Директория «Мусорщик». Книга 1. Ра - читать онлайн

Глава 1

Меня судили. Приговор звучал сурово: «Не менее трёх месяцев исправительных работ». Ну кто, кто просил лезть, вмешиваться? Заставили бы прочесать все эти кусты граблями или назначили пару недель с метлой и сдачу экзамена по экологической безопасности, так нет же – от трёх месяцев, как рецидивисту, по высшей планке! Год жизни теперь придётся «пропустить». В университете программу не догонишь, работать придётся, потом на тот же курс возвращаться, если возьмут ещё. Все планы были разрушены парой глупых фраз, чтоб их…

Когда с нашей дружной компашкой случилось, наконец, совершеннолетие, отмечать придумали все разом одно всеобщее безвозвратное взросление, подтверждённое документально. Мы к тому времени были уже такие «взрослые» и «видавшие виды», что осознавали ясно: наотмечаемся до беспамятства, поэтому предусмотрительно сняли коттедж в горах, подальше от людских глаз и возможности встречи с другими, ещё более совершеннолетними «людьми в форме». Нет, маловато оказалось опыта: я и представить себе не могла, что в лесу тоже камеры понатыканы повсюду. На суде мы смотрели кино, достаточно качественное, чтобы разглядеть, как из окна нашего суперэкологичного электромобиля высовывается моя рука в клетчатой рубашке с отворотом и на ходу выбрасывает бутылку в придорожные кусты.

Позицию адвоката, что такая рука может быть у каждого, и клетчатых рубашек полно, и именно такое кольцо после выпускного получили шестьдесят два человека, и маникюр такой нынче в моде, судья назвала устаревшей и очень слабой. Адвокат с ней согласился: «Слабая позиция», и покраснел, как нашкодивший пацан. Старорежимная болтовня ничто в сравнении с анализом ДНК. Судья похожа была на справедливую учительницу, а мы все: и общественный обвинитель, и адвокат мой, и тем более наша совершеннолетняя команда – как будто выпускники школы жизни. Она резонно предложила сделать анализ ДНК, но стоимость его в случае подтверждения вины будет возложена на ответчика. Делать нечего – нужно было платить за то, что всем и так понятно: моя рука, моя бутылка, мой бросок. Я отказалась от анализа и во всём призналась. Стыдно было безумно: с детства азы экологической безопасности нам в голову вбивают накрепко. А мне и вбивать не надо: я дошколёнком ещё по дороге из садика домой весь сор собирала. Мама не радовалась, конечно, испачканной одежде и нашему вечно переполненному мусорному контейнеру, но мирилась с уверенностью ребёнка в том, что весь мир принадлежит ему, как и всем людям, а значит надо содержать его в чистоте. Почему я так сглупила в лесу – не понимаю до сих пор. Скорость, ощущение свободы, желание нарушать – да не было этого ничего! Помутнение какое-то секундное и всё: бутылка полетела в окно наперерез моей жизни.

Судья, казалось, хотела бескровно пожурить и помиловать. Оставалось смириться с позором и немного подождать, но мама не выдержала и после моей покаянной речи прямо с места выдала:

– Простите ребёнка, пожалуйста. Он больше так не будет!

В зале захихикали; стало совсем стыдно, что со мной, как с маленькой, и я теперь тоже раскраснелась вместе с адвокатом, а судья, спрятав улыбку за каменной маской серьёзности, изрекла строго:

– С места высказываться запрещено! Если вам есть что сказать, попросите слово!

Мама зачем-то послушалась, попросила слово и сразу же растерялась. Не станешь ведь говорить под протокол: «Простите, пожалуйста…» Глупо, такое только с места можно выкрикнуть. Это она потом нам объясняла, дома уже. А тогда из мамы под протокол потекли всякие умные слова:

– Уважаемый суд, уважаемые участники процесса! Много лет назад был внедрён стандарт, благодаря которому многие упаковочные материалы, включая банки, бутылки, пакеты, производятся из специализированного биоматериала, – мама начала так, словно выступала на симпозиуме по проблемам мировой экологии. – Они не только разлагаются в течение трёх лет полностью, но и являются неплохим экологически чистым удобрением.

Зал притих. Одинокий журналист, ошивавшийся без дела в ожидании хоть чего-нибудь, способного стать новостью, встрепенулся, начал записывать и фотографировать. В глазах адвоката я без труда прочла рекомендацию: «Не делай этого, остановись!», но маму несло безудержно туда, где, как ей казалось, всех нас ждут прощение, понимание и «многая лета» счастливой жизни.

– Угроза превращения планеты в мусорную свалку давно миновала, поэтому назначение срока исправительных работ за брошенный на улице мусор можно считать пережитком прошлого. Ребёнок… – тут мама запнулась, исправилась. – Ответчик, таким образом, не только не мусорил, он своими действиями удобрял придорожные кусты. За это не наказывать – поощрять нужно! Я прошу не судить строго за проступок и ограничиться предупреждением.

После таких слов мамы, судье, как я понимаю, не оставалось ничего иного, как осудить ответчика, то есть меня, по максимуму, чтоб никому неповадно было «кусты удобрять». До маминого спича содеянное мной было невинной шалостью, заслуживающей «а-та-та», метлы и подручного уличному уборщику на пару дней. А теперь с её подачи превратилось в «опасную тенденцию нарушения свода законов, правил и стандартов». Прецедент изменения позиции судов по вопросу экологической безопасности создан не был. Местные газеты подтвердили, что «всё в порядке и каждый поросёнок получит по заслугам». «Не сорить» – осталось в основе правил добропорядочного гражданина планеты Земля, а я получила три месяца исправительных работ с исполнением наказания в директории «Мусорщик» и противное прозвище «Удобрительница» в газетах.

«Вот пусть поедет и посмотрит своими глазами, что угрожает планете из-за таких действий!» Эта фраза судьи войдёт в учебники и станет назиданием потомкам. Мама! Я тебя люблю, дорогая, но ты бываешь совершенно невыносима! Зачем ты вмешалась? Ответом уже ничего не исправить. Тебе и так сейчас плохо, а мне пора собираться «смотреть своими глазами» на директорию «Мусорщик», в которую свезли отходы человечества за много веков.

В общем-то, ничего криминального не случилось: не тюрьма, а всего лишь работа в резервации мусорщиков. Если себя «хорошо вести», то через три месяца можно вернуться домой. Я умела быть «хорошей девочкой», значит могла рассчитывать на досрочное завершение этого непривлекательного приключения!

Поискала информацию о «Мусорщике» в интернете – ничего. Как будто оттуда никто не возвращался. Резервации, которые живут по собственным правилам и законам, очень жёстко цензурируются. Ни отзывов, ни сообществ, ни отбывших наказание, которым можно вопросы про это место задать. Лишь заметка о том, что такая резервация есть, что она расположена в Азии, что в неё свозят весь мировой «тяжёлый» и не только мусор, и что она надёжно охраняется. Все научные исследования, все описания, все фотографии – всё закрыто для просмотра. Ну и местечко меня ждёт!

Я открыла инструкцию по сбору на исправительные работы.

«Отбывающий наказание имеет право взять с собой один чемодан (сумку), размером менее 40×60×20 см, с минимальным количеством личных вещей общим весом до 5 кг.

При сборах необходимо учесть, что местная служба исполнения наказаний обеспечивает бельём, униформой, средствами гигиены, косметикой, средствами дезинфекции и защиты от насекомых, лекарственными препаратами, необходимыми для жизни в соответствии с единой медицинской картой заключённого.

Отбывающим наказание рекомендуются короткий маникюр без цветного покрытия, заколки, чтобы волосы были максимально собраны, или короткая стрижка.

Запрещены:

• любые препараты для изменения сознания;

• домашние животные;

• устройства виртуальной реальности и компьютерные комплексы (за исключением коммуникаторов и смартфонов);

• ядохимикаты;

• взрывчатые вещества;

• оружие и его муляжи;

• колюще-режущие предметы, включая ножницы и бритвы;

• свечи и зажигалки для создания простого огня;

• портативные средства передвижения, включая колёса, летающие доски и прыгуны;

• радиоприборы, электроприборы, включая мини-массажёры;

• роботы любого назначения, за исключением гигиенических и врачебных;

• пищевые продукты.

Перед отправкой содержимое багажа будет тщательно досмотрено как аппаратно, так и лично сотрудниками службы исполнения наказаний».

По степени противности прочитанного на первом месте слово «отбывающий», на втором – запрет на мини-колёса и массажёры, на третьем – упоминание насекомых. Захотелось реветь и топать ногами. Я набрала контактный номер информационной службы поддержки, указанный в инструкции. Ответил робот, но услышав: «Терпеть не могу роботов, по статье 156 прим имею право на общение с живым человеком», извинился и переключил на девушку с приятным голосом.

– Я читаю инструкцию по сбору в ваш «Мусорщик»! Непонятно, что вообще брать можно? Всё нельзя… – раздражённо спросила я.

– Понимаю вас. Обычно берут любимую кружку, любимую пижаму, повседневную удобную одежду и обувь, тапочки можно. То, что о доме будет напоминать и потом выбросить не жалко, – доброжелательно посоветовала она.

– Ну, а кремчики любимые, ароматизаторы? – уточнила я.

– Нет, на сборном пункте всё удалят. Там нужны специализированные препараты, с дезинфекцией. Обычные не подходят, могут приманить насекомых, – ответила она.

Я поморщилась, представив себе рой насекомых, ждущих, когда их приманят.

– Выбросят?

– Нет, конечно. Передадут тем, кто придёт вас провожать. Вас же придут провожать? – уточнила оператор.

– Но роботы хоть какие-то разрешены? – спросила я расстроенно.

– Персональный стоматолог, косметолог, ногтевой сервис, парикмахер.

– А музыкант, массажист, секретарь хотя бы? – продолжила я.

– Нет, только гигиенические и врачи, – подтвердила девушка.

Что за дикое место меня ждёт? Хорошо хоть всего на три месяца, с такими ограничениями и одичать недолго!

Мама! Нет! Я не хочу, чтобы ты шла меня провожать! Я вообще не хочу, чтобы кто-то шёл меня провожать, и идти туда не хочу! Какие кремы для дезинфекции? Противогаз бы сразу натянули, и не разрешали снимать его три месяца!

– Тебе помочь?

Мама ворвалась в мою комнату по обыкновению вероломно, без стука. Я кинула в неё большого белого медведя, она успела увернуться и скрылась за дверью.

Утром меня разбудила плачущая мама. Последний домашний завтрак – и пора «отбывать». Братья толкались и делили вафли так, словно это было самое обычное утро. Мур забрался ко мне на руки и громко тарахтел, требуя почесать ему подмышки.

– Вы кота тискайте почаще, а то затоскует. Пашка, Ива, хорош драться, – одёрнула я братьев, – и если маму будете «доставать», вернусь и раздам обоим, мало не покажется!

Ива понимающе кивнул, а младший показал нам язык, стащил у брата вафлю с тарелки и убежал на улицу. Их жизнь шла своим чередом, а моей настала пора меняться. Я наспех сунула в сумку розового зайца-сплятика, в обнимку с которым спала с самого детства, тапки с бантиками, три пижамы, всё своё бельё, термокружку и одежду для скалолазания. Хотя где я там буду лазать – непонятно, но без неё никак. По стенам и фонарным столбам буду карабкаться, а без скалолазания я не могу, и никто, нигде и никогда меня этого не лишит!

К офису экослужбы, образовав маленькую демонстрацию из провожающих, пришли все: мои совершеннолетние «подельники», мама, братья, собака Джеки, школьная учительница по Экологии, по которой у меня всегда был высший балл. Я постаралась побыстрее сбежать от них за границу разрешённой зоны. Надоели со своим сочувствием! «Давай я тоже брошу что-нибудь и буду там с тобой». Самое глупое, что можно придумать! Никто на суде не захотел на себя брать мою дурость, а теперь придумали ми-ми-ми и розовые сопли. Захотелось взять и ответить: «Разумеется, дружище, поехали со мной на помойку. Затусим в «Мусорщике» по полной!» Только их мне там не хватало, придурки…

Глава 2

Ничего лишнего не брала, и ничего не отняли. Почти! Термокружка им чем-то не угодила, видимо, автоподогревом. Решили, что слишком умная, за робота сошла. Или подсветкой. Она окружена домами, и утром на ней всходит солнце, а вечером садится по времени заката. Можно включить погоду как есть или антипогоду. Иногда настроение – дождь, потому что за окном дождь. И на кружке у тебя дождь. Включаешь антипогоду – за окном дождь, а на столе у тебя солнце светит. Я очень её любила. Зачем обманули, что можно? Подразнили только… Обещали маме передать…

Нас вывели во внутренний двор, посадили в обычную машину и отвезли на вокзал, просто так, без всякого «этапа», с одним сопровождающим, приветливым мужчиной в форме экологической службы, который был скорее вожатым, чем надзирателем. Он вёл себя предельно уважительно: купил билеты на поезд, выдал сухой паёк, сказал, сколько есть свободного времени. Всё это действительно напоминало отправку в детский лагерь, даже лучше, потому что свободы больше. Я запаслась на вокзале булочками с кофе, они там особенно вкусные, и, пока ехала, бесконечно хлестала кофе: мама снабдила финансами во всех возможных видах, в избытке. Наверное, так она «замаливала» свою вину за глупое поведение в суде, которую, кстати, так и не признала. «Всё было заранее решено, и что бы мы ни делали, ни говорили – всё было бесполезно, тебя бы осудили показательно. Я сделала всё, чтобы тебя спасти!» – уверяла мама. Несомненно, всё! Когда это взрослые признавали свои косяки? Я подумала назло потратиться и накупить себе ещё чемодан всяких ненужных вещей, пока ждали поезд, но сопровождающий сказал, что не стоит заниматься шопингом, потому что на въезде в резервацию будет ещё один досмотр. На сообщения принципиально не отвечала. Молчала, чтобы заставить маму переживать. Если бы я рассказала ей правду, она бы непременно подумала, что ничего дурного не случилось.

Везли отбывать троих: меня и двоих мужчин неприглядного вида. Лысоватого кудрявого, лет пятидесяти, и молодого, нахального, покрытого татуировками с ног до головы, который всё время препирался с сопровождающим: то хотел покурить расслабляющие стики, то выпить «успокоительное», чтобы уснуть в поезде. Ему объяснили, что если так и дальше пойдёт, то придётся «отбывать» не в резервации мусорщиков, а в других, «менее комфортных местах». Молодой человек ответил, что именно этого и добивается и в «мусорку» не поедет ни за что. Сопровождающий вызвал кого-то, татуированного забрали, и дальше мы ехали с кудрявым совершенно молча. Путь был долгим, и даже на суперстреле со скоростью в 800 км/ч занял почти сутки. Поезд не ехал, скорее, летел, значит ни в окно глянуть, ни в последнем вагоне постоять, провожая глазами рельсы, как было можно в старом медленном поезде. Скука. Кофе плескался у самого моего горла – не уснуть, пришлось развлекаться кино и компьютерными игрушками.

– Дальше автобусом, – объявил сопровождающий, когда мы вышли на конечной.

На улице встретило жуткое пекло и унылый пустынный пейзаж. Ещё почти полдня ехали на обычном автобусе, а когда пересели в машину службы исполнения наказаний, впереди уже виднелись мусорные горы и много-много столбиков дыма, словно привязывающих землю к небу. Невзрачная картинка! Кондиционер нагнал в салон холода, и сопровождающий хотел выдать мне страшненькую форменную куртку цвета хаки с надписью «ЭкоЛогика». Я отказалась, достала свою универсальную суперлёгкую куртёнку, укуталась в неё. Всю жизнь терпеть не могла невзрачные вещи и места. Затосковала по уютному дому, любимой маме, хвостатому Джеки, ссорам с братьями, своей вечно неубранной комнате и несерьёзным друзьям-студентам. Ещё не доехали, а я уже заранее ненавидела это место!

Деревьев по дороге совсем не было, была только выжженная степь и мусорные нагромождения вдали. Зрелище напоминало унылые ландшафты из фильмов-апокалипсисов, где на Земле случается катастрофа и потом остаётся вот это. Я читала, что общим решением под резервацию было отдано место, признанное малопригодным для людей, а для гниения мусора – наоборот, наилучшим из-за жаркого лета и отсутствия настоящей зимы, а также наиболее экологически безопасным за счёт удалённости от водных покровов планеты. Это место раньше называлось Голодной степью и при прошлом разделении мира принадлежало Узбекистану и Таджикистану. Люди здесь тогда не выжили, сбежали, а мне придётся выжить. Я вздохнула, уткнулась в телефон и, чтобы хоть как-то развеяться, уровень за уровнем лопала шарики. Они, взрываясь, награждали меня салютом из ярких брызг; степь же тянулась до самого горизонта, однообразная и унылая. Когда мы подъехали ближе к резервации, оказалось, что горы эти ещё и были окружены высоченной бетонной стеной. Над воротами красовалась надпись: «Добро пожаловать на территорию независимых архитектурных решений и человеческих проявлений, свободную от виртуальных миров».

– Не бойся, эти стены не от людей, – успокоил сопровождающий, увидев мои огромные глаза.

– А от кого? – спросила я, и глаза мои ещё больше округлились от страха.

– Узнаешь в своё время, – усмехнулся он.

Въезжали мы странно – через три шлюза. Заезжали, ворота за нами закрывались, светофор горел красным, по земле бегали красные лучи, под машиной шарил робот; потом загорался зелёный, и нас пропускали в следующий бокс, где процедура повторялась, словно мы какие-то суперпреступники и могли провезти с собой невидимую контрабанду. У меня осталось несколько запрещённых булок с корицей, и я забеспокоилась, как бы их не нашли при такой серьёзной проверке. Но нет, наши вещи интересовали мало. Их всего лишь просветили рентгеном на ленте и вернули.

После третьего шлюза ничего не изменилось: вокруг снова была степь, только стена осталась позади нас, а горы со столбами дыма немного приблизились. Я хотела открыть окно и высунуться, но не смогла: окна были заблокированы наглухо. В унылом пейзаже не за что было глазом зацепиться. Я машинально проверила смартфон и, к своему удивлению, нашла в нём полную интернет-сеть. Но ни одного мессенджера, ни одной соцсети, ни одного форума – ничего мне не было доступно. Я могла гулять по сайтам, читать, смотреть, могла даже написать, но сообщения не уходили.

– У меня что-то с сетью, может быть, нужен специальный доступ? – спросила я у сопровождающего.

– Нет, здесь такие правила. Отсюда нельзя свободно выходить в глобальную сеть, – ответил он.

– Совсем? – испугалась я.

– Да, нельзя от слова «совсем». Это резервация. В резервациях правило: общение идёт на уровне резервации, остальное – под контролем цензуры. Нельзя выходить за пределы инфополя, иначе всё может перемешаться. Здесь соблюдают чистоту интернет-зоны. Приедете, оформитесь, вас идентифицируют, и сможете общаться, но под контролем, – объяснил он.

– Здесь? Чистоту? – недоумевала я.

– Да, кстати, в директории, в принципе, соблюдают чистоту, в том числе чистоту интернет-зоны. У вас будет возможность в этом убедиться, – заверил сопровождающий.

– А как же я напишу маме, что добралась хорошо? – спросила я.

– Ей сообщат, – пообещал он.

В этот момент я почувствовала себя настоящей бесправной заключённой. Уткнулась в телефон и стала читать слёзные посты про то, как меня провожали, как друзья будут ждать и скучать. А потом была история, как они вечером «отвисали» на вечеринке с салютом. О том, что салют был в честь меня, не было ни слова. Да, всё стало понятно: инфоповод с моими проводами был исчерпан. Был человек – и нет человека. Как сетевая дружба, которая без привязанности – срочно подписываемся на другого. Я теперь была недоступна «глаза в глаза» и превратилась для них в непонятного далёкого человека из сети, друга по переписке.

Когда вдоль дороги стали появляться дома, надпись на въезде про независимые архитектурные решения обрела смысл: непонятной формы низкоэтажные сооружения из прозрачных зелёных, коричневых, бесцветных кубиков с застывшими в них консервными банками, пакетиками, блёстками или цветами. Скорее детские поделки, чем настоящие дома. Рядом с ними стояли вполне себе обычные бетонные коробки, тоже невысокие, но с оконными рамами от старого поезда, и тут же были домики из бутылок с окнами-иллюминаторами. Никакой единой архитектурной линии сохранения городского ансамбля – кто во что горазд. Немного деревьев, опять же разных, натыканных бессистемно. Полная композиционная анархия на фоне горы, над которой кружили стаи птиц.

Это место больше не походило на последствия апокалипсиса – теперь это был рисунок ребёнка с богатой фантазией или сумасшедшего взрослого. Мультики такие любят делать, за гранью реальности, из ярких пятен и неправильных форм. Хотя, может быть, после вселенской катастрофы все сойдут с ума и всё станет именно таким? Кто знает… Вскоре мы выехали на улицу из землянок: земляные холмы без крыш, покрытые зелёной травой, только с входами и окнами прямо в газоне. Норы.

– Улица Экологики, почти приехали, – радостно воскликнул сопровождающий.

В конце улицы Экологики нас с кудрявым ждало серое унылого блочного типа здание из прошлых веков. Кудрявый был этому несказанно рад. Но когда открылись герметичные двери машины, меня передёрнуло от резкого слезоточивого запаха. Сопровождающий сразу выдал маску с фильтром, похожую на намордник. Ни он, ни мой соратник словно не слышали вони, характерной для мусорной свалки, смеси органического разложения и гари, витающих в тёплом воздухе. Или зачем-то делали вид, что не слышали…

– Уважаемые вновь прибывшие! – обратилась к нам женщина лет шестидесяти, которую полнила некрасивая форма экослужбы с юбкой-карандашом и заправленной в неё рубашкой отвратительного блёклого зелёно-жёлтого цвета, напоминавшего выжженную степную траву. – Хотя к вам, Антуан, это вряд ли можно отнести. Но если вы решили вернуться к нам таким путём, то придётся пройти всю процедуру вновь.

– Я совсем не против, – заговорил мой молчаливый попутчик с усмешкой. – Вернуться в свой мир таким образом очень даже занимательно!

– Остальное покажется вам менее занимательным! Мы очень консервативны и почти не изменились за год вашего отсутствия, – ответила ему женщина.

– На земляных валах экоулицы трава стала зеленее? – показал свою осведомлённость кудрявый Антуан.

– Стала, – подтвердила она, – но это всего лишь от колоризирующих биодобавок.

– Ну вот, а вы говорите, что не меняется ничего. Трава-то позеленела! – обрадовался кудрявый.

Они болтали так, словно знали друг друга давным-давно. Мне показалось, что про меня совсем забыли.

– Ирина, для вас это всё новое, послушайте внимательно, – словно угадала мои опасения немодная дама. – Сдавайте вещи на досмотр и проходите в карантин. Там вы проведёте двадцать один день. Мы проверим состояние вашего здоровья, назначим места жительства и работы, вы пройдёте обучение правилам поведения в резервации и теоретическим основам будущей специальности.

– Так я всего на три месяца, и поработать почти не успею с таким карантином, – съязвила я.

– Не переживайте, всё вы успеете. Три месяца – это имеются в виду полностью отработанные дни. Дороги, карантины, выходные, болезни и прочие неприятности не входят в этот срок. Три месяца – это девяносто рабочих дней, вернее, семьсот двадцать рабочих часов. Все ваши!

– Но я же не смогу работать каждый день? – забеспокоилась я.

– Конечно, не сможете! – поддержала служащая. – Это запрещено законом. А здесь так вообще зона повышенной нагрузки и работать можно не больше четырёх рабочих дней из семи, и по семь рабочих часов вместо восьми.

– Так сколько же мне здесь быть на самом деле? – спросила я растерянно.

– Вам сказать календарные дни? – она ввела данные в компьютер и сообщила: – Сто два рабочих дня получается.

Я смотрела на неё и не понимала, в чём подвох? Это и есть примерно треть года. Она по-доброму улыбнулась моему недоумению и продолжила:

– Если брать четырёхдневную рабочую неделю, то это получается шесть месяцев.

– Полгода? – возмутилась я.

Я никак не могла поверить в сказанное! Три месяца по мановению руки фокусника превратились в шесть? Как банковские проценты из-за текста, указанного мелким шрифтом? Обманщики! От возмущения я раскраснелась и взмокла.

– Ну и прибавьте к этому двадцать один день карантина. Надеюсь, экзамен по правилам резервации вы сдадите с первого раза и не продлите себе срок, – продолжала она спокойно.

– То есть? – не поняла я.

– По итогам обучения вам нужно будет сдать экзамены. Во-первых, по рабочей специальности, во-вторых, по правилам проживания в резервации. Только после их успешной сдачи вы сможете приступить к работе.

– Ещё есть плохие новости? – спросила я угрюмо.

– Ну, не расстраивайтесь так! Многие люди живут тут совершенно добровольно, без всякого принуждения! Сюда приезжают молодые, создают семьи, у возрастных жителей прекрасный соцпакет. Это очень комфортная резервация! Я вот в «Мусорщике» уже пять лет, и обратно в большой мир совсем не тянет.

– Я – не вы, – огрызнулась я, обозлившись на дурные вести.

Неожиданно она сменила милость на гнев и посмотрела исподлобья такими же бесцветными, как её форма, глазами:

– Да! Я никогда не швырялась мусором! Я приехала сюда именно потому, что понимаю, как это опасно для планеты, на которой мы с вами живём! Фа-таль-но! Вы же прибыли сюда, чтобы это понять!

– Хорошо, – обречённо ответила я. – Как я смогу общаться с близкими? Маме как сообщить, что всё хорошо?

– Вам уже сегодня установят специальный браузер для работы с нашей сетью. После изучения правил передачи информации во внешний мир вы сможете писать цензурируемые сообщения, – ответила она.

– Цензурируемые? Это как?

– Это значит, что сообщение отправляют цензору, он читает, и если его можно отправить во внешний мир, то даёт разрешение на отправку, а если нет – возвращает вам на коррекцию, – пояснила женщина, всем своим видом показывая, что ей порядком надоели мои расспросы.

– Разве у вас не действуют конституционные права и свободы? – возмутилась я.

– Ещё как действуют. Здесь своя Конституция – устав директории «Мусорщик». Вот его вам и предстоит выучить, прежде чем приступить к отработке срока. Так что, добро пожаловать в карантин! – отрезала она, давая понять, что продолжения разговора не будет.

Булки и газировку у меня изъяли. Смартфон тоже забрали, «на цензурирование». Какой-то дурной сон! Как же хочется домой!

Глава 3

До карантина долго идти не пришлось: меня разместили на верхнем этаже этого же здания, в комнате, похожей на номер студенческого общежития, со всеми удобствами, рабочим столом и компьютером. Этаж, состоявший из одного длиннющего коридора с ровным рядом дверей и огромными окнами с торцов, был полностью в моём распоряжении. Было тихо, словно во всём здании я совсем одна.

На кровати лежал плотно упакованный пакет с гигиеническими принадлежностями, кремами, антисептиками. По запаху это больше напоминало жидкость для мытья унитаза, чем крем для лица. Разбудила компьютер. Он оказался заранее под меня настроен, и на рабочем столе сразу же появилось описание веб-обучений и экзаменов без определения времени и сроков на сдачу. На столе стояла телефонная трубка из древних времён, рядом с ней – список внутренних телефонов «для консультаций по вопросам обучения, питания, медицинского обслуживания, цензуры».

Набрать или ещё потерпеть? Не смогла больше держаться, набрала 003.

– Здравствуйте. Очень болит голова и мутит. Запах невыносимо противный! – пожаловалась я.

– Здравствуйте, вы не беременны? – спросил строгий женский голос.

– Точно нет! – уверила я.

– Тогда это с непривычки, сейчас принесём вам лекарство.

Входная дверь на этаж громко запищала и лязгнула при открытии всего через несколько минут. Ко мне без стука вошла милая молодая девушка-врач, чистенькая, маленькая, с небольшим чемоданчиком, похожим на детский набор «Буду доктором», из которого она достала планшет и необходимые приборы. Пока браслеты и датчики измеряли в моём организме всё, что можно измерить, она изучала данные и скоро знала меня лучше, чем я сама.

– Ничего страшного, акклиматизация, – успокоила врач.

– Разве эта вонь безвредна для людей? – спросила я, без удовольствия наблюдая, как она набирает лекарство в шприц.

– Почти. Метан летит вверх, если его не удерживать, и он не пахнет. Запах есть у сероводорода и органики. К этому привыкаешь. Через полгодика вы перестанете его чувствовать. Вообще, у нас есть правило носить аромамаску, но не все его соблюдают, – объяснила она.

– А как же дети? Их ведь не заставишь маску носить? – поинтересовалась я.

– Детей тут нет, и беременных нет. Здесь разрешено находиться только лицам старше двадцати пяти лет, совершеннолетним.

– То есть всё-таки вредно? – спросила я.

– Для детей – да, для вас, если будете в маске, даже полезно! Вы же руки в рот не тянете? – уверила врач.

– Это чем же полезно?

– Физическим трудом и просветлённой миссией во благо человечества.

Я пригляделась к ней: она не шутила, совсем. Девушка-врач действительно считала, что такая просветлённая миссия полезна для человека!

– Вас сюда за что сослали? – спросила я.

– Меня не ссылали. Отца давным-давно отправили сюда за то, что мусорил. Он, когда вернулся обратно к нам, недолго пробыл за стеной. Всё говорил, что свободы ему не хватает, а потом уехал уже добровольно сюда, навещал нас всё реже, – ответила она. – Мама пробовала поехать за ним, но не могла тут и недели – запах и прочее… И без нас с сестрой ей было плохо. Папа, он из радикальных, с ним непросто.

– Радикальных? Это каких? – не поняла я.

– Поучитесь и поймёте, как тут всё устроено. Там, на горе, радикальные живут как в древние века: нечистоты выплёскивают в канавы вдоль улиц, мусорят…

– Зачем?

– Им так нравится. Они считают, что это свобода, что это естественно и помогает человеку проявляться в его истинной природе и быть здоровым. Они таким образом показывают, что люди превращаются в «чистоплюев», которые погибнут при первой неприятности, когда природа возьмёт своё и больше не будет стерильных условий и бесконечной лекарственной подпитки. А ещё они считают, что нечистоты – очень сильная жижа, и её наличие рядом придаёт человеку могущества, – рассказывала она с явным удовольствием.

– Бред какой. Может быть, они и не моются?

– Нет, радикальные моются. Не моются «грязеверы», и бомжи могут не мыться, но они изолированы ещё выше, почти на самой вершине горы, – рассказывала врач, а я не верила своим ушам.

– Ничего себе. В резервации есть ещё одна резервация? – удивилась я.

– Да, бомжи отделены, потому что опасны, несут на себе много инфекций, насекомых. Это самое крайнее проявление отрицания цивилизации, – подтвердила врач.

– Зачем, зачем, зачем? – воскликнула я возмущённо.

– Я думаю, это психическое расстройство, но считается, что они имеют право быть собой. Здесь это право реализовано в полной мере, и они на особом положении. Мы их не трогаем, следим только, чтобы не рожали детей. Хотя я бы, честно, их отмыла и вылечила, но это моё личное мнение. Действуем мы все в рамках установленных правил, что бы себе ни думали, – ответила она.

– Совсем не понимаю, как можно добровольно на такое идти? Я бы сама в эту вонь не поехала! – призналась я.

– Я сюда приехала совершенно добровольно, – немного обиженно ответила девушка-врач. – Вообще-то укол был с успокоительным, вы уже не должны так остро реагировать.

– Ага! На то, что люди живут в грязи и не моются, я буду остро реагировать, даже если вы мне вколете целую обойму ампул! Наверное, добровольцам за нахождение в этом месте платят кучу денег? – предположила я.

– Нет, нет и ещё раз нет. Ставки тут и правда чуть больше, чем за стеной, но в этой директории идут уникальные разработки, и есть такие болезни, которых нигде в другом мире попросту не найдёшь. Например, здесь сохранился акародерматит, слышали о таком? – объяснила она.

– Нет.

– Чесотка, клещи такие крохотные, которые под кожей живут и ходы там роют, – рассказывала она, словно о чём-то прекрасном.

– Под кожей у живого человека? – я поморщилась от отвращения.

– Да, и я могу лечить таких больных, – и, увидев, что я не разделяю её восторгов по части чесотки, добавила: – Или уникальные эксперименты с крысами, тоже безумно интересные.

– Хорошо, что ваше успокоительное действует. Крысы, чесотка, вонь, тошнота – прекрасное начало, не так ли? – сказала я заплетающимся языком.

– Вы довольно нежны для этого места, – смутилась она своей беззастенчивой медицинской прямоте. – Я пойду, а вы маску носите первое время, пока к запаху не привыкнете, она дезодорирующая. С ней хоть немного полегче будет.

– И очищающая? – комната перед глазами плыла, краски становились теплее, стулья превращались в пуфы, а карандашница на столе – в вазу с цветами.

– Можно и так сказать, наверное. От запахов же очищает, – продолжила она уже стоя в дверях. – Обед вы уже пропустили. На ужин приходите в столовую, она на этаже. Если сможете, конечно…

– Вряд ли, – это было всё, что мне удалось выдавить из себя в ответ, или мне это лишь приснилось.

Глава 4

У меня бывает так, что я просыпаюсь и, ещё не открыв глаза, вспоминаю, что в жизни моей происходит что-то отвратительное. Так было, когда бабушка умерла; после выпускного в школе, когда детство закончилось; после суда. Вот и сейчас я проснулась с ощущением чего-то пакостного, вторгшегося в мою жизнь. Струна напряжения, натянутая внутри, болела и мешала дышать. Маска раздражала: кожа устала от её прикосновений, саднила. Резко сдёрнула её. Меня обдало смесью запахов гнили и плесени. Я поскорее вернула защиту назад, с трудом поборов приступ дурноты. Как же выживать в этой вони? За окном было темно. Привычно попробовала нащупать телефон, чтобы посмотреть время – не нашла. Вспомнила, что его забрали. Сказала: «Свет», но свет не зажёгся. Повторила более отчётливо – темно. Пришлось ощупывать холодную стену в поисках выключателя. Опять не нашла. Босыми ногами пошлёпала по холодному полу к окну, раздвинула шторы, и стало немного светлей. Уличные фонари тускло светили в густом тумане. Разглядела контуры двери. Рядом с ней нащупать выключатель было несложно. Яркий свет резанул по глазам. Оказалось, что рядом с кроватью выключателя не было вовсе. Ночник воткнут в розетку, но, видимо, не работает.

Ещё и это. Я находилась в какой-то непроглядной зловонной дыре с какими-то странными людьми, без телефона, без возможности общения с внешним миром, без друзей, без близких и без света. К тому же откуда-то тянуло постоянным сквозняком, хотя форточки все были закрыты. Затрясло, забралась под одеяло, прижалась к стене, подсунув подушку под спину. Свет оставила включённым; в стене что-то еле слышно подвывало, как в фильме о привидениях. Несколько раз проваливалась в забытьё, но спать не могла. Образы путались в больной голове, картины с текущими по горам мусора нечистотами заставляли вздрагивать и просыпаться. Вот так, наверное, понемногу и теряют рассудок в этой мусорной стране, и уходят потом в гору, и перестают мыться. Нет, я не сдамся без боя, буду сопротивляться этой ловушке, буду мыться, всё время мыться, буду чистой. И я пыталась мыться во сне, но из душа и крана постоянно лились нечистоты. Снова вздрогнула от отчаяния и проснулась. Светало. На часах было 6:03. Завтрак по расписанию в 7:30. Буду собираться.

Открыв душ, долго приглядывалась к воде, чистая ли, нюхала её, и вдруг она закончилась. Попробовала включить ещё раз – вода текла всего минуту! С краном повторилась та же история. Рядом с зеркалом увидела надпись: «Чистая вода – наша наивысшая ценность! Экономьте и берегите воду! Время разового пролива воды – 1 минута, далее 5 минут простоя. Успейте набрать ёмкость для дальнейших процедур».

Рядом с раковиной стоял синий пластиковый кувшин с длинным носиком. «Да что ж у вас всё не как у людей!» – подумала я в отчаянии. Напор был настолько слабый, что минуты хватило ровно на то, чтобы набрать кувшин и уже с его помощью почистить зубы. Минуты хватило на то, чтобы намочить меня под душем, кувшина – чтобы потом немного поплескать на себя тёплой воды, пока я мёрзла в перерывах между её подачами, и главная неприятность: минуты не хватило, чтобы смыть пену. И следующие пять минут ожидания я клацала зубами. Но тут догадалась, что можно доливать кувшин из-под крана, пока я в душе. И ещё я заткнула полотенцем решётку вентиляции, чтобы не так сильно дуло. Стало немного теплее.

После водных процедур я была злая, продрогшая и чесалась, то ли потому, что казалось, будто пена успела ко мне присохнуть, то ли она и правда успела присохнуть. Прескверное настроение усиливалось покрытой мыльными разводами душевой, промокшими тапками, влажным полотенцем, характерным едким запахом антисептика и отсутствием перспективы всё это хоть как-то улучшить. Что, если сказаться больной, немощной, сумасшедшей, наконец – отпустят домой? В таком месте человеку нельзя находиться! Вот если бы эта судья знала, куда она меня отправила за одну экологически чистую бутылку! Это слишком жестоко! Так можно за убийство наказывать или за что-то ещё очень тяжёлое, а за одну экобутылку – нет!

Я рыдала. Когда пришла пора идти завтракать, на зарёванном лице красовался распухший нос, глаза покраснели, веки отекли. Наложила на лицо маску робот-косметолог, и она выдала вердикт, что для приведения этого лица в порядок потребуется три часа. Ну и пусть остаётся, как есть – может быть, у меня вообще аллергия такая или я урод по жизни! Кому какое дело!

– Ой, деточка, какая у вас реакция жуткая! Врачу покажитесь сегодня непременно, чтобы вам лекарство дали, бедняжка, – причитала, глядя на мою зарёванную физиономию, дама с раздачи горячего.

Шведский стол не ломился от разнообразия: безвкусные фрукты, овощи, круассаны, кофе. Запах, похожий на кофейный, напомнил о доме, но это не был кофе – скорее жалкое подобие в виде коричневой жижи, дешёвый синтетический заменитель. Как же хочется домой! В зале были только я и молчаливый Антуан.

– Мы тут одни, больше нет никого? – поинтересовалась я у словоохотливой раздатчицы.

– Нет, что вы! Тут обычно полно народу. Прошлая группа заехала человек двадцать, но они, похоже, по комнатам сидят. Им вчера прививки сделали, после них сутки есть запрещено, да и не захочется, – отвечала она с удовольствием.

– Прививки?

– Ну да, солнышко! Кто ж вас, болезных, оставит без прививок! Тут знаешь сколько заразы со всех краёв света! Прежде чем вас на гору выпустят, и привьют, и полечат, и поучат, – уверила повариха.

– …и помучат. Лучше бы отпустили, – не сдержалась я.

– Не, ну это ж не они так захотели. Им с вами возиться совсем неприятно. Вот с добровольными, как попутчик ваш, с ними да, стоит заниматься – они тут надолго. Им время отдать можно, они истинные будущие граждане, а вы времянка, пустая трата бюджета. Но раз из-за стены велят вас брать, значит, так надо, – рассказала она.

– А зачем надо над людьми так издеваться, чтобы ночью без света, в стене вой, вода – минуту? Это же беспредел какой-то! – посетовала я.

– Привыкай, – вмешался Антуан безразличным металлическим голосом, – но без света не должно быть, это грубое нарушение. Всегда должно быть включено дежурное освещение, это очень важно. Сообщи куда надо, тебе его починят. Выть будет не переставая: вентиляция тянет воздух вверх, чтобы не было застоев ядовитых газов. Это тоже очень важно, иначе можно погибнуть. А с водой есть возможность быть хитрее, читерить[1]. Если включить сначала сильно и потом не ждать, пока протечёт минуту, а убавить сразу на самый минимум, чтобы еле струилась, то система не поймёт, что произошло, и вода будет понемногу течь всё время. Очень удобно. В частных домах себе так целые ёмкости накачивают. Это запрещено, конечно, но жить-то надо как-то. Дорого – вода дороже денег, но те, кто могут себе позволить, даже ванны принимают. Ко всему в жизни можно привыкнуть или приспособиться.

Я вспомнила заткнутую полотенцем вентиляционную решётку и даже не смогла толком обрадоваться ноу-хау «как обмануть душевую». Одним большим глотком допила мерзостный кофе и поспешила в свою комнату.

Дверь в душевую была закрыта. А что если там уже накопился газ какой-нибудь? Сейчас туда зайду, вдохну и умру? Хотя я в маске, она защищает. Или нет, лишь дезодорирует, так, кажется, врач говорила… Что же делать? Наказать меня сильнее, чем отправив сюда, вряд ли получится, поэтому нашла в справочнике телефон службы эксплуатации здания и дрожащим пальцем набрала номер.

– У меня не горит ночник, и я заткнула вентиляцию в ванной полотенцем.

– Срочно выйдите в коридор, – ответили мне резко.

Я вышла за дверь. Никого, и ни одного стула – коридор предназначался для перемещений между помещениями и только. Встала напротив своего номера, подпёрла стену, как когда-то в школе на переменах. Там тоже отнимали смартфоны, и мы не знали, куда себя «прислонить».

Служащие в синих комбинезонах и противогазах пришли очень быстро, смело открыли дверь, освободили вентиляцию, померили что-то в воздухе, сняли противогазы, заменили ночник, велели начать обучение с экзамена по эксплуатации зданий и сооружений. Сказали, что в следующий раз оштрафуют за то, что подвергаю опасности окружающих. Я спросила, нормально ли, что отбывающий наказание как муха по стенам ночью ползает, выключатели во тьме ищет, когда ночник не работает? Они ответили, что это очень плохо и я была обязана об этом сразу сообщить всё по тем же правилам эксплуатации зданий. Спасли, обругали и ушли. Опять я получилась во всём виновата.

Постояла в ванной, потренировалась открывать воду. С пятого раза смогла обмануть систему – вода действительно сочилась, не останавливаясь. Как там у них, «свобода человеческих проявлений», кажется? Такая себе свобода, раз при ней воду приходится подворовывать…

Делать было нечего, и я разбудила компьютер. Снова автоматически загрузилась программа обучения. Раз больше так, буду учиться. Поскорее выучусь – поскорее отработаю и уеду. На экране высветился список тем:

• История резервации «Мусорщик»;

• География резервации «Мусорщик»;

• Права и обязанности граждан резервации «Мусорщик»;

• Права и обязанности гостей резервации «Мусорщик»;

• Правила пользования зданиями и сооружениями;

• Правила взаимодействия с миром за стеной;

• Правила использования транспортных средств;

• Правила обращения с домашними животными;

• Правила поведения в экстренных ситуациях;

• Правила обращения за медицинской помощью;

• Правила миграции за стену и обратно;

• Теоретические основы профессии.

Конечно же, я не открыла «Эксплуатацию зданий и сооружений». Из принципа. Подождёт. Открыла «Основы профессии».

«В соответствии с существующими профессиональными навыками и физическими данными вам назначена профессия “Оператор автоматизированной линии сортировки мусора”. Для начала обучения по профессии нажмите “Старт”, для изменения профессии нажмите “Варианты”».

Разумеется, я выбрала «Варианты».

Мне предложили:

– «Уборщик в госпитале. Уборка и первичная сортировка мусора»;

– «Младший сотрудник бригады ассенизаторов»;

– «Сотрудник команды по очистке подземных тоннелей».

Да уж. Богатейший выбор! Просто не знала, что и взять! Может, в ассенизаторы податься? Тьфу, противно как. Наверняка ещё диплом дадут. Повешу его потом на стену, внукам буду рассказывать про свои приключения, как бабушка нам когда-то про свой переезд в Канаду.

Оставила себя «оператором автоматизированной линии», но желание учиться профессии пропало напрочь. Вышла из программы обучения расстроенная, оставила «на потом». Интересно, а правила предоставления медицинской помощи я вчера не нарушила? Открыла страницу «Правила обращения за медицинской помощью».

«Медицинская помощь предоставляется бесплатно в полном объёме на территории резервации, в рамках доступных возможностей как гражданам, так и гостям резервации. При недомогании человек обязан немедленно обратиться в медслужбу по телефону 003. Получивший вызов врач примет решение о выборе способа дальнейшего взаимодействия:

• телефонная/видеоконсультация;

• осмотр на месте врачом общего профиля;

• осмотр на месте врачом службы экстренной помощи.

В случае необходимости перевозки больного за пределы резервации и его лечения, процедуры будут организованы службой медицинской помощи директории “Мусорщик” и за счёт бюджета директории “Мусорщик”.

В случае, если человек самостоятельно не может позвонить в службу помощи, при подозрении на плохое самочувствие одного из окружающих, каждый гражданин и гость резервации обязан самостоятельно связаться с медицинской службой по номеру 003 и описать ситуацию, сообщив свои контактные данные».

Всё обучение на одном экране. И кнопка снизу: !ТЕСТ!

Нажала её.

Появились два вопроса:

«1. Что вы будете делать, если почувствуете недомогание?

– Подожду, может быть, само пройдёт.

– Поеду в ближайшую больницу.

– Позвоню по 003, расскажу врачу, что происходит, и он примет решение.

2. Что вы будете делать, если увидите на улице человека с недомоганием (без сознания, с приступом и т. д.)?

– Пройду мимо, это не моя проблема.

– Помогу ему добраться до ближайшего медучреждения.

– Позвоню по 003, и врач скажет мне, как действовать дальше».

Так я прошла первую тему и успешно сдала по ней тестирование. На какой уровень развития человеческого была рассчитана эта программа? Детям вроде как запрещено тут находиться. Хотя какая разница? Сдам и забуду. Поскорей бы вырваться из этого противного места! Как же хочется домой!

От нытья, незаметно подкравшегося, отмахнулась. Не приблизит оно к дому, не пожалеет никто. Сама. Одна. Борись!

Сколько, интересно, вопросов в тесте по истории? Пять? Открыла. К моему ужасу, раздел «История резервации “Мусорщик”» содержал более пятисот страниц текста и более восьми часов видео. В тесте было пятьдесят четыре вопроса зачем-то с датами событий и фамилиями людей. Да в универ легче поступить, чем мусорщиком в резервации стать! Запустила видео и залезла под одеяло. Если уж попкорна не дают, так хоть погреться.

«Со времён начала рода человеческого потребность испражняться и мусорить сопровождала людей, так как является базовой, a значит, неотъемлемой частью человеческого существования. До тех пор, пока человек не покорил природу, пока он был с ней единым целым и занимался охотой и собирательством, то есть примерно сто тысяч лет существования Homo sapiens[2], проблемы мусора и отходов как таковой не стояло: люди питались органикой, ели мало, для выживания, и рандомно удобряли отходами человеческой деятельности места своего обитания наравне с дикими животными. Но как только человек перешёл на новый уровень своего развития, начал вести оседлый образ жизни, выращивать сельскохозяйственные культуры и приручать скот, проблема мусора и отходов жизнедеятельности групп людей и тех, кем они себя окружали, стала одной из ключевых проблем существования человечества. Человек начал создавать кучи!»

Красочно, с зеленью джунглей и загорелыми аборигенами в набедренных повязках, мне показывали изнанку жизни человечества, о которой я никогда раньше не задумывалась. В школе нас учили немного иначе. «Человек начал создавать кучи!» Звучит!

«Кучи зерна, кучи солонины, кучи мусора, кучи трупов на полях сражений – наступает период малых куч. Далее история однозначно указывает, что выживание того или иного народа напрямую зависело от его стратегии по отношению к мусору. Так как роль конкретной личности долгое время была очень велика, от того, как эта главенствующая личность относилась к отходам, зависело выживание множества людей. Если правители и жрецы считали, что нечистоты и мусор, лежащие на земле рядом с жилищами, обладают волшебной силой оберегать дома и их жителей от бедствий и болезней, скоро эти самые болезни, разросшиеся в нечистотах, и уносили жизни большинства людей. А если правители полагали, что от нечистот нужно избавляться, тело и жилище поддерживать в чистоте, а мусор увозить и закапывать, – народ плодился, множился и существовал счастливо.

Однако людей на Земле было ещё так мало, что их поведение в целом, даже с тяготением к формированию куч, никак не могло сказаться на общем состоянии планеты. С развитием цивилизаций ситуация на удивление быстро менялась. Например, древние римляне относились к чистоте с большим вниманием, построили водопровод и канализацию, уничтожали мусор и трупы, мылись и, более того, создали целую культуру чистоты. Но когда на смену им пришло средневековье, вместе с жабо и панталонами явилось варварское отношение к отходам и чистоте. Мусора стало больше, его сваливали повсюду, кучи росли. Настал период средних куч, и вместе с кучами по улицам потекли реки из нечистот; уборные стали устраивать на балконах с отверстиями, выходящими прямо на проезжую часть, так что идущим внизу путникам лучше было иметь при себе плащи и широкополые шляпы, чтобы уберечь себя от потоков нечистот сверху. Уже практически цивилизованные люди с высоким уровнем образования, грамотные, знатного происхождения, окружавшие себя чудесными произведениями искусства, одетые в бархат и кружева, не мылись годами, полагая воду вредной. Ужасает и само небрежное отношение к воде: во времена больших битв реки окрашивались кровью, трупы врагов для устрашения вывешивали на балконах, сплавляли по рекам. Что и говорить, последствия не заставили себя ждать: болезни, голод, мор скота, насекомые, крысы, а значит, снова болезни. Такой была забывшая про термы средневековая Европа. Хотя вряд ли её можно считать примером для подражания – скорее досадным отклонением на пути эволюции, временным, но очень показательным для дальнейшей истории человечества сбоем программы развития.

Планета и тогда не слишком пострадала от мусорных проблем. Людей по-прежнему было немного, и их беспечное непродуманное поведение хорошо регулировало численность населения. И тут появились антибиотики, начала развиваться медицина, и санпросветбюллетени провозгласили: “Чистота – залог здоровья”. Это случилось! Люди поняли правила игры. Хочешь выжить – не гадь там, где живёшь. Не пей из болотца – козлёночком станешь. Не ешь дряни – заболеешь дрянью.

Казалось бы, всё, осознали люди, дальше живи да радуйся. Но не тут-то было! Ещё немного, пара шагов, и земляне придумают пластик, изобретут сложные химические аккумуляторные элементы, ядохимикаты, краски, ядерное топливо… И образованные до того уровня, чтобы всё это создать, люди продолжат громоздить кучи, но не простые – огромные вечные кучи, смердящие, излучающие опасные изотопы, курганы, которые они, как им тогда казалось, устроили подальше от городов своего обитания.

Наступает великокучный период развития человечества… Первой зоной мусорного бедствия станет Индия, за ней «подтянутся» другие цивилизованные государства, которые не ожидали такого быстрого развития событий».

Глава 5

Обедали мы снова вдвоём с Антуаном всё в той же незатейливой столовой а-ля XXI век с дешёвыми панельными столами, покрытыми прозрачным пластиком, уродливыми пластиковыми стульями и жалюзи на окнах. Он пришёл позже меня, оглядел зал и ко мне за столик не подсел – устроился за соседним, боком ко мне. Я не стала навязываться. Отшельничество какое-то получалось: мало того, что телефон отняли, ещё и поговорить не с кем. Осталось найти пепел и посыпать им голову. Наверняка в этом царстве гари и вони с пеплом проблем не будет.

– Учишься с утра до вечера? – спросил Антуан.

Ему, видимо, тоже невмоготу было молчать.

– Как вы догадались? – не слишком вежливо спросила я.

– По большим удивлённым твоим глазам. Это забавно: когда люди пытаются познать устройство этого чудесного мира, им поначалу бывает очень непросто, – ответил он.

– А потом?

– Потом тот, кто понимает, уже не уходит отсюда никогда. Остальным и не надо понимать, значит, не их это место, – философствовал он.

– А как же близкие? Им-то каково, когда родные тут остаются? Или тут остаются только конченые эгоисты, которым на всех остальных наплевать? – вспомнила я рассказ врача.

– Только так близость и можно определить. «Тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит». Кто-то великий сказал, не я. Или, когда кто-то находит себя, а другие ему доверяют и идут за ним, – продолжал он свои размышления.

– Интересно. Почему это не мы к ним в обычную жизнь должны вернуться, а они к нам сюда на помойку переехать? – спросила я с вызовом, совершенно не разделяя его точку зрения.

– Потому что обычная жизнь – ненастоящая, она полна глупостей, страхов, псевдосвободы. Это умные маркетологи придумали историю про то, как отнести заработанные тобой деньги другим, и без того безмерно богатым людям, которые будут жить на них припеваючи, пока ты влачишь своё жалкое существование в стерилизованном пространстве, постоянно опасаясь за свою жизнь, – вдохновлённо говорил Антуан.

– Вас там кто-то обидел, в этом «стерилизованном пространстве»? – догадалась я.

– Ещё как! – он так обрадовался этому вопросу, словно только его и ждал, даже суп есть перестал. – «Там» само по себе меня обидело.

– Развёрнутое объяснение, – усмехнулась я.

– Уж поверь, я полжизни потратил на поиски этого места! – воскликнул Антуан.

– А я полжизни готова отдать, чтобы сейчас оказаться подальше отсюда! – воскликнула я в ответ.

– Сейчас да, но ты ещё ничего не видела, не прочувствовала сути этого чистого места, – уверял он.

– Чистого места? Да я маску снять не могу, потому что сразу задыхаюсь от вони! Это чистота, наверное, так воняет? – снова съязвила я.

– Ты очень молода и не понимаешь, что это мелочи! Эта вонь ничто по сравнению с той вонью! – сказал он и махнул рукой куда-то, видимо, в сторону нашего далёкого дома.

– Болтология. Ни одного примера, ни одного аргумента – общие фразы, – ответила я.

Мы замолчали. Зачем нам была нужна эта перебранка? Два совершенно чужих человека, спорящих ни о чём. Сотрясение воздуха для заполнения пустоты.

Я взяла вторую порцию компота. Не хотелось уходить из столовой, потому что в ней так сильно пахло котлетами, что иные запахи сюда не проникали. Котлеты победили гарь, и я могла тут находиться без надоедливой маски.

Антуан демонстративно достал из кармана телефон и начал в нём что-то искать. Как так? Почему ему можно быть с телефоном, а мне нельзя? Он что-то читал, чему-то улыбался. После перебранки спросить, как он его заполучил, значило бы унизиться и признать мою последнюю фразу никчёмной. Нет уж, лучше потерплю, пусть думает, что мне всё равно.

Он, словно решив подразнить меня, тоже взял второй компот.

– Надеюсь, у остальных жителей всё в порядке после прививок? – спросила я у девушки на раздаче.

– Я новенькая и ничего не знаю, простите, – пролепетала она, опустив глаза, как делают те, кто боится сказать лишнего.

Вот и пообедали. Я допила компот, надела маску и пошла бродить по коридору. В конце его оказался тренажёрный зал, окно которого очень удачно выходило на просвет между корпусами. Вдали виднелись улицы, за ними гора, над горой поднимались столбики дыма. Мне показалось, что это со мной навсегда: этот коридор, эти некрасивые столы, запах котлет и привязанная к небу ниточками дыма куча мусора – всё, что теперь у меня осталось. «Великокучный период развития человечества» привёл его к вершине – созданию этой кучищи. Дальше всё, апогей, высшая точка. Чтобы избавиться от этого дурацкого ощущения, я встряхнула плечами и быстро пошла к себе в комнату. Лучше учиться, чем фантазировать!

Я снова устроилась под одеялом в своём кроватном кинотеатре, но дверь неожиданно открылась. Вчерашняя врач пришла со своим неизменным детским чемоданчиком.

– Как вы сегодня? Укол нужен или справляетесь? – спросила она.

– Справляюсь. А как остальные, те, что с прививками? – поинтересовалась я.

– Прекрасно. Завтра вам станет веселее. Ждём новеньких, да и ребята после прививок восстановятся, – пообещала врач.

– А что это за прививки? У меня тоже будут? – спросила я.

– Да, обязательно. Всех тех старых болезней, которых давно нет за стеной, и здесь у людей нет, не бойтесь. Но насекомые, грызуны всё равно разносят. Вернее, могут разнести. Нам положено перестраховываться. Привьём от всего, на всякий случай, – успокоила она.

– Мне кажется, что тот, кто побывал в директории, становится потом сверхчеловеком: вони не чувствует, болезни его не берут, он знает какую-то истину про чистоту этого места, – сказала я.

– Ну, насчёт истины не могу вам сказать, а вот про болезни и вонь – это точно. Люди становятся сильнее, выносливее. С медицинской точки зрения это легко объяснить: нахождение человека в экстремальных условиях мобилизует организм для выживания, – подтвердила она.

– Антуан с таким видом мне говорил про «чистоту этого места», словно каждый об этом знает, одна я не в курсе, – пожаловалась я.

Врач пожала плечами в ответ и, убедившись, что все показатели моего несчастного организма в норме, оставила мазь от зудящей потёртости на носу, которая образовалась от маски, велела ежедневно её менять, а лучше два раза в день, и ушла. Пора мне было возвращаться в свой маленький кинозал.

До ужина я посмотрела, до какого состояния довели планету после изобретения неразлагающихся пластиков. Как мучились люди, когда мегаполисы расползлись границами до мусорных свалок, которые когда-то были организованы далеко за городом. Эти свалки превратились в настоящие мусорные горы, полные в том числе ядовитых отходов. Как страдали от запаха дети (совсем как я), как начались массовые отравления из-за загрязнения воды и напичканных нитратами пищевых продуктов. Как люди стали массово погибать от инфекций и радиации. Про новые виды насекомых, порождённые свалками. Когда-то и в школе мы касались этой темы, правда, не так детально. В фильме этот период был показан очень красочно! Кадры с мусорных полигонов, гребущие ковшами груды отходов экскаваторы, полчища огромных чаек, стаи диких псов и драных котов. Потом показывали леса, заваленные мусором и зарастающие крапивой, стены из борщевика, засилье огромных, как змеи, слизняков.

«Постепенно население планеты увеличилось в десятки раз, превращая мусорную проблему в настоящую экологическую катастрофу. Свалки безостановочно горели, земля покрылась слоями пластика и неразлагающихся отходов, нарушившими хрупкий экологический баланс. Менялся состав почвы, воздуха, следом гибла флора – менялась сама жизнь. Люди бросали отравленные земли и перебирались в новые, ещё чистые места обитания, которые снова засоряли. XXI век не зря называют мусорным веком. Ни законодательство, ни борьба активистов-экологов были неспособны противостоять желанию бизнеса получать сверхприбыли за счёт использования дешёвого в производстве пластика, губительного для планеты, и не тратиться на очистку отходов производства и жизнедеятельности. Коллективный техногенный разум, наконец, восторжествовал над первобытной и оттого беззащитной природой и сам ещё не понял, что натворил. При этом роль экологических служб была второстепенной, а роль капитала – первостепенной. Экологический кодекс не являлся независимой и неотъемлемой нормативной единицей, регулирующей деятельность человечества. Понятие «Экологическое право» отсутствовало как таковое, а значит, планета была абсолютно бесправна перед лицом своих захватчиков – людей».

Вот сколько смотрела подобные истории, не могла поверить! Невозможно было представить себе, что эти же самые люди, умные, окончившие университеты, опытные, вооружённые суперкомпьютерами, не могли вывести такую простую формулу: сколько людей скоро будет на планете с учётом стремительного прироста населения, сколько мусора они будут производить и как быстро превратят планету в мусорную свалку! Математика для третьего класса против утверждения: «Земля большая – места для всех и всего хватит». Безусловно, я сейчас не могу понять их, и они когда-то не понимали, как раньше людей сжигали заживо на кострах за их убеждения, как можно было жить без смартфонов или как люди обходились без кофе. Говорят, это как с алкоголизмом: человек понимает, что делает что-то не так, но убеждает себя, что в этом нет ничего страшного, и продолжает пить. Так было и с мусором – мусороголики какие-то.

В фильме добрались, наконец, до уже устаревшего «феномена одной жизни».

«Исследования человеческого восприятия путём опросов тысяч людей из разных стран, представителей разных профессий, культур в разные периоды их жизни однозначно показывают: человеку свойственно восприятие своей жизни в рамках её обозримого периода. Ребёнок беспечен и не задумывается о своём будущем; в юном возрасте люди не верят, что будут стариками и лишь в зрелом возрасте начинают осознавать грядущий конец своего пути на Земле. Человек живёт, не видя дальше десятка лет собственной жизни.

Так выглядел диалог журналиста с обычным горожанином всего триста лет назад:

– Как будут жить ваши внуки? Какой будет их жизнь? – спрашивает репортёр.

В ответ растерянность, смех, недоумение.

– Я выжил как-то, и они справятся. Этот вопрос каждый решает сам для себя. Какие там у них будут правила игры, мне невдомёк!

– А лично вы что-то можете сделать для них? – говорит журналист.

– Ещё как могу, – смеётся горожанин. – Я оставлю уйму долгов по банковским кредитам, которых хватит и моим детям, и моим внукам!

– А если серьёзно? – пытается вернуть разговор в конструктивное русло журналист.

– Вы даже не представляете, как это серьёзно! Они родятся несвободными, им под кожу при рождении вживят чипы с моими долгами, и они будут платить, платить, платить. Бедняжки. Что я ещё должен о них знать? – недоумевает мужчина.

– Ну, а где они будут жить? – продолжает журналист.

– Тут, например, в Остине, почему бы нет?

– Вас ничего не беспокоит в этом городе? – спрашивает журналист.

– Если честно, очень многое беспокоит, – признаётся горожанин.

– Например?

– Дороги плохо ремонтируют, магазины рано закрываются, еда стала невкусной, – отвечает местный житель.

– А мусорная свалка?

– Разве в Остине есть мусорная свалка? – удивляется горожанин.

– В самом Остине нет, но мусор же куда-то пропадает из города? – спрашивает репортёр.

– Боже мой! Вы хотите мне сказать, что у нас в Остине воруют мусор? – местный житель снова жирно хохочет.

– Я, наоборот, хочу вас расстроить: его не воруют, его складируют неподалёку, и всё это останется вашим внукам. Вас это совсем не беспокоит? – настаивает журналист.

– Нисколько. Пусть те, кто обязан этим заниматься, и думают о своей работе. Я буду беспокоиться о своей жизни, жизни своей семьи, и хорошо, если меня на это хватит. Всё будет идти своим чередом. Жить надо здесь и сейчас. Зачем мне жить жизнью внуков, если я и со своей-то с трудом справляюсь?

Типичное проявление феномена одной жизни, заложенное в массовом сознании человечества: «После нас хоть потоп!» в сочетании с разработкой и применением всё новых и новых высокотоксичных и сложноразлагаемых химических соединений поставило это самое человечество на грань выживания на пике его интеллектуального развития».

Никогда не смотрела на экран без защиты так долго. Глаза горели, но очень хотелось поскорее покончить с этим, и я мужественно держалась. Дальше будет самый неприятный для меня период истории – мусорные войны. Выбрала следующий эпизод в списке, запустила видео, устроилась поудобнее с мыслью о том, что сегодня стоило бы сходить на ужин. Надела «намордник». Потёртость на носу тут же невыносимо загорелась. Такая крошечная ранка доставляла столько неудобств, но сил потянуться за мазью не было. На экране мелькали ловушки мегаполисов, возникшие из-за глобального изменения климата, когда раскалённые бетонные города стали притягивать к себе облака пыли и гари, закрывавшие солнце и не пускавшие дожди в город. Это сделало жизнь в мегаполисах невыносимой: теперь шли дожди из мёртвых птиц, падавших на головы прохожих. Города укрыл плотный смог. Непроходящий запах гари, обилие искусственных растений и недостаток солнечных лучей привели к глобальной миграции населения в поисках дарующих здоровье чистой воды, чистой земли, чистого воздуха, дождя и солнца.

«Как это ни удивительно, но люди, искавшие новые места, несли с собой старое поведение. Они по-прежнему полагали, что мусорные вопросы за них решит кто-то другой, что жить нужно здесь и сейчас и заботиться о завтрашнем дне, но не далее. Все свои проблемы они посчитали проблемами именно больших городов, а свой уход оттуда – полным избавлением. Неудивительно, что такой подход не радовал бережно относившихся к своей земле жителей маленьких поселений, и те решили принять бой за свою землю и свои жизненные устои, но оказались в меньшинстве. Переселенцы буквально задавили их с помощью своих законов, денег и войск. Городской народ расползся по сельским территориям, а инфраструктурные схемы перестроить не успели. Значительно возросла нагрузка на канализации, станции по очистке воды перестали справляться. Ранее жители маленьких городов не имели у себя во дворах даже мусорных баков – сдавали тщательно отсортированный мусор на специальные заводы по его переработке. В связи с неожиданным и многократным увеличением населения их мощностей просто перестало хватать. Пришлось вернуться к порочной практике свалок мусора. Эти проблемы не казались тогда первостепенными: глобальное переселение обрушило все экономические уклады, хранимые в веках. Безработица и значительное падение уровня жизни, криминализация общества, отсутствие должной медицинской помощи – человечество переживало тяжёлые времена. Всем было не до мусора».

Эту историю я слушала уже с закрытыми глазами, и мне снились собаки, много-много собак. Они шли по улицам маленьких городков, вернее, текли как река, куда-то вдаль, в поисках своих домов. И повсюду, в каждом дворе, собаки гавкали, копали газоны, гонялись за машинами. Вытоптали всё вокруг, превратив зелёные поляны в степь до горизонта, как здесь, в резервации. И с ними был мой Джеки, и я пыталась его остановить, поймать, но никак не могла догнать. А если догоняла, то никак не могла схватить, только чувствовала, как ужасно он вонял псиной вперемешку с гарью…

Проснулась под утро голодная, беспомощная, в неудобной позе и с ощущением жуткой дурноты. Оказывается, ночью я умудрилась стянуть с себя аромамаску. Действительно, пахло псиной и гарью, да так сильно, что даже аромазащита не помогала. На половину окна, словно вода в аквариуме, был налит то ли туман, то ли дым, и ничего не было видно: ни домов, ни машин, ни дорог. Фонари утонули в этой пелене и превратились в мутные, слабо мерцающие пятна. А может быть, тут все умерли от этой гадости? Выброс какой-нибудь и всё, больше в резервации «Мусорщик» никого не осталось? Одна я выжила, потому что… Непонятно, почему. Сердце моё заколотилось, как бешеное, сначала в груди, потом ближе к горлу, сдавив внутренности почти до рвоты.

Потом сделала звонок по 003. Мне сначала разъяснили про зловонный смог и другие виды местных погодных явлений, затем порекомендовали изучить географию региона. Словно из ниоткуда появилась знакомая врач и снова вколола снотворное.

Глава 6

Сначала сквозь сон, а потом и наяву, я услышала голоса людей. В коридоре кто-то смеялся и обсуждал возможную стоимость наших дотационных завтраков с отвратительными заменителями мяса, и это точно был не Антуан. Там были настоящие живые люди! Взглянула на часы и, к ужасу своему, поняла, что до конца завтрака осталось всего двадцать пять минут. Теперь у меня был выбор: или завтракать без душа, или принять душ, но голодать до обеда.

После пропущенного ужина и ночных медицинских приключений есть хотелось неимоверно. Наверное, так всегда чувствуют себя при токсикозе: противно до того, что хочется эту противность заесть, и ради этого ты готова тащить в рот всё, что угодно. Значит, душ подождёт!

Быстро причесалась, соорудила нечто наподобие причёски при помощи резинки-пружинки, мысленно вознося хвалу её изобретателю. Выглядела бледной, но ухоженной, по крайней мере, так мне казалось. Когда я буквально влетела в столовую, там уже не было ни посетителей, ни поваров. Кофе из автомата, булочка, йогурт, апельсиновый сок – это был весь мой завтрак. Ещё две булочки я припрятала, чтобы дотянуть до обеда, и больше ничего не успела. Когда вышла, дверь столовой, обрамлённая уплотнительной резиной, за мной автоматически защёлкнулась, загудела. Похоже было на герметизацию люков в скоростных поездах и самолётах.

В коридоре снова никого не было. Захотелось найти тех говорливых живых людей, которые смеялись утром, и я пошла бродить по коридору «навострив уши». Тихо. Снова дошла до тренажёрного зала, заглянула – там тоже пустота, но за окном шли люди. Стоп, на четвёртом этаже за окном ходили люди? Для верности несколько раз тряхнула головой: вдруг это от уколов люди у меня в воображении? Подошла к боковому окну и за тренажёрами обнаружила дверь, которая вела на открытый переход между этим и соседним зданием экослужбы. «Наверняка мне туда нельзя», – подумала я, отважно нажимая на ручку двери выходного шлюза. Она легко подалась, и я оказалась в гермокамере; прошло несколько секунд, а потом автоматически открылась вторая дверь. В лицо сразу ударила вонючая жара, и я очутилась на улице, высоко над землёй.

Переход, словно открытый пешеходный мост, соединял корпуса на уровне четвёртого этажа, хотя для перехода он был, пожалуй, слишком широк – метров десять шириной. Скорее всего, площадка предназначалась как раз для прогулок находящихся на карантине. Высокий бетонный бортик был дополнен натянутыми вдоль него, как бельевыми верёвками в старинных фильмах, проводами. Рядом с ними находился ужасающий значок: «Осторожно! Электрический ток!» Неужели кому-то могло прийти в голову спрыгнуть с такой высоты на асфальт?

По периметру перехода громоздились огромные кадки и лотки, из которых торчали неприхотливые кусты и трава. Вероятно, архитекторы хотели добиться эффекта зелёных насаждений, но это у них плохо получилось: чахлые кустики и пожухлые ростки создавали ощущение пустынности и подчёркивали неухоженность этого места. От стены к стене катался робот-пылесос, вычищая каждую пылинку с обшарпанного покрытия, разогретого до такой степени, что над ним колыхалось марево, принуждая ступать осторожно из-за боязни обжечься.

По переходу прогуливались несколько мужчин. Они ушли далеко, остановились у горшка с большим кустом и закурили. Мне очень хотелось с ними познакомиться, но ведь навязываться нехорошо, надо было дождаться удобного случая. Да и мужики были какие-то не слишком пристойные: взрослые, в тренировочных штанах и домашних тапках, словно в больнице.

– Гуляете? – вдруг спросили сзади в самое ухо.

Я вздрогнула и отпрянула.

– Простите, не хотел вас напугать! Позвольте представиться, Евгений. Или вы здесь работаете? – спрашивал приятный высокий мужчина в джинсах и футболке в стиле арт и такого же стиля маске.

Он был подтянут, аккуратен, а голос с хрипотцой словно был лет на сто старше его самого.

– Нет, я здесь «отбываю», – зачем-то грубо отшутилась я. – Меня привезли несколько дней назад. Никого не видела с тех пор и даже не знала, что есть такой переход. Выбралась вот на живых людей посмотреть.

– Странно. Нам сразу всё показали и рассказали, – удивился он.

– Вы давно здесь? – спросила я, понимая, что он тоже отбывающий.

– Почти две недели. Может быть, они ждут, когда вас станет больше, и тогда проведут вам экскурсию по местным достопримечательностям? – размышлял он.

– Может быть, хотя это обидно – могли бы и рассказать. Меня зовут Ирина, лучше Ира, а ещё лучше просто Ра[3], – представилась я.

– В скромности вам не откажешь! – похвалил он моё прозвище.

Это был мой человек! Складный, аккуратный и улыбающийся одними глазами, хотя, как ещё можно улыбаться в маске? Интересно, какие у него губы? Наверняка пухлые. У человека с такими широкими бровями не должно быть узких губ. Мы бродили по мосту взад-вперёд, обдуваемые тёплым мусорным ветром, немного погоняли пылесос, неожиданно преграждая ему дорогу. Робот взмолился: «Перестаньте, пожалуйста, а то я перегреюсь и сломаюсь». Пожалели его и отпустили. Рядом со мной стоял настоящий живой молодой человек в джинсах и кедах, понимающий, почему «Ра» и знающий толк в играх с пылесосами. Большего просто нельзя было желать! Разве что выключить эту вонь!

– Позвольте, я исправлю обидную несправедливость неведения и скажу несколько слов о достопримечательности, на которой мы с вами остановились, – наигранно вежливо, изображая типичного гида, продолжил мой новый знакомый. – Это курилка. Да, да, именно так, не удивляйтесь. Мы с вами находимся в удивительной стране: здесь люди не просто курят. Здесь курение – целый культ, позволяющий нейтрализовать местные запахи, перебивая их табаком. Настоящим, как в древние времена, листовым табаком, который возделывается и продаётся на каждом углу без всяких ограничений.

– А вы? Тоже курите? – любопытничала я.

– Я? Нет. Я использую сие рукотворное плато, чтобы любоваться видами. Отсюда, в просвете между домами, видно больше, чем из моего окна, где взгляд упирается в неэстетичную коробку соседнего здания, ограничивая полёт моей фантазии.

– Я подумала, что это двор для прогулок на карантине, – сказала я.

– Ирина, ну право, что вы такое говорите? Вы в директории домоседов, где не принято лишний раз шляться по улице. Для чего человек может выйти на такую прогулку из герметичного помещения, где кондиционеры поддерживают комфортную температуру и фильтруют воздух? Покурить да поглазеть на владельцев местного неба, чаек. Кстати, будьте осторожны: после их бомбардировок бывает довольно сложно отмыться. Кушают хорошо, «бомбометание» обильное, – театрально вещал Евгений, и я не могла разобрать, шутит ли он, или это его обычная манера разговора.

– Как для чего? Любоваться видами, как и вы, – усмехнулась я. – Интересно, что там расположено, в другой серой коробке?

– За дверью, надпись на которой гласит: «Вход только для сотрудников экослужбы»? Не интересовался этим вопросом, хотя несложно проверить, – сказал он, быстро подошёл к противоположной двери и нажал на ручку.

Дверь оказалась заперта, и в ответ на нажатие ручки истошно завопил звонок. Тут же в здании отдёрнулись оконные жалюзи, в окна выглянули разномастные сотрудники в форме экослужбы, красноречиво продемонстрировав своими лицами недовольство – видимо, не впервые их тревожили из любопытства – и тут же задёрнули шторы.

– Что и требовалось доказать! Самый обычный офис экослужбы, – констатировал Женя спокойно.

– Как вы не боитесь? Написано же, что нельзя! – удивилась я.

– Где написано, что нельзя? – снова наигранно удивился он.

– Не табличке. «Вход только для сотрудников экослужбы».

– Видимо, мы с вами читаем разные таблички. Там ни слова не сказано о том, кому нельзя нажимать на ручку этой двери, – засмеялся он, и я поняла, что он большой шутник.

– Простите за прямоту, Евгений, но, несмотря на вашу дерзость, вы совсем не похожи на человека, которого могли сюда отправить за экологические нарушения. Вы для этого слишком разумны, – начала я разведдействия его персоны.

– Поверьте, и глядя на вас, мысли такой не допустишь! Вы отличаетесь от мужчин в тапках и растянутых трениках даже больше, чем я. Я же попал сюда из-за граффити. Обожаю рисовать, где придётся. Два предупреждения и потом вот сюда, – рассказал он как будто с неохотой.

– Странно, почему же сюда? Какое вообще отношение граффити имеет к экологии? – удивилась я.

– Я нарисовал танцующих клоунов на здании экологической полиции, – сказал он уже без наигранности, спокойно.

– Почему?

– Потому что там была очень хорошая, почти белая стена, и на ней прекрасно получилась пляска клоунов, – пояснил Евгений.

– И всё?

– Ну… Если не считать того, что клоуны играли в футбол консервными банками, курили и были одеты в куртки сотрудников экослужбы, то всё. Да я вам лучше покажу. Вот, – и он протянул мне смартфон с картинкой своего произведения. – Забавные, правда? Мне очень жаль, что их закрасили.

– Они очень хорошенькие, только зачем вы их именно так нарисовали? Вы что-то имеете против экослужбы? – спросила я.

– Нет. Я просто рисую всякую чушь, что мне в голову придёт или привидится. Не всегда это для меня хорошо заканчивается, – ответил он с неохотой. – А вас за что сюда?

– Бросила в кусты экобутылку на вечеринке, – ответила я.

Он нахмурился, и я поняла, что он в это не поверил.

– И тут вы должны спросить: «И всё»? А я вам отвечу, что если не считать беспредела, который моя мама учинила в суде, то всё. В совокупности бутылки и слов мамы о том, что я этой бутылкой «удобрила кусты», оказалось достаточно, чтобы меня показательно выпороли методом отправки сюда, – пояснила я.

– А-а, ну раз показательно, тогда возможно. И давай лучше на «ты», – предложил он.

– Я слышала, здесь своеобразные правила жизни, – продолжила я разведку.

Интересно, а нос у него широкий или курносый, уточкой? Скорее курносый…

– Я тоже слышал, видел надпись на въезде и знаю людей, которые в директории обосновались навсегда. Если всё так, как написано на их лозунгах, то я пока тут останусь, – сказал он.

– Зачем? – спросила я.

– Рисовать.

– Так есть же страна для художников, где можно жить и рисовать. Почему ты не там? – удивилась я.

– Я там, я оттуда. Я сам её выбрал однажды, сам туда уехал, сам там учился. Прекрасная страна, но представь себе, что ты живёшь среди художников год, другой, десятый, двадцатый. Каждая стена твоего города разрисована, списки[4] великих картин на заборах и трансформаторных будках, холсты и краски продают в каждом дворовом магазинчике. Ты говоришь и споришь об искусстве даже с дворником и таксистом, строишь скульптуры из песка, рисуешь мелом на асфальте и вскоре начинаешь понимать, что от переизбытка живописи сходишь с ума. Слишком много прекрасного. Интоксикация прекрасным, – неожиданно подытожил он.

– Как там классно, наверное! Я, когда маленькая была, думала, что именно её выберу для жизни. Там же всем бесплатно выдают и краски, и бумагу!

– И? – Женя посмотрел на меня с неподдельным интересом.

– Мама купила мне тогда всевозможные краски и отдала подсобку во дворе на все каникулы под мои творческие эксперименты. Первые три дня я рисовала, вся вывозилась в красках, ляпала по стенам, возила по бумаге, перекрасила старые пледы, потолки, на окнах витражи с лебедями сделала, а потом мне надоело, – вспоминала я.

– У тебя хорошая мама. Самая лучшая мама на свете. Она избавила тебя от купания в высокохудожественной эссенции творчества. Выживание в толпе одержимых артом индивидуальностей, собранных в месте наивысшей конкуренции, – непростая задача. Там учиться хорошо – практики помогают, а потом слишком всё правильно для художника получается, чересчур доступно и красиво. Зарабатывать не нужно – дотации. Живи и твори. Вызова нет, да и душно там, и слишком много своих. Лучше куда-нибудь в одиночество, – мечтательно сказал Евгений.

– Сюда? – удивилась я.

– Возможно.

– То есть ты специально это сделал, чтобы тебя сослали? – уточнила я.

– У тебя, кроме чёрного и белого, хоть какие-то промежуточные варианты бывают? – засмеялся Женя, изрядно смутив меня. – Эпоха правильных миров прямо создана для таких, как ты. Или ты создана для них. Или ты – их создание…

– Здесь рисунки твои мало кто увидит, – сказала я холодно.

Мне не понравилась его резкость. Он был, пожалуй, слишком честным для этого балкона. Наверное, в художественной стране так принято…

– Какая разница, кто увидит. Разве рисуют, чтобы видели? Рисуют, чтобы рисовать… – ответил он.

Я не поняла, о чём он говорит, и не нашлась, что ответить, но за радость от того, что рядом со мной есть живой настоящий Евгений, говорящий всякие умные глупости, да ещё с телефоном в руках, готова была простить ему всё.

– Тебе легче, рисовать тут можно. Я вот люблю скалолазание, а с этим тут плохо, – пожаловалась я.

– Вон же, целая гора! – он указал рукой на далёкие столбы дыма.

– Вряд ли кто-то захочет лазать по мусорным скалам, – откликнулась я.

– Тот, кто любит лазать больше всего на свете, полезет везде, где можно и нельзя. Это ведь как с рисованием: это сильнее тебя, если это настоящее и после трёх дней не проходит, – сказал он уверенно.

– Я лучше полезу там, за стеной, по настоящей скале над чистой водой. Без дурацкого намордника, – размечталась я.

– Вообще-то на эту гору и не залезешь. Она не для тех, кто лезет. Она для тех, кто копает. Диггеры – вот кто нужен этой горе! Она рыхлая, полная открытий, – сказал Женя.

Мы помолчали, каждый о своём.

– Жень, а как ты свой телефон обратно заполучил? – сменила я тему.

– Очень просто. Сдай тест на правила цензурирования, и сразу телефон отдадут, – ответил он.

– Да ладно! И всё? – радостно воскликнула я.

– Ну да, а что ещё? Нам сразу объяснили, и все первым делом принялись зубрить цензуру. Там возможных ошибок при ответе – ноль. То есть надо назубок знать все правила, но как только сдашь, даже звонить никуда не придётся – сами принесут. Дверь неожиданно открывается, и как в сказке – вот он, родимый! – рассказал он, погладил свой смартфон как котёнка, и мне захотелось немедленно бежать сдавать цензуру, но общение с Женей было в тот момент дороже.

– Ты уверен, что после всего этого хочешь остаться в этой «свободной» стране? – спросила я.

– Уверен. Я понял, от чего они защищаются. Не будут защищаться – полмира тут у них окажется, им это не нужно, – уверил он.

– В этой вони? Полмира? – недоумевала я.

– Безусловно! Вонь – это мелочи, – уверил он.

– Где-то я уже это слышала. А что не мелочи?

– Это самое противоречивое место на Земле сейчас. Сложное, странное, где хочется каждый день кричать: «Не-е-е-е-т!» Здесь чувствовать получается по-настоящему. Понимаешь? – спросил он.

– Я по-настоящему пока лишь вонь чувствую… – призналась я.

Дверь на мостик открылась, выглянула та самая выцветшая женщина, которую полнила и уродовала форма экослужбы.

– Время утренней прогулки закончено. Просьба вернуться в комнаты, пора приниматься за учёбу.

– Строгая воспитательница, – прошептала я, наклонившись к самому уху своего нового приятеля.

– Домомучительница, – ответил он мне шёпотом.

Мы засмеялись и покорно разбрелись по комнатам, которые оказались в разных концах коридора.

Я спешила бросить историю и взяться за правила цензурирования, но не тут-то было – система отказывалась покидать начатый ранее раздел. Требовала, чтобы я доучила материал и сдала тест по истории, прежде чем «прыгать» на другую тему. И тут несвобода!

В сердцах я написала письмо тьютору[5] о том, что мне никто не сказал про мостик, про телефон, который отдадут после прохождения раздела «Цензурирование», про свет, который должен всегда гореть. Негодовала, что меня притесняют, нарушают мои права, и требовала, чтобы мне дали пройти раздел «Цензурирование» сейчас же, потому что я очень хочу поговорить с мамой. Через пять минут после отправки моего гневного сообщения внутренний телефон противно закурлыкал. Звонил тьютор – по голосу бабушка больше ста лет. Она очень доходчиво объяснила, что курс подразумевает последовательное изучение пунктов и для меня не будет сделано никаких исключений. Выучу, сдам историю и потом хоть цензурирование, хоть права, хоть географию, а пока так. Точка.

С самого детства от чувства несправедливости у меня темнело в глазах, я даже в обмороки падала. Сейчас стало совсем темно. Чтобы расслабиться, натянула прорезиненные скалолазные тапки и принялась карабкаться по мебели, по стенам враспор в узкой прихожей, как паук. Мышцы приятно загудели, вспомнили лучшие времена. Я справлюсь с любой дрянью, мне по силам!

Снова включила кино про историю. Бегунок стоял на позиции «Конец фильма». Выходит, пока я спала, кино «смотрелось» само собой. Какая прелесть! Что там дальше было, мне и так прекрасно известно из школьной программы. Повоевали. Гражданские войны, войны между странами за чистые территории и запасы воды. Устали. Изменили устройство мира: страна теперь определяется не по национальному признаку, а по основным убеждениям граждан. Ввели экологическое образование, экологическую полицию, экологические законы, которые стали превыше всего и теперь объединяют всех. Экоупаковка, экомышление, экослужба моя любимая и прочее бла-бла-бла. И поскольку как раз к этому времени была освоена технология быстрого и недорогого перемещения в пространстве, то приняли решение переместить резервацию со старым хламом в какую-нибудь дикую степную местность. Скинулись всем миром и вывезли сюда мусор. И меня вывезли тоже сюда, хотя вполне могли вместо этого заставить посмотреть этот самый фильм с картинками и сводить в виртуальную инсталляцию того времени. Пара не тех слов – и вот я здесь. Та-да-а-а-а-м! И заставляют всё это учить по новой.

Дальше шла текстовая теория, за ней – годы и фамилии. Ненавижу этот блок обучения! Никчёмная бесполезная информация для издевательства. Села выписывать. Пустая трата времени. Спина заболела от долгого сидения. Программа перешла в режим самоблокировки, не давала мне продолжать, требуя прервать обучение и отдохнуть. Я поднялась, походила по комнате взад-вперёд, повставала на руки, потом на «мостик», пару раз залезла до потолка в коридоре и снова села писать в шпаргалку глупые даты. «Основание резервации “Мусорщик”, 2168 год, Нил Соммет. Возведение стены, 2215 год, Ангель Мор. Устав резервации “Мусорщик” в его последнем прочтении…» Надоело. Долистала до конца, не читая. Стал доступен тест. Похоже, эту программу разработали пару веков назад, она была явно туповата для современности. Простейшие вопросы вперемешку с датами и фамилиями. Так, скоро обед, надо поторопиться. 72 %. Сдала! Оказывается, надо всего 60 % набрать, и можно было вообще не заморачиваться фамилиями и датами. Со злости я со всего размаха швырнула блокнот в стену. Ещё полдня моей мусорной жизни, выброшенных в мусорную корзину!

До обеда оставалось ещё почти полчаса. Тот случай, когда головой понимаешь, что в столовой будут новые люди, «встретят по одёжке», и полагается постараться, чтобы позиционировать себя так, как учили, но нет ни сил, ни желания. После всего, что со мной произошло в последние дни, какая разница, кто и как тут меня примет? Мерзотное место, мерзотные правила, мерзотный корм и оттого мерзотное отражение в зеркале. Я подтянула маску так, чтобы своим краем она касалась синяков под глазами. Теперь картинка стала законченной – моим красным глазам было на что опереться. Но чего-то всё равно не хватало. Повертелась перед зеркалом, распустила волосы. Нет, маска совсем не идёт к распущенным, больше на дешёвый фильм ужасов похоже. Собрала высокий хвост – очень здорово получилось, задорно. Уши розовые торчком. Хорошо со светлой маской контрастируют и под цвет красных глаз. Был бы телефон – сделала бы селфи. Где же ты, мой дорогой любимый телефончик? Может, не ходить на обед, а заняться сдачей «цензурных правил»?

Нащупала в кармане комбинезона булки, что припрятала ещё утром. Достала их: изрядно помятые, неприглядные на вид, пресные на вкус, и чем запивать – непонятно. На мониторе тут же вылез аларм[6], красная надпись: «Нарушение правил. Питаться разрешено ТОЛЬКО в специально отведённых для приёма пищи местах!» в сопровождении отвратительного звука электронной сирены. И что? Что мне теперь делать с этими несчастными булками? От неожиданности я их проглотила, как утка, не жуя, и почти инстинктивно прижалась к стене.

Прибежали двое в красных комбинезонах. Прокрутили видео с камер, чтобы убедиться, что булки я съела. Потом заставили прочесть вслух на их планшете «Правила пользования зданиями и сооружениями».

• Поддерживать чистоту. Мусор сортировать. Сдавать ежедневно;

• Сообщать о своём отсутствии на протяжении более чем одних суток в службу контроля помещений;

• Питаться только в специально отведённых местах;

• При желании организовать кухню убедиться, что она сертифицирована в соответствии с правилами ГОСТ 1868К12/377;

• Проверка соответствия помещения нормам проживания производится раз в 6 месяцев. В случае нарушения сроков проверки доступ в помещение блокируется;

• Чистую воду использовать только в режиме разрешённого Правилами дозирования;

• Соблюдать режим герметичности. Окна не открывать. Вход и выход в/из помещения производить только через герметичные шлюзы;

• Питьевую воду хранить только в одноразовых флаконах для индивидуального потребления;

• Запас антисептика поддерживать в соответствии со сроком годности;

• Покидать помещение только при наличии обязательного набора: вода, антисептик, заряженный прибор «Антикрыс»;

• Курение допускается в специально отведённых зонах;

• Запрещено разводить растения внутри помещений. Выращивание возможно только в специально отведённых местах;

• Запрещено держать домашних животных, рептилий, рыб, насекомых.

– Эти-то чем провинились? – не удержалась я от возмущения. – Как в этом аду ещё и без домашних животных?!

– Нельзя. Здесь крысы.

Человек в красном, похожий на женщину, заговорил со мной тоном воспитательницы детского сада как с ребёнком, который не понимает элементарных вещей.

– Крысы не любят конкуренции. Если заведёте зверька, то они его учуют, вылезут и сожрут, когда пойдёте с ним на прогулку, – пояснила она.

– Это как же сожрут, если я буду его оберегать? – сопротивлялась я.

Они оба подняли глаза под прозрачными масками и уставились на меня в упор так, словно я чудо чудное. Потом «воспитательница» запустила видео на своём планшете и сунула его мне в руки.

Девушка идёт по улице и ведёт на поводке чудесного «улыбающегося» шпица. Вдруг прямо перед ними растрескивается земля, из этой трещины быстро вылезает огромная крыса, в пару раз больше шпица, и утаскивает визжащего от ужаса и отчаяния пса под землю. Поводок-рулетка продолжает с бешеной скоростью раскручиваться в руках хозяйки, а потом резко возвращается назад с куском ошейника и застрявшим в нём клоком рыжей собачьей шерсти. Девушка отбрасывает поводок, садится рядом с проломом на корточки, закрывает лицо руками и начинает плакать.

Серый короткошёрстный кот лежит на лужайке у дома. Вдруг он замечает движение в кустах неподалёку, подрывается бежать, но кота, как волка, окружают и загоняют большущие крысы, каждая размером со взрослую собаку. Он пытается отбиваться, но кровожадные грызуны перегрызают ему шею и утаскивают с собой в кусты.

– Это кино? 3D моделирование возможной реальности? Фильм ужасов? – прошептала я, ошарашенная реалистичностью увиденного.

– Нет, зачем же? Здесь зона, свободная от MultiD моделирования. Старые записи с камер видеонаблюдения. Так что уж поверьте, крысы справятся. Не в одиночку, так толпой, и не нужно их дразнить, – ответил мужчина.

– А рыбки-то чем им не угодили? – спросила я.

– Есть статистика: прорвутся в дом и сожрут. Стены испортят или полы прогрызут и сожрут. Ты как с луны свалилась. Вам же говорили, что нельзя? – недоумевал он.

Я сглотнула и поняла, что обед мне сегодня не светит. Булки стояли поперёк горла, в котором от жестокости увиденного случился спазм.

– Попить бы, – жалобно попросила я.

Женщина в красном открыла квадратную дверцу в стене, выкрашенную по краям в жёлтый цвет. Я-то вначале думала, что это щиток с разводкой электричества. Оказалось, там был одноразовый запас воды, чего-то жёлтого, тоже во флаконах, и противогазов. Там же стояла аптечка, совсем как автомобильная, и ещё какой-то свёрток.

– Жёлтый – антисептик, бесцветная – вода. Не перепутай, – сказала она.

– А антисептик зачем?

– Руки обработать, рану, если поранишься нечаянно. Ты в «Мусорщике», и в кармане надо носить не булки, а антисептик. Ты вообще помнишь первый инструктаж? Хоть слово? – спросил мужчина.

– Нет, – призналась я, хотя было непонятно, какой инструктаж он имел в виду.

Спорить с ними не было сил. Я сгребла все пять жёлтых флаконов и рассовала по карманам. Женщина тут же заполнила освободившиеся места новыми бутылочками. Голова кружилась, я с трудом добралась до кровати и свернулась калачиком, поджав ноги. Крысы. Огромные крысы, которые едят котов и собак. Наяву. Я и ужасные крысы! Мир летал перед моими глазами.

– Вы всё поняли? Тогда распишитесь, – она подсунула мне планшет и стилус, – полностью фамилия, имя. Да что ж вы такая хиленькая, деточка, как вы у нас работать-то будете? Кто только таким, как вы, разрешение даёт на работу! Отправить вас надо на Большую землю.

– Надо, но я отбываю, – выдавила я с трудом, – впечатлительная.

– Ох! – испугалась женщина моему полуобморочному состоянию.

Мужчина сказал:

– Набирай «трёшку», так её нельзя оставлять.

– Да вижу. Я всё по инструкции, ни на шаг ведь не отступила, – оправдывалась женщина плаксивым голосом.

Видимо, из-за меня у неё будут неприятности…

– Нет, смотри, у неё нет зелёной метки, значит не было инструктажа. То есть ей нужно было первичный сделать, а ты с ней, как со злонамеренным нарушителем, визуализациями!

– Ох! Так откуда ж я знаю, что такие бывают? – снова заохала женщина.

– А должна знать, пора бы! Если их по одному привозят, то без инструктажа. Ждут, пока соберётся группа хоть десять человек, бюджет экономят. Она, выходит, случайно накосячила, по незнанию, – сказал мужчина ей, а потом переключился на меня: – Ты не бойся. Таких крыс уже давно нет, здесь безопасно, но продукты всё равно нельзя хранить в комнатах.

– Да как же так можно! – переживала женщина. – Она, бедняжка, не знала даже, где в номере вода!

– Финансирование не предполагает персонального инструктажа, – строго ответил мужчина.

– Ну так хоть бы программный сделали! Смотри, у неё уже три раза были: врачи, спасатели, мы. Сэкономили, мать их…

К их ругани примешался голос моей любимой врачихи с легендарным детским чемоданчиком. Сейчас уколет, и всё пройдёт.

Глава 7

Сколько я уже находилась здесь? Была ли я вообще когда-нибудь хоть где-то ещё? На часах было пять утра, во рту оставался сладковато-противный привкус лекарств. Комната по контуру была подсвечена дежурным зеленоватым освещением. Я проспала вчера и проснулась раньше, чем сегодня? Тело было тяжёлое, хотя я явно похудела за эти дни. Что-то же вчера было очень хорошее, так мне казалось спросонок. Слова женщины в красном про то, что я слишком слабенькая для этого места, не злонамеренная, звучали обнадёживающе.

Спать в одежде было неприятно. Поспешила стянуть с себя вчерашние джинсы и майку, достала воду из щитка на стене. Двигаться не было сил – тело ещё не проснулось. Вернула его в кровать, закрыла глаза, но сон не приходил. Нет. Валяться и ничего не делать совсем не хотелось. Всё-таки у меня была не комната – у меня была камера. От кровати до стола с компьютером можно было сделать ровно один шаг. Хоромы. Интересно, если это самое дно, можно ли от него оттолкнуться? «В любой самой сложной безвыходной ситуации нужно найти доступные тебе позитивные изменения и двигаться в их направлении», – вспомнила я школьный курс выживания. Если сегодня пройду правила цензуры, то смогу поговорить с мамой. Мне вернут телефон, а в нём друзья, братья, Джеки и Мур, картинки, музыка. Моя музыка, без которой мир совсем не звучит. Вернут всю мою жизнь! Предвкушение хорошего повлекло за собой, я перелезла из кровати в кресло и принялась за учёбу.

Правила взаимодействия с миром за стеной гласили: «Резервация является зоной с особыми условиями существования и обитания, правила которой направлены на сохранение уникальной экологической и правовой систем, инфраструктуры и научной базы, что обусловливает представленные ниже нормы и ограничения.

Запрещено в любом виде описывать, фиксировать на фото, видео, multidimensional носителях данные о:

• местоположении, архитектуре, ландшафте, природе, флоре и фауне, географических и погодных условиях;

• быте, правилах и нормах поведения, использования информации, мероприятиях;

• учреждениях, зданиях и сооружениях, адресах и геопозициях;

• экономике, предприятиях, станках и оборудовании, технологических процессах;

• медицине, медицинском обслуживании и оборудовании;

• транспорте, транспортных средствах и линиях;

• дизайнерских решениях, искусстве, питании, спорте;

• политике, особенностях уголовного, трудового, экологического, межполового права.

Запрещено использование названия и символов резервации для создания брэндов, логотипов, групп, псевдонимов.

Запрещены любые оценочные суждения в отношении резервации в целом и её деталей в частности. В том числе запрещено передавать за пределы резервации собственные интерпретации восприятия окружающей действительности, делать фото и селфи на фоне любых объектов внутри резервации, передавать звуки, запахи, реакции вашего организма, температурные режимы, кинестетические ощущения.

При создании селфи, видеочатов, чатов необходимо использовать спецфункции монохромного фона.

Все виды внешних коммуникаций происходят с задержкой, так как любая передаваемая за пределы резервации информация подлежит двойному фильтру контроля: робот-контроль и персонализированный человеческий контроль.

Допускается осуществлять общение в разрешённых администрацией соцсетях и мессенджерах на общие темы безотносительно к текущей ситуации в резервации, без проведения аналогий. Входящая информация поступает в соответствии с правилами мирового сообщества без ограничений, в том числе в MultiD формате. Создание исходящих multidimensional чатов и записей на территории резервации запрещено. Разрешены фото и плоские видеоизображения».

Оставалось совсем немного, когда программа прервала обучение принудительной блокировкой с сообщением о том, что я давно не принимала пищу и должна позавтракать для продолжения обучения. Заботливые какие…

В столовой сегодня всё было иначе: полно народу, столы сдвинуты в длинные ряды, и теперь это место напоминало старые фильмы про тюрьму.

– Ты куда-то пропала, – улыбнулся внезапно появившийся Женя, подсаживаясь ко мне.

У него был совершенно прямой нос и розовые щёки. Без маски я представляла его чуть красивее. В нём оказалось что-то аристократическое, отталкивающее и холодное.

– Новая партия приехала, – продолжил он.

– Привезли, ты хочешь сказать, – поправила я.

– Ну, или так. Разве это важно?

Странный он всё же был человек. Разумеется, важно, сами или поневоле! В большущей столовой было три женщины: я, странная взрослая женщина в дальнем углу за столиком, одетая в платье, и новенькая девочка на раздаче. Полно было чудны́х мужиков. Неужели все эти люди тоже бросили экологические бутылки в лесу?

– Слушай, а ты знаешь, за что обычно сюда попадают? – спросила я.

– Мусорят. Чаще всего заводят персональные кучи дома, ленятся разбирать мусор или нанимать разборщиков – это самое страшное тут преступление, статья «захламление». Большинство здесь из-за неё. Чтобы в «Мусорщика» загреметь, надо получить два предупреждения, а уж на третий раз могут сослать сюда или особо непонятливых, или особо хитрых. Ты куда вчера пропала-то? – не унимался Женя, и мне было приятно, что ему не всё равно.

– Создала у себя в номере «персональную несортированную мусорную кучу», – отшутилась я.

– Да ладно!

– Пару булок с завтрака притащила в номер; меня за это подвергли внушениям методом визуализации, а потом поняли, что я не злонамеренная и у меня инструктажа не было вообще, позвали врача – лечить результаты своей работы, – посмеялась я.

– Класс. Визуализации сильные были? – спросил он.

– Мне хватило, чтобы выпасть из реальности. Показали видео, как крысы утащили шпица и кота, – с ужасом вспомнила я.

– А, ну эти есть в курсе, их можно посмотреть в дополнительных материалах. Там ещё про детей, которых крысы утаскивали. Пострашнее этих, – «успокоил» Женя.

Он говорил и с удовольствием уплетал салат, а мне снова расхотелось есть.

– Мне бы с цензурой разобраться, без дополнительных материалов и страшилок. С утра вожусь, чтобы телефон отдали. Ты говорил, там сто процентов должно быть правильных ответов? Из того, что я поняла, тут всё нельзя. Отвечаю на всё «нельзя» и прохожу? – спросила я.

– Ну, примерно так. Если вопрос про входящую информацию, то можно всё, что угодно. Если про исходящую – многое нельзя.

– О’кей, тест я пройду как-то, а общаться как потом? Сидеть и слушать, что говорят? – не понимала я.

– Примерно так. Ты не «парься» вообще на эту тему. Всё лишнее заблокировано накрепко. MultiD чат исходящий невозможен, он просто не запустится. Видео и селфи работают только с режимом монохромного заднего плана. Любое слово неправильное сотрут. Это тут как раз проще простого, – спокойно говорил он.

– Ладно, пойду доучиваться уже, – заторопилась я.

Сегодня общение с Женей явно не заладилось, и такой радости, как вчера, не было и близко.

– Э, стоп, куда? У тебя же инструктаж сейчас! После завтрака для всех вновь прибывших будет выступать куратор с инструкцией, а потом ответы на общие вопросы, – предупредил он.

– Спасибо, что сказал, а то я бы и не пошла. Не знала…

– Я тебе вчера говорил, – напомнил он.

Мне не понравился этот упрёк, как будто я его жена и мы живём вместе уже полжизни. Смолчала и ушла. До мероприятия оставалась ещё четверть часа – успею сделать причёску и примерить красивый цветастый «намордник».

Глава 8

– Здравствуйте. Давно не встречал в этом месте столь прекрасное создание! Позвольте выразить вам моё безмерное восхищение, мадам! Вы, наверное, новая актриса этого маленького шоу?

Странноватый мужчина в жёлтой куртке поверх клетчатой рубахи заговорил со мной, когда я перешагнула через порог конференц-зала. Даже оглядеться не успела. Для завершения образа ему не хватало разве что шляпы «Стетсон»[7] и хлыста на поясе.

– Доброе утро. Я отбывающая, – ответила я. – А вы, видимо, из страны с ярко выраженными гендерными[8] различиями?

– А вы, выходит, из негендерной[9] страны? – улыбнулся он.

– Там, где я живу, за такой неприкрытый «кадрёж» можно и в полицию загреметь, – ответила я резко и прямо.

Он совсем не обиделся, только ещё сильнее заулыбался.

– Вот удивляюсь я «честным» странам. Сексуальность для полового размножения – нечто ненормальное… Как можно любовь променять на физиологию? К счастью, здесь действуют «курортные» правила, а значит, мы принимаем друг друга такими, какие есть. Я Андрей, и я мужчина. Самый настоящий гендерный самец с отметкой о половой принадлежности в паспорте и умением делать комплементы. Будем знакомы, – сказал он гордо и протянул мне руку.

– Я Ирина, человек, – ответила я в тон ему. – Самый настоящий человек, без отметок о половой принадлежности в паспорте. А любовь – всего лишь самообман на фоне гормонального всплеска.

Я не разгадала его хитрую уловку и протянула руку в ответ, ожидая рукопожатия. Он наклонился и поцеловал её так быстро, что я даже не успела отдёрнуть, и, ничуть не испугавшись моего возмущения, нахально продолжил:

– Напрасно вы так! С полом вам особо повезло. Женщины тут в большом дефиците, так что советую на время отойти от негендерных правил, натянуть обтягивающий топ и удариться в «несуществующую» любовь, пока вас отпустили из вашей физиологически обоснованной страны!

Мне было крайне неприятно поддерживать тему с человеком, из которого так и сочился откровенный неприкрытый сексизм. Благодаря местной вседозволенности он играл со мной, как кошка с мышкой. Там, где я живу, принято воспринимать гендерные различия как приложение к сути. То есть сам человек – главное, его пол – второстепенное. Майки в обтяг и прочая «сексистская хрень» – не про мою страну. У нас полное гендерное равенство, страна «без полов». Половая принадлежность – для медучреждений и санузлов, где анатомия важна, в остальном все равны. К такому нахальному заигрыванию мы не привыкли. Мне хотелось как можно скорее от него отделаться. Делая вид, что внимательно разглядываю зал, я двинулась к сцене в надежде, что мой назойливый собеседник отстанет.

Помещение было похоже на старую католическую церковь с длинными рядами храмовых скамеек. На передних я с удивлением обнаружила специальные подставки-генуфлектории[10]. Андрей упрямо двигался за мной, отбивая шаги жёсткими каблуками смешных остроносых сапог. Какой же настырный!

– Вы не будете против, если я стану сопровождать вас на этом мероприятии? – предложил он и, не дожидаясь моего ответа, быстро продолжил: – Я, например, знаю, для чего здесь эти скамьи. Рассказать?

Смена темы порадовала, и я кивнула. Он же, приняв вид полководца-победителя, зазвучал как солист духового оркестра, громко и натужно:

– Понимаете, Ирина, в директории «Мусорщик» встречаются люди со всей планеты. Каких гендерных правил придерживаться, какой ориентации, каких политических убеждений, норм обращения с химическими веществами, разрешений генной инженерии, возрастных модификаций, отношение к деторождению, телепатии, религии, искусству – всё это мы можем выбирать для себя сами, вместе со страной проживания. А вот экологические правила для всех общие, и они объединяют нас.

Андрей вещал тривиальные истины менторским тоном с видом всезнайки и смотрел на меня, серую и непросвящённую, словно с небес. Как же бедные женщины выживают в гендерных странах? Наверное, по привычке или в силу незнания ничего лучшего. Я представила на его месте огромного индюка: жёлтая куртка и яркая рубаха очень тому способствовали. Он же, ошибочно приняв блеск моих глаз за заинтересованность, с удовольствием продолжал:

– Эта резервация одна из лучших на Земле, с моей точки зрения. Здесь очень трепетно относятся к каждому убеждению, каждой стране, каждому правилу этого мира, так же как, пожалуй, только в Межстрановой Ассамблее[11]. Помещение, в котором мы с вами находимся, – тому прямое свидетельство. Многофункциональное, оно может быть вполне светским, а с помощью видеоэффектов легко превращается в католический или православный храм, мечеть, храмовые сооружения Востока или африканских племён. Если кто-то из вновь прибывших, придерживаясь религиозных устоев, решит помолиться, ему достаточно обратиться к администрации – и пожалуйста, место для духовного очищения готово!

Как так можно? Только что он со мной кадрился, а теперь вещает о духовном очищении как истинный пророк! Я читала о таких заносчивых мужчинах в старых романах, и вот он, передо мной, вполне себе настоящий. Оставалось спросить его, как он сюда попал, весь такой умный, но мероприятие уже начиналось, и я быстро прошмыгнула обратно к задним рядам, оставив Андрея впереди. Он повертел головой и, не найдя меня, развалился на первом ряду, смешно, по-ковбойски, положив ступню на колено, видимо, не сильно расстроившись.

Сзади мне удобно было наблюдать за всеми присутствующими. В основном это были мужчины, с виду расстроенные, небрежно одетые в спортивные костюмы или комбинезоны. С каждого из них можно было писать образ человека, собирающего дома мусорную кучу, и если бы я была художником, как, например, Женя, то сказала бы, что они серые, одинаковые, «никакущие». Среди них была лишь одна женщина, которую я видела раньше в столовой. Наверняка в возрасте, судя по тоске в усталых красноватых глазах и помятому лицу. Но несмотря на это, она пользовалась огромной популярностью: вокруг неё плотным кольцом уселись ухажёры, и среди них, кстати, мой молчаливый попутчик Антуан. Одета она была удивительно: в клетчатое платье и блестящие чёрные туфли с золотыми пряжками. Среди нас, всех джинсово-комбинезоновых, она была всё равно что апельсин в куче огурцов. Интересно, почему она здесь?

– Давайте начинать. Время не дремя. Раз, раз, раз, слышно меня?

Шустрый молодцеватый ведущий проверил микрофон, намекнув на тишину. Его послушались все, кроме группки ухаживающих за дамой в платье. Они, похоже, не видели и не слышали ничего и никого, кроме самки рядом.

– Граждане и гражданки директории «Мусорщик», пожалуйста, прервитесь на полчасика. Впереди у вас весь карантин, успеете ещё вдоволь наболтаться и не только. Я же к вам всего на полчаса в неделю приезжаю, я для вас палочка-выручалочка в этом прекрасном, но непонятном многим мире. Спасибо.

Зал притих. Акустика была отвратительной: от церкви тут лишь скамьи. Потолки низкие, звук плоский. Хоть всё это и напоминало мне плохой фильм, но с него не уйдёшь, так что придётся напрячься и потерпеть.

– Я ваш человеческий куратор на время нахождения в карантине вновь прибывших, зовут меня Супер Марио. Моя цель – чтобы все вы как можно скорее прошли карантин и приступили к работе. Я сделаю всё, чтобы вам в этом помочь, уж поверьте – моё имя не зря произносят с приставкой «супер»! Сегодня наша первая встреча, всего их должно быть четыре: вводная инструкция (сегодня), две поддерживающие с разбором вопросов по обучению в течение последующих двух недель и завершающая, выпускная. Мне верно сказали, что здесь не только отбывающие, но и специально нарушившие правила, хитрые, будущие постоянные граждане директории «Мусорщик», прибывшие за счёт государства? Ага. Тогда, чтобы у нас с вами всё было хорошо, напоминаю: разглашение условий нахождения в директории жестоко карается законом. Ваше обучение и пребывание в карантине не идёт в зачёт дней наказания. То есть отрабатывать вы начнёте, когда в табеле поставят первый полноценный трудодень. А это значит, что сначала вы должны хорошо отучиться тут, получить теоретический диплом, распределение, пройти практику на рабочем месте, и только потом стартует ваше «отбытие». Если вы будете очень хороши, то приступите к отработке через месяц. Всем теперь понятно, почему у вас такие неудобные комнаты и невкусная еда?

Зал зашумел, ведущий порадовался собственной шутке больше, чем слушатели, но это его нисколько не смутило. Он продолжил тоном мотивационного спикера:

– Правила гражданства вам объяснять нужно или уже разобрались?

Зал недружно загудел «да» и «нет». Я громко крикнула: «Конечно!»

– Итак. Все вы прибыли сюда из разных стран. Свою страну проживания вы выбирали по доброй воле, ту, которая конкретно вам подходит. Там вы жили в обычной или виртуальной реальности. У вас был демократический, либеральный или любой другой строй, у вас были разрешённые религии, гендерные правила, социальные блага, те, которые вы выбрали для жизни, и, если в вашей стране вам что-то не нравилось, вы могли эмигрировать в другую, с подходящими именно вам условиями проживания. Правила же экологической безопасности, как уголовного и космического права, для всего мира едины. Нарушив их, вы потеряли возможность выбирать себе страну и на некоторое время оказались гражданами директории «Мусорщик». В директории достаточно много вольных граждан, которые приняли наш Устав, и с удовольствием здесь живут. Многие из вас после отбывания наказания тоже останутся нашими вольными гражданами. Но до этого ещё надо дожить и отслужить. Пока, на время определённого вам судом наказания, вы принудительно являетесь гражданами директории «Мусорщик». Качать тут права, к которым вы привыкли в своих странах, без толку. Изучите Устав директории «Мусорщик» и соблюдайте его неукоснительно. В резервации плановая экономика, бюджет – мы существуем на государственные отчисления всех стран мира, немного зарабатывая на переработке мусора, и главные наши правила – толерантность, чистота и работа. Во что бы вы ни верили, мы принимаем любую веру и любые убеждения, которые не мешают другим выполнять их рабочие обязанности. Здесь только трудоспособное население старше двадцати пяти лет, то есть совершеннолетние, и все, кто находится в трудовой зоне, обязаны работать, поэтому никакой виртуальной реальности – только реал! Тунеядствовать в нижней трудовой зоне строжайше запрещено. На вершине горы (карта директории перед вами), за разделительной полосой, дозволяется жить, не соблюдая правила директории, но это уже особая история для самостоятельного изучения. Скажу лишь, что романтизировать жизнь бомжей я лично вам очень не рекомендую, с остальным сами разберётесь. Высочайшие ценности директории «Мусорщик» – вольные граждане, работа для всех, свобода творчества, чистота и вода. Хотите вы или нет – на время отбывания срока вы обязаны их принять. Для начала достаточно. Продолжаем?

Я вместе с ведущим внимательно оглядела зал. Судя по реакции, половина группы тут была не в первый раз. Ума не приложу, как люди могут сюда возвращаться!

Ведущий продолжил:

– Теперь перейдем к делам нашим карантинным. Что ждёт вас здесь? Компьютерная программа обучения очень проста: тема – тест – свободен. Есть программа обязательных прививок. У нас так: прививайся, если хочешь быть здоров, а если не хочешь – всё равно прививайся, потому что так положено. И третье: обучение по профессии, которую, кстати, можно выбрать. Всё для вас, уважаемые! А теперь поговорим немного о бытовом аспекте…

И он рассказал про воду, еду, щиток с запасами в номере, про врачей и маски, про вентиляцию, которую нельзя перекрывать, про цензурирование, после сдачи теста по которому отдадут телефон.

Чем дольше его слушала, тем больше пузырилась во мне обида. Как будто кто-то специально хотел поиздеваться надо мной, не рассказав вначале об этих простых правилах. Из нового был разве что запущенный по проводам вдоль прогулочного моста ток, который защищает не от отбывающих, а от птиц. Чаек тут называют летающими свиньями, и некоторые местные жители их, оказывается, умудряются приручать, и такие домашние животные не запрещены в резервации. Нам же всё равно не успеть за карантин кого-то приручить, поэтому ни чаек, ни провода ограждения трогать не нужно.

Ещё из нового: ночные сияния, которые можно наблюдать над горой из-за химических реакций, и цветовые табло уведомлений об уровнях опасности: зелёный, жёлтый, красный. Вот тут мне стало по-настоящему обидно, потому что я не знала о том, что если красный уровень тревоги, надо искать ближайший противогаз, натягивать на себя и молиться о выживании. Если бы случилась такая тревога, я бы погибла из-за того, что мне вовремя об этом не рассказали! Местная бюрократическая дикость вновь проявилась во всей красе.

Долго возмущаться у меня не получилось, потому что дальше последовало шоу, похожее на те, что бывают в скоростных поездах и самолётах. На сцену выбежали девушка и юноша, напоминающие танцоров в обтягивающей форме экослужбы, и начали демонстрировать действия, необходимые при различных цветовых сигналах. Когда загорелся жёлтый, они нашли место, отмеченное специальным значком, где есть противогазы, открыли ящик, убедились в их наличии, проверили, что окна и двери герметично закрыты, и уселись мило болтать. Я вспомнила вонючий туман за окном – тогда наверняка был жёлтый уровень. Сигнал с жёлтого сменился на зелёный, парочка тут же сменила маски и принялась зачем-то делать зарядку. Ведущий пояснил, что после застоя крови из-за ограничения двигательной активности на жёлтом уровне надо дать телу «надышаться», и если рядом нет специализированного герметичного тренажёрного зала с высоким уровнем содержания кислорода, то стоит размяться, хотя бы в маске. И в зданиях для отбывающих карантин такого зала нет. Он будет доступен, когда мы приступим к работе по месту отбывания.

Потом загорелось красное табло. Не просто загорелось, но ещё и жутко заорало и завыло, от чего мурашки побежали по телу. Такой гудок не пропустишь и не проспишь, он залезет в любые наушники и, вероятно, даже мёртвых разбудит. Ведущий резко выкрикнул: «Не дышать!», красавцы метнулись к ящику с противогазами, натянули их и уселись на полу, прижав колени к груди. Супер Марио комментировал действо:

– Главное замереть, не двигаться, чтобы не провоцировать дыхательную активность. Противогаза в таком режиме может хватить до суток. Помните: встроенные чипы сигнализируют о вашем местоположении, где бы вы ни находились. Замрите и ждите подмогу, и она обязательно придёт.

Какие страшные слова он сказал! Как человек может замереть и бездействуя ждать, что через сутки его кто-то спасёт? Нет, я бы набрала с собой десяток противогазов и сама пошла искать помощи!

– А для тех, кто сейчас думает, как пойдёт бродить в поисках спасения, сообщаю: ваше местонахождение будет зафиксировано в базе на момент объявления чрезвычайной ситуации и внесено в график эвакуации, так что если уйдёте – пеняйте на себя.

Мне сделалось ещё страшнее. Табло вновь загорелось зелёным. Парочка поднялась, обнялась прямо в противогазах. Потом актёры сняли их и хором произнесли: «Мы пойдём примем душ и скоро вернёмся». Зал зааплодировал, а они выскочили на сцену и снова принялись заниматься зарядкой под всеобщее одобрение. Нелепое шоу продолжалось.

Дальше нам показали, как девушка порезала руку, достала жёлтый антисептик, залила рану и тут же позвонила в «Скорую». В следующей сценке девушка нашла своего партнёра лежащим в коридоре и тут же позвонила по 003, не касаясь его и не пытаясь помочь. Стояла как кукла, даже пальцы растопырила, и ждала в углу приезда врачей, которые оказались картонными силуэтами. Невинные лёгкие сценки, как в детском садике, которые совершенно не воспринимались после ужаса красного сигнала.

Настала очередь вопросов.

– Были ли уже в резервации тревоги с красным уровнем опасности? – задал мой вопрос мужчина со второго ряда.

– Были. После этого мы сделали соответствующие выводы, и все меры для вашего спасения, о которых вам сегодня рассказали, были разработаны на основе прошлых ошибок, – заученно ответил ведущий.

Эх, если бы я спрашивала, то обязательно уточнила бы, сколько людей погибло, сколько спасли, а этот тюфяк только вопрос испортил!

Особенно много сыпалось вопросов про возможность общения с внешним миром и использования виртуальной реальности. Ведущий терпеливо от вопроса к вопросу повторял, что погружение в виртуальный мир здесь не предусмотрено – только реал и интернет-пространство. «Пятое измерение» для отбывающих закрыто. Директория «Мусорщик» – это зона, свободная от виртуальных миров, это не шутка и не пустое заявление. Отбывающие же настырно пытались найти лазейку, через которую можно было бы туда пробраться. Наконец, вопросы иссякли.

– Ну что ж, с основными темами мы сегодня разобрались, и прежде чем вы подпишете подтверждение прохождения инструктажа, я предоставлю слово почётному профессору Мировой академии наук, главному эксперту университета резервации по исторической справедливости, человеку, который знает об этом месте больше, чем все его жители вместе взятые, доктору Андре Симону! – провозгласил наш куратор.

С первого ряда неспешно поднялся тот самый мужчина в жёлтой куртке и смешных сапожках-казаках и уже знакомым мне менторским тоном провозгласил:

– Добро пожаловать в страну, которую я не без оснований считаю одной из лучших на Земле. Здесь очень трепетно относятся к каждому убеждению, каждому правилу этого мира, и помещение, в котором мы с вами находимся, – тому прямое свидетельство. Многофункциональное, оно с помощью видеоэффектов легко превращается в католический или православный храм, мечеть, храмовые сооружения Востока или африканских племён. Если кто-то из вас придерживается религиозных устоев, для превращения этого зала в вашу церковь вам достаточно обратиться к администрации и согласовать время…

Величественный знаток Андре Симон рассказывал о свободах и прелестях этого прекрасного места воодушевлённо и с чувством, но аудитория ничуть не прониклась его речью и одарила жидкими аплодисментами. Возможности помолиться они бы явно предпочли выход в виртуальный мир.

Так вот ты какой, первичный инструктаж, которого мне так не хватало!

Глава 9

Мама что-то бесконечно щебетала про приходящих в гости друзей, про дерущихся братьев, про какую-то непонятную мошку, которая жрала розу и которую никакими средствами не удавалось вывести. Я слушала и кивала головой, а когда мама просила меня рассказать о себе, то я отвечала:

– У меня всё-всё хорошо! Я учусь, скоро освою профессию и стану работать. Здесь много интересных людей и хорошо кормят.

– Рашечка, ты стала такая взрослая, может, просто неразговорчивая. Сколько уже прошло у нас? Неделя? Осталось немножко, деточка, и вернёшься! Не взрослей там слишком, ребёнок мой! – попросила мама со слезами на глазах.

– Нет, мам, отсчёт отбытия пойдёт нескоро. Пока не сдам экзамены и не начну работать, срок не идёт…

Картинка зависла, развалилась на квадраты. Потом появилась надпись: «Трансляция прервана за нарушение правил взаимодействия. Связь будет блокирована на 30 минут. Напоминаем, что при повторном нарушении связь будет прервана на час, а при третьем нарушении вы будете лишены права внешней связи».

Да чтоб вас! Вспомнился древний эксперимент с собаками, когда к клетке подводили ток, и куда бы собака ни шагнула, что бы она ни делала, её било током. Тогда собака ложилась и умирала, от безвыходности и беспомощности. Вот и я сейчас стала как та собака: мне только что дали возможность поговорить с мамой и тут же её отняли с предупреждением, что заберут совсем. Куда ни ступлю, что ни сделаю – везде удар!

– Это зачем? Что ты себя накручиваешь? – спросил Женя, услышав печальную историю про блокировку видеочата с предупреждением, что лишат связи совсем.

– Да я не накручиваю! – обиделась я. – Там так и было написано!

– Конечно, так, и никак по-другому!

И этот тоже надо мной издевается! Ненавижу его! Вот когда начинаешь по-настоящему завидовать женщинам из гендерных миров: у Жени явно не было намерения за мной ухаживать, а значит, и прощать, и заигрывать, и опекать. Я уже хотела уйти в свою нору страдать дальше, но он остановил меня.

– Да что ты дуешься-то не по делу? Съешь гормонов, а то и себя мучаешь, и людей. Что такого страшного в этом сообщении ты увидела? Какая там безвыходность?

– Ну как же: сначала на полчаса, потом на час, потом пересдача теста, а потом… – начала я.

– Что потом? – перебил он.

– В том-то и дело, что ничего потом! Ничего! Нет связи с мамой, с братьями, с миром нет связи, в конце концов! – я кричала, из глаз текли слёзы от мысли о том, что за неверное слово меня могут на полгода лишить общения с родными.

– Так, уважаемая, пора вас в поликлинику сдавать, для опытов! Вот представь себе: перед тобой человек, который ошибся в первый раз и через полчаса ему вернули связь, – сказал Женя поучительно.

– Ну, и мне вернули… – подтвердила я.

Его любовь к наигранным паузам уже бесила. Он же явно решил показать себя во всей красе, и потому говорил неспешно и размеренно.

– И я сразу продолжил общение и снова ошибся. И меня заблокировали на час! Представляешь – на целый час!

– И? – торопила я.

– И я пошёл, проболтался где-то час, вернулся и – бинго! Снова могу войти в чат! – продолжил он.

– Ну не томи, рассказывай! – взмолилась я.

– Так я и рассказываю. Я снова вошёл в чат и, о боги, снова нарушил правила! Прямо в тот же день, представляешь! Написал, что тут хорошая погода – это когда не воняет и можно без маски ходить. Вот я шалун!

Он снова замолчал и уставился на меня, как будто ждал аплодисментов или крика «браво!», мне же хотелось его толкнуть или ущипнуть.

– Ну… – выдавила я.

– Ну, и пришлось снова ответить «нельзя» на все вопросы теста кроме одного, и доступ снова мне открыли только утром, – он замолчал, как будто закончил. – Почему ты так смотришь, как будто хочешь мне вонзить кинжал в сердце?

– Слушай, а ты точно художник? Мне кажется, что по тебе или театральный плачет, или палата в психбольнице, где маньяков содержат! – не сдержалась я. – Приятно над человеком издеваться, да?

– Приятно! Ещё как! Когда у меня есть возможность преподать тебе такой урок, я это потом всю жизнь помнить буду! Детям своим, внукам, правнукам, праправнукам рассказывать буду об этом! – радовался он.

– Хорошо, а я буду рассказывать своим потомкам, как жестоко меня мучил некий Евгений на курительном мосту карантина резервации «Мусорщик». Продолжим? – предложила я.

– Так вот, представь себе: утром мне дали доступ в сеть и я стал болтать с женщиной. Она, естественно, спросила, что я ел на завтрак. Я ответил, кстати, очень сдержанно, что кормят здесь кормом, вкусовые качества которого не подлежат оценке, и меня тут же заблокировали.

Он замолчал. Я молчала в ответ и смотрела ему в глаза.

– Заблокировали на… Барабанная дробь!

Он снова тянул время. Я не выдержала и шлёпнула его по руке. Женя засмеялся, отбежал немного в сторону и воскликнул:

– А вот угадай, на сколько? Ни за что не угадаешь!

– Я бы тебя на всё время заблокировала за вредность твою, – обиженно пробурчала я.

– А вот и нет! На полчаса! Снова на полчаса! Это замкнутый круг наказаний, простейший замкнутый круг! И нечего себе придумывать всякие страсти. Тут никто не хочет сводить тебя с ума и держать тоже никто не будет – никому ты не нужна! Отработаешь своё и всё, adios, amigo![12] Валите, пожалуйста, в свой чистоплюйский мир и общайтесь там с кем угодно о чём угодно в рамках, в вашем местечке установленных! – победоносно закончил он.

– А если я там, за стеной, расскажу обо всём, что тут видела? Что мне за это будет? – сменила я гнев на милость.

– Да пожалуйста! Подпишешь бумагу о неразглашении. Ответственность там покруче ссылки в демократичный «Мусорщик» будет – уголовная, с высылкой в закрытую резервацию. Сажают без права изменения страны пребывания, то есть насовсем. Хочешь в такую? Ни один болтун по свободным странам не шляется, раз очередь сюда не стоит, а это лучший показатель их умения добиваться «неразглашения». Хочешь – болтай потом, я вот точно не буду. Они тут серьёзные ребята! – заверил Женя.

Мы помолчали, посмотрели на летающих свиней, кружащих с криками над домами, на столбики дыма вдали, на горе. Я ещё раз прокрутила его ответ в своей горячей голове и честно сказала:

– Спасибо.

– На здоровье, – улыбнулся он и добавил: – Ты ведь понимаешь, что, возможно, в жизни мне больше не представится случай кому-то вот так показать, как тебе сейчас, что всё устроено проще, чем мы себе накручиваем. Это очень редкий случай, когда ты что-то по-настоящему можешь для кого-то сделать.

– Да, согласна. Нечасто такие глупые рёвы под руку попадаются. Когда у тебя будут дети, будешь им хвалиться, как мне своего ума добавлял.

– Позвоню сегодня и буду хвалиться и детям, и внукам. Я старенький, просто генномодифицированный, – снова улыбнулся он. – Я тебе в деды гожусь, если не в прадеды. Я потому и здесь, Рашечка, что мне так всё осточертело там, за стеной, что хочется чего-то настоящего найти, хоть бы и в мусорной куче. Скучно…

– Больше к нам никого не привезут, – сказал Женя во время нашей очередной встречи на мосту. – Я думал ещё с кем-нибудь познакомиться, но у них так: завозят человек пятьдесят, а потом на карантин ставят.

– Вы прямо агент, – ответила я вежливо. – Кто может поплатиться головой за разглашение этой информации?

– Андрюша, профессор наш любимый. Ему вряд ли что-то сделают, он местная звезда. Ты бы с ним, кстати, поближе познакомилась, не помешает, – порекомендовал Женя.

– Не, спасибо. Он бабник, я с такими не могу.

– Хорошо, что ты не в каком-нибудь двадцатом веке родилась! А то не видать бы тебе ни работы, ни карьеры, ни жизненных благ с такой нелюбовью к любовным играм. Да, и кстати, если ты не перестанешь мне «выкать», то рискуешь потерять собеседника. Тут собеседники – особо ценный товар, ими не разбрасываются, – подначивал меня Женя.

– Мне сложно, после ваших… твоих признаний… – попыталась оправдаться я.

Мне и правда стало не по себе от понимания, что общаюсь с человеком во много раз старше меня. Выглядел он молодо, и это сбивало с толку ещё больше.

– А ты старайся. Не сложно – не интересно. Уж поверь старику, – усмехнулся он.

Женя ссутулился, перекосился на один бок и принялся так смешно кряхтеть, что желание «выкать» отступило. Клоун в цирке – это друг, ему не «выкают».

– А сам ты не в двадцатом же веке родился? Я уже подозреваю, слушая тебя – может, ты вообще робот? Или Горец? Помнишь фильм древний, где «кто хочет жить вечно»?[13]

– Робот – это когда больше семидесяти процентов мозга заменено на инородные материалы, а подсадка живых клеток и смена косточек не считается. Робот в голове. Ладно, вредная девчонка, посмотрим, как ты лет через сто запоёшь! Хотя я вряд ли осилю такой срок. Как только мне здесь надоест, сяду на какой-нибудь межгалактический космический корабль и свалю в никуда. А на «Горца» согласен, только мне больше нравится старый-старый фильм, плоский ещё, без MultiD.

Слышать такое от позитивного Жени было странно. Я думала, он «железный»!

– Что с настроением? Или у тебя тоже «лунные циклы»? – недоумевала я.

– Ага. Луна будет вечером огромной. Посмотришь. У стариков такие циклы – она нас зовёт, и от этого не избавиться. Но не надо заносить руку над кнопкой экстренного вызова 003. Я в порядке. У меня там, – он махнул рукой в сторону стены, – собака умерла. Глупо, да? Древний, частично железный уже человек переживает за какую-то собаку!

Он смотрел мимо меня на гору. Гуляющие по мостику всегда останавливались лицом к горе, словно боялись поворачиваться к ней спиной.

– Совсем даже не глупо, – ответила я.

– У тебя за всю жизнь сколько собак было? – спросил Женя.

– У меня один Джеки, он старенький, ему скоро пятнадцать стукнет, но до двадцати мы его точно дотянем! – вспомнила я своего любимого пса.

– Вот. А у меня – со счёту можно сбиться, но я каждого собакена помню по имени. Кстати, и Горец был; прожил, правда, недолго совсем – сглазили, видимо, кличкой. Должен был бы привыкнуть их хоронить, а всё никак. А Бобёр четверть века осилил, собака!

– Бобёр. Смешная кличка. Ты сам придумал? – спросила я, чтобы немного разрядить обстановку.

– Нет, мне его Бобром отдали. Сказали, подгрызает всё, что найдёт: хоть палку, хоть пластмассу, хоть алюминий – грызун. У него зубы передние, как у бобра, и хвост плоский. Скрестили неудачно породу, вот и получилось генномодифицированное чудище. Я его щенком в питомнике взял. Там усыпить должны были за уродство как генетическую ошибку, а я схитрил. Подделали документы, накрутили-навертели и этого вроде как усыпили, а нового записали как собаку и кличку дали – Бобёр. Маленькая путаница, и зверюге двадцать семь лет жизни, а мне столько же лет радости.

Я совсем не знала, что ему сказать. «Сочувствую» или «соболезную» будет неправдой. Не сочувствую – недоумеваю. Когда кто-то кого-то теряет, я всегда ощущаю его боль, а сделать с этим ничего не могу, помочь ничем не могу и просто хочу убежать от этой ситуации. А здесь тем более: он бросил своего Бобра, когда разрисовал здание. Знал, что отошлют куда подальше за такие дела и старый пёс будет доживать без него. Сказать ему сейчас такую правду будет слишком жестоко. Мне было крайне некомфортно, но говорить что-то надо было.

– А с кем же ты его там оставил? – спросила я.

Он повернулся ко мне, повеселел и неожиданно сменил тему:

– Давай договоримся, пока мы здесь, каждый день утром играть в угадайку. Просыпаешься и загадываешь, сколько дымных столбов ты увидишь днём на горе. А после завтрака считаешь и пишешь, сколько на самом деле оказалось. Тот, у кого утренний прогноз ближе к реальности, выиграл. Только цифры, больше ничего не пишем, мы ведь и так всё поймём, – предложил Женя.

– Давай. Я наверняка проиграю, и тогда что? – согласилась я.

– А тот, кто проигрывает, шлёт другому селфи, на котором изо всех сил старается показать сожаление по поводу проигрыша. Без маски!

– Я завалю тебя своими селфи! – воскликнула я, будучи в полной уверенности, что угадывать буду плохо.

Очень хотелось спросить, сколько ему лет, но это категорически запрещено, особенно с генномодифицированными. Возраст – очень интимная тема, но любопытство так и жгло. Дети, внуки… Больше ста точно.

– Жень, можно задать тебе вопрос, который задавать нельзя? – всё же спросила я.

– Сколько мне лет? – угадал он.

Я покраснела до корней волос, замотала головой.

– Не совсем. Ты знаешь, сколько ты проживёшь? – уточнила я.

– Нет, конечно. И про возраст совру, прости, мне нельзя разглашать. Я знаю, что это очень интересно всем, кроме меня. Это решили за меня, а я хочу жить свою жизнь, а не кем-то придуманную, – ответил он.

– Это как? – не поняла я.

– Ты маленькая ещё, не поймёшь, – отрезал он.

– Я хотя бы постараюсь. Раз уж нас нанесло друг на друга здесь, то можно и постараться. Я про себя всё могу рассказать, но только пока нет ничего интересного, – сказала я.

– Самое интересное как раз то, что у тебя впереди. Так мы дымки считать договорились? Сколько их сейчас там, хотя бы примерно? – спросил он.

– Расскажи. Пожалуйста! – просила я.

– А ты хоть знаешь, откуда эти дымки берутся на горе? – он явно пытался уйти от темы.

– Расскажи-и-и! – не унималась я. – Ты упрямый, но я ещё упрямее, по упрямству у меня твёрдые двенадцать!

– Ну хорошо, раз ты так просишь, хотя я и сам не знаю толком. Там ведь расположена зона, свободная от контроля. Там живут люди, которые решили стать бомжами по доброй воле. Жить в грязи, питаться отходами. Наверное, это их костры. Ну, и трубы перерабатывающих заводов ещё, – сказал он так серьёзно, как будто не понимал, что я допытываюсь про возраст.

– А раз так, тогда я не буду с тобой играть в «дымки». И вообще не буду с тобой разговаривать. Подружусь вон с Эммой в блестящих туфлях, стану местной звездой, и все мужики будут мои! – притворно обиделась я.

Он повернулся ко мне, посмотрел с прищуром.

– Ты живёшь в неправильной стране, Рашечка. Тебе в гендерную надо! Ты настоящая женщина по сути своей, но пока этого не осознаёшь. Тебе стало интересно, и ради своего интереса ты сейчас готова вскрытие мне сделать, не особо заботясь о моём личном пространстве, хоть тебя в школе правилам и учили-переучили, и по личному пространству у тебя точно было двенадцать, как и по большинству других предметов.

Он замолчал, глядя на меня в упор. Ждал. А у меня внутри всё рухнуло: он был ещё и телепатом, и это тоже скрывал, как и свой возраст, потому что телепатов, говорят, держат в отдельных резервациях, чтобы они мир не поработили. Я невольно шарахнулась в сторону.

– Да не пугайся ты, не телепат я никакой. Проверяли вдоль и поперёк, уж будь спокойна – телепатов не отпускают. Когда живёшь почти два века, поневоле знаешь, о чём думают другие люди. Когда ты выглядишь на двадцать, все хотят тебя поучать и делают это регулярно. А когда поучают, то рассказывают, как они думают, что в их понимании равносильно тому, «как жить надо». И с годами обрастаешь «телепатией опыта», – успокоил он.

– Двести? – переспросила я, не веря своим ушам.

– Я футболку сделал себе с надписью «Мне скоро 200» на груди, а сзади «Идите в…» И каждый понимает это, как хочет.

– Но ведь это так прикольно! Ты всё время провоцируешь всех вокруг. Они думают, что ты пацан, а ты им раз – и сюрприз! И они такие: «Вау»! – представила себе я.

– Вот ты точно описала сейчас всю мою жизнь. На десятый раз надоедает, на двадцатый бесит, на сотый разрывает на части. Б-у-у-у-м! Взрыв человека, полетели клочки салютом! На мне три операции для старения, а я всё равно выгляжу как ребёнок до тридцати лет.

– Я не ребёнок, – огрызнулась я, понимая, кого он имеет в виду.

– Ребёнок! – упрямился он.

– Скажи это судье! – не унималась я.

– И скажу. И пойму, какого хрена эта сука тебя сюда затащила! Потом. У меня на это ещё знаешь сколько времени? Вот и я не знаю.

Женя злился, ему было неприятно обо всём этом говорить. Я пожалела о своём любопытстве, но было слишком поздно.

– Знаешь, что самое «прекрасное» в этой ситуации? Не я себе себя выбрал! Мои родители когда-то подписались на этот эксперимент. За это им обещали денег, а ещё учить меня, лечить, растить и дать мне самое лучшее, что будет в мире на тот момент. И мне всё дали! Я рос в специнтернате с такими же, как я, жертвами родительского желания дать детям «всё самое лучшее», и некоторые из моих одноклассников растекались лужей прямо на уроках. Представляешь? Сидел рядом ребёнок и вдруг начинал плавиться на глазах у одноклассников, и, пока врачи бежали к нему на помощь, он уже успевал превратиться в лужу под партой, в которой штанишки плавали, а ты успевал промочить в ней ноги! Я ноги промочил в своём лучшем друге! Мне было лет двенадцать, а ему даже не знаю сколько: нам запрещено было называть свой возраст, да мы его и не знали. «Нестабильная структура».

– А ты маму-то видел вообще? – спросила я.

– Да. Как она плакала потом! Ты не представляешь, как она обо всём жалела, старалась выкупить меня из этой программы. Мамы, они такие – они как лучше хотят.

Он осёкся, замолчал. Взял себя в руки.

– Я тебе наговорил тут столько лишнего, что столбики со мной ты теперь будешь считать целую жизнь! – сказал Женя серьёзно.

– Хорошо, Горец, – выдохнула я, потому что всё это становилось уже как-то слишком. – Пойду я к себе, пожалуй, поучусь мусорному уму-разуму.

– Доброго тебе учения, Скалолазка!

Горец и Скалолазка – хорошо у нас получилось.

Через неделю я закончила почти весь курс общего обучения и была готова приступать к профессии. В чатах меня блокировали всё реже. Я овладела искусством иносказания, научившись говорить очень общими и завуалированными фразами: приличная погода, многообещающее будущее, время моего возвращения можно уточнить в экослужбе. О том, как тут всё устроено, рекомендовала смотреть фильмы в открытых источниках, и называть резервацию я стала «мой курорт», что явно нравилось цензорам. Друзья просили фотки – отправляла себя в маске на фоне хромакея[14]. Однажды в ответ на очередное селфи они написали, что я зазналась и теперь за людей их не считала, даже простейшую просьбу выполнить не могла. Я читала и улыбалась. Какие же они там ещё маленькие!

Глава 10

С тех пор как у меня появились связь и Горец, жизнь наладилась, и резервация уже не казалась мне местом, невозможным для существования. Как мало мне было нужно для счастья! А ещё, пожалуй, то, что я немного привыкла к запаху, и каждый день по чуть-чуть занималась лазанием, без скал, правда, а лишь по стенам своей комнаты и тренажёрного зала. В качестве зацепов использовала плинтуса, розетки, выключатели и фурнитуру шкафчиков. Однажды напугала оператора и робота-уборщика до полусмерти. Они вошли, а я в углу сижу, под потолком, выносливость в ограниченных условиях тренирую. Ругали, что пачкаю стены. Согласилась и надраила свои Скалолазкины ботинки так, что они стали чище рук. Тогда принялись ругать за то, что порчу отделку. Я изучила нормативную базу по пользованию зданиями и сооружениями и написала письмо в службу эксплуатации, что никаких злых намерений не имею и мне нужна база для занятий, чтобы поддерживать спортивную форму. Дайте такую базу, или скажите, где можно, или буду везде лазать! Замолчали, больше меня никто не трогал – закон был на моей стороне.

Мама отправляла мне видео с боями Мура и Джеки, интернет-перебранки с братьями цензура пропускала на ура – мои близкие стали ближе.

Общение с друзьями свернулось как-то само собой: они, как прежде, были заняты курсами, фильмами, путешествиями, но их мысли стали казаться мне наиглупейшими. Да, они были правы: я зазналась и считала себя взрослее и умнее. А разве могло быть иначе, если почти месяц я мариновалась в одной консервной банке со взрослыми, а моему лучшему другу вообще под двести лет? О чём я раньше думала, писала, какие глупости обсуждала с ними? Историю сообщений читать страшно! «Поскорее бы вырваться из-под опеки, подальше от родительских глаз. Уеду учиться, выброшу телефон и забуду номер, так надоело»! Неужели такое могла писать я?

Каждый день я взрослела на год, так мне, во всяком случае, казалось: училась, узнавала резервацию, новых людей в карантине, защищала свои права, ошибалась и исправляла ошибки. Я постаралась сойтись с Эммой в блестящих туфлях: равенство полов – это хорошо, но женщина женщине всё равно нужна, тем более что её поведение забавляло и притягивало меня. Улучить момент, когда она была без ухажёров, никак не удавалось: утром её уже ждали под дверью, а когда один не выдерживал, его сменял другой, потом третий. Иногда всей компанией человек из пяти они что-то обсуждали. Мне было неудобно влезать в их разговоры, но по упрямству у меня, как известно, был высший балл. Однажды я подошла к ней после завтрака и решительно спросила:

– Эмма, я могу с вами поговорить? Наедине?

– Разумеется, деточка, – ответила она вежливо, показала глазами ухажёрам на дверь, и они покорно удалились. – Что случилось?

– Ничего себе! – искренне восхитилась я. – Когда мне говорили, что гендерные женщины могут управлять мужчинами одними глазами, я не верила. «По мановению ресниц».

– Ну что вы, – усмехнулась она, – иногда достаточно подумать, и всё исполнится! Женщины властны над мужчинами. Гендерные женщины. Так что вы хотели?

Она явно забыла, как меня зовут, и была так старомодно мила, что боялась переспросить.

– Я Ирина, я тут совсем на новеньких и не понимаю, как вести себя, как общаться. А вы очень уверенно держитесь. Хотела у вас совета попросить, – ответила я откровенно.

– Что ж, Ирина, вы угадали. Какая вы проницательная! А так молоды, что по вам и не скажешь! – не поскупилась на похвалу Эмма и продолжила с большим достоинством в голосе: – Я не в первый раз здесь и вернулась сюда осознанно, как и те, кого вы видите рядом со мной.

– Они все не в первый раз?

– Ну нет же, не так прямолинейно! – воскликнула она. – Антуан и Йорк повторники, а остальные ещё и потому мной так интересуются, что впервые сюда угодили. Но тоже по уму, и это ценно. Мужчины, которые умеют думать, – очень большая ценность, если не самая большая из обнаруженных мной в этом мире.

– От меня все шарахаются, – вздохнула я расстроенно.

Это была истинная правда: из полсотни отбывающих мужчин со мной общался только Горец, остальные старательно обходили стороной.

– Когда хочется, чтобы интересовались мужчины, нужно надеть платье и туфли, и сразу подойдут! И перестаньте гонять пылесос по курилке, как мальчишка. Мужчины умеют оценивать разрешение женщины проявить к ней внимание, – посоветовала Эмма.

– Платье и туфли – это и есть разрешение? И всё? – удивилась я.

– Естественно. Ну, и взгляд ещё благожелательный, а не колючки вместо глаз. Этот серенький спортивный костюмом и мешковатые джинсики рассказывают, что связываться с их хозяйкой опасно, потому что ей на мужиков плевать. За любое неверное слово, сказанное женщине, прячущей свою талию, можно в полицию загреметь. Для вас же невинное: «Ты сегодня прекрасно выглядишь!» – уже повод для обвинения в сексизме!

– Хочется взглянуть на человека, который этот слух про нас по миру пустил. Вернее, этот фейк[15]. У нас очень даже принято делать друг другу такие комплименты. Они не зависят от половой принадлежности, так говорить можно и мужчинам, и женщинам. Обидно, что нас выставляют такими, мягко сказать, странными! – расстроилась я.

– На всякий случай. Мужиков не переубедишь, они лишний раз рисковать не будут. Без разрешающих «опознавательных знаков» от женщины не сунутся, – уверенно подтвердила Эмма.

– Платья и туфель у меня просто нет, – улыбнулась я в ответ.

– Хотите, я дам вам поносить? Увидите эффект! Очень, очень хорошо работает! Этим вы как бы говорите мужчинам: «Я женщина, меня можно завоёвывать, начинайте», и они начинают, а уж вы потом выбираете. Очень интересная игра: и от скуки хорошо спасает, и финансово довольно выгодно, – радушно предложила она.

– Не знаю. Мне сложно и противно в такую играть. Я же понимаю, что всё это ложь. Каждый будет говорить, что я самая красивая, что жить без меня не может, что я нужна как воздух. Врать будут!

– Ну и что с того? Таковы правила игры: они набирают очки, а мы выбираем лучшего, – пояснила она. – Как выбрать мужчину, если он, пряча глаза, обходит вас за три метра?

– Не понимаю, почему нельзя общаться с человеком на отвлечённые темы? Друг с другом же они общаются! – удивилась я.

– О чём, например? О погоде? О режиме дня, еде, спорте, будущей работе?

Я согласно закивала, и Эмма продолжила:

– Представьте себе – мы с ними об этом и говорим!

– Тогда я не понимаю, для чего к этому разговору должно прилагаться платье? – ещё больше удивилась я.

– Ой, деточка, как вы ещё юны! – искренне восторгалась Эмма моими нелепыми вопросами. – Вы, когда о чём-то беседуете, что в мужчине для себя ищете?

– Ничего. Ничего не ищу. Я просто разговариваю…

– Во-о-о-от, – нараспев произнесла она. – В этом-то всё и дело. Вы не охотница, потому и не носите охотничью экипировку. А я – настоящая охотница. Мне нужен мужчина, который будет моей надеждой и опорой. Я буду напоминать ему, что он мой герой, самый сильный, самый мужественный, и за это он подарит мне защиту и поддержку. Мне многое нужно от мужчины, очень многое, поэтому я и выбираю из них лучшего.

– Сюда разве попадают лучшие? – засомневалась я.

– А почему нет? Мы же с вами здесь? Лучшие только на порталы знакомств не попадают, а сюда очень даже! Вот Антуан, например. Вы же из одного города. Вы его знали там?

– Нет, – ответила я.

– Он очень интересный человек. Занимался разведением рыб для домашних прудов. «Квариум», не слышали? Не женат уже лет десять как. Опрятный, продуманный, и в вашей негендерной стране соскучился по любви и ласке! – Эмма говорила с восхищением и сочувствием одновременно.

– Так он ведь здесь, а не там, – сомневалась я в столь высокой оценке своего кудрявого попутчика.

– Конечно. Потому что он молодец: у него в бизнесе что-то пошло не так, и он приехал сюда, чтобы отработать банковский долг. Здесь вычитать будут копейки: в директории у банков и приставов права ограничены.

Эта женщина в платье говорила о чём-то непонятном и нестерпимо скучном. Какие банки, какие кредиты, какие приставы? И как может быть «хорошим» человек, который по уши в долгах?

– И они все что-то отрабатывают? – уточнила я.

– Да. Те, кто понимает схему, быстро сбегают от банков и прячутся: сначала вроде как принудительно, как отбывающие, а потом добровольцами тут остаются. Из банковского рабства только два пути: или в тюрьму, или сюда. Сюда выгоднее: свобода, на дорогу и переезд не нужно тратиться – государство этапирует. Я серьёзно: в «Мусорщика» ни один пристав нос сунуть не смеет!

– А вы как здесь оказались? – поинтересовалась я.

– А что я? Я сюда в первый раз лет двадцать назад попала, по глупости. Тяжко было, запила, захламилась. В себя пришла тут, в карантине, потом отработала честно свой срок и зареклась возвращаться. Вернее, зареклись: в «Мусорщике» я встретила своего Пепечку. Как он за мной ухаживал! Как он в этом мусоре находил мне и цветы, и фрукты, и даже развлечения! Условия для любви сложные: в общежитии всё под камерами, денег в распоряжение дают – сущие копейки. Мы с ним за эти пару месяцев только в карантине и пообщались, потом встречались изредка, но каждый раз был как настоящий праздник! А уж когда отбыли, мы с ним срослись…

Как же я ненавижу эти моменты! Сидела и кивала, улыбалась, как будто это всё мне интересно, а мне было неинтересно. А Эмме в туфлях было уже всё равно: её понесло, и она говорила и говорила. Про то, как они не хотели детей, хотели путешествовать; не хотели собаку, хотели кошку, а им на свадьбу подарили собаку, и они полюбили собаку. Про то, как они меняли страны, профессии, как любили друг друга, каким сексом занимались, как им потом всё это надоело, но они любили друг друга так сильно, что для разнообразия влились в групповую семью. Впоследствии им и там надоело, и они уехали за Полярный круг и жили там в и́глу. И ничего про резервацию! Все мои попытки вернуть её сюда рассказчица игнорировала и возвращалась к своему ненаглядному Пепечке. И поделом мне! Это же я вторглась в её идиллию, а не она в мою, значит, мне оставалось только терпеть и слушать – не с ухажёрами же ей своего Пепечку вспоминать.

По итогам рассказа Эммы я вынесла для себя следующие познавательные моменты:

Рога у северного оленя лохматые.

Секс с четырьмя мужчинами сразу – это довольно сложно, нужна хорошая физподготовка.

По-настоящему хорошее вино не продают, оставляют себе, и попробовать его можно лишь в гостях у виноделов.

Сейчас чулки, в которых и ходить можно, и мужиков дразнить, не найти. На чулки надо охотиться на блошиных рынках.

Жить на экваторе проще и дешевле, чем за Полярным кругом.

Я почти заснула, когда увидела, что Эмма рыдает. Оказалось, её Пепечка погиб, причём довольно странно: упал со стены и повис на дереве, зацепившись галстуком за сук.

– Страховая компания стала доказывать, что это не был несчастный случай, и всё-таки доказала: повесился он сам, а суицидникам страховка не положена. Мало того, что ничего не выплатили, так ещё и все долги мужа на меня повесили. А мне что было делать? У меня оставался только один вариант – банковское рабство. Да лучше уж повеситься, как Пепечка, чем в эту долговую яму себя своими же руками закопать. Остаток жизни за копейки долги отрабатывать, челночком между работой и общежитием, света белого не видя, кто ж захочет? От них ведь не вырваться! – сквозь слёзы говорила она.

История больше походила на плохой сериал, чем на правду, но всхлипывала Эмма очень натурально.

– И тогда я закрылась дома, стала пить, захламилась…

– Специально, чтобы опять попасть сюда? – уточнила я.

– Да. Лучше сюда, чем в банковские рабы. И я всё отработаю. Пойду в больницу уборщицей, там платят двойную ставку, хоть и непонятно за что. Всё роботы делают давно: и моют, и судна выносят, и убирают, а мне остаётся только ходить за ними и кнопки переключать вкл/выкл. Останусь здесь, потом жильё дадут, мужика найду хорошего, и будем себе жить потихонечку.

Н-да… Ей бы книгу написать: «Бег по замкнутому кругу». Я успокоила Эмму, как могла, поблагодарила за рассказ, обещала вечную дружбу и как можно скорее удалилась, опасаясь второй волны рассказа с ещё большой детализацией.

– Жень, разве так бывает? – я пересказала ему сюжет «романа» Эммы.

Он хохотал неприлично долго, постоянно требовал деталей. Я недоумевала и обижалась, не понимая причин. Наконец, он сжалился надо мной и прокомментировал:

– Скалолазка, ты ещё ребёнок совсем, уж прости мой стариковский цинизм! Так красиво заливает старушка – заслушаешься! Прибухивает твоя Эмма изрядно. Её сюда ссылают уже раз пятый, наверное. Приезжает по этапу, остаётся добровольцем, а заканчивается всё тем, что начинает пить беспробудно. В итоге её отправляют за стену и лишают контракта.

– А ты откуда знаешь? – удивилась я.

– Так болтаю же со всеми, налаживаю связи, так сказать. Сплетни в наше время – лучший источник информации, и истины в них куда больше, чем в официальных новостях. Буфетчица, та, что постарше – большой знаток местных нравов и кладезь мусорного фольклора. Рекомендую для общения!

– Ну, а мужики как? Тоже всё врёт про своих ухажёров? – спросила я.

– Нет, про их «прятки» всё верно. Тут полно тех, кто скрывается от долгов. Зона с особым экономическим режимом: за все долги не могут вычитать более десяти процентов заработка, а добровольное погашение отсюда обязаны зачитывать один к двум, и подработать можно прилично. В Уставе об этом сказано. Учила, сдавала? Двоечница! – подначивал Женя.

– Странно. Зачем на помойку сбегать? Банк же всё даст, если ему задолжаешь – жильё, работу. Живи и отрабатывай свои долги на чистом воздухе. Некоторые же, наоборот, специально кредиты не отдают, чтобы стать «банковским человеком» и не заботиться больше ни о чём. Живи себе, работай, горя не знай. Всё лучше, чем здесь, с крысами и вонью, – я откровенно недоумевала.

– Ох, Ра, не та тема, не думай об этом! Чтобы об этом думать, надо пожить лет хотя бы пятьдесят среди свобод, которые одни люди, богатые, решили дать другим людям, нищим. Попробовать, каково это, в принципе, отрабатывать долг перед банком. Остаться без жилья, без имущества, с минимальной медстраховкой, с навязанной и потому нелюбимой работой за копейки. Как замануха звучит красиво, а на деле это самое настоящее узаконенное современное рабство. То, что людей не кидают на съедение тиграм посреди арены, и то хорошо. Тебе полгода в директории кажутся невыносимыми, а что бы ты сказала про пожизненную отработку там, куда банк «направит»? Тебе оставят денег на еду и немножко одежды, а всё остальное – общественное. Комната в общежитии, жизнь между домом и работой за гроши. Ни карьеры, ни обучения, ни путешествий, ни домашних животных, ни возможности смены страны проживания, ни возможности содержать и воспитывать своих детей – их забирают учиться в банковские специнтернаты. Ничего своего, кроме пары белья да зубной щётки. Но тебе не надо об этом думать. В твоём возрасте философия – крайне вредная наука.

– Это почему ещё? – удивилась я.

– Потому, что мозг философа выдаёт сухие суждения и должен быть сух, чтобы эти суждения не намочить. А чтобы мозг был сух, не должно быть эмоций, чтобы не текло ничего и нигде и не увлажняло правильные мысли. Потому-то к старости, когда мозг сохнет, и начинают философствовать. Тебе рано, купай мозги в эмоциях, получай удовольствие! – усмехнулся Горец.

– Та-а-а-к. Ты опять от темы сбегаешь, значит, ты тоже в этом прекрасном месте потому, что от банков прячешься? – догадалась я.

– Какая ты «догадостная» девочка у нас! Сама проницательность! Ну, а если угадала, то что теперь? Возьми с полки пирожок, отравись и будь довольна собой.

– Ты меня сейчас застрелил. Завалил в висок без права на выживание. Жень, так получается, что «суть этого чистого места» в том, чтобы в этой «свободной стране» от долгов скрываться? Вся эта высокопарная чушь про особую ауру, вся эта завеса тайны – всего лишь дырявая занавеска на двери общественного туалета? Бэ-э-э.

– Ты прямолинейная, как доска. Что ты рубишь-то сплеча? И меня разгадала, и резервацию разгадала, и занавеской прикрыла, и всё это за каких-то две недели! Ты ещё карантин не прошла, а знаешь уже больше, чем наш историк Андрюша! Оставь немножко на потом, тебе тут ещё несколько месяцев ошиваться, – сказал он примирительно.

– Так я права, да? Скажи, я права? – не унималась я, и он понял, что не отстану.

– Нет. Ты не права, – ответил Женя угрюмо. – И сколько бы ты ни читала, ни слушала, ни представляла себе, ни вытрясала душу из других – ты не поймёшь. Тебе рано здесь быть. Это место понимают те, кто испытал в жизни много боли и ищет угол, где от неё укрыться. Здесь к каждому человеку в границах стены повышенное внимание: здоровье его – забота государства, рабочее время сокращено, оплата повышенная, для проведения отпусков спецквоты в лучших курортных зонах. Затравленные, загнанные в угол обстоятельствами люди в «Мусорщике» снова чувствуют себя полноценными и нужными. И если бы эти особенности резервации так тщательно не скрывали, то в очереди в эту невкусно пахнущую страну выстроилось бы полмира!

– Всё. Волшебной страны нет, тайны нет, любви, даже у Эммы, нет. Сплошная проза жизни. Пойду учиться и проживать эту пресную неинтересную прозу, – сказала я.

– Не перегибай! У мужиков с Эммой в туфлях как раз самая настоящая любовь, больше ж она ни для чего и не нужна, – ответил Женя.

– Да ну тебя, виртуальные же есть! – не поверила я своим ушам.

– Здесь, радость моя, зона, свободная от VR[16]. Забыла? – напомнил он.

– А Пепечка-то хоть у неё был? – понадеялась я хотя бы на любовь, тем более, что теперь с рассказом Эммы всё сходилось и её Пепечка повесился как раз из-за банковского рабства.

– Вот уж чем я не интересовался никогда, так это чужими пепечками. Это так важно?

– Она мне битый час про него рассказывала так, что я чуть ли не запах его почувствовала. Неужели она всё придумала? – размышляла я вслух.

– Не знаю, честно. Могу ради твоего любопытства спросить у буфетчицы. Эмма такими темпами, пожалуй, скоро не за стеной, а на горе окажется, там пепечек полным-полно. Говорят, она в прошлый раз уже порывалась туда сбежать, еле успели отловить и выслать, – сказал Горец.

– Да что ж там такое на этой горе?

– Прогуляйся по прямой трансляции и погляди, кто и как там живёт. Видеокамеры много где понатыканы. Весьма интересное зрелище! – порекомендовал Женя.

Он прятал глаза. Я почувствовала, что этот разговор ему крайне неприятен, я надоела ему своей настойчивостью, мешаю, поэтому поспешила уйти.

Глава 11

Ночь настала тяжёлая. Уже третий раз ночью наползало зловоние, от которого не спасали ни герметизация, ни маска. «Perfume permeation – к нам проник парфюм», – шутили сотрудники экослужбы. Ничего себе «парфюм»! Даже их, закалённых десятилетиями, передёргивало от этой вони. На вопросы об опасности «парфюма» они успокаивали: «Бомжи на горе в нём постоянно живут. Без масок, без противогазов, без герметизации. И ничего, живы».

Попривыкнув к неприятным запахам, я спала уже без маски, но в этой ситуации, чтобы хоть как-то перебить вонь, налила немного розового масла на салфетку, вложила её в повязку и лишь тогда задремала. Внезапно замигал свет, монитор химопасности на стене окрасился в жёлтый цвет. Я покорно поднялась, проверила противогазы. Их было два, срок годности на каждом в порядке. Походила бесцельно по комнате, снова легла.

Когда взревел красный сигнал, мне снился какой-то хороший сон. Как ошпаренная кошка, вскочила, кинулась к ящику с противогазами, с полузакрытыми глазами натянула первый – не работает. Не открывался клапан, воздух не проходил сквозь него. Сняла противогаз и зачем-то стала смотреть внутрь: может быть, кнопка есть какая-то, которую я в панике забыла нажать?

Глаза ещё спали, и к тому же было темно: работало только аварийное освещение. Включила фонарик на телефоне, но пожалела зарядку и тут же выключила. Успела увидеть, что сети в телефоне нет, значит, случилась серьёзная авария. И только потом до меня дошло, что стоит проверить исправность второго противогаза. Пока его натягивала, волосы запутались, больно защемив прядь. Сняла противогаз, собрала волосы в пучок, надела ещё раз. Вроде жива пока, хотя во рту, как мне показалось, появился какой-то горький привкус. Отравилась? Или это из-за розового масла? В этом противогазе ничего нельзя было понять: каша из ощущений прикосновения к коже чего-то инородного, собственного сопения, непонятно куда выдыхаемого воздуха. Может, попить или рот прополоскать хотя бы? Или нельзя? Нельзя снимать противогаз, но ведь я только что была вообще без него…

Аккуратно приподняла маску снизу, прополоскала рот, потом всё же попила, но задержав дыхание. Натянула противогаз, вздохнула полной грудью, так, что стало больно. Теперь рассмотреть, что же не так со вторым противогазом, было невозможно. Он был, конечно, не такой, как в старых фильмах: не круглый дурацкий цилиндр и тем более не шланг, но всё равно был похож на маску улыбающейся хеллоуинской тыквы, и стёкла в нём так себе, мутные. Местами видела, и хорошо. Интересно, какой это газ и почему вдруг проник к нам? Успела ли я отравиться?

Дело – дрянь! Менять противогазы положено каждые шесть часов. Сейчас 23:21, ночь. Сколько это всё продлится? Отодвинула штору. Лучше бы я этого не делала! Плотный жёлтый туман, словно жижа, заливал моё окно почти до половины. Он заливал всю долину, а над этим жёлтым океаном мерцала огнями гора, и сверху, как куполом, всё это было покрыто чёрно-серой ночной тучей. Полосы чёрного дыма соединяли две эти сущности, серую небесную и жёлтую, разлитую по земле, как бы накрепко привязав их другу к другу параллельными нитями. Вой сирен пробивался сквозь уплотнение окон. Мне вдруг показалось, что так выглядит бесконечность. Не знак повёрнутой на 90° восьмёрки, а именно вот так: две тучи вместе, словно из верхней в нижнюю спущены огромные чёрные шланги и подпитывают её жёлтой жижей, застилавшей долину, чтобы, сварившись в летней жаре, превратиться в черноту и снова подняться вверх. Круговорот ядовитых сущностей.

Как же жить хочется! Мандраж, руки тряслись. Судя по увиденному, дело принимало серьёзный оборот. Я задёрнула штору, проверила внутренний телефон – тишина, почему-то тоже не работает. За дверью шумели. Там, должно быть, спасатели раздают недостающие противогазы!

Дежурное освещение в коридоре мигало, давая совсем мало света. Серые бесформенные фигуры в противогазах сгрудились у ящика-хранилища, из которого струился яркий фосфоресцирующий поток света. Со стороны это выглядело ужасающе: огромные тени повторяли движения увальней, которые толклись, пихались локтями, ногами, вырывая друг у друга сумки с противогазами. Хотелось крикнуть им: «Люди, вы звери!», но тогда могут ведь и мой единственный противогаз отобрать. Дошла до двери Горца, постучала – никого. Неужели он там, с ними, машет ногами и отнимает у кого-то противогаз? Один из дерущихся отделился от толпы и ринулся в мою сторону с полными сумок руками. Я закричала: «Женя-я-я!» и отшатнулась. Человек пропыхтел мимо, для Горца он был слишком велик.

Становилось жарко, наверное, потому, что вентиляцию перекрыли. Где же спасатели? Или уже пошла такая жара, что каждый сам за себя, и мы не нужны никому? Может быть, инопланетяне, наконец, прилетели? Сколько веков их ждём! Лучшего места для высадки, чем наша помойка, не нашли и теперь закачивают сверху эту жёлтую жижу, чтобы вытравить нас, как тараканов! Картинка с тучами не выходила из головы. В горле нарастал ком. Ещё один огромный человек побежал на меня, я отпрыгнула в сторону. Нет, хватит. Вернувшись к себе, вспомнила правило про минимальную двигательную активность и села в угол, обхватив колени руками. По спине текли предательские ручейки пота. В коридоре дрались и орали.

Видимо, это всё. У меня всего один противогаз, сети нет, у здоровенных мужиков противогаз не отнять, значит, точно не дождусь спасения. Я достала смартфон и принялась писать последнее письмо родным.

«Дорогие мои мамочка и братики!

У нас тут творится что-то ужасное. Химическая опасность красного уровня».

Нет, не так.

«Дорогие мои мамочка и братики! Если вы читаете это письмо, значит, меня уже нет.

У нас тут творится что-то ужасное. Химическая опасность красного уровня, всё мигает, воет, а мне не достался второй противогаз, и взять его негде. Значит, жить мне осталось часов пять».

Мне стало так жаль себя, что слёзы потекли ручьём. Плакать в противогазе оказалось очень неудобно, стёкла залило слезами, стало мутно и мокро. Пришлось снова затаить дыхание, поднять резиновую маску, салфеткой промокнуть противогаз изнутри, протереть стёкла, затем снова надеть. Видно стало ещё хуже. Я попробовала протереть стёкла снаружи и обнаружила, что это были не просто стёкла – это были окуляры. Надавливая на них, можно было изменять резкость и фокус изображения. Настроив свои новые «глаза», я продолжила писать письмо домой.

«Я очень люблю вас, дорогие мои, и надеюсь, что эта дрянь приключилась только здесь, с нами, а у вас там всё хорошо».

Мне снова пришлось сливать слёзы из противогаза. Наверное, каждый раз поднимая его, я укорачивала свою жизнь и уменьшала шансы на спасение. Сама, своими руками, и никто, кроме меня, в этом был не виноват. Что бы спросила мама, прочитав это моё послание? Мама спросила бы: «Ты сделала всё, что могла, для улучшения ситуации в этих конкретных условиях?» Нет! Я сидела тут в углу, мокла и ревела. «Ну и дура!» – так сказала бы мама и была бы сто раз права.

В коридоре внезапно всё стихло. Я решительно поднялась и пошла к двери. Высунулась, огляделась – никого. Пустой ящик светился чистым светом. Раз Женьки нет в коридоре, значит, он в номере. Постучала к нему – никто не открыл. Постучала ещё раз – опять никто не открыл. А вдруг он умер там, а я его бросила, подумала, что он среди этих, в коридоре? Я принялась долбить в дверь кулаками.

Дверь распахнулась, и даже в противогазе было видно, что Женя заспанный.

– Ты что, спишь? В противогазе? – удивилась я.

– А что ещё делать? Ночь вообще-то на дворе. Ты время видела? Сплю, разумеется. Экономлю силы и «минимизирую двигательную активность», – ответил он, зевая.

– Сейчас ведь закончатся шесть часов и надо сменить противогаз, иначе всё, – тревожно напомнила я.

– Всё? У них срок использования до суток. Ку-ку, люди, здесь есть кто-нибудь? – он смешно постучал по моей резиновой голове. – Через шесть часов желательно сменить. Я к этому времени проснусь, умоюсь и буду готов к замене. По свету и местные подтянутся, спасатели там всякие.

– А у тебя сколько рабочих противогазов? – спросила я.

– Один, – ответил он.

– И у меня один.

– А, ну тогда вообще фигня – учебная тревога, значит, – сделал вывод Женя.

– С чего ты взял? Ты в окно смотрел вообще? – твердила я.

Он отдёрнул штору. Картинка за окном стала более зловещей. Верхняя туча опустилась ещё ниже, а над горой появилось небольшое сияние.

– Красота! Мне бы краски и кисти. Похоже, сегодня будет мусорное сияние. Туман жёлтый… Если верить природоведению, то это смог: плотный, вонючий, смесь пара, дыма, испарений. Такой смог раньше висел в мегаполисах чуть не каждый вечер. А, вон, погляди, – он пальцем показал вправо, где заканчивалось наше здание и начинались другие, – видишь окошко? Свет. Значит, точно, нам устроили учебную тревогу, пользуясь туманом, чтобы правдоподобнее было. При красном уровне опасности свет не будет гореть нигде, уж поверь! Всё сходится!

Мы помолчали. У меня внутри всё расслабилось, и кости стали будто бы мягкими. Словно моим скелетом был страх, и, как только он ушёл, я превратилась в бесхребетного червя. Хотя… а вдруг он ошибается? Женя упёрся лбом в стекло и так заворожённо смотрел в окно на картинку, достойную светопреставления, что мне было жаль его отрывать.

– Если бы мне тоже быть такой уверенной… – пробормотала я.

Он что-то увидел за окном, повернулся ко мне.

– Точно учебная. Понятно теперь, почему народ ломанулся в коридор, к схрону: у всех по одному сломанному противогазу в комнатах. Смотрят, как мы будем реагировать. Так что можно снимать нафиг эту хрень, – сказал он и начал стягивать противогаз.

Я испугалась, повисла у него на руке, закричала, что он может ошибиться и умереть. А если не так, то заставят пересдавать зачёт…

– Скалолазочка, тише, – отстранил он меня мягко. – Единственное, что мне в полной мере принадлежит на этом свете, – моя жизнь. Она моя, моя! И эта чудесная ночь тоже моя! А ты оставайся в резинке и сдавай зачёт!

– Так я его всё равно не сдам, у меня второго-то нет. Где брать второй? – растерялась я.

Женька протянул мне свой рабочий противогаз. Я стала отнекиваться. Он аккуратно сложил его в сумку и повесил мне на плечо; тут же вернула ему сумку.

Он не падал, не бледнел, не задыхался – только морщился от вони. Если в воздухе и был яд, то действие у него явно было отложенное. Горец достал из шкафа чемодан, открыл его, и я увидела уйму масок всех цветов с разными рисунками: с морскими пейзажами, с женскими фигурами, с закатами и даже с какой-то символикой. Он покопался в них и достал красную, с Весёлым Роджером. Надел, полюбовался на себя в зеркале. В мерцании аварийного освещения он выглядел устрашающе.

– Погнали, – Женя взял меня за руку и потащил из комнаты.

– Куда? – заныла я.

– За сдачей зачёта по химическим тревогам. Сейчас будем тебе второй противогаз добывать, раз ты такая упрямая, – сообщил он тоном, не терпящим возражений.

– Как?

– Пока не знаю, но в комнате у меня лишних точно нет, значит, тут нам делать нечего. Хотя я бы предпочёл вздремнуть часок-другой, но такая ночь ведь раз в жизни даётся! Быть или не быть! – театрально декламировал он, показывая на череп на своей маске.

– Какая такая? – недоумевала я.

– Уникальная! – сказал Женя уже из коридора.

Он подбежал к ближайшей двери и начал стучать в неё с криком: «Откройте, служба спасения!» Дверь открыли немедленно.

– Фамилия, имя? – резко выкрикнул Горец.

– Брид Исченаус, – ответил дрожащий голос.

– Фиксируй! – крикнул он мне.

– Есть, – не растерялась я, достала телефон и записала фамилию.

– Сколько противогазов у вас в наличии? – спросил Женя у Брида очень строго.

– Три, – ответил дрожащий голос.

– Три? Уверены? – напирал Горец.

– Или пять…

– Немедленно сдайте два и не забудьте через шесть часов поменять. Когда надо менять? Повторите!

– Через шесть часов, – дрожащим голосом ответил отбывающий и отдал нам три противогаза.

– Какой же ты офигенный! – крикнула я ему, когда дверь за напуганным Бридом закрылась. – Расцеловала бы тебя, если бы не эта резинка!

Женя сиял, глаза его горели. Я-то, глупая, думала, всё, получили мы противогаз и на этом миссию закончим, но Горец разошёлся не на шутку. Он сложил руки трубочкой и зычно прокричал на весь коридор: «Внимание, внимание! Говорит служба спасения! Мы продолжаем находиться в химической опасности уровня «красный»! Напоминаю всем правила: у вас есть право иметь три исправных противогаза. При наличии большего количества противогазов вы лишаете кого-то шанса на выживание. В условиях военного времени такие действия рассматриваются как дезертирство. Дезертиры расстреливаются на месте. Предлагаю всем, у кого в наличии есть излишки противогазов, немедленно сложить их обратно в хранилище. Все, сдавшие противогазы в течение десяти минут, будут амнистированы, с остальными разберёмся по законам военного времени. Внимание, время пошло! Раз, два, три».

Он ещё не успел завершить отсчёт, а из дверей, как тараканы, полезли мужики с противогазами в руках. Теперь они снова толкались у хранилища, но уже запихивали сумки обратно. Кто-то просто выкидывал излишки в коридор и быстро закрывал дверь.

«До конца времени амнистии остаётся две минуты. На данный момент обнаружена недостача двух устройств типа «противогаз». Я жду их возврата или мы начинаем обыск. У вас осталось две минуты!».

Он снял маску и широко мне улыбнулся: так улыбаются только очень счастливые люди.

– Если снимешь резинку, то узнаешь, как пахнет страх. Такая тут вонь стоит – чудо!

Я отрицательно замотала головой. Он натянул маску обратно.

Из двери тем временем выползли две фигуры с противогазами в руках и ещё трое с пустыми руками, и все шли к нам.

– Я надеюсь, вы свои запасные не сдаёте? – спросил Женя.

– Ой, я забыл совсем, – мужик забрал один из сданных противогазов.

– А можно мне один? А то у меня сломан запасной, и больше нету, – жалобно прозвучал женский голос.

– Конечно, Эмма, вот вам два, держите. Всё будет хорошо! – подбодрил Горец.

– Спасибо! А откудова вы меня знаете? – удивилась женщина.

– Так мы же служба спасения, мы должны знать всех, кого спасаем! – тут же нашёлся Женя.

– Вы большие молодцы! Спасибо вам огромное! Я впервые на настоящей тревоге, раньше были только учебные. Очень страшно! – поблагодарила она в ответ.

– И вам не хворать. Возвращайтесь к себе, ничего не бойтесь и ждите окончания химической тревоги, – ответил Женя.

Я с умным видом выдала по два запасных противогаза ещё двум бедолагам, у которых не хватало запасов. Все ушли. Наконец-то всё! Но нет, Горцу и этого было мало.

– Хочешь, я сейчас тебя удивлю? – шепнул он мне.

– Приятно?

– Поучительно! – ответил он и, не дожидаясь моего согласия, снова сложил руки рупором.

«Всем спасибо за сознательность! Напоминаю правила! Мы ждём окончания тревоги. Убедитесь, что сейчас у вас один противогаз работающий, на себе, и один или два противогаза работающих запасных. Если это не так, немедленно выйдите в коридор и получите недостающие противогазы».

Скоро в коридоре выстроилась очередь человек из семи. Я выдала всем недостающие дубликаты, которые они раньше, видимо, со страху, сдали. После этого они удалились в свои норы.

«Уважаемые граждане, спасибо всем за организованность и самообладание. Уверен, что теперь вы успешно дождётесь завершения тревоги. Желаю вам доброго утра и минимального числа красных тревог на жизненном пути. Всего хорошего!» – попрощался Горец, мы юркнули в тренажёрку и принялись хохотать, хватаясь за животы, а потом завалились на маты. Окуляры моего противогаза запотели от смеха и слёз, но, боясь запаха, я предпочла терпеть туман в глазах.

– Они что, тупые? – недоумевала я. – Ты же даже без противогаза!

– Нет, они просто напуганы, а моя красная маска может быть чем угодно. В такой ситуации не до сомнений и размышлений. Вспомни себя полчаса назад! – ответил Женя.

Я вспомнила свой страх, и мне стало совестно за панику. Какая я всё же инфузория в туфельках! Одноклеточное безмозглое существо…

За огромным панорамным окном волнами плескался жёлтый туман. Мусорное сияние поднялось до самой серой тучи, превратив картинку в огромный бутерброд. На жёлтом хлебе толстое, сияющее прожилками синего, зелёного, белого, оранжевого нечто и сверху чёрная туча, словно огромный шмат пережаренного мяса. Это был необыкновенно красивый и одновременно ужасающий вид.

– Ты бы на их месте повелась, скажи честно? – спросил Женя.

– На тебя? Разумеется! – подтвердила я. – Зачем они противогазы расхватали по десять штук?

– Люди хотят жить. Всегда. И, когда они сами хотят выжить, на других им плевать. Даже на любимую Эмму. Я это видел не раз, хотя сегодня, пожалуй, лучший из моих опытов наблюдения массового психоза.

– А тебе почему не плевать? Неужели ты совсем не боишься умереть? – отважилась спросить я.

Он сделал вид, что не услышал, достал смартфон и принялся записывать вид за окном вместе с запахами. Я не стала повторять вопрос.

– Ну и вонизм! Хотя никакая мусорная куча не сравнится с запахом человеческого страха! Надеюсь, мне удастся сохранить эти кадры. Точно не хочешь попробовать? – восхищался Горец, завалившись обратно на маты.

Он жестом предложил мне снять противогаз. Я снова отказалась. Он положил мою голову себе на плечо.

– Спи тогда, Скалолазка, они нас промаринуют ещё пару часов до рассвета, пока не станет видно, что по улице ходят живые и здоровые люди.

– А если нет? – упрямилась я сквозь подступающий сон.

– А если нет, то я уже умер. Я зомби. Хочешь сказку про зомби? В одной далёкой-далёкой стране, которая расположена на самом краю Земли, сокрытой за высокой стеной от глаз человеческих, жили-были зомби. Люди не хотели жить в этой стране, потому что там жутко воняло, а зомби хотели, потому что были очень добрые и весёлые, а добрым и весёлым никакая вонь не страшна…

Глава 12

Разбирательство Жениной выходки заняло несколько дней. Оказалось, что такого идеального итога учебной тревоги как полсотни участников, у каждого на руках по два рабочих запасных противогаза, не случалось за всю историю существования карантина. И всё бы хорошо, но процесс достижения этого выдающегося результата, оказывается, тоже тщательно просматривали. Приехала целая комиссия: психологи, методологи, врачи. Я сначала обрадовалась, думала, может, меня комиссуют по такому случаю, за неадекват и участие в организации массовых беспорядков. Нет, у меня всё как раз оказалось в норме: и противогаз я не сняла, и другим помогла, и даже уровень тревожности в этот раз был идеален. Эпизод, где мы с Женей хохотали после содеянного, не стал достоянием общественности: просматривать видео из тренажёрного зала никто не стал.

Сообразительность у всех участников мероприятия оказалась занижена: ни один не догадался толкнуть гермодверь в столовую, которая была открыта, и там был большой запас противогазов. Каждому бы даже по пять хватило. Нас всех научили переключать режимы в противогазах между «вода» и «дыхание». Оказывается, «неисправный» противогаз был в режиме «вода», поэтому мы решили, что он сломан. Затем нам показали, как пить, не снимая противогаза. Учились мы очень усердно, не отлынивали. Никто из наших так, кстати, и не понял, что на самом деле никакой службы спасения, собирающей и раздающей противогазы, не было. И хорошо! А вот Женю затаскали.

– Вот же я дурак! Надо было мне снимать этот противогаз? Был бы в нём – не было бы вопросов вообще! Я им говорю, что у меня случилась мобилизация[17], я тебя спас и всех спас заодно. «А себя»? И понеслась! Опять проверки на телепатию, на психические отклонения, мании, – ворчал он в промежутках между бесконечными тестами и собеседованиями, где защищался как мог.

В итоге комиссия постановила: результаты теста считать удовлетворительными. Всех поздравили с его прохождением, пообещав ещё не раз провести учения. Вслух мы сказали: «Спасибо», а про себя: «Да пошли вы!» Горца заставили пересдавать тест по теории безопасности, а я вымогла у него красную повязку с черепом на память. Поменяла в ней фильтры и бережно спрятала в свой рюкзачок. Вещь, которую носил счастливый до восторга человек, – очень ценный артефакт, заряженный его энергией!

Прошло почти двадцать дней с начала моих времён в директории «Мусорщик». Ни с кем, кроме Жени, я так и не смогла общаться. Буфетчица, которую он так рекомендовал, не испытывала ни малейшего желания делиться со мной хоть какими-то секретами. Видимо, Женя покорил её своим многовековым обаянием, на меня же она взирала с лёгкой поволокой презрения. Мы с ним играли в «дымки». Каждое утро я отправляла ему, своему единственному другу, прогноз количества дымков на горе, а потом свою печальную физиономию на фото. Я всё время ожидаемо проигрывала: точно угадать, сколько будет дымков на горе на этот раз, у меня совсем не получалось. Ему же это удавалось почти идеально: близко-близко угадывал! Скорее всего, он что-то знал про эту гору, или всё же был телепатом.

Мама сходила в экослужбу и, когда ей разъяснили порядок исчисления срока моего наказания, сообщила, что с этим непременно нужно что-то делать и она этого так не оставит. Я попросила её ничего не делать, опасаясь, что будет только хуже, но надо знать мою маму! Она искала рычаг, чтобы перевернуть этот мир в моём направлении. То, что в прошлый раз такой рычаг повернул мир ко мне самой его задницей, её нисколько не смущало. «Ошибки даются людям, чтобы они становились умнее, исправляя их!» – такой плакат висел в кабинете над маминым рабочим столом. Оставалось надеяться на чудо!

А тут ещё Женя явился на завтрак в очередной повязке: яркой, с изображением восхода солнца (теперь я понимала, почему он их менял каждый день), и заявил, что до «дембеля» ему осталась пара дней.

Как так-то? Как время могло пролететь с такой скоростью? Мне ещё даже прививки не делали, а у него уже «дембель». Как я одна со всем этим останусь? Я только-только в себя приходить начала: в первый раз за всё время здесь розовую водолазку надела!

– А я? – спросила я вместо того, чтобы за него порадоваться.

– А ты – эгоистка! И, кстати, классная водолазка, – ответил он.

– Я не об этом. И, кстати, классная маска, – откликнулась я недовольно.

– Об этом, об этом. Тебе бы всё кого-то вопросами донимать, – съязвил он.

– Ты же сам говорил, что я дитё. Или как тебе уходить, так я уже и не дитё? Эгоистка я теперь? Давай ты не сдашь какой-нибудь экзамен и останешься до моего выпуска, а? – нудела я.

– Я как раз получил утром итоги последнего теста по профессии. Нас и так тут задержали: видимо, туман этот ждали для учебной тревоги, – сказал Женя, озабоченно глядя в экран телефона.

– И кем ты будешь? – спросила я, понимая, что от этого вопроса ничего не изменится и он уедет.

– Диггером. В горе буду копаться, искать всякие разности интересные.

– Фу… Прямо в куче будешь сидеть? – поморщилась я.

– Да. В самом эпицентре.

– Так тем более – посиди лучше тут, в цивилизации, – предприняла я ещё одну попытку уговорить его остаться.

– Не могу. Такой профессии-то нет среди стандартных. Я её себе пробил «по блату», через знакомых. У меня туда спецотправка послезавтра, – ответил он.

Я состроила глазки печального котика под бровками домиком. Он отрицательно помотал головой.

– Ну, не дуйся, Скалолазка. Потерпишь чуток, а потом, быть может, найдётся кто годный, там, в рабочей зоне. Пара недель ведь ничто для тех, кто идёт в вечность! И я писать буду тебе каждый день. Нам внутри директории можно говорить не только про дымки. Жаль, конечно, что у нас в наборе не оказалось людей «человеческих». Даже Антуан, сосед твой городской, и тот бухарик.

– Обидно всё это! Ни одного годного человека, хоть какого-нибудь завалящего, – печально подтвердила я.

– Зато статистически верно! Всего десять процентов человеков суют свои носы везде и всюду, не дают покоя себе и людям и вследствие этого выносят мозг оставшимся пятидесяти, – подсчитал он.

– Вот! Ура! Я нашла твоё слабое место! Нашла-а-а-а! – торжествовала я. – Ты такой весь умный-преумный, а математику не знаешь!

– Начинаю защиту словами: я не умный – я старый, живу я долго, нахватался всего понемногу. Доказательство того, что я не умный – я здесь. И продолжаю вопросом: а что, собственно, не так в моей математике? – уточнил он с хитринкой в глазах.

– А то, что ты почти половину человечества потерял в своих расчётах! – наивно ответила я.

– Я потерял? Или человечество потеряло? Посмотри на них, – парировал Женя и обвёл рукой столовую, полную мужиков в комбинезонах и тапках, которые жевали корм, глядя в свои коммуникаторы, продолжая с кем-то переписываться. – Вирты[18] на кормлении. Хоть картину маслом пиши! Почти половина человечества – вирты, они не в счёт. Им даже Эмма в туфлях не нужна, им нужны их виртуальные игрушки, их цивилизации, их прокачанные герои. Многие из них – богачи, настоящие лидеры в своих мирах: цари, полководцы, драконы. Кстати, они тут самые опасные и непредсказуемые.

– Это ещё почему? – удивилась я, полагая, что вирты – самые безопасные люди, потому что воюют только в компьютерных мирах.

– Им хуже, чем нам, реалам. «Мусорщик» же зона, свободная от VR, они играть тут не могут вообще. У них сейчас такая травма, ого-го! – он развёл руки в стороны, как рыбаки, когда показывают о-о-очень большую рыбину.

– Бедолаги. Они ведь мирные такие. Никому не мешают, никого не трогают. Скачут себе на своих конях, да и всё! – пожалела их я.

– А ещё на танках, самолётах, ракетах, змеях. Они сами выбрали способ передвижения и существования, и никакие они не бедолаги. Их тут полсотни человек на всю резервацию, а разговоров про них столько, как будто вся жизнь только вокруг них и крутится! – неодобрительно ответил Женя.

Он показал мне кусок статьи с портала резервации: «Политическая программа будущего руководства директории “Мусорщик” будет направлена на изменение экологического законодательства в отношении виртуальных граждан. Стратегия однозначна: их необходимо содержать в вирт-резервациях, поскольку в “Мусорщике” они чувствуют себя лишними, от чего страдают и часто попадают в неприятные ситуации. Отбывающих, безусловно, немного, но мы очень озабочены их психическим состоянием здесь. Это не исправление – это истязание».

– Как же любят делать много шума на ровном месте, – добавил он таким холодным тоном, словно говорил про беды не живых людей, а насекомых.

– Я потеряла троих друзей. Они ушли в вирты, – сказала я тихо.

– Как ушли, так и придут, – ответил он холодно, продолжая что-то читать в коммуникаторе.

– Как ты можешь так говорить? Миллионы людей уходят туда, миллионы людей живут в виртуальных мирах! – возмутилась я.

– Ну да, они же так решили. Это их выбор, где и как жить. Вот тут как раз свобода полная: можно выбрать, в каком мире существовать. Мы живём в прекрасное время, когда самому можно решить, где быть: в какой стране, в каком мире, реальном или виртуальном. Никто нигде никого насильно не удерживает. И ведь те, кто выбирает реал, готовы кормить толпу виртуальных дармоедов, только бы под ногами не крутились. Вот, нашёл, смотри. Позиция президента МА[19] Ани Леардо, в которой она обосновывает необходимость отправлять захламляющихся виртов на исправление в директорию «Мусорщик». Очень прикольная.

Он включил MultiD, над столом поднялась картинка площади Дожей в возрождённой после затопления Венеции. Ани Леардо в смешном гендерном пальто с талией и огромном цветастом шарфе давала интервью журналистке экослужбы.

– Ани, многие считают безжалостной политику по наказанию виртов за захламление. Люди, ушедшие в виртуальную реальность, не могут контролировать истинную реальность, поэтому они иногда накапливают кучи хлама в своих маленьких жилищах. Может быть, проще их всё же ссылать за это в виртуальные поселения с особым обслуживанием?

– Спасибо за вопрос. Мне, несомненно, известна такая позиция, но я остаюсь при своём мнении и буду его отстаивать. Я считаю условия, которые им создают в виртуальных поселениях, избыточными. Это бюджетная программа, мы тратим на неё огромные средства, и если уж мы содержим этих ребят, которые отправили свои мозги в виртуальные миры, за счёт налогоплательщиков, то с какой стати они оставляют нам в реале свои грязные задницы? Пусть или забирают в виртуалку всё, включая свой мусор, или убирают за собой сами! Вы предлагаете обеспечить их ещё и прислугой? С какой стати реальный доброволец должен сортировать мусор за человеком, который предпочитает летать на розовом слоне в волшебной стране?

Видео закончилось.

– Миллиарды лайков и дизлайков! Какая Анечка всё же умничка, обожаю её! Однокашка моя! – с гордостью прокомментировал Горец.

Но я его уже не слышала. Я была против Леардо, против её гендерной политики, против её отношения к виртам, и тем более против её дешёвого «туалетного» юмора.

– Ты меня совсем не слышишь, Же-е-е-нь, услышь! Я потеряла трёх друзей. Я с ними росла, играла, болтала, а потом они превратились в «виртуальных овощей». Один в восемнадцать лет, другой в двадцать, а третий совсем недавно.

Мне вдруг стало жутко тоскливо. Я вспомнила их всех: и Ляську, и Нади, и Олена с Максом. И, конечно же, Осика. В последний раз видела его у меня на суде. Мать привела его в надежде, что он хоть ненадолго вернётся в реал, а он сидел и смотрел в одну точку на полу. Ждал, когда его отведут обратно, в его VR. Он из всех был самый утончённый, самый интересный. Я была влюблена в него с пятого класса, мы друг на друге учились целоваться, а теперь он вирт.

– И что? Считай, что они уехали в другую страну ненадолго, – ответил он спокойно, изучая что-то в смартфоне.

– Ты видел их когда-нибудь, бывал с ними рядом? У них мамы страдают: кормят, ждут, пробуют с ними говорить, а их нет! Это так страшно!

– Потому и страшно, что мамки вцепляются в них и принимаются с ними носиться, как кура с яйцом. Подсел человек – заплати, отправь в вирт-поселение. И тебе легче, и человеку лучше. Опомнится – вынырнет! – ответил Женя с железной уверенностью в голосе.

– Ты такой циничный. Я думала, ты человек, а тебе всё равно. Ты играешь со всеми и со мной, как кот с мышью. На моём месте могла быть любая другая. Я для тебя вещь – пнёшь и не заметишь. Ненавижу тебя! – вырвалось у меня вдруг.

– Да, я циник, и никогда этого не скрывал. Подожди, пожалуйста, мне пишут с будущей работы, надо ответить, – сказал он озабоченно.

Я обиделась, встала и ушла. Молча. Он был занят своей перепиской и махнул мне на прощание рукой, не подняв головы.

Глава 13

Вместо обеда нас забрали на прививки. Что-то сбилось в графике: не должны были вроде сегодня никому ничего делать и заранее не предупреждали. Перед самым обедом разослали всем сообщения и отлавливали у входа в столовую тех, кто не успел прочесть. Жестокие: ладно я, а мужикам, которые уже успели запах котлет учуять, каково? Хотя привычное дело: прививали нас всех раз год, а то и чаще. Инфекции росли и множились, но умные люди придумывали вакцины так же быстро, как программисты – антивирусы для компьютерных систем. Шлёп – и все, кто от вакцины не умер, здоровы. Успею ещё и с Горцем помириться, и с мамой поболтать.

– Готовы к колкостям счастливого будущего? Коктейль будет убойный! Улыбнитесь, вас снимает нескрытая камера!

Ответить я не успела. Пока махала в камеру ручкой, была привита в плечо лёгким прикосновением «пистолета», подписала бумаги про «не есть, не пить, не шляться» и отправилась в номер, довольная, что всё позади.

Завалившись на кровать прямо в домашних сапожках, сделала пару смешных снимков, хотела отправить Горцу с подписью «про последствия прививок», но от него ничего не было и моё диалоговое окно было совершенно пустым. Вот же вредный старикашка! Не буду же я первая писать! Думать про него, как про старикашку, было как-то странно: тогда ведь, по сути, незачем ждать, что он напишет первым, надо себя вести уважительно и его невнимательность, и высокомерие списывать на возрастные изменения. Я же, когда к дедуле приезжаю, не требую, чтобы он меня во всём понимал! Нет, он не старикашка, на вид ему не больше тридцати, а значит, должен вести себя соответствующе. Или не должен? Запуталась в ощущениях, потянуло в сон – после прививок так бывает. Ладно, посмотрю какую-нибудь старую сентиментальную киноху, может быть, вздремну, а вечером ему напишу.

Но включить фильм я не смогла. Я вообще ничего не смогла. Оказывается, меня парализовало. И вот я лежала в своём номере на кровати, так и не сняв сапоги, и не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой, ни пальцем. Попробовала крикнуть – язык не слушался, получилось какое-то тихое невнятное мычание и стон. Даже моргнуть не могла. Сейчас дыхание остановится, моторчик откажет – и всё, рипнусь[20] в века.

Вспомнила, как совсем недавно боялась умереть, когда замигала красная тревога. Тогда я так спешила что-то делать, спасаться, выживать! Теперь, когда приступ страха повторился, а я оказалась совершенно беспомощной, мне вдруг стало неожиданно хорошо и спокойно. В голову полезли разные глупости. Вот дура-то, отправила бы селфи – была бы последняя фотография. Сотрут ведь всё, что здесь было сфотографировано, цензура же. И не поспать даже – глаза открыты. Стала изо всех сил пытаться закрыть их – чуть-чуть смогла прикрыть. Может, так рукой получится пошевелить? До тревожной кнопки далеко, не дотянусь. Хотя, что мешает мне попробовать? Телефон был под рукой, но если беспорядочно жать, то сразу же заблокируют и всё, поэтому так лучше не делать.

Очень устала от бесплодных попыток пошевелить пальцами: создалось ощущение, что гири таскала. Задремала с полуоткрытыми глазами. Меня разбудил знакомый голос доктора с детским чемоданчиком. Она, по обыкновению, ворвалась ко мне без стука. Мой самый-самый дорогой незваный гость!

– Ну, как вы тут? Всё хорошо?.. – мягко и даже ласково начала она. – …Да твою ж мать! Реанимацию в четыреста шестую срочно! Спутанное сознание, ригидность затылочных мышц на два поперечных пальца, дисфагия, улыбка, схожая с сардонической, – заканчивала она уже криком, отчеканивая в спикерфон, видимо, для удобства распознавания.

Дальше всё происходило как в какой-то чёрной комедии. Лучше бы без сознания была: быстро прибежали, бесцеремонно раздели, кололи, гнули в разные стороны, потом звали ещё кого-то.

– Нет, вы только посмотрите, какое проявление иммунитета! Просто прелесть что такое! Выключило девочку и всё! Организм все силы на борьбу бросил! – радовалась пышногрудая дама, которую все уважительно называли профессором. – Её обязательно нужно отвезти в институт и показать моим студентам!

– Профессор, никак нельзя в институт: она ещё в карантине, не положено, – отвечала ей моя худенькая врач, казавшаяся совсем маленькой на её фоне.

– Ох, как жаль. Тогда я самых лучших сюда вызову, в качестве поощрения и в научных целях. Это ведь прелесть что такое! И ведь в сознании, глазки умненькие. Так, капните-ка ей «слёзку», а то глазки сохнут, что вы как изверги! – приказала профессор.

Я собрала все силы и принялась протестовать против вызова сюда любых студентов: ни лучших, ни худших – никаких мне, голой и парализованной, было не нужно. Но издала лишь слабый стон.

– Деточка, вы герой! Вы даже не представляете, насколько вы уникальный экземпляр. Как вас скрутило – по учебнику! Такая побочка – просто чудо! – восхищалась профессор.

Я совсем не разделяла её восторгов, но на моё мнение тут всем было явно плевать, и ей в первую очередь. Она кому-то звонила и просила разрешения привезти студентов. Сначала семнадцать. Потом пять самых лучших, потом хотя бы двоих. Несколько раз получила отказ, ужасно расстроилась, велела задокументировать каждый показатель и, наконец, высокопарно изрекла:

– Раз так, я буду наблюдать за развитием ситуации удалённо вместе со своими учениками. Мне нужен онлайн-скрининг, мониторинг показателей жидкостей, – и уже в дверях добавила: – Следите, чтобы она не захлебнулась, когда начнётся рвота, а то обидно будет с таким иммунитетом так глупо умереть!

Как я поняла, лечить меня никто не собирался – только наблюдать. Когда в палату притащили мобильный стенд с мониторами и множеством трубок, я почувствовала себя лабораторной мышью, на которой ставят эксперимент. Хотя вряд ли им захочется, чтобы отбывающая прекратила свой жизненный путь, лёжа на этом стенде – слишком много свидетелей. От нечего делать я стала сочинять жалобы, которые буду писать, когда паралич отпустит. Мозг мой думал исправно.