Не зная предпосылок, невозможно проникнуть в суть происходящего. Если просто сказать, что пришли злые маньчжуры и отняли власть у добрых китайцев, то пользы от такого знания будет ровно столько же, сколько от заваренного накануне чая[9].
Дольше прочих Китаем правила династия Чжоу – с середины XI по середину III века до нашей эры. Самым коротким, но зато и крайне результативным, было четвертьвековое правление династии Цинь[10]. Династии Мин, пришедшей в 1368 году на смену монгольской династии Юань, было суждено оставаться у власти менее трех веков. Основатель династии Мин Чжу Юаньчжан, которого историки любят сравнивать с Председателем Мао[11], по праву считается одним из величайших китайских императоров, несмотря на свое низкое происхождение. Можно попытаться представить, какими талантами должен обладать нищий крестьянин, который, начав буквально с нуля, возглавил восстание Красных повязок[12] и со временем смог провозгласить себя императором… Но уже в первой половине XV века, при шестом минском императоре Чжэнтуне, реальная власть перешла в руки придворного евнуха Ван Чжэня, возглавлявшего регентский совет (Чжэнтун взошел на престол в семилетнем возрасте). Когда император вырос, Ван Чжэнь не стал уступать ему власть и продолжал править, используя Чжэнтуна в качестве ширмы. Искушенный в коварных интригах, Ван Чжэнь был плохим правителем и совершенно никудышным военачальником. По его недомыслию в 1449 году пятидесятитысячная китайская армия потерпела сокрушительное поражение от двадцатитысячной армии ойратов[13], вторгнувшихся в пределы империи и пошедших на Пекин. Ван Чжэнь погиб во время сражения, а император попал в плен и провел там четыре года. Так северные соседи, мечтавшие взять реванш за свержение династии Юань, впервые испытали империю Мин на прочность и поняли, что китайский дракон не так уж и силен, как может показаться на первый взгляд.
Евнухи были типичными временщиками, ставившими личное благополучие выше всего. Будущее империи их совершенно не интересовало, важно было нахапать побольше богатств для себя и своих потомков, чтобы перед их табличкой регулярно курились благовония и приносились положенные жертвы[14]. При десятом правителе из династии Мин, императоре Чжэндэ, государством управлял евнух Лю Цзинь, возглавлявший клику придворных евнухов, известную под названием Восьми тигров. Когда Лю Цзинь вместе со своими «тиграми» пал жертвой интриг другой клики евнухов, то выяснилось, что его личное состояние составляло около двухсот пятидесяти миллионов (миллионов!) лянов[15] серебра и двенадцати миллионов лянов золота, что примерно равнялось расходам на содержание всей императорской армии и прочие военные дела в течение десяти лет. Вот уж действительно можно было обеспечить потомков до конца кальпы[16]! Правда, все накопленное неправедными путями было возвращено в императорскую казну, а самого Лю Цзиня казнили самым жестоким из всех известных способов – линчи[17], который служил наказанием для особо опасных (государственных) преступников и отцеубийц. Казнь растянулась на три дня, за которые Лю Цзиню нанесли более трех тысяч порезов, но сам он умер на второй день.
Когда император Тайчан, сын и преемник тринадцатого правителя из династии Мин императора Ваньли, по восшествии на престол попытался ограничить влияние евнухов, его сразу же отравили – в конце первого месяца правления. Яд был преподнесен под видом «красной пилюли бессмертия»[18], отчего устранение Тайчана вошло в историю как «отравление красной пилюлей». Преемником Тайчана, скончавшегося в сентябре 1620 года, стал его пятнадцатилетний старший сын Чжу Юцзяо, известный как император Тяньци. Он был неграмотным и не проявлял интереса к учению. Вся государственная власть оказалась в руках евнуха Вэй Чжунсяня, которого можно назвать могильщиком империи Мин и благодетелем династии Цин, несмотря на то что к северным соседям этот сановник-узурпатор никакого расположения не испытывал. Но тем не менее своими действиями он довел Минскую империю до критического состояния и создал предпосылки для смены династий.
Амбиции Вэй Чжунсяня были невероятно высоки. Про таких говорят: «Во снах он головой упирается в небо». Он сравнивал себя с древними императорами Яо и Шунем, а также с самим Конфуцием (начисто позабыв о такой конфуцианской добродетели, как скромность)[19]. Многие историки считают Вэй Чжунсяна самым могущественным придворным евнухом в китайской истории, а императора Тяньци – одним из наиболее никчемных китайских правителей.
