении у князя Акселерата. Но было это давно.
– Так точно, – с налётом мрачности сказал Коннор.
– Он умер года четыре назад. Тогда вы уже закончили у него учиться?
Юноша был рад только одному – что Люмос старший пока был к нему спиной. Он прошёл к высокому комоду, в котором, видимо, располагался бар, а гость пока встал на середине гостиной. Мимолётно оглядывая богато убранное помещение, он отвечал:
– Да. К сожалению, последние дни жизни князя я не застал. Как и все, я не знаю даже точную причину смерти, – с полным спокойствием в голосе соврал Коннор.
– Вот как.
Развернувшийся с бутылкой и двумя бокалами в руках Аластор проницательно посмотрел на юношу и спросил, какое вино тот предпочитает. Следуя ответу, он налил белое и поднёс два полных бокала к маленькому столику, окружённому полукругом креслами и диваном.
– Вы садитесь, господин Солумсин. У нас не такие строгие законы в доме, чтобы и шаг бояться сделать, хе. Особенно после кончины отца. Присаживайтесь куда вам угодно.
– Спасибо, – гость опустился в невероятно мягкое кресло, а Аластор сел на другое напротив.
– Если уж и князь, и учитель ваш ушли в мир иной, – говорил он, протягивая бокал, – то не лучше ли поговорить о людях живых? – получив лёгкий кивок со стороны собеседника, Люмос продолжил. – Если у вас есть подозрения, я, лично я, не имею, право, никаких претензий к вашей сердечной любви с Дэнизой. Вот отец – вам повезло его не застать – он нехорошо отзывался о рыцарях, это я помню. Но я не вижу в этом вещи постыдной или неприемлемой. Рыцари – это же одна из самых древних каст Нортфорта, вы согласитесь? – сделав короткую паузу, он отпил. – И любой рыцарь со своим кодексом чести уж куда благороднее какого-нибудь солдата! Я не берусь говорить о вашей чести, – не знаю я. Но думаю, вы со мной согласитесь.
– Это так, – согласно закивал Коннор, а в уме заметил: «Кодекс… все его знают, но мало кто понимает…».
– Я не хочу мучить вас вопросами о вашем родстве. Я правда понимаю, что вы ничего-то и не знаете. И что? Это неважно. Право крови – очень сильная вещь, однако человек, добившийся того же без всякой крови намного ценнее. Я так считаю.
Прикладываясь к бокалу, Люмос продолжал смотреть на гостя сквозь округлое стекло. Когда он щурил глаза, их было меньше видно, был менее заметен тот елейный взгляд, с огромным интересом сверлящий юношу. У Аластора была своя особая система оценивания людей. Он никогда её не разрабатывал, – она сама пришла к нему в детстве. Возможно, всё оттого, что пухлый мальчик очень любил есть и из-за постоянного угощения за дорогим столом привык иметь высокие стандарты. Каждого человека Аластор описывал в виде какого-либо блюда, в котором отражались бы черты личности. Он вспоминал это блюдо – какое оно на вкус, как полезно, как ценно в приготовлении, будет ли он в будущем это блюдо есть и не заболит ли от того у него чего-нибудь. Глядя на пригожее лицо Коннора, на то, как неудобно ему сидеть в костюме и в кресле, как он глазами проверяет, правильно ли он держит бокал, Люмос мог сказать лишь одно… В молодом рыцаре он видел ни что иное, как жаренного изюбра. В этих краях найти оленя не так трудно, как и приготовить. Однако мало кому хочется есть такое блюдо, когда под рукой есть своё имение с откормленными барашками или свиньями. Для мяса оленя особенно важно приготовить соус. Аластор досконально запоминал практически любые рецепты. Для соуса необходимы были лук, стебель петрушки, для остроты – чеснок, имбирь и перец. Налив немного лимонного сока, нужно было растолочь всё вместе с заморским маслом. Не всем приходится по душе сильно острое мясо оленя, зато истинные повара говорят, что без неё нельзя, – острая пища в угоду любому мужчине: она не только очищает его организм, но и бодрит его, даря желание и энергию вершить дела. Затем приправленный изюбр жарится на сильном огне. Самое хорошее мясо – прошедшее жаркое пекло и при этом не успевшее пригореть. Соус из зелени тоже проходит крещение огнём на одной сковороде с мясом. На соку оленины до золотой корочки жарится лук. После прожарки мясо ещё и тушится с овощами. Подаётся блюдо вместе с хрустящим хлебом. Вид кроваво-красных кусков оленины выделяется на столе больше всего. Аластор считал, что это блюдо, хоть и вкусно, но хорошо лишь тогда, когда оно редко. Убедившись в оценке рыцаря, он налил себе ещё вина и хотел предложил гостю. Коннор почти ничего не выпил из бокала. Как Аластор и думал, тот точно не был похож на оленину с вином.
– Хочу вас спросить, господин Солумсин, последние годы вы занимались только рыцарством? – в отстранённо-заинтересованной манере спросил он.
– Смотря что вы подразумеваете под «рыцарством», – ответил Коннор. – Я не из тех, кто носит это имя, но при этом только сидит за круглым столом и хвалится своим положением.
– Вот как, – Люмос задумчиво качал бокал. – Рыцари же, не сочтите за грубость – наёмники?
– Наёмники – это подражатели рыцарей, – юноша не выпил ни капли, но подобные разговоры зажигали в его душе пламя. – Я делаю то, что считаю справедливым, а не за что получаю большие деньги.
