Когда я покинул стены церкви, уже давно перевалило за полдень. Солнце успело раскалить камень мостовой и стен так, что под плащом с меня текло в три ручья.
Вот уже в который раз замечал: конец весны был жарче начала лета. Особенно здесь, на юге. Свой запах в нос буквально пихали магнолии, акации и сирень. Он смешивался с ароматом дамских духов, конским потом и душком из сточных канав… Это была какофония жизни, которая бурлила вокруг.
А что вы еще хотите от вокзальной площади? Тишины! Ха! Да тут даже ночью не бывает безлюдно… А сегодня еще и возмущенно – многих отказывались сажать в дилижанс без верительных грамот. Оно и понятно: возничему не хотелось у городских ворот возвращать деньги тем пассажирам, кого высадит из общественного экипажа стража, и везти потом всю дорогу пустое место.
А люд негодовал. Потому как ехать нужно было всем. Впрочем, ко мне ни у кого вопросов не возникло. Сутана оказалась отличным пропуском в салон. Внутри него меня ожидала пестрая компания: старик с усталыми глазами, держащий в руках потрепанную книгу, молодая светловолосая девица в светлом платье, нервно теребящая платок, и торговец, который, заливаясь соловьем, травил байки о своих путешествиях той самой блондиночке. Купец хотел было обратить свое красноречие и на меня тоже, но я достал из сумки подаренный Одо молитвенник и сделал вид, что читаю. Через пару минут, правда, понял, что держу тот вверх ногами, но переворачивать было поздно. Поэтому пришлось отложить чтение, выслушать рассказ мужика, взять книгу нормально и отгородиться ею, как щитом.
Я честно попытался вникнуть в суть написанного, но темные силы, как же у меня сводило скулы! Да, читал я вполне сносно, благодаря наставнику. Тот научил меня и грамоте, и арифметике. Первая нужна была для того, чтобы разбираться в заклинаниях, начертанных в гримуарах, помогая мастеру, вторая – чтобы уметь считать монеты задатка и обсчитывать зазевавшихся клиентов.
Колеса дилижанса крутились. Пока мы ехали по булыжной мостовой, нас всех слегка качало и хорошо так тряхнуло, когда мы остановились у городских ворот.
– Досмотр! – громко объявил возничий.
Почти тут же распахнулась дверца, и в салон вкатился пузатый стражник. Его маленькие заплывшие глазки пробежали по нам. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь легким поскрипыванием досок пола и лошадиным ржанием. От каждого из пассажиров кирасир требовал верительные грамоты, паспортные свитки, спрашивал о цели отъезда и прикладывал ладонь к проверяющему камню, чтобы убедиться – этого человека нет в списках разыскиваемых за обычные или магические злодеяния. Видя это, я напрягся – если моя ладонь окажется на этом голыше, то ни одна сутана не поможет.
Был вариант выпрыгнуть в маленькое оконце, выбив стекло собственным телом и дать деру, или врезать пузатому как следует и сигануть в дверь… но я решил повременить с этим. Выдержка. Выдержка и еще раз выдержка…
Когда страж поравнялся со мной, я достал из сумки то самое письмо Одо, делая вид, что готов протянуть правую руку с ним стражнику, а левую – возложить на артефактный камень. На самом же деле – просто ударить ладонями, сложенными лодочкой, синхронно по ушам и тем оглушить кирасира.
Но тот неожиданно отмахнулся:
– Не стоит, патер, лучше благословите.
Ну мне и пришлось. Осенил я его четырехперстием, пробубнив себе под нос что помнил – заклинание от похмелья. Не молитва, но тоже отлично легла в речитатив. А самое главное, оказала нужное действие: мужик на глазах посвежел и даже лицо его стало не столь отечным.
– Спасибо, светлейший… – уже с уважением произнес он.
А я же, в свою очередь, поинтересовался:
– Кого-то ловите?
– Да говорят, уже поймали этого шпиона в каком-то трактире, – махнул рукой стражник. – Только распоряжение еще не пришло об открытии ворот. Вот всех и проверяем…
Как я на это не выругался – сам себе удивляюсь. Это же можно было…
Но стражник, таки не поняв, отчего меня слегка перекосило, отправился дальше по салону. А когда он вышел на улицу, дилижанс тронулся в путь, унося из столицы злого, как тысяча демонов, меня.
Впрочем, негодование не помешало мне задремать в дороге. А проснулся я лишь утром, когда экипаж оказался пуст, а мы прибыли на конечную станцию.
– Все, дальше не едем! – ворвался в мой сон громкий голос возничего. – Морасмол!
Я продрал глаза и потянулся, а затем подхватил саквояж и двинулся к двери. Вот только едва я ее открыл, как отпрянул обратно в салон и захлопнул створку. Потому как на улице меня ждали стражники. А с ними – еще куча народу.
Как меня вычислили? А главное – какой гад сдал? В руке вспыхнула сфера тьмы.
Я ожидал, что вот-вот начнут стучать в дверь, требуя, чтобы я открыл. А вот гуль им. Кладбищенский. Как только ворвутся внутрь, я всех отправлю к демонам, но живым не дамся. Еще и возничего с собой прихвачу – наверняка он и заложил меня стражам…
Прошла секунда, другая, третья, и в створку робко постучали со словами:
– Господин патер, вам плохо? С дороги укачало? Так тут кусты рядом есть, а если нужда посерьезнее приперла, то и общественное отхожее место в здании станции…
От подобного предложения у меня дернулся глаз. У местных стражей, сдается мне, не было ни стыда, ни совести… Ничего лишнего.
Мозгов, впрочем, похоже, тоже: кто же в кирасиры баб нанимает? А голосила с улицы именно она. Зычно так, сердобольно.
Я уже подумал, что это все. Дно гроба. Но тут его пробили с ноги ударом в дверь дилижанса. Стучали не сильно, но с энтузиазмом и причитая:
– Дядя светлейший! А мы вам песню приготовили! – радостно возвестил какой-то малец, дубася створку.
Я чуть было не спросил: заупокойную? Но сдержался. Втянул тьму в открытую ладонь, сделал шаг к выходу и осторожно открыл дверь.
Пацан, не ожидавший такой капитуляции и стоявший ко мне задом, на манер норовистого жеребенка пнул меня копыт… пяткой. Та угодила по колену, и я едва не выматерился. Поймал ругательство в последний миг и сквозь стиснутые зубы лишь зашипел.
Пацана тут же схватила за ухо чья-то пухлая женская рука и, причитая:
– Вот ты где, негодник! И как только додумался пнуть его светлейшество! – уволокла куда-то в толпу под аккомпанемент громкого «А-а-а».
– А-а-а, – уже куда мелодичнее затянул хор голосов сбоку.
Я повернул голову и увидел в стороне капеллу: дети в белых хламидах стояли в два ряда и тянули что-то заунывно-возвышенное. А пара подростков бренчали на полурассохшейся арфе и побитой лютне. Причем, по ощущениям, ее использовали вместо дрына, дубася кого-то. И, судя по звукам, я даже догадываюсь, за что били…