Императора Тяньци можно считать классическим примером человека, которому выпало прожить чужую жизнь. Император не имел тяги к учению и склонности к правлению, но любил плотничать и достиг в этом ремесле определенных высот. Родись он в семье плотника, все было бы хорошо и сообразно, но императору положено управлять государством, а это важное дело было поручено такому недостойному человеку, как Вэй Чжунсян. Вэй и его приближенные беззастенчиво запускали руки в императорскую казну, для пополнения которой приходилось постоянно увеличивать налоги, а известно же, что нет лучшего способа спровоцировать восстание – когда людям есть что терять, они предпочитают хранить лояльность правителю, а когда терять становится нечего, берутся за палки и другое оружие.
Сильный удар по минской экономике нанес дефицит серебра, приведший к резкому росту цен на этот благородный металл. Причин было несколько, начиная с сокращения притока серебра из испанских колоний в Америке и заканчивая снижением спроса на китайские товары за рубежом. За десять лет, с 1633 по 1643 год, курс серебра по отношению к меди вырос втрое. Вдумчивые меры могли бы уменьшить неблагоприятные последствия экономического кризиса, но правительство бездумно и безрассудно продолжало взимать налоги с крестьян серебром: мало того, что налоги росли по велению императора, так еще и увеличивались из-за подорожания серебра. Добавьте к этому интенсивный демографический рост: с конца XIV до начала XVII века население Минской империи увеличилось примерно в четыре раза. Народу прибывало, а количество обрабатываемой земли оставалось прежним… Но и это не все. В столь тяжелых условиях крестьяне массово разорялись и продавали свои земельные участки богачам, у которых были вынуждены их арендовать за высокую цену, доходившую до половины собранного урожая, а то и больше. Некоторые же богачи сосредоточивали в своих руках такие огромные владения, что совершенно переставали считаться с императорской властью, чувствуя себя в безопасности под защитой личных армий. Короче говоря, в первой половине XVII века империя Мин начала «трещать по швам». Маньчжуры еще не вторглись с севера, а империя уже была обречена – Небо отозвало свой Мандат. Вопрос заключался лишь в том, кто именно станет основателем новой династии… Им вполне мог стать предводитель повстанцев Ли Цзычен, который в 1644 году провозгласил основание империи Шунь и занял Пекин, вынудив императора Чунчжэня, шестнадцатого и последнего правителя из династии Мин, повеситься на горе Цзиншань[20].
Кстати говоря, некоторые историки былых времен, придававшие чрезмерно большое значение роли личности в истории и совершенно не обращавшие внимания на другие факторы, были склонны обвинять в недолгом существовании династии Мин ее основателя Чжу Юаньчжана, который якобы сделал неверный выбор преемника. Старший сын императора, официально назначенный наследником престола, скончался еще при жизни отца, успев произвести на свет пятерых сыновей, старшим из которых был Чжу Юньвэнь, которого император рассматривал в качестве одного из возможных преемников, а другим был средний сын императора Чжу Ди. В конечном итоге император остановил свой выбор на Юнвэне, который взошел на престол в середине 1398 года в возрасте двадцати лет. Не согласившийся с решением отца Чжу Ди поднял мятеж. В июле 1402 года, когда армия Чжу Ди подошла к столичному Нанкину и вошла в город, в императорском дворце вспыхнул пожар, в пламени которого, как принято считать, сгорел Чжу Юньвэнь, вошедший в анналы истории как император Цзяньвэнь.
Ситуация, в которой сын проявляет непочтительность к отцу и правителю, оспаривая его решение вооруженным путем, и губит своего племянника, занявшего престол на законных основаниях, не могла не вызвать гнев Неба. Самые ярые радикалы (а таких среди историков хватает) считают, что Небесный мандат был отозван еще в 1402 году, а все остальное правление династии Мин было не чем иным, как затянувшейся агонией. Чжу Ди, он же император Юнлэ, был виноват, но и на его отце тоже лежала вина. Будучи ответственным за все государство, император Хунъу (такое храмовое имя получил Чжу Юньвэнь) должен был избрать преемника, способного крепко удерживать власть в своих руках, а не создавать предпосылки для очередной смуты, особенно с учетом того, что Китай едва-едва начал «приходить в себя» после мятежей и голода последних лет правления династии Юань.
