Плохая ночь. Тяжелая, душная, тягучая. Будто и не осень уже, а все еще середина жаркого лета. Не помогали даже настежь открытые окна. Решевельц отложил перо и потянулся в кресле. Сон в последнее время и так забегал в гости ненадолго, а сегодня и вовсе позабыл прийти.
Вообще-то, он любил работать по ночам. Когда не только огромный рабочий кабинет, но и весь окружающий мир растворяется, сужается до размеров рабочего стола, освещенного настольной лампой. Когда перо будто бы само летит по бумаге, а разложенные вокруг стопки папок со старинными документами и свитки в тонких чехлах внимательно наблюдают за процессом с молчаливым одобрением.
Опять все шло не так. Мысли спотыкались, норовили свернуть куда-то в сторону, возвращались к вещам, о которых он хотел если не забыть, то хотя бы отвлечься на какое-то время. Эйцвас никак не мог уловить ту самую идею, то нужное слово, удачно ухватившись за которое, словно за конец нити, он, аккуратно потянув, смог бы распутать, размотать клубок повествования, превратить его в гармоничный узор.
«Орвега. Кем или чем были они? Какими они были – эти необычные создания, последняя надежда Хранителей, в грозные времена, когда по Диверосу тихо и неотвратимо расползался Хаос?» Решевельц еще раз перечитал только что написанное, затем осторожно взял тонкий, чуть пожелтевший от времени, сплошь исписанный мелким текстом листок. Он осторожно поднес его ближе к лампе, стараясь разобрать наполовину выцветшие строки, долго щурился и беззвучно шевелил губами. Затем вновь отложил документ в тень, подумал с минуту – и снова взял в руки перо.
Вдруг он почувствовал, что словно горячая ладонь обхватила сердце и несильно, но чувствительно сжала его. Ощущение приходило уже не впервые за сегодняшнюю ночь, и эйцвас, прервав работу, выпрямился в кресле и глубоко вздохнул. Рука отпустила сердце, но далеко не убралась – ее присутствие ощущалось как близкий жар.
И снова, уже в который раз, он подошел к раскрытому окну и закрыл глаза, подставив лицо ночной осенней прохладе, потирая рукой грудь, пытаясь размять горячий ком, засевший в ней. Почему-то вспомнился отрывок из Орданы, который ему как-то пришлось изучать. В нем говорилось о том, что жизнь гибеноров продолжалась очень долго, намного дольше, чем живут сейчас. Возможно даже, что гибеноры жили столетиями, никогда не зная ни болезней, ни старческой немощи. А еще – они знали и чувствовали день и час, когда должны будут покинуть этот мир. Поэтому старались прожить интересную, наполненную событиями жизнь, воспринимая ее лишь как часть своего пути, уходя легко и без сожаления, зная, что ожидает их дальше. И сейчас, как и тогда, Решевельц снова задумался: а хотел бы он знать день собственной смерти? Сколько еще осталось? Успеет ли он завершить то, что начал? Добьется ли? «Добьюсь чего?» – подумал он вдруг, – «В чем смысл всего того, чем я живу? »
И действительно – в чем? В сильном справедливом государстве? Справедливость для всех невозможна. Во всеобщем мире? Но вечного мира не бывает. До конца огонь вражды не погасить, как не пытайся. Можно лишь превратить его в тлеющий уголек. И лишь вопрос времени, когда он снова вспыхнет, подкормленный теми, кто будет заинтересован в новой войне. Тогда, может, смысл в знаниях? В этих книгах, которые останутся тем, кто придет следом? Так ведь всегда были и будут такие знания, которые будут скрываться от всех. Их и сейчас много, очень много, спрятанных так глубоко и надежно, что попытка прикоснуться к ним будет стоить жизни каждому, кто попытается это сделать.
