Соционический клуб собирался в студенческой общаге по средам. Студентов психфака, в том числе и меня, профорг согнал на первое занятие. Ведущий, низкорослый крепыш Антон с массивной пролетарской челюстью и низким голосом, напоминал санитара. В соционике Антон разбирался посредственно и полагался на интуитивные прозрения. Девушкам давался совет не заговаривать с Гамлетами, а парней учили распознавать Гексли по улыбке. Меня типировали шесть раз, относя то к Наполеонам, то к Максимам Горьким, то к Штирлицам, а то и вовсе приравнивая к Габенам.
– Ты сложная личность, – заключил Антон. – Определенно.
От скуки мы с сокурсником разработали альтернативную соционическую классификацию для душевнобольных. Восемь имен предложил я, восемь внес сокурсник, и для каждого типа мы составили исчерпывающий клинический портрет. В итоге получилась стройная таблица с Гитлером, Чикатило, Пиночетом, Малютой Скуратовым, Чарльзом Мэнсоном, Ганнибалом Лектором, Урией Хипом, Элизабет Кри, Мориарти, агент Смитом, Сарумяном, Синей Бородой, Том-Тит-Тотом, Гансом Крысоловом, Демьяном Бедным, Шандыбиным. Забавляясь, на зимних каникулах мы настрочили о нашей классификации целую статью, приправленную цитатами из академических трудов и ссылками на новейшие зарубежные исследования. Мелкое хулиганство не осталось незамеченным, и статью опубликовали в студенческом сетевом журнале психфака, поместив ее в раздел «Острые и умные».
Высоколобый профессор Нил Палыч, мой научрук, нетерпимый к вольностям, на консультации обмолвился:
– В качестве старта эта классификация не хуже, чем ящик Скиннера. Только Шандыбина кем-нибудь замените.
Типологию душевнобольных мы с сокурсником, разумеется, забросили. И не из-за боязни пострадать из-за Шандыбина, а потому что в таком возрасте проще сгенерировать десяток броских идей, чем довести до нудного логического завершения хотя бы одну. Зато Нил Палыч порекомендовал меня полезному человеку.
Август Анатольевич назначил встречу в грузинском ресторане на Старом Арбате и сразу обрисовал расстановку.
– Есть трехдневный деловой тренировочный курс, – поведал новый знакомый. – У курса надежная репутация: его охотно заказывают для сотрудников солидные московские компании. Несмотря на успех, тренинг нуждается в реновации. В развитии. Развивайся или умри, – так сформулировал Август Анатольевич главный вызов современности. – Необходимо отточить методику, освежить терминологию и список ключевых слов, обновить базовый набор заданий для групповых занятий. Сделать курс более научным, – сказал Август Анатольевич.
– Более наукообразным? – уточнил я.
Вместо ответа мой новый знакомый передал мне фрагмент из программы тренинга, чтобы на досуге я внес туда корректировки. С энтузиазмом маленького разбойника, который подрисовывает бороды писателям в школьном учебнике, я взялся за дело. Пунктиром провел через врученный мне фрагмент горсточку слов из американского сленга конца ХХ века, присочинил для тренера проникновенный монолог о свободе как неотъемлемом праве гармоничной личности, ввернул в программу коллективное упражнение, впервые опробованное на заключенных в нидерландской тюрьме. Все по образу и подобию науки. На следующей встрече Август Анатольевич вычеркнул почти все сленговые словечки, сократил мотивирующую речь о свободе до двух предложений и ровным тоном отметил, что я справился.
Так меня приняли в фирму «Достоинство» ассистентом по разработке курсов.
У меня в голове не укладывалось, что Нил Палыч, основательный сциентист, на всех защитах придирающийся к методологии исследования, водит знакомство с таким неоднозначным типом, как Август Анатольевич. Неужели мой принципиальный научрук, входящий в два диссертационных совета, продался частному капиталу и на стороне консультирует мозгоправов с их популярными методами?
Ответа я не получил до сих пор.
«Достоинство» расширялось по всем фронтам. Мы приросли филиалами в Петербурге, Центральной России и Поволжье. Прибавилась вариативность: кроме деловых тренингов мы предлагали также навыковые, психотерапевтические, социально-психологические занятия. Придирчивый Август Анатольевич предъявлял кандидатам, явившимся на собеседование, чувствительные требования и утверждал, что «Достоинство» – это не фирма-однодневка, которая сшивает белыми нитками документацию, с помпой въезжает в офис и делает там ремонт, чтобы через месяц бесславно освободить помещение.
