– Нет! Не может быть! А где продолжение?! – София вертела рукописную книгу так, будто непременно должно отвалиться второе дно, способное явить описание дальнейшей жизни знатных любовников, и при этом чувствовала себя глубоко обманутой. Она ненавидела истории с открытым концом, порождающие кучу вопросов, а тут как раз такая. Что стало с Миленой? Осуществила она побег или так и осталась жить в Драконьем замке? Кого родила? Встретилась ли с королем? И где описание, как пережила Большую волну?
В то, что история из реальной жизни, София безоговорочно верила. Во всяком случае, ей очень хотелось, чтобы герои имели своих прототипов. Главным аргументом в сторону правдивости была Большая волна, которая когда-то на самом деле накрывала южное побережье Дамарии. О ней рассказывал отец. Он искренне сожалел, что грандиозное стихийное явление больше не повторяется, хотя гигантский Селлар все также в положенный срок появляется на небосклоне рядом с крошечным Кархом. Магические жемчужины, даже самые слабые, из года в год дорожали. Их становилось все меньше, а новые без Волны не обладали достаточной силой.
– Да, смотреть на Большую волну было жутко, но до чего же красиво! Дух захватывало! – отец большим пальцем приминал табак в трубке, совал ее в рот, но так и не разжигал. Матушка ревниво следила за тем, чтобы отец не курил при детях.
«Ха! При детях! Младшему Дарилу уже пятнадцать, старшему Вазеку так вообще под сорок», – София согнала с босой ноги божью коровку. Прикусила стебелек, легла на траву и мечтательно уставилась в небо. Ей до жути хотелось оказаться в том самом Драконьем замке на смотровой башне в миг, когда над головой несутся тонны воды.
– Софи! Софи!!! Дрянь такая!
София резко села, схватила книгу и судорожно заметалась, не зная куда ее деть. Сначала бросила на нее венок из одуванчиков, но алый корешок выдавал с головой. Подумала было зашвырнуть в кусты, но побоялась, что переплет не выдержит полета и развалится – тогда точно не отвертеться, и Гелена поймет, кто выкрал у нее личную вещь, поэтому не нашла ничего лучшего, чем прикрыть дневник юбкой.
– Это ты рылась у меня под тюфяком? – на поляне появилась разъяренная сестра-близнец. София до сих пор не понимала, почему их считают близнецами: она против Гелены выглядела как породистая лошадка против изящной козы. Единственное, что можно было с натяжкой назвать одинаковым в сестрах – белокурые локоны. На этом сходство заканчивалось. Одна с хрустально-голубыми глазами (в главу семейства Паву Вежанского), другая с темными, будто намокший камень – точно такие же у матушки Радуцы. И эти глаза метали молнии. Но сестре совсем не было страшно: гнев близняшки все равно, что гнев блохи, направленный на собаку. Неприятно, но не смертельно. Софи могла остановить ее одним движением – просто упершись ладонью в плоскую грудь, и Гелена ничего не смогла бы сделать. Разве что изрыгать проклятия. В кого она уродилась тонкокостной и хилой, ломала голову вся родня. Про таких говорят – плюнь, переломится. Саму Софи трудно было переломить. Переломить, переспорить, переиначить.
– Под каким тюфяком? – она удивленно вскинула брови.
– Ты дуру из меня не делай. Признавайся, куда спрятала книжку? Иначе…
– Иначе что? Маме расскажешь? Тогда я покажу ей твой альбом с рисунками. Ей очень понравится, каким ты там предаешься мечтам…
Сестра задохнулась от негодования. Близняшка и близко не догадывалась, что София обнаружила ее тайник, куда она прятала альбом с неприличными рисунками. Влюбленная в сына старосты, Гелена рисовала сценки поцелуев, объятий и прочих откровенных действий, где главными героями была она сама и божественно красивый Бохарт. В реальности ничего такого не происходило: «возлюбленный» был гораздо старше шестнадцатилетних близнецов, а потому вовсю гулял с девушками посочнее и побойчее.
– Корова! – Гелена топнула ногой и сжала пальцы в кулаки: бессильная злоба не находила выхода. В косу вцепится не сможет, как бы без своих волос не остаться, ударить тоже – ответ не замедлил бы прилететь. Вот и оставалось только шипеть: – Чтобы тебе рожу твою наглую перекосило!
– Что тут у вас опять? – из-за кустов выросла медвежья фигура Дарила. Хоть и был он младшеньким в семье Вежанских, обскакал ростом не только близнецов, но и старших братьев, двое из которых служили в егерских войсках. А туда мелких не берут.
– Она опять рылась в моих вещах! – Гелена выставила указательный палец, радуясь внезапной подмоге. Брат жалел «убогую», поэтому всегда держал ее сторону.
– Верни то, что взяла, – сурово произнес он. – Иначе…
– Что иначе? – София с беспокойством наблюдала, как брат закатывает рукава. Гелена противно хихикала, что уже совсем никуда не годилось. – Побьешь? Я это, Дарусик, переживу. Но переживешь ли ты, когда Бохарт узнает, что ты подглядываешь, как они с Ялей голышом в озере купаются? Лично видела твой зад в кустах.
– И как это ты ночью один зад от другого отличила? – вступилась за брата Гелена, расстроившись, что тот прекратил закатывать рукава.
– А откуда ты, Гелька, знаешь, что дело было ночью? Неужели сама в тех кустах сидела? А я-то все думаю, откуда ты знаешь, как Бохарт голым выглядит? Надо бы ему твои рисунки показать, пусть оценит, каким достоинством ты его наградила…
Договорить она не успела. Брат схватил за ноги и поволок по траве.
– Ой, моя книжка! – воскликнула Гелена, обнаружив ту на освободившемся месте, и счастливая поскакала впереди палача и его жертвы.
– Пусти! Пусти, гад! – Софи дергалась всем телом, но от этого ее положение становилось все более позорным. Платье задралось выше пупа, и она светила на всю округу испачканными в зелени панталонами.
– Это кто тут у нас такой красивый? – бархатный голос остановил всех троих. София скосила глаза и в лучах Лейрены разглядела широко улыбающегося Бохарта. Он ленивым движением соскочил с коня и подошел ближе. Брат, так и не отпустив ноги Софии, замер с открытым ртом. Совсем некстати у нее мелькнула мысль, а не за самим ли Бохартом подглядывал Дарил, столько в его взоре сквозило обожания. Хотя в Гремыках не нашлось бы мальчишки, который не желал бы походить на сына старосты: сильного, ловкого, удалого наездника и отменного стрелка. Черный конь был всаднику под стать – с такой же непокорной челкой, влажным взглядом темных глаз, выверенной грацией великолепного тела.
То, как быстро София натянула на голову подол платья, вызвало еще более громкий смех. Ее потормошили за плечо и, когда смущенная девушка явила лицо, увидела, что ей протянули руку помощи. Прежде чем вложить свою, она вытерла ее о себя: цепляние за траву не прошло бесследно.
– М-м-м, так барышни Вежанские уже выросли?
Крепкая рука Бохарта оплела ее талию и так тесно притянула к мужскому торсу, что дышать стало невозможно. Смеющийся взгляд скользнул по лицу и замедлился, когда достиг высот, виднеющихся в незастегнутом вороте платья. София запоздало вспомнила, что рванула его, когда ей сделалось жарко от описания любовных игр фаворитки и короля.
Она мило улыбнулась нахалу и тут же саданула коленом…
«Я попала!» – запоздало испугалась она, когда Бохарт сложился вдвое, а Гелена завизжала не хуже свиньи, пойманной в огороде с пожеванными кабачками.
– Бежим, – толкнула плечом застывшего брата и понеслась в сторону дома. Уже находясь в недосягаемости – осталось всего лишь взлететь на крыльцо, София оглянулась. Гелена кудахтала над пытающимся распрямиться парнем и бросала в сторону дома укоризненные взгляды.
– Ну все. Мне не жить! – произнесла Софи и, одернув платье, чинно вошла в дверь. – Мам! Я дома!
– А кто ж тогда в лавке? – Радуца с полотенцем в руках выплыла из кухни. София попятилась, понимая, что сейчас отхватит этим полотенцем. – Ты час как должна была заменить отца, а?
Цепкий взор матери выделил и зеленые пятна на платье, и расстегнутые пуговицы, и взлохмаченные волосы.
– Мама, я все объясню! – взвизгнула Софья, но неумолимое полотенце все же оставило свой влажный след на спине непокорной дочери. До лавки она неслась будто ветер, стараясь держаться задних дворов и огородов, где своим появлением довела до сердечного приступа с десяток кур и собак. Центральная улица определенно не перенесла бы забега на ходу плетущей косу и застегивающей платье девицы, и судачила бы о Вежанской Софийке не одну неделю.
– Явилась-таки! – отец выбил трубку о прилавок. Под потолком висел сизый дым. – Хорошо, что Бохарт согласился съездить и напомнить, иначе бы до темна тут сидел. На вот, он цветок тебе принес. Аленький.
София покосилась на одиноко лежащий среди пил и топоров цветок. Вспомнив, как приветила первого красавца, закусила губу. «Будет знать, как в кликуны напрашиваться». Чтобы отец не заметил рдеющие щеки, схватила полотенце и принялась им разгонять дым.
Пава от двери обернулся.
– Ты передник, что ли, накинь. Весь подол в зелени.
– Ты еще мои панталоны не видел, – буркнула себе под нос София, снимая с крючка широкий фартук.
– А? Что? – отец приложил ладонь к уху.
«Совсем старый стал. Видать, ноги болят, раз опять с клюкой. Жалко его».
– Я говорю, меня никто не видел! Огородами бежала!
– А почему вся спина зеленая?
– Упала!
– Мать заругает.
– Уже!
Отец махнул рукой и пошел, раскланиваясь по пути со старыми знакомыми. Жизнь в Гремыках текла неторопливо, по раз и навсегда заведенному порядку. Вставали с гулкими ударами колокола, установленного с незапамятных времен в храме на горе Сипун, и ложились с ними же. В перерывах между занимались кто торговым делом, кто ремесленным, кто садом-огородом, лишь в выходные дни позволяя себе прогуляться по центральной площади, куда на ярмарку съезжался люд из соседних деревень. Здесь же завлекали криками да раскрашенными мордами цирковые и кукольники, приглашая подивиться на разыгрываемые сценки.
Заглянул мужик крестьянского вида, долго вертел уздечки, приценивался, потом перешел к прилавку, за которым на стене висели ножи, тесаки и прочее колюще-режущее оружие, создаваемое руками старшего брата. Сразу за лавкой высились его дом с кузницей, оттуда и доносился перезвон большого и малого молотов. Вазек Вежанский жил отдельной семьей. К нему, как к первенцу, перешло отцовское дело, и теперь он со своими подросшими сыновьями мастерил то, чем неизменно пополнялась лавка. Софии, от осознания, что стоит ей крикнуть, и прибегут сразу три богатыря, оставаться за прилавком одной было не боязно, однако не все приезжие о том знали, а потому случались курьезы.
Вот и сейчас крестьянин подкрутил ус и принялся требовать посмотреть то один нож, то другой, а пока София снимала их с крюков, незаметно сунул за голенище сапога самый дорогой. Так и не решив, какой купить, заплатил медяком за препаршивейшую уздечку и двинулся к выходу.
– Дяденька, серебряный вир не додали, – София поправила фартук, и сложила руки на прилавке. Ну чистая барышня! – За ножичек.
