=Дара=
Радужная бесконечность не отпускает меня. Я слышу голоса, хоровое женское пение: нежное и ласковое, будто баюкающее. Я не чувствую тела, не могу поднять рук, пошевелить ногами, просто лежу недвижимо и уплываю в дрожащую, будто расплавленное зеркало, тишь.
– Дара… моя нежная… вернись ко мне, – слышится изредка мягкий голос, но, чтобы разобрать его, приходится сильно напрягаться, от этого в висках пульсирует, и меня снова тянет в убийственную тишину. Хочется в ней остаться навечно. Чтобы никто не тревожил, чтобы перестало болеть. Здесь нет опасности, нет тех, кто может обидеть. Нет моего врага…
Изредка я чувствую яркое покалывание кожи, особенно внизу живота, а еще горячую влагу на щеках, будто кто-то плачет надо мной, прижимает губы ко лбу и шепчет, шепчет, шепчет…
– Да-а-ара-а-а…
– Мама-а-а…
Меня подрывает от сильного импульса, прошивающего позвоночник, выгибает спину, и сильные руки тянут вверх и вперед, отчего приходится согнуться до резкой тошноты.
– Слава Стихиям! – кто-то хрустально смеется над ухом, перебирает мои мокрые от пота волосы крупными пальцами и поглаживает по плечам широкими приятными ладонями. У меня все болит-горит, тело, словно через терку пропустили, а низ живота дергает острая боль.
С алой вспышкой перед глазами осознаю, что могла потерять ребенка. Отпихиваюсь от человека, что прилип ко мне, как кленовый лист на окно, и щупаю впалый живот. Кажется, нет неприятных ощущений, но так страшно осознать, что внутри меня нет той маленькой звездочки, из-за которой мне хотелось дышать. Наверное, ребенок для меня – шанс не сойти с ума. И потерять его – настоящий конец.
– Нет… только не это, – плачу и комкаю рубашку, а сильные ладони собирают мои пальцы и тянут вверх. К горячим губам, к горячим слезам. Не моим слезам.
Я поднимаю голову и сквозь влажную пелену вижу размытое лицо мужчины.
– Он жив. И ты жива. Все хорошо, Дарайна. Приляг на несколько минут, – он осторожно нажимает на плечи и поправляет подушку.
Ладонь спускается с плеч, плывет вдоль солнечного сплетения, рисует круг на животе, не касаясь, а меня бросает в дрожь, и каждая клеточка тела умоляет его не останавливаться. Подарить больше тепла.
Я слежу за движениями Эмилиана и понимаю, что вижу не Марьяна, а того, кто приходил ко мне в иллюзиях. Мужчина теперь гладко-выбрит, у него длинные темные волосы, затянутые в тугой хвост, синие глаза, как небо перед грозой, а еще мягкие черты, крепкий подбородок и ровный нос, без шрамов и изломов. Ласковые очерченные губы дрожат в счастливой улыбке. У него идеально-чистая кожа, совсем не такая грубая, как у изверга, цвета кофе с молоком. Мне хочется провести по ней пальцами, я даже тянусь, а когда король замечает движение и садиться возле кровати на колени, я просто прикрываю глаза и пытаюсь найти в себе силы поверить ему.
– Ты мой дар, – говорит он тихо, сипло, и опускает горячий вспотевший лоб на мою кисть. По телу ползут необычные колючки, они сгущаются под ребрами и оплетают, как лозы актинидии, мое сердце, пробуждают в душе новые силы, отчего с моей руки на кожу короля перепрыгивают яркие импульсы, как разряды тока, и он с рывком отстраняется.
Смеется, но не открыто, а сдержанно.
– А ты кусаешься, асмана. Ты теперь маг, осторожней, нужно еще многому научиться.
Он поднимается медленно, будто выжидает-тянет время, будто желает испытать-понять, как я буду на него реагировать. Целует мою руку, как истинной леди, слегка коснувшись тыльной стороны ладони губами, а затем подхватывает халат с высокого стула и протягивает мне.
– А теперь начнем жить, – раскрывает передо мной шелковое полотно и приглашает взглядом надеть.
Я прислушиваюсь к ощущениям: встать смогу, и мне очень даже нужно встать, и нужду справить, и заглянуть в зеркало, чтобы убедиться, что я – это я, но мельком смотрю под мокрое от пота одеяло и ужасаюсь: я под ним совсем раздета.
Эмилиан лукаво улыбается и снова показывает на халат, качает им перед лицом, как алым парусом.
– А где помощницы? – тихо спрашиваю и прячу за уголком постельного белья свой румянец смущения.
– Я всех распустил, – отвечает Эмилиан. Просто, без лишний церемоний, будто это так обычно – распустить слуг. – Только ты и я в замке. Охрана еще есть, – кивает в сторону двери. – Парсий – поваренок, и Месс – советник. Ах, на конюшне и в саду еще есть мужчины. Кого позвать?
– Нет, спасибо, никого не нужно, – мотаю головой. – Я сама. Выйди, пожалуйста.
И он снова улыбается: на этот раз уже не лукаво, а коварно. И без бороды мужчина кажется мне необыкновенно красивым и искренним, даже слишком. Стигма на животе напоминает, что она никуда не делась – мягко заворачивает поясницу в тугой томный комок и откидывает меня на подголовник кровати с выдохом через зубы.
– Ты – будущая королева, а я твой жених, – Эмилиан ступает ближе, а я сжимаюсь, но не от страха, а неожиданности. У меня от него колючки по всему телу, сильнее, чем были. – Так положено. Мы будем делить комнату, даже если ты этого не желаешь. Загляни в законы Мемфриса, руна памяти уже должна была все тебе раскрыть до конца.
– Она только не сказала, кто такой Марьян, и почему вы оба хотели от меня сына!
Эмилиан внезапно меняется в лице. Детская радость сменяется яростью и темной злостью.
– Мариан требовал от тебя сына?! – и голос с шаловливого переходит на хриплый, как перегруженные колонки, и густой, как смола.
– Представь себе, – отвечаю жестко, показывая, что ничего абсолютно не поменялось. Я все еще пленница, я все еще просто сменила адрес тюрьмы. – Кто он тебе? Брат? Зачем я вам? Почему на двоих не поделили, чтобы было смешнее? – горько ухмыляюсь, отчего Эмилиана неприятно перекашивает. – Или думаешь, что твоя ласка и забота сотрут из моей памяти эти десять лет мучений?