Будучи долгое время ответственным за содержательное наполнение курсов, я никоим образом не соприкасался с клиентурой, лишь изредка в качестве теоретического консультанта выезжая с нашей командой в другие города. Постепенно под моим началом собрался целый отряд жадных до деятельности психологов, журналистов, социологов, математиков. Они мониторили контент и отбирали для меня списки – новостей, фильмов, музыки, книг, видео на «Ютубе», трендов, популярных запросов в поисковике. Я, в свою очередь, выхватывал из потока перспективные слова и выражения, аккумулировал идеи и снабжал составителей тренингов своими соображениями. Роль незаменимой тени меня устраивала, позволяя воображать себя кем-то вроде серого кардинала, конструктора чужих судеб, специалиста по чертогам разума и лабиринтам мысли.
Талант вести тренинги у меня обнаружился неожиданно. Подробности того вояжа крепко засели в моей голове. В Саратове, куда мы полетели с группой, на второй день в ресторане отравился пельменями Славик, наш ведущий. У его ассистентки, стажера Верочки, случилась истерика. Традиционно безмятежный Август Анатольевич по телефону объявил мой выход. Спокойствие шефа заразило и меня. Я провел с саратовскими телевизионщиками занятие по коллективной сплоченности, ни на миг не теряя контроля над ситуацией. Странно, но в новой роли я чувствовал себя комфортно. По завершении технический директор местного канала, потный сангвиник в широких брюках и выцветшей из-за частой стирки рубашке, обрадованно тряс мою руку и обещал рекомендовать курсы от «Достоинства» своим коллегам. Напористая журналистка Лена, интервьюировавшая меня, намекнула на желание продлить наше с ней общение в «менее напряженной» обстановке. Я в туманной форме сослался на непреодолимые препятствия.
– Вы такой загадочный! – Лена хихикнула.
– Даже не представляете.
Во время обратного рейса в Москву я задумался, почему контакт с аудиторией дался мне легко с первой попытки. Привыкший считать, что я себя давно изучил, я столкнулся с неизвестной до того частью моей личности. Одно дело – вешать другим лапшу о бессознательном, о верхушке айсберга и подавленных желаниях, а другое – обнаруживать, что и сам немалое утаиваешь от себя.
Впоследствии я пришел к выводу, что вести тренинги мне понравилось в силу моей незаинтересованности. Говоря откровенно, я не люблю людей, хоть и не испытываю к ним отвращения. Меня не возбуждают сплетни и домыслы, мне скучно обсуждать чьи-то хобби и увлечения, пристрастия и зависимости. Внешность и поступки обсуждать еще скучнее. По большому счету мне все равно, какое прошлое у моих клиентов и что несет им будущее. Это вовсе не означает, будто у меня раздутое самомнение. Себе я тоже кажусь унылым типом, кем-то наподобие клерка в униформе или складского охранника со стершимся из-за однообразных будней лицом, и причину успеха у публики вижу исключительно в своем благоразумии. Мне хватает ума не притворяться гуру и не охотиться за чужими душами, как это делают некоторые особо просветленные тренеры.
Люди не ждут, что я переформатирую их личность, а хотят усвоить парочку эффективных приемов, чтобы открывать доселе запертые двери. Никто не готов к кардинальным изменениям. Поэтому я никому не вправляю мозги, лишь бережно реставрирую чужие потускневшие картины мира. Добротный тренинг – это нечто среднее между стендап-выступлением и аутогенной тренировкой, искусство ради искусства.
Чем я только ни занимался! Вырабатывал деловые навыки у приросших к офисным креслам программистов с белесыми глазами и выцветшей из-за длительного пребывания в иной реальности кожей, учил хитростям релаксации школьников из элитной московской гимназии, бесстрашно нырял в эзотерические бездны вместе с рязанским объединением сыроедов, солировал на корпоративном съезде менеджеров из «Газпрома», приводил в чувство закисших после провального проекта физиков из Сколково, закладывал новую модель поведения лечащимся от порнозависимости пациентам с порушенной к чертям системой дофаминового поощрения, делился секретами семейного благополучия с клубом «Женщины против феминизма!», в рамках эксперимента от Министерства обороны накачивал патриотической гордостью бойцов отряда спецназа, по инициативе директора металлургического комбината прививал трудовую дисциплину двум отбившимся от рук бригадам, заряжал здоровой спортивной злостью переругавшихся на сборах игроков московского «Спартака» перед отборочным этапом Лиги чемпионов…
Неважно, что я не служил и разбираюсь в футболе на уровне рядового выпивохи из пивбара. Чтобы погрузиться в тему, довольно и трех часов. Как я нередко говорю (без упоминания первоисточника, разумеется), знание некоторых принципов легко возмещает незнание некоторых фактов.