Так в чем же смысл? Может быть, в этой алой накидке, в этом кабинете? В том, что к каждому слову, исходящему отсюда, прислушиваются в государстве и за его пределами? Решевельц улыбнулся собственным мыслям и покачал головой. Это все на самом деле меньшее, ради чего стоило жить. Не он первым сел за этот стол, не он будет и последним. Уже через несколько дней после его смерти служители – энле со всех концов Гельдевайн Таррен, соберутся в одном из залов опустевшего дворца на конклав – специальное собрание, где изберут следующего эйцваса. И у Старого Города появится новый глава. А от прошлого останется только большой портрет в тяжелой раме, который появится на стене рабочего кабинета рядом с другими.
– Может, и правда, ну его все? Может, не дожидаться, а взять и уйти самому? – негромко спросил эйцвас у своего отражения в стекле. – Писать книги, преподавать. Или отправиться с Эмилем в Южные леса, самому посмотреть уже на эту арку? Он говорит – удивительное зрелище.
Ответа, разумеется, не последовало. Решевельц вернулся за стол и попытался погрузиться в работу, но голова снова думала не о том. Настанет ли день, когда удастся хотя бы приблизиться к тому, что удалось добиться гибенорам? Повторить их башни с огромными кристаллами на вершинах, способными преобразовывать силу, текущую повсюду, в энергию, приводящую в действие необыкновенные машины, сейчас неподвижно застывшие в темноте подземных залов? Разгадает ли кто-нибудь секрет их путешествий из города в город за несколько мгновений при помощи специальных камней, установленных на площадях? Где сейчас эти камни? Как они работали? Ведь они были, это несомненно, все источники об этом говорят. И сколько уже времени Старый Город пытается найти хотя бы небольшой уцелевший образец! Тщетно.
А эта история, произошедшая в Пещерах год назад… Что же, все-таки, там случилось? Алворд замял дело, а не стоило бы. Эйцвас посмотрел на пухлую папку, содержащую полный отчет Храмовой Стражи об осмотре зала и провала. Отчет был подробнейшим и содержал такие вещи, о которых ни Государственный Совет, ни Ройзель не знали. Решевельц же, внимательно изучив все, решил, что самым лучшим будет пока оставить все как есть.
Он вздохнул и вернулся к работе. «В то время, как Хранители пытались отыскать, как смогла проникнуть на Диверос чуждая энергия, Нойрэ убеждением и обманом привлекала на свою сторону все больше сторонников.» Эйцвас прервался, перечитал написанное, затем решительно вычеркнул слово «обманом». Хаос не лжет. И никогда не принуждает. Гибеноры сделали свой выбор добровольно. Как и Нойрэ. Почему она решилась на это? Как это случилось с ней? Кто же сейчас знает.
С улицы послышались звонкие удары: колокола храмовых часов прозвонили четыре раза. От гарнизонных казарм послышался протяжный звук трубы: начинался утренний развод караулов. Эйцвас снова положил перо. Глядя в окно, где на фоне не спешившего еще светлеть неба едва проступал силуэт храмового купола, он снова задумался. На этот раз – о Ройзеле. В определенных кругах ходило мнение, что Решевельц считал алворда если не врагом, то уж точно – противником и помехой. Было ли это так на самом деле? Нет, не было. Решевельц, напротив, видел в нем противовес себе, приводящий политику Аверда в равновесие. А что до личного отношения… На этот вопрос у него не было ответа. Разве может быть правый глаз быть другом левому? Или одна рука – питать любовь или ненависть к другой? Они просто выполняют ту работу, для которой предназначены. И чем слаженнее они это делают – тем лучше.
Снова горячо сдавило грудь. Вдохнув поглубже, эйцвас попытался сосредоточиться на работе. Он глянул в лежащий рядом черновик и продолжил писать – с того места, где остановился. «Нойрэ же сумела убедить родителей, братьев и сестер в том, что для защиты от проявлений Хаоса, Диверосу нужны сильные защитники, подобные темным гиберам, охранявшим границы осколка, способные противостоять силе Эн. Сэйго возражал против этого, но остальные поддержали ее и повелитель ветров нехотя подчинился общему мнению. Каждый из Хранителей отдал часть самой своей сущности, и из этого смешения сил возникли Орвега.»