– И я это уважаю, – Люмос величественно поднял бокал.
За дверью прозвучали ровные шаги. Коннор оглянулся, однако не успел заметить, кто это был. Аластор улыбнулся и пояснил:
– Это лакей. Не беспокойтесь, Дэниза скоро будет. Только семнадцать часов, – посмотрел он на напольные часы рядом с комодом. – Вероятно, её он и пошёл встречать.
– Хорошо, – вздохнул гость.
Ему было неудобно задавать вопросы о чём-либо, он не чувствовал себя важным в этой комнате, – он самому себе казался ребёнком, вокруг которого все вертятся. Хотя быть таким ребёнком ему не посчастливилось. Он уже давно не был ребёнком, о чём часто жалел.
– К вопросу о рыцарстве, мой друг, – снова заговорил Люмос старший, – вы когда-нибудь убивали?
Коннор резко поднял глаза, не ожидая, что сегодня в этом доме хоть кто-то спросит о таком. Он не видел, чтобы аристократ его боялся или боялся за кого-то ещё. Рапира спокойно висела на поясе, опускаясь с кресла на пол. Сюда рыцарь принёс её не как оружие, а как печать и символ бремени. Не долго думая, он утвердительно кивнул.
– Да. Я это делал. И не только защищаясь.
– Неважно. Не вижу разницы между защитой и нападением – это всё одна монета, – спокойно ответил Аластор.
Не успел Солумсин продолжить, как в коридоре раздались новые шаги. Осыпанный снегом с головы до плечей в дверях возник молодой человек, недоросль, с лицом красным и злым. Он не снял пальто или закрученный в петлю шарф. Чувствовалось, что за слоем одежды скрывается худенькое тело. При виде вошедшего, Аластор одними глазами выразил усталое разочарование. «Окрошка», – произнёс он в уме. Недоросль двинулся через всю гостиную, казалось, не замечая сидящих, к бару. От него через всю комнату веяло морозом и табаком. Пока он шёл, Коннор успел лучше разглядеть незнакомца. Молодому человеку было лет восемнадцать. Он не унаследовал красоту своего рода, зато каждое его движение источало дикую энергию. Цветом, сосновой коры, его волосы походили на волосы Аластора. Они не были аккуратно причёсаны, и зубчатая чёлка падала на один глаз. У комода он, естественно, достал закрытую бутылку, похоже, с пивом и начал мучить пробку.
– Брат, прошу, не позорься перед гостем. Разденься и поздоровайся. Поздороваться лучше сначала, – подал голос Люмос старший.
Развернувшись, молодой человек сверкнул глазами в Аластора и в Коннора, а потом отпустил бутылку, засунув в карман пальто. Секундная угрюмость на лице сменилась одиозной нервозностью.
– Всё гостей принимать изволишь, Ал? Уж в праздности равного тебе и не найти! Давай, гони меня отсюда, коль не желаешь видеть! – свою речь он сопровождал размашистыми жестами.
Аластор покачал головой, сохраняя серьёзное и спокойное выражение.
– Простите брата, он пьян. Как всегда… Рей! Это господин Солумсин – жених твоей сестры.
– Уж радость-то какая! – саркастично крикнул он, а сам пригляделся к гостю. – Что, правда? Рыцарь?
Похоже было, злость его по отношению к Солумсину утихла. Он прошагал к его креслу и небрежно, одновременно с тем крепко пожал руку. Кожа у него была обветрена, а ногти длинны.
– Хоть что-то приятное, Коннор, – произнёс Рей и вновь мрачно посмотрел в сторону брата. – Я разденусь, так уж и быть, но лишь потому, что ты меня разозлил, Ал! Мне жарко от злости, понимаешь?
– Тебя разозлить, что на муравья наступить, – прикрыл глаза старший.
– Ещё не хочешь оскорбить? Меня! Уж муравьи-то тут мы все без исключения, – он почему-то уткнул в Аластора палец.
– Иди-иди, – ответил тот, махнув рукой. – Переодевайся и можешь возвращаться.
Рей злобно дыхнул носом и, отпустив наконец, руку рыцаря, унёсся за двери. В такой ситуации ни духу, ни времени что-либо сказать Коннору не хватило. Он лишь поймал многозначительный взгляд Аластора, который осушил бокал. Он немного погрустнел, и рыцарю захотелось как-то утешить герцога. Однако как – на ум не приходило. Он сделал маленький глоток вина.
– Не принимайте близко к сердцу, мой друг, – сказал Люмос. – Это не просто последнее время, – наш Рей уже как год страдает бесовщиной. Такой возраст, сами понимаете. Я, признаться, не вижу в нём своего родственника, такой он отличный от нас. Но зато Рей не обделён талантом. Я бы гордился им, не топи он талант на дне бутылке.
Так говоря, Аластор поднялся с кресла и махнул кому-то у двери. Сразу же в помещение вошёл слуга и взял из рук господина пустой бокал. Солумсин задумчиво уставился в пол.
– Я прошу меня простить. Я имею некоторые дела в кабинете. После похорон, знаете, бумажной работы не убавилось, а матушка устаёт сильно. Я вернусь, наверное, как будет Дэниза, а пока вынужден оставить вас с братом. Если он будет обижать, гоните его, не стесняясь грубых слов, – не то в шутку, не то серьёзно посоветовал Аластор. – Но думаю, развлечь он вас сможет. И да, следите, чтобы он не разорил наш бар! – показал он, обращаясь и к Коннору, и к лакею.
Гость встал и лёгким поклоном проводил старшего Люмоса за дверь. В тот же момент там раздалась ещё одна тирада возмущённого Рея, – похоже, тот столкнулся с братом. Короткая перепалка закончилась, по всей видимости, снисходительством старшего, так что пылающий Рей вошёл в гостиную и направился к столу, всё ещё держа бутылку пива. Открыв её, он упал на середину дивана и посмотрел с вызовом на Коннора. Тот лишь фальшиво улыбнулся.
– Он явно вас утомил, ага, – кивнул младший в сторону двери. – Это он умеет, важная шишка!
– Ваш брат умный человек, – возразил рыцарь. – С ним приятно говорить.
– Не надо! – помахал рукой Рей. – Глуп, как пробка. Не видит дальше своих идиотских усов. Я не могу иногда думать, что родился в таком доме. Но это к тому же отлично! Не увидь я контраст, не смог бы в полной мере всё понять. Ему тоже стоит для разнообразия покопаться в дерьме, а не в бумагах! Жду-жду, когда и его, и всех ему подобных настигнет карма – и не в словах, а в деле. Материальная и непоколебимая карма!
– О чём же вы говорите? – подался вперёд Коннор.
– Я говорю – Аластор, отец, мать, наши сливки Нортфорта, считают все, что знают и имеют право определять, что правильно, что неправильно! И подумать не могут, что есть что-то, в чём ошибаются они. Не признают ошибок и не видят своего же лицемерия. Ведь нет в мире ничего правильного. Кто такое определяет? Бог?! Нет Бога, как и всего сущего, о чём догадываться могут люди. Посмотрите, посмотрите! – поднимая к губам бутылку, Рей вознёс руку, указывая в широкое неприкрытое окно, где над садом и белой пустошью тянулось ночное небо. – Что за небом? Что за космосом? Мы уж точно не те, кому дана способность видеть правдивые стороны этого мира.
Солумсин сложил руки на груди, наблюдая, как Люмос младший поглощает хмельной напиток. Быстро обдумав его слова, юноша хмыкнул. Этот человек был, похоже, густой консистенцией всего молодого поколения, к которому Коннор, как ни странно, себя не относил. Спорить с максималистом – себе дороже, однако молодой рыцарь не мог молчать. Он знал слишком много людей, которые молчали, и знал, чем это заканчивалось.
– Всё же человек не может жить без правильного и неправильного. Каждый сам для себя это определяет, ведь так? – вкрадчиво сказал он.
Рей резко обернулся. Уголки губ опустились вниз, однако было видно, что они улыбаются. Широко распахнутые глаза уже говорили с Коннором, рту оставалось только поспевать.
– Вы рыцарь – у вас такие понятия. У каждого свой мир, свои понятия. Но каждый не один! Встреча двух людей сулит пересечением их понятий. И тогда… рождается насилие. Вражда, войны – всё исходит отсюда. И можем ли мы это прекратить?
– Какие сложные у вас вопросы, – заломил пальцы Коннор. – Неужто вы один решили отвечать за мир?
– А кто? А кто?! Каждый, кто говорит себе такое – «Я один и мир?» – обречён никогда ничего не делать. Так ни к чему мы никогда не придём! На то человеку и дана воля, чтобы думать за мир, который, понятное дело, разума не имеет.
– Ну как же, – пожал плечами молодой рыцарь. – В чём-то я с вами согласен. Но вы ведь сами говорите, что не дано людям понять весь мир, – заметил он.
– Да! – незамедлительно выпалил собеседник. – Не говорите о правильном и о видении мира, как о чём-то общем. Мы сами строим мир вокруг себя своими убеждениями. Хоть мы будем верить каждому человеку, хоть соединим все их понятия вместе – мира реального мы не получим. А потому остаётся верить одному лишь себе, ведь жизнь-то, жизнь – я один её живу и ни с кем делиться не собираюсь.
– Вы, похоже, не влюблялись, – улыбнулся Солумсин.
– Может, и так. И я об этом не жалею. Взгляд не затуманенный чувствами, не захваченный законами – самый объективный. Для меня, естественно.
– Так почему вы пьёте? – спросил Коннор, смотря, как последние капли пива исчезают за губами недоросля.
– Я пью не от желания сбежать из мира. Нет-нет! – Рей поставил бутылку на стол и, поднявшись, направился к бару. – Спирт действует и на голову, знаете ли. Я умру раньше других, но с осознанием того, что знал эту жизнь! А не как наш отец. Ужасный человек, глупый и невежественный. Хорошо, что он умер.
В руках Рея оказался ещё один сосуд с пивом. Он выдернул пробку и, встав на середину гостиной, прильнул к горлышку, словно актёр эстрады. Пальцами свободной руки он нервно теребил карман. Возможно, он не мог стоять на месте, пока не говорил. Солумсин уже хотел подать голос и перевести тему разговора в другое русло. Но он, как всегда, не был главным действующим лицом в этой комнате. Парадом командовал младший Люмос.
– Разве неверно то, что люди не хотят осознавать этой жизни? Просто напросто боятся, – продолжал тот, возвращаясь к дивану, к которому так и не дошёл. – Мир не принимает их, а они его. Я не говорю, что только интеллигенция – дешёвый кусок бумаги с громкими словами. Простой же народ совсем без надписи. Пока человечество всё не начнёт осознавать свою жизнь, мир будет продолжать слабеть. Сильные люди ведут за собой прогресс!
– Я не пойму, – перебил его Коннор, – так в чём же ваша цель?
– Хочу, чтобы они поняли это! Хочу, чтобы слабых не осталось, чтобы были только сильные. Вы сильный, рыцарь. Я сильный. Я знаю ещё немного сильных людей, которые однако в одиночку не могут противостоять тупоголовой толпе.
– И что же… что же вы делаете для своей цели? – развёл руками Коннор.
После его слов, Рей прокашлялся. Рука с бутылкой больше не приближалась ко рту. Он тряхнул руками, поправляя манжеты. Сделав глубокий вдох, он начал, уже как будто обращаясь не к Коннору, а к невидимой зале за ним.
– Царя потомок слабовольный,
Вскрывая веки после сна,
Взгляд свой больной и недовольный
Он обратил подальше от окна.
Мимо народной тьмы у стен
Дворца, что злата ярче светит.
Плевал на зов он перемен,
Народный глас едва ли он заметит.
Корона давит на виски
И опускает ниже веки.
Мозгами бывшие куски
Не делают добра калеке.
Так мудрость за года просрав,
Страну разрушил неразумно.
Средь заболоченных канав
Осталась та на век безумна.
Лицо поэта выражало твёрдую злость, которая не вырывается наружу неконтролируемым потоком, а тяжело давит своей монолитностью. Одна рука с бутылкой то и дело поднималась выше головы во время речи, плеская напиток внутри. Даже ноги не могли стоять на месте, – шаг вправо, шаг влево, и по окончанию прочтения Рей оказался уже у самого стола, перед которым сидел забывшийся рыцарь. Последние слова покинули губы поэта. Руки опустились. Казавшийся дрожащим воздух успокоился. Он смочил горло и вернулся на диван, считая, что доказал гостю всё. Тот сидел, нервно перебирая пальцы. Он выглядел очень странно теперь, как будто через маску вежливости на свет сквозь трещину начала проглядывать другая, более раскрепощённая личность Коннора.
– Неплохо, признаю, неплохо, – не сразу прокомментировал он. – Однако… я не пойму. Вы княжеский наследник…
– Я? Не-е-ет, – протянул Рей. – Я княжеская крыса. Крыса на самом деле-то отличное животное. И отличное только с точки зрения крысы! А говоря о строках… у меня есть ещё. Не только про королей, не только про людей.
Расцепив руки, Солумсин попытался устроиться более свободно в кресле, но ладонь невольно всё-таки подпёрла подбородок. Выбив короткую дробь пальцами по подлокотнику, он приоткрыл рот.
– Послушайте, – вещал Рей. – День ото дня луна-блудница, всё бродит…
– Господин Люмос, – прервал его тут Коннор, одновременно приподняв ладонь. – Я… извините. Я говорю не о вашем положении, – поэт только изогнул спину и стал скептически смотреть на гостя. – Пусть не здесь, но беря в счёт весь Нортфорт, – вы не думаете, чем могут обернуться ваши стихи, если услышат их соседние князья?
Он поднял действительно взволнованный взгляд на Рея. Он был напуган и одновременно в нём играла инфантильная радость, которую он еле скрывал. Сейчас он притворялся, несознательно пытался надавить на младшего Люмоса и потешить себя. Оказывается, в этом человеке всё же были черты, привлекающие внимание рыцаря. Он хотел убедиться в том, что луч света, исходящий от Рея, не был каким-нибудь отражением.
– Хах! – поэт хитро усмехнулся. – Я больше всего желаю увидеть их лица, когда они это услышат. Я пишу откровенно оттого, что это эффективнейшим образом воздействует на читателя. Я желаю сыграть на струнах его души безумный мажор и порвать ко всем грёбанным чертям! Хоть меня повесят, хоть сожгут – не это ли доказательство победы?! – раскинув руки в обе стороны, он снова встал, как будто диван был покрыт раскалёнными углями, и сидеть он долго не мог. – Торжество мысли в её материализации! Будь то злость, радость, грусть, любовь, бе-зу-ми-е – такова цель, таков путь.
Коннор вздохнул, но волнение не покинуло его. Его страх был больше не за поэта, а за его сестру. Её тоже могли коснуться последствия таких дерзких сочинений Рея. Не мог он противиться творчеству недоросля, но и не мог допустить того, чем оно обернётся. Ответственность в этом вопросе ложилась и на его плечи. Пока он молчал и думал, Рей победоносно смотрел на рыцаря свысока.
– Ну, что? Знаете же, что я прав, так ведь? Нечего и возражать! – запрокинул он голову.
Пустая бутылка стукнула о столешницу, ознаменовав жирную точку в этом споре. Поднявшийся с места неугомонный Люмос обошёл стол неровной походкой и снова направился к бару. Со стороны дверей вдруг послышался предостерегающий кашель лакея. Он переступил порог и, сложив руки за спиной, исподлобья глянул на Рея.
– На этом всё, господин Люмос, – твёрдо сказал он.
– Эй-эй! – повернулся к нему тот. – Ты и мой слуга, не забывай.
– Извините, господин. Аластору Люмосу я служу больше чем вам, – всё также уверенно говорил лакей.
– Дурак! – вспылил Рей и всё равно пошёл.
Подняв голову, и Солумсин возразил.
– Правда, не стоит. Не пейте пока больше. Ради меня, – попросил он.
Лицо Люмоса младшего побагровело. Его руки ударили по брючным швам. Голос опять приблизился к высокому тону.
– Вот как! Не понимаете. Я могу прямо сейчас покинуть дом, вернуться в город, коли хотите, чтобы ветер заморозил меня смертельно! Но там пить мне никто мешать не станет!
– Вы же сами говорили – вы сильный человек, – надавил гость. – В ваших же силах держать в узде желания.
Рей смолчал, хмуро смотря на рыцаря. Левое веко непроизвольно дёрнулось, но только один раз. Волна прошла по его лицу, сняв злость, как слой прибрежного песка, и, как будто успокоившийся, поэт опять обрушился на диван. Вслед за тем и лакей покинул комнату, больше не видя причин для беспокойства. Рей молчал, и Коннор молчал. Выглядело так, словно оба обиделись друг на друга. Однако Люмос не мог выносить этого долго. Пересев поближе к креслу гостя, он заговорил с новой силой.
– Солумсин, скажи как человек видавший Нортфорт больше моего – скоро война?
– Война?
Юный рыцарь удивлённо воззрился на собеседника. Тот спрашивал без доли иронии, без какой бы то ни было шутки, будто бы намедни прочитал об этом в газете. Разведя ладони, Коннор не нашёл ничего конкретного для ответа.
– Какие войны? В стране мир. С Кодиматрисом мир. Не вижу причин для войны.
– Вот как? Да бросьте. Я ощущаю это всем нутром, – схватился он за грудь. – Я на прошлой неделе, как гулял, видел двух лисиц. У нас много лесов, но гулял я совершенно далеко от леса. Я смотрел, как эти лисицы бежали – причём, бежали они в сторону границы. Когда это вы видели, чтобы наши, нортфортские лисицы, наш символ, бежали к врагам, испуганно оглядываясь?!
– Не видел, но и не скажу, что это особенный знак. Вы верите в приметы?
– Нет! Но верю в то, что война будет. Вы слышали о такой идее, как «идеальная книга»? – заметив незнание в глазах рыцаря, Рей только больше оскалился. – «Идеальная книга» – та, где записано всё. Всё – буквально. В ней вы увидите, прочьтёте, где и как по началу Маравника взрастут первые цветы. В ней про каждое животное, человека, нага. Смотрите…
Поэт вынул из кармана коробок, а из него – спичку. Сжимая ту меж указательным и большим пальцами, он поднял руку повыше и посмотрел в глаза гостю.
– Я отпущу и что? Упадёт, ведь так? – он продемонстрировал верность своих слов. – В какой-то мере это можно назвать предвидением будущего. Мы знаем правила и законы, по которым всё работает. А эта книга, «идеальная», хранит их все. Книга, знающая всё о мире. Будь у человека такая книга, он бы и судьбу свою знал, и прошлое до рождения, и будущее после смерти! Понятное дело, такая книга невозможна, но мир-то, мир – он не книга, но относительно себя он идеален в той же мере. Понимаете?! Так получается, каждая полноценная часть этого мира, каждая его шестерня едина с прошлым, настоящим и будущим. Об этом я вам и толкую – лисы те знают, зачем идут отсюда, ибо вскоре жизни здесь не будет. Война – вот, что лишает страну жизни.
– Это интересная теория, но и не факт, что правильная. Как вы и говорили… – заметил Коннор. – Вы фаталист?
– Я?! Да я не в той мере всезнающ, чтобы признавать или не признавать существование судьбы, – всплеснул руками поэт.
– По теории о вашей книге, фатализм как раз-таки реален.
– Книга предвидит хаос, но хаос – не фатализм! – вскрикнул Рей.
– Если хаос можно предсказать… – начал рыцарь.
– …то это уже на хаос вовсе! – стройно перебил его недоросль.
Коннор сделал непонимающее выражение лица. Поджав губы, он тряхнул головой, словно заставляя мозги работать.
– Да уж… Вы вели разговор к этому парадоксу? Я теперь уже совсем не понимаю, верите ли вы собственным словам.
– Я повторюсь! Я не тот, кто определяет правильные и неправильные стороны. Я открыт для всего и всё это отрицаю сам же. В этом главная мудрость! Я знаю, как неправдоподобно звучит предвидение войны, но посмотрим!
– Я бы не хотел быть тем человеком, что не знает, где сидит – на стуле или на пне.
– А я не тот, кто хочет верить в стул, когда сижу на натуральном пне! – опять повысил голос Рей, бесцеремонно брызжа слюной.
– А я думаю, что пьянице без разницы, где сидеть.
Голос прозвучал вне разговора Солумсина и Люмоса. Музыкальная речь заставила обоих умолкнуть, словно слушателей в опере. Они сначала не поняли, а потом дружно посмотрели на источник звука. Вероятно, они сами уже знали, кого стоит ожидать в дверях. Но, несмотря на это, лицо Коннора всё равно растеклось в удивлённой радости. На нём вспыхнула улыбка, шире которой ещё не видели в этом доме. Руки возбуждённо вцепились в обитые кожей подлокотники, когда ноги уже поднимали рыцаря в воздух. На этот раз порог пересекла утончённая ножка, скрытая под тканью ослепительно красного платья. Был ли день или ночь, был ли он под крышей или на улице, даже ожесточённый разговор с пьяным поэтом юноша вмиг забыл. Глаза были поражены видом, а сердце треснуло от чувств. Платье овило талию и гордые плечи, оставляя белёсые руки и шею. Следя за музыкальными пальцами, что стягивали друг с друга атлас кружевных перчаток, глаза не могли утерпеть наконец напасть на вершину сего преподобного величия – лицо свежести молодой зелени с вьющимися вокруг головы волосами, словно лепестки розы. Каждый видел это лицо по-своему – кто недостойно боялся, кто жадно ему завидовал, кто покорно уважал, а Коннор горел к нему самой жаркой любовью, что знал. И там же его взгляд встречали лазурные минералы, выточенные мастерами из мастеров очи синеющей глубины моря, чарующей бесконечности безоблачных небес. Она тоже не могла удержаться от улыбки, – она блеснула светом вечно падающей звезды. Глаза лобызнули Коннора и неохотно оторвались.
Справившись с перчатками, руки отдали их лакею подле. Освободившиеся пальцы, нежные, как хрусталь, ровные, как у статуи, поправили выпавшие из причёски завитки. Дэниза томно вздохнула и прошла в комнату дальше. После одного шажка невысокой туфельки, она взлетела и вспорхнула к юноше. Он машинально протянул руки, ловя невесомое тело в свои объятия. Пьянящий запах цветника ударил в нос, когда её голова припала к плечу рыцаря. Одну руку он аккуратно положил на лопатки, другой приобнял талию. Пара замерла красочной картиной, даже не дыша друг на друга. Словно они не виделись несколько лет, они прижимались друг к другу, обмениваясь теплом. Пламя в камине будто уменьшилось, а свет настольных свечей куда-то пропал. Коннор первым осмелился набрать воздух, но заговорить он не успел, – опередила его Дэниза.
– Мой дорогой рыцарь, вы всё-таки пришли, – кокетливо-вежливый голос рассмешил Коннора.
– Ну я не мог не прийти. Ты знаешь, – ответил он.
Девушка, нежась щекой о твидовый костюм юноши, приподняла лицо и глянула на брата. Рей, отведя взгляд, потирал пальцы, ожидая окончания сцены. Задорным речам о войнах и книгах пока пришёл конец. Он умерил пыл, оставив всё внутри.
– Опять бугуртишь, братишка, – весело сказала Дэниза и обратилась к жениху. – Син. Он явно тебя утомил, ага.
Поэт тут же пронзительно глянул на сестру. Нахмурив брови, он сдержанно выпалил:
– И когда меня воспримут всерьёз?! Знаешь, сестра, я всё запоминаю. И это, уж точно, когда-нибудь тебе откликнется.
– Ну-да, сочини про меня мерзкий стишок, – сказала Дэниза и поднялась с плеча кавалера.
Теперь они видели себя достаточно близко. Он смотрит в её лицо, видит в её глазах своё же отражение, – в его глазах её отражение. Зеркала бесконечности – лишь они способны показать их чувства в данный момент. Дотрагиваясь пальцем до плеча Дэнизы, рыцарь спрашивает:
– Ты замёрзла?
– Уже согрелась.
– Устала?
– Брось ты! – звонко хохоча, она развернулась, не забирая у него своей ручки. – Подайте нам чаю. А то скоро брат споит моего жениха! – бросила она лакею, который тут же отправился выполнять порученное.
С неспадающей белой улыбкой она вернулась к Коннору и обратилась уже к обоим мужчинам.
– Пойдёмте в столовую. Нам обязательно нужно поговорить за десертом.
– Он вкусный? – с интересом спросил Солумсин.
– А как же.
Кавалер прислонил доверенную ему ладошку к губам и легко поцеловал женские пальцы. Люмос только хихикнула и играючи попыталась вернуть руку.
– И правда, вкусно, – констатировал юноша, не отпуская её.
– Шутник! – сказав так, Дэниза полетела к дверям, увлекая за собой Коннора, крикнув Рею, чтобы и тот шёл с ними.
Поэт горделиво вздохнул, потирая шею. Его, казалось, прогнали со сцены. Свет погас, оркестр замолчал и зал безвозвратно опустел. Он ещё раз в надежде на себя самого поглядел в сторону свободного бара. Но всё же гостиную он покинул с пустыми руками. Он безрезультатно поправил волосы и стал нагонять молодую пару, оказавшуюся уже в столовой, где под освещением только-только зажжённых свеч тянулся от одних дверей до других сосновый стол. Справа огроменные окна поражали видом на ночной белый сад, слева трещали дрова в камине, шурша огненной листвой.
Дэниза беззаботно уселась во главе. Всё не сводя с неё глаз, даже не обращая внимание на красоту за окном, рыцарь присел рядом же. Рей не спешил. Он стал задумчиво мерить помещение короткими шагами. Не оценив его марша, сестра, ловко облокотившись на руки, наклонилась в сторону Коннора. Мгновение она созерцала его силуэт на фоне сада, а потом быстро заговорила.
– Знаешь, Син, жалко тебя не было на этому балу.
– Не с кем было танцевать? – приподнял бровь Коннор, далёкий от танцев, как рыба от гор.
– Нет-нет. Там всё было просто ужасно скучно.
– А что за бал?
– Да обычный, выходной, где я, «конечно», должна быть.
– Одна что ли?
– Ну-у… – протянула она, переводя многозначительный взгляд на Рея. – Про него и говорить не буду. Старший мой брат совсем в работе. Маму здоровье подводит. Так и получается, что я отдуваюсь за всю семью.
– Возьми тогда меня в следующий раз, – загорелся рыцарь.
– Тебя? Прекрасно! Ловлю на слове, – мигнула Дэниза.
Внезапно они замолчали. Разговор прервал резкий и звонкий звук, который после перерос в протяжное завывание. Коннор поднял глаза. Звуки просачивались через потолок. Это было на втором этаже. Музыка, что напоминала звучание клинка, неотрывно скользящего по камню. Клинка из воды, точащего несокрушимую скалу из тонкого фарфора. Одинокая скрипка взвывала и падала на низкие частоты. Поток музыки ни на секунду не прекращался. Словно молния замерла в моменте, продолжая сотрясать воздух, но не пропадая, световой цепью тяня друг к другу небо и землю.
– Ал… – почему-то разочарованно покачал головой поэт.
Рыцарь перевёл несведущий взгляд на Дэнизу. Та ещё несколько секунд вслушивалась в натужное рыдание инструмента. Мелодия была стара, как свет. Коннор точно её слышал, но буквально пару раз. Были куда более достойные произведения, которые любили заказывать господы. Люмос повернулась к нему с некой тоской на лице.
– Аластор любит играть? – неудивлённо спросил юноша.
– Любит слушать, – возразила Дэниза. – Есть у него такая причуда. Как он говорит?..
– «Музыка – закладки жизни», – напомнил Рей.
– Ага. У него есть свой скрипач – выходец из княжества Мандо. Ал взял его ещё совсем подростком. И вот заставил выучить столько мелодий, ой… Бедный мальчик. Но он виртуоз, да и очень воспитан. Ал важные события приписывает к той или иной композиции. А чтобы напомнить себе чувства в те моменты, говорит играть мальчику то то, то другое.
– А это тогда к чему? – снова посмотрел вверх Коннор, будто мог увидеть скрипача сквозь половицы.
В этот момент музыка плавно перешла в зловещий марш. Музыкант то и дело бил по струнам. Темп нарастал, заставляя возникнуть в уме образ королевской гвардии, бодро шагающей по столичным улицам.
– Кто ж знает! Вкус брата умом не понять, футом не измерить, – вставил Рей.
– Он очень давно играет эту, но когда начал, я помню очень хорошо. Рей тогда маленький был, не помнит ничего, – младший поднял на неё недоброе лицо и встретился с тонкой улыбкой. – А я помню. Он тогда пришёл очень поздно домой и сказал мальчику играть то, что он никогда не играл. Тот заиграл, а Ал его постоянно перебивал, говорил начать другое. В конце концов ему пришлось вспомнить эту, совсем забытую композицию. Я уж и не помню…
– Прелюдие пьесы «Крис Ли, в башне усопший», – сказал поэт, нервно потирая пальцы. – Пьеса для стариков, которые и так её..!
– Да-да, – резко оборвала его сестра. – И представляешь, Син, он, кроме неё, ничего и не играет! Я его спрашивала, родители спрашивали, а он сказать не может. Сколько уже… Год пятый скоро будет, как он слушает только её и только тогда, когда работает в кабинете.
– Излюбленная фраза, – фыркнул Рей.
– Он говорил только пару раз, как выпил. Кстати, с тех пор он меньше пьёт! Он говорил про эту странную встречу, которую, видимо, не хочет забывать, однако я ничего из ряда вон в ней и не вижу.
Под непрерывный минор плачущей скрипки Дэниза начала рассказ – не свой, а старшего брата. Попивая принесённый лакеем чай, Коннор внимательно слушал, хотя больше он отвлекался на лицо красавицы, подмечая, как движутся губы, как жестикулируют пальчики. Иногда он даже не слышал комментарии, которые вставлял Рей.
***
Вечер подозрительно знойный был, скажу я вам. Я был не прочь охладить горло, да и в этот день, выходной, вы знаете, мы с друзьями встречаемся у «Доктора Эда» – в пабе. И шахматный клуб там же. Садимся с джентльменами, по стопке выпиваем и за играми следим, пока не наша очередь. Друг с другом играть уже скучно, – с незнакомыми поигрываем, чтоб потом похвастаться немного. Тогда пришли в паб, я помню, Роджер из… Простите, забыл. По лошадям которые. Роджер и Гарри Вокрис – они умелые шахматисты, я их видел, но с ними не играл. Выпив и днём, и там, не думал я, что стоит за ними гнаться, но кое-что меня потом отрезвило.
Играли четыре стола. Как всегда у правого зрителей больше, а мы с джентльменами и так со стойки всё видели. Партии быстрые, несерьёзные. Я только посмеивался, глядя, как худо ходят работяги. У них ни опыта, ни гибкости мозгов. Потом друг мой, Пьер, вышел. Выиграл легко, вернулся. Предложили выпить ещё по стопке. Тяну стакан ко рту, а вижу вот что…
К столу, не правому, конечно, выходит новичок. Человек молодой совсем, зелёный. И не только зелёный, как вы подумали, – деталь в его костюме безвкусном очень примечательная была. Не знаю я, чего молодому народу хочется, – им только дай, выкинут какую-нибудь причуду. На голове у него – кепка, форма кодиматрийская. Я, признаться, не выпил стакан, а джентльменам указал. Бармен подошёл, спросили мы его, а он ответил, что, мол, при входе у этого молодого человека тоже интересовались, что же это у него за кепь, зачем надел такую, не шпион ли он, а то и недобрый ли шутник. Бармен говорит, что человек ответил: «Сувенир, трофей. С какого-то там сражения мне передали».
– Странно это, – говорю я, а сам смотрю за ним.
Молодой человек – блондин, надо сказать – садится с нашим завсегдатаем, конюхом. Игрок он ни рыба, ни мясо, но новичкам фору не даёт. Отвлёкшись от правого стола, мы все вместе смотрели за ним. Ходят обычно. Конюх расслабился немножко, закурил. А блондин странный, и не только по кепке, а потому что смотрит на конюха, ни глазом не моргая, будто тот сделал ему что-то худо. Играют быстро – конюх наш окружает, не то атакующего, не то защищающегося молодца. Я-то вижу, что конюх сделать пытается, какую ловушку придумал, а этот блондин как будто тоже. В последний момент всю расстановку сломал, начал методично все вражеские фигуры выводить. Бармен мне ещё подливает, я говорю:
– Не надо.
Я на бедность не жалуюсь, но сэкономить люблю. Так вот, шла партия не помню, сколько ходов, но по времени – минут двадцать, вероятно. Блондин побеждает. Ну, думаю, это, конечно, хорошо, однако не продержится он перед следующими. За столик к нему садится Гарри Вокрис. Не знаю, почему он, – видимо, решил проучить новичка или скука на него напала. Фигуры поставили, играют. И на этого блондин смотрит, как бык на тряпку. Дебюты у обоих хороши, что странно. Не видел я, чтобы Гарри кому-то давал возможность так начинать. А он и правда нападает очень уж странно. Открывает слона, слона теряет. На десятом ходу короля уже в угол прячет. Вроде бы не пьян. Чувствую, что даже я бы в такой игре не оплошал. Фигура за фигурой, и Гарри в проигрыше!
Друзья мои берут стопку, а я не могу. Думаю, что шутку какую учудили местные шахматисты. И следующим за стол к молодому садится тот самый Роджер. Я, мы знаем, какой хороший он игрок. К нему за стол садятся, не чтобы фигуры двигать, а чтобы виски погонять. Если уж сам Роджер к кому-то садится, бедолаге тогда точно конец. По-серьёзному он играет, только когда другой, Вокрис то есть, с ним садится, и играют они по дружбе, особенно не напрягаясь. И вот эти двое, Роджер и молодец, сделали дебюты и сидят друг напротив друга, будто с первых же секунд какая сложная задачка напала на разум Роджера. Думает так, что слышно, как извилины скрипят. Блондин ещё фигуру двигает, коня. Роджер всё сидит. Уже ползала замерло, следя за игрой, которая так-то совсем безынтересная. Сидит наш шахматист минуту, две и тут встаёт, жмёт руку молодцу, говорит уважительно «сдаюсь» и вон из паба! Мы с друзьями переглянулись. Ну я, ясное дело, кинулся вслед за Роджером. Выбегаю, а нет его. Только скорый кэб вдоль по улице едет. Ничего не осталось мне, кроме как голову почесать и вернуться. А меня все ждут, что короля на приём. Говорят, мол: «Давай, наследник наш, покажи уже этому новичку». Я пожимаю плечами, иду к столу, ну а душа во мне ноет. Какое-то шестое чувство говорит мне – не идти туда, не играть с этим незнакомцем. Но я всё же сажусь. Глаз не поднимая, возвращаю фигуры на места и объявляю начало. Молодец пешку выдвигает вперёд и тут говорит, тихо-тихо, словно ненароком: «Как сестра твоя, как брат, господин Люмос?» Это для меня и неудивительно. Кто про меня не знает? Да даже такой приезжий будет ведать, кто я и что у меня с семьёй. Пока хожу, отвечаю размыто, от игры стараюсь не отвлекаться. И тут он говорит мне, чтобы не ходил я на белую клеточку – «на белой клеточке съедят тебя и мат поставят очень проблемный». Я призадумался, понял, что вероятность такого исхода весьма имеется. Поднимаю удивлённые глаза на молодца, – он, видимо, побольше и меня, и Роджера знает. Правда, что ли, мастер шахмат?
Вдруг он мне высказывает вещь очень неожиданную. Слово в слово запомнил я: «Ваш отец-князь, думаете, совсем плох?». Тут уж я опешил. Мы никому не говорили, что у отца Феникса болезнь развивается. Об этом только лишь в семье знают, да пара докторов доверенных. Я гляжу по сторонам, боясь, что кто-то услышит, а блондин продолжает пургу гнать, спрашивая всё больше. Я совсем опешил, душа у меня впервые в жизни, можно сказать, в пятки ушла. Я извинился, поднялся и, как и Роджер, быстрым шагом на улицу. Не помню, где я там бродил, как успокаивался – настолько страх меня поразил. Но когда вернулся, молодца уже и след простыл. Я с друзьями ещё выпил для успокоения. Выяснения же на следующий день ничего не дали. Никто про незнакомца не знал, видели его только посетители «Доктора Эда». У меня до сих пор этот случай из головы не выходит, особенно после болезненной смерти отца. А музыка… не спрашивайте про музыку. Она тут не причём…