Пять лет назад я наконец отделался от кандидатской диссертации, соткав из лоскутов научный труд. Получение степени означало, помимо прочего, что у меня разгрузилось время для подлинной интеллектуальной деятельности. За одиннадцать месяцев я написал пособие «Быть в дискурсе. Советы продвинутого тренера», далекое от моих университетских научных изысканий так же, как панк-рок далек от революции. Благодаря Августу Анатольевичу, книга получила мощную рекламу и удостоилась средней величины премии за нон-фикшн года.
Основная мысль пособия заключается в том, что общество, объединенное территорией и языком, великим и могучим, неоднородно и негласно поделено на группы. Эти группы обладают своим набором ценностей, привычек, обрядов, запретов, жестов, ключевых слов, жаргонных выражений, собственным культурным бэкграундом. У этих групп свои представления о том, как проводить досуг и измерять уровень жизни. Совокупность таких отличительных особенностей и именуется дискурсом. Дискурсов неограниченное множество: материнский, мужицкий, школьный, деловой, пацанский, хипстерский, феминистический, православный, медийный, гламурный, либеральный, патриотический, армейский, зоозащитный, университетский, блатной… Чем больше нюансов из разных дискурсов удается человеку усвоить, чем шире его коммуникативное поле, тем большим почетом он пользуется, тем больше дверей перед ним распахнуто.
К примеру, чтобы быть принятым в кругу мужиков, необязательно трудиться на заводе и изображать из себя бывалого жизненного бойца, который бьет морды за неосторожные взгляды и не обращается к врачам, пока от тела не начнут отваливаться куски. Чтобы заслужить уважение в мужицкой среде, надо овладеть небрежной интонацией, запасом ярких тостов, скабрезных анекдотов и глубокомысленных замечаний («Баба не мужик», «Пропили всю страну», «А раньше было по-другому» и так далее). Еще нужно уметь не дергаться, что бы ни стряслось, и вскрывать тупым ножом консервную банку.
Скажете, заезжено, банально, схематично? А я отвечу, что в восемнадцатом веке меня бы наградили за просветительскую деятельность. Двигать в массы Фуко и Хабермаса – это не то же самое, что за счет харизмы и обаяния держать на привязи пустоглазых адептов и под видом вселенской мудрости подсовывать им заурядные НЛП-техники. И не то же самое, что читать лекцию, информация из которой неприменима на практике. Я не из тех теоретиков, чьи умствования столь же масштабны, сколь и бесполезны за пределами университетского курса.
«Достоинство» держится на передовой в том числе из-за разработанной мною дискурсивной терапии, а моя персональная консультация, допустим, по материнскому дискурсу стоит двух полноценных сеансов у штатного психолога из респектабельной клиники.
У меня двухкомнатная квартира в Москве – собственная и без всяких условностей вроде ипотечных платежей. Сейчас достраивается высотка в Химках, куда переедут мои старики из Мордовии. Постараюсь подгадать заселение к их рубиновой свадьбе. Не то что бы мне присущи сентиментальная привязанность или сыновняя признательность; я звоню родителям раз в месяц и навещаю их раз в год. Покупка жилья в Подмосковье – это не более чем разумное вложение средств, потому что запросов, соразмерных моим доходам, у меня нет. Тренерством я занимаюсь не ради денег, а потому что умею.
Я живу работой и сплю по четыре часа в сутки, поэтому моя врожденная алибидемия – это скорее преимущество, чем проблема. Не представляю, как бы я восстанавливался, если бы тратил энергию на секс и на порно. Мне проще законспектировать унылую монографию, чем сводить девушку (или не девушку, какая разница) в ресторан. Я вообще оберегаю свою незаметную повседневность. В последнем я достиг успеха: мое настоящее имя не мелькает нигде, для всего мира существует лишь Максим Архетипов, статусный тренер с безупречной репутацией.
И теперь я по распоряжению Августа Анатольевича лечу на групповые занятия в заполярный городок Нертенггову. Моя ассистентка схватила на днях простуду, так что за «Достоинство» зубр популярной психологии будет отдуваться в одиночку. В чемодане у меня термобелье, пуховик и бутылка того самого бурбона с оранжевой этикеткой, изъятого из продажи. Взял его для соответствия дискурсу, потому что в Нертенггове, судя по всему, мрачно и ветрено, как и положено промерзшему клочку суши на краю света.