Самолёт пошёл на снижение в Яля Ер, городе-спутнике Нертенгговы. Привычно заложило уши. Выпроставшаяся из дремы юная соседка в красном пальто, положив руку на ремень безопасности, напряжённо подалась вперёд. У меня в глазах щипало, и я вытащил пузырек с препаратом. Серпал Рыжов. Меня встретит Серпал Рыжов.
Пассажиры приветствовали приземление аплодисментами. Под объявление пилота люди с шуршанием отстёгивались от кресел, поднимались, набирали на телефоне родных и друзей. Я не торопился. Если мои скудные сведения о городе верны, за бортом меня ждет ветер, в прямом смысле сбивающий с ног.
Я откинул голову, чтобы закапать лекарство.
– Уберите ноги! – велела соседка, застегивая пуговицы.
– С удовольствием. – Я поджал ноги, пропуская девушку.
Её колено врезалось о моё. Хамство со столичным привкусом. Ставлю бутылку коньяка на то, что она ни разу не из Нертенгговы.
Порыв ветра застал меня на трапе. Если бы кто-нибудь позади натолкнулся на меня, я неминуемо покатился бы в темноту по крутым ступеням. Ветер рвал слова диспетчера по громкой связи.
Лишь забрав с ленты чемодан, я пришёл в себя. В пояснице отозвалась давняя боль, в голове завертелись строчки из модной песни о расставании, фоном въевшуюся в жизнь миллионов независимо от их музыкальных пристрастий. Мимо меня прошествовала группа бородачей в тулупах, ватных штанах и валенках. Последний, самый низкий, тащил за спиной гигантский мешок, куда уместилась бы целая газовая плита со шлангом. Пора привыкать к суровым северным реалиям. Это я еще оленьих упряжек не видал.
Серпал Рыжов, психолог из местной клиники, который должен был меня встретить, не ответил на звонок. При повторном наборе я вновь услышал приглушенную медитативную мелодию, которую мой необязательный проводник установил вместо гудков. Я не рискнул звонить Августу Анатольевичу, потому что по московскому времени дело близилось к полуночи, и направился искать информационную стойку, чтобы вызвать такси.
Поиски продлились недолго. В глаза бросилась приветственная надпись «Добро пожаловать в Нертенггову!» на первом этаже аэропорта. Под надписью расположилось гигантское фото молодого рыжеволосого политикана, со сложенными руками позирующего за столом. Перед политиканом, вперившим взор в гостей города, не лежало никаких документов, но он всего равно зажал между пальцев красный карандаш. Ниже портрета размещалась цитата:
«Нертенггова – город, стоящий на вечной мерзлоте, но не ставший холодным для любящих его горожан. Почувствуйте тепло наших сердец!»
Недоумевая по поводу загадочного имени на Ц, я не сразу обнаружил информационную стойку под приветствием мэра. Дождавшись очереди, я заказал такси до гостиницы «Северное сияние». Мне обещали привести водителя через пять минут. Минуло десять, а я, будучи изможденным до предела вследствие бессонной ночи и перелета, так и не решился закатить скандал из-за дурного сервиса.
Телефон завибрировал. Я прочел сообщение.
«Ввиду обст-в не мог встретить. Жду в гост-це. С. Рыжов»
Товарищу Срыжову вставлю по первое число.
Ко мне приблизился низкорослый усатый мужик в потертых джинсах, кожаной куртке и кепке, из-под которой выбивались тронутые сединой кудри. Чернявый, с изогнутым носом черными бровями, с прямым рабоче-крестьянским взглядом – вылитый водитель. Наверное, Каюм какой-нибудь или Нурлан.
– Здравствуйте. Вы ведь Максим? – спросил без акцента водитель.
Я кивнул.
– Приношу глубочайшие извинения за то, что заставил ждать. Меня зовут Сергей.
Сердечный тон меня насторожил.
– Постараюсь загладить свою задержку скидкой. Поедемте, Максим. Давайте ваш чемодан.
По пути к машине Сергей участливо осведомился, как прошел полет, и предложил мне апельсиновую жвачку. Несмотря на мою неизменную сухость и формальные ответы, таксист расточал любезность сверх меры вплоть до выхода из аэропорта, где на нас напал ветер. В ночном воздухе металась снежная крупа.
– Мигом домчим! – подбодрил меня Сергей, заводя мотор новехонькой «Лады».
Свет в салоне многословный водитель не зажег. Дворники с усыпляющей ритмичностью заелозили по стеклу.
– Музыку поставлю? – спросил Сергей.
– Которая про воров?
– Да вы что! Самую приличную.
Чтобы оценить представления нертенговвских таксистов о приличиях, я согласился. Вероятно, советская эстрада или диско времен «Бони Эм» и «Модерн Токинг». Или что-нибудь из русского рока.
Вместо этого в темном, пропахшем клубничным ароматизатором салоне зазвучала сложная фольклорная мелодия. Живо представился гусляр в длиннополой рубахе, который на полянке, вдали от мирской суеты, в свое удовольствие пощипывает струны. Следом за пасторальным вступлением обрушился торжественный отрезок и заиграл вальс. На секунду я почувствовал себя в советском мультфильме, на всех порах движущемся к счастливой развязке с пиром на весь мир.
– Кто это? – не удержался я.
– Штраус, – сказал Сергей. – «Сказки венского леса».