Написанный отрывок Решевельцу не понравился. Он перечитал его еще раз, затем, пошарив среди бумаг, вынул лист, исписанный символами ллейда – языка саллейда, рассказывающий об этом событии. Ниже текста стояли две алые печати – он не подлежал внесению в исторические книги, кроме тех, что хранились в закрытых от посторонних библиотеках Академии.
Вернув лист обратно во мрак, за пределы освещенного лампой круга, эйцвас подавил желание встать и снова подойти к окну. Нужно отвлечься от всего и закончить работу, иначе это внутреннее беспокойство, непонятное, тянущее, холодное, никуда не денется. «Какими были Орвега? Как они выглядели? Были ли они невидимыми глазу сосредоточиями энергии, или имели вид живых существ? До сегодняшнего дня нам это не известно. Мы знаем лишь о том, что обладая всеми знаниями Хранителей, они практически равнялись им по силе, существуя и в обычном, и в тонком мире, одновременно наблюдая за ними обоими.»
Перо продолжало быстро царапать бумагу, а Решевельц думал о своем. Эти Орвега… Самые могущественные и разумные живые существа на Диверосе. Только – живые ли? Ведь жизнь – это не только способность мыслить, обладание силой или бесконечными знаниями. Это еще и свобода воли, свобода выбора. Свобода взглядов, свобода действий. А ведь они были всего этого лишены. Защита Дивероса и жизни на нем, поиск и уничтожение угрозы, откуда бы она ни исходила – вот для чего они создавались. И выбора им дано не было. Они создавались как оружие. Оружие, которое Нойрэ смогла повернуть против его создателей.
«Когда мир гибеноров содрогнулся, когда земля, вздыбившись, поглотила их города, когда воды обрушились на тех, кто метался, не находя себе убежища, и огонь охватил руины, пожирая мертвых и живых, Орвега исполнили то, для чего были предназначены. Они встали на защиту мира и его обитателей, атаковав Хранителей. И неизвестно, чем бы закончился эта битва, если бы Эшге не повел за собой в бой темных гиберов…»
Не прекращая писать, Решевельц поморщился: ну, что еще за высокий слог. Как будто под диктовку раг’эш написано. Нужно будет потом поправить, но пока дописать уже, наконец, и подремать может все-таки часок. Рассвет уже скоро.
«Орвега потерпели поражение. Скорее всего, будучи сгустками силы, они были просто рассеяны среди окружающих потоков энергии, растворившись в них без следа».
Поставив последнюю точку, Решевельц решительно положил перо на стол. Хватит, все равно толку нет – мысли постоянно крутятся непонятно где, на бумаге ерунда выходит, да еще и состояние это странное. Отдохнуть немного – и за обычную работу.
Он поднялся из-за стола, подошел к окну, в который уж раз посмотрел в темное еще небо. Затем потянулся, расправляя затекшую немного спину, стараясь не обращать внимания на неприятное ощущение тревоги, которое, казалось, еще усилилось. И вдруг замер, услышав, как громко хлопнула дверь приемной и тяжелые шаги загрохотали по паркетному полу. Затем раздался короткий, резкий стук в дверь и она почти сразу же распахнулась. На пороге стоял главнокомандующий Храмовой Стражи в окружении офицеров Академии.
– Эйцвас, беда, – произнес он, не тратя время на приветствия. – На караул у северных ворот напали. Солдаты и офицер живы, но … в общем, лучше будет вам самому на них посмотреть.
И, добавил, не дожидаясь, пока Решевельц успеет ответить:
– А тот, кто это сделал, скорее всего, сейчас находится в городе.