К слову будь сказано, император Юнлэ показал себя мудрым правителем и достойным сыном своего великого отца. Проявляя заботу о внутренних делах, он не забывал и о внешних, в частности полностью сокрушил остатки династии Юань, представлявшие угрозу для империи. Если судить по делам, то Небесный мандат у него явно наличествовал.
Обстановку мы прояснили, но прежде, чем переходить к следующей главе, нужно разобраться в национальном вопросе: кто такие маньчжуры и какова их связь с чжурчжэнями? Да и о том, откуда пошли чжурчжэни, тоже не мешает упомянуть, поскольку по незнанию их часто относят к монголам, но это все равно что считать китайцев корейцами или наоборот. Монголы относятся к народам монгольской языковой семьи, и их ближайшими родственниками являются буряты и калмыки. Чжурчжэни же относятся к тунгусо-маньчжурской языковой семье, в которую также входят эвенки, нанайцы, удэгейцы и некоторые другие северные народы[21]. Маньчжуры являются потомками чжурчжэней, которые стали называть себя маньчжурами после основания империи Цин. Название чжурчжэнь, которое можно было переводить как «раб», несло в себе оскорбительный оттенок, в то время как название маньчжур происходит от названия племени маньчжоу и не имеет никакой негативной окраски. Император Хуантайцзи, которому будет посвящена третья глава нашего повествования, издал в 1635 году указ, согласно которому племена маньчжоу, хада, ула, ехэ и хойха следовало считать единым государством – Маньчжоу. Также в указе говорилось, что чжурчжэнями (чжушенями) упомянутые племена называют невежественные люди, а на деле так можно называть только потомков чаоморгеньских сибо, родственного маньчжурам народа, ныне проживающего на территории Синьцзян-Уйгурского автономного района КНР[22]. Помимо маньчжуров, чжурчжэньские корни, в разной степени выраженности, есть у удэгейцев, нивхов, нанайцев, эвенков и эвенов. Современные маньчжуры существенно китаизировались, в большинстве своем они говорят на китайском языке, и лишь небольшая часть их владеет маньчжурским. Проживают они на северо-востоке КНР, в цинские времена этот регион назывался Тремя восточными провинциями.
Отношения между чжурчжэнями и монголами испокон веков были недружественными. Императоры чжурчжэньского государства Цзинь, некогда существовавшего на территории Северного Китая и Дальнего Востока России в XII–XIII веках, регулярно занимались «сокращением совершеннолетних» в сопредельных восточномонгольских степях – раз в три года цзиньское войско вторгалось туда и истребляло мужское население, а часть его угоняло в рабство. Время сведения счетов настало в 1211 году, когда в цзиньские земли пришло стотысячное монгольское войско под командованием Чингисхана. Война растянулась на три года, но в конечном итоге сильно ослабленное государство Цзинь стало монгольским данником. Верность чжурчжэней была ненадежной, они то и дело поднимали мятежи, вынуждая монголов совершать карательные походы. Точку в существовании государства Цзинь поставил сын и преемник Чингисхана Угэдей, которому помогло в этом войско китайской империи Южная Сун[23] (каждая из сторон воевала сама по себе, но против общего врага). В феврале 1234 года монголы и китайцы в один и тот же день вошли в город Цайчжоу, последний оплот цзиньского императора Айцзуна, и на этом война закончилась.
Маньчжурская династия Цин считала себя преемницей монгольской династии Юань, но эту преемственность нельзя трактовать упрощенно, опираясь на родство маньчжуров и монголов, которого никогда не существовало. Суть преемственности заключалась в другом – в том, что к маньчжурским правителям перешла яшмовая императорская печать, ранее принадлежавшая юаньским правителям. Печать была чем-то вроде сакрального символа, знаменующего передачу власти. Получена она была после разгрома чахарского (южномонгольского) правителя Лигдэн-хана, потомка юаньских императоров. Многие монгольские племена покорялись маньчжурам добровольно, поскольку сознавали свою слабость, но чахары сопротивлялись упорно. Правда, в конечном итоге им пришлось признать себя вассалами маньчжурских императоров.
Что ж, холст загрунтован, пора начать рисовать на нем картину, то есть переходить от введения к основному повествованию.
«Айсингьоро» можно перевести с маньчжурского как «золотой род». Точнее «айсинь» – это «золото», а «Гьоро» – имя родового объединения. Легендарный Букури Йоншун, согласно преданию, был рожден вследствие непорочного зачатия. Три небесные девы – Энгулэнь, Чжэнгулэнь и Фэкулэнь – имели привычку купаться в чистых водах озера Булхури, расположенного в потