10 ноября. Понедельник.
20:00
Понедельник, как известно, день тяжелый. Провела сегодня восемь уроков, один классный час, отсидела час на совещании у директора, проверила три пачки тетрадей, провела родительское собрание. Сижу в кабинете с гудящими ногами и квадратной головой – нужно еще проверить дневники и стопку рабочих тетрадей к завтрашнему дню. Посмотрела бы я сейчас на тех, кто утверждает, что учителя имеют ненормированный рабочий график и после обеда их в школе уже не найти. Наивные!
Неожиданно дверь распахивается, и в кабинет размашистым шагом входит директор. За ним шагает высокий темноволосый мужчина в форме. Боже, неужели опять мой Прокофьев что-то натворил?
С самого моего первого дня работы в этой школе Данил Прокофьев был моим кошмаром. Этот златокудрый мальчик с голубыми глазами отличался крайне агрессивным характером и несговорчивым поведением. Дни, когда Прокофьев прогуливал уроки или пропускал школу по уважительной причине, бывали для учителей настоящим праздником. Он срывал уроки, хамил учителям, нагло курил в мужском туалете и, конечно, стоял на учете в детской комнате милиции. Дня не проходило без происшествий: то Прокофьев разбил окно в учительской, то врезал в глаз какому-то восьмиклашке, и теперь разъяренный отец покалеченного паренька требует наказать виновника по всей строгости. Родителей Дани не дозваться на родительские собрания – семья считается неблагополучной и находится под пристальным наблюдением органов опеки – в семье еще есть два младших школьника.
– Анна Александровна, мы по Вашу душу! – пропел директор, усаживаясь за парту, – Да Вы сидите, сидите… Вот, познакомьтесь: Ромашкин Павел Сергеевич, наш новый инспектор по делам несовершеннолетних. Прокофьев-то Ваш опять учудил. Надо бы к нему в гости наведаться.
– Сейчас? – в ужасе спросила я. Директор развел руками.
– Да, Анна Александровна, боюсь, что именно сейчас, дело не терпит отлагательств, – заговорил инспектор, не сводя с меня странного взгляда – Прокофьев, находясь в состоянии алкогольного опьянения, избил ученика десятого класса – Васильева Артура, нанес ему множество телесных повреждений. Ученик Васильев сейчас в реанимации – состояние его медики оценивают как средне-тяжелое. Родители Васильева собираются жаловаться в прокуратуру. Боюсь, дело не терпит отлагательств. Необходимо побеседовать с Прокофьевым – и Ваше присутствие на допросе обязательно.
Я молча выслушала отчет. Да, профессию человека речь выдает с головой. Интересно, он всегда так разговаривает?
– Хорошо, – сказала я, – Разрешите позвонить и предупредить домашних о том, что я задержусь?
Боже, что я несу? Есть у меня такая черта – я всегда перенимаю манеру речи собеседника. С заикающимся человеком начинаю заикаться сама, с человеком, говорящим быстрыми фразами – строчу как пулемет без остановки. А вот сейчас перешла на «язык служивых». Как неудобно…
Ромашкин оглядел меня странным взглядом и, едва улыбнувшись, кивнул.
Эдик выслушал меня без особого энтузиазма.
– Ага, ага, понял, – сказал он. На заднем фоне работал компьютер – Эдик снова резался в танчики. – Потом такси возьмешь, если что.
Допрос занял почти два часа. Устав, как собака, я мечтала под конец лишь добраться до дома и лечь в постель. Завтра предстоял еще один трудный рабочий день – с заполнением характеристики на ученика, беседами, отчетами…
– Вас подвезти? – услышала я за спиной.
– Да нет, спасибо, я такси возьму, – неуверенно ответила я Ромашкину, неслышно подошедшему сзади. Представляю, какую мину скорчит свекровь, когда увидит меня, вылезающую из чужой машины – она всегда высматривает из окна, с какой стороны я возвращаюсь, с кем прихожу…
– Жаль, – с удивлением услышала я, – Ну, до свидания, Анна Александровна, еще увидимся. Приятно было познакомиться. Очень, – многозначительно добавил он и прошел мимо меня, оставив в воздухе крепкий запах мужского пота. Совсем заработался, бедняжка. Хотя с Прокофьевым и не так вспотеешь – тот еще хулиган.
Жаль? Почему ему жаль? Но что это я? Ромашкин просто вежливый и воспитанный человек.