Водитель объяснил, что мэр Каменский распорядился выдать каждому таксисту МП3-диски с классической музыкой для общего культурного развития среди народонаселения. Более того, также поощряется слушать (с позволения клиентов, разумеется) аудиокниги. Так, Сергей уже справился с «Горем от ума», «Капитанской дочкой», и подборкой поэзии Фета.
– «Войну и мир» мечтаю начать, – признался таксист. – Ох, и громадная же книженция!
– Мы простых путей не ищем, – механически сказал я.
– Точно! – сказал Сергей. – Золотые слова.
Способный безмерным энтузиазмом прогнать сон у кого угодно, водитель безудержно расхваливал мэра. Каменский, если верить, поднял производство, настроил дорог, возвел крупнейший в России вытрезвитель и оснащенную передовым оборудованием больницу в четырнадцать этажей. Взятки искоренил. За борьбу с вредными привычками взялся. Завел в Нертенггове порядок, когда всякий, кто по ходу рабочего дня не отлучается на перекуры, получает льготы и прибавку десять процентов.
– Ему бы страной править, – сказал Сергей. – Наладил бы все. Табачных и алкогольных лоббистов к ногтю прижал бы.
Я сообразил, что здесь что-то не так. Сомнительно, чтобы нормальный русский мужик безостановочно пылал воодушевлением и выражался на языке телевизора, откуда, должно быть, каждый день получает вести об «общем культурном развитии» и «росте качества». Нельзя просто так взять и перекодировать трудового человека, привив ему любовь к Штраусу и здоровому образу жизни. Иначе коммунисты давно бы одержали безоговорочную победу.
– Вы знаете запретные стихи Пушкина? – спросил я, чтобы прощупать почву.
– А что, такие есть?
Заметив заинтересованность в тоне таксиста, я зачитал ему серию эпиграмм на грани фола, выученных мной эрудиции ради еще в студенчестве. Поначалу настороженный, Сергей рассмеялся и резюмировал впечатления:
– Во дает сукин сын! Это ж надо так сказануть! Дева стала раком…
Затем я резко сменил тему и завел разговор об обнаглевших московских чиновниках, увеличивших стоимость парковки в центре и разворовавших средства для постройки мемориала бойцам, павшим в Сирии. В моем рассказе как бы невзначай проскальзывали нецензурные слова, свидетельствовавшие об охватившем меня гневе.
Мои ожидания оправдались наполовину. С одной стороны, Сергей заговорил раскрепощеннее, веселее. С другой, на власть он жаловаться не принялся. Вместо этого таксист только возвысил мэра, противопоставив ему олигарха Балчукова.
– Отборная гнида, – отрекомендовал олигарха Сергей. – Все заграбастать мечтает. У нас ведь как: в Нертенггову посуху не попадешь. Либо самолетом, либо по реке. Так проще грузы отслеживать – которые прибывают, которые убывают. Вот Балчуков и исхитрился оформить так, что с любого товара, сюда поступающего, комиссионный сбор ему в карман идет. Я уж не говорю, что ему два комбината принадлежат. Раньше там совсем на рабских условиях пахали, теперь хоть Каменский под контроль дело взял. Сам Каменский крепкий мужик, но и ему в одиночку с этим упырем не справиться.
– Козел ваш Балчуков, – поддакнул я.
– Его и похуже можно назвать, – сказал Сергей. – Эх, не нашлось героя, который его папашу гондонами бы обеспечил!
Я не захотел переубеждать таксиста, уверовавшего в драматическую постановку. Исполненный благородства политик борется против хищника капитала, притом что оба плывут в одной лодке? Да это же уровень выпускной работы средненького политтехнолога.
Меж тем мы приближались к окраине города. На промерзшем пустыре без видимой систематичности торчали редкие высотки, ночью смотревшиеся особенно зловеще из-за отсутствия в окнах и намека на огонек.
– Что за здания? – поинтересовался я.
– Заброшки, – сказал Сергей. – Там по фасадам трещины пошли, вот-вот рухнут. Нертенггову ведь заключенные лагерные строить начали. На совесть трудились. А затем уже к стройке подключились комсомольцы. Модно тогда было бросить все и рвануть на север. Думаешь, от большой романтики и любви к стране? Да ни в жисть. Для молодежи что главное? Стакан водки опрокинуть, девку за сиську ущипнуть. За этим сюда и ехали. Понятное дело, после такого досуга и дома возводили абы как. Оттого и фасады трескаются теперь. Комсомольцы, ***.
Расчувствовавшийся таксист спросил разрешения закурить. Я не отказал. Сергей, не просмолив сигарету и до середины, залился кашлем и засунул потушенный окурок обратно в пачку.
– Вы только в компанию не сообщайте, а то меня оштрафуют, – сказал водитель.
– Не буду.
– Прав, конечно, Каменский. Дрянь редкостная. Одышка замучила, изжога. Аллена Карра надо почитать. Говорят, мощно задвигает.
Высаживая меня у гостиницы «Северное сияние», Сергей предоставил обещанную скидку и тепло попрощался со мной, напоследок снова извинившись за задержку в аэропорту.
Прямо у входа в «Северное сияние» возвышался уличный щит, вместо рекламы привлекавший внимание выведенной черной по белому цитатой:
«Все действительное разумно».