– Какой такой ножичек? Не брал. А твоя уздечка и дивира не стоит, считай, переплатил, – и в издевательском жесте приподнял свою шапку. А сам к двери пятится, сейчас переступит порог, и поминай как звали. Улица хоть одна, центральная, а переулков множество, замучаешься плутать.
Как улыбался мужик, думая, что провел девицу, так и рухнул спиной на крыльцо. В чем-чем, а в метании скалок Софии не было равных.
Ножик вернулся на законный крюк, крестьянина, надавав на прощание тумаков, племянники к кабаку оттащили – его хозяину не привыкать, что кто-то пьяный спиной стену подпирает, а София Вежанская вновь превратилась в чинную барышню, занятую торговым делом.
Лавку закрывала в приподнятом настроении: предвкушала, как осуществит обещанную месть. Нет, маме показывать художества своей близняшки не станет, пошлет один из похабных рисуночков Бохартовой любовнице. Пусть знает, что за ней наблюдает подрастающая соперница. А уж Яля церемониться не станет, у нее язык острее закаленного клинка, быстро всякую охоту подглядывать отобьет.
Подходя к дому, София удивилась, что огни горят чуть ли не в каждой комнате. И даже на улице зажгли плошки с маслом.
– Праздник? – София поковырялась в памяти, но на ум пришел только Яблонев день, должный случиться через неделю. Так к чему жечь масло, за которое столичным купцам отвалили аж золотой вир? Еще больше удивила красная дорожка, тянущаяся от калитки до крыльца.
«Неужели кто-то из братьев на побывку приехал да невесту в дом привел?»
София шла по траве, боясь запачкать дорогое полотно.
Войдя в главную комнату, застыла в дверях. Быстро оценила растерянный взгляд матери, сведенные к переносице брови отца, заплаканные глаза Гелены. Из братьев только младший, но ему жениться рановато.
– Что?
За спиной неизвестно откуда выросли двое: Бохарт и его отец. Набросили на плечи Софии белый палантин и быстро спеленали им, словно саваном. Она и слово не успела сказать, как оказалась на руках Бохарта.
В голос заплакала Гелена. Дарил обнял ее, зашептал на ухо слова утешения.
– Дарил, ты хоть объясни, что здесь происходит?
– Сосватали тебя, – прошептал, словно бархатом по душе прошелся, Бохарт. – Теперь, если с тобой на руках на гору Сипун поднимусь и ни разу не оступлюсь, домой заберу. Сегодня же в постель со мной ляжешь.
– Да откуда же обычай такой?! – София не верила, что все происходящее явь. Никогда в Гремыках насильно невесту к храму на горе не носили. Сама шла об руку с женихом, отсчитывая ступени и слушая мудрые заветы богов.
– Вправе они, доченька, – отец тяжело поднялся. – Если боги не захотят твоего замужества, то на одном из заветов Бохарт споткнется.
– Мама!
Радуца заплакала, уткнувшись в платок.
– Так будет лучше, доченька, поверь!
– Нечего слезы лить! – рубанул рукой воздух староста. – Мы, Васуки, богатейшие в этом поселке. Бохарт умом вышел и статью. В ноги должны кланяться, что его выбор пал на вашу дочь.
Разве же так берут в невесты? Почему в речах старосты слышался упрек, что Вежанские мордами да положением не вышли, что, несмотря на лавку и кузницу, так и не перестали считаться временщиками, поскольку жили так, будто не хотели привыкать к месту и готовились сорваться в любой момент?
– Но я не люблю его!
– Полюбишь, душа моя, – голос Бохарта был сладок до тошноты. – Сегодня же ночью полюбишь.
– Софийка, прости! – истерично закричала Гелена, и столько в том крике было раскаяния и боли, что сестра поняла – не просто так отец и мать молчат. Что-то случилось, и единственный откуп, на который согласился староста – она, София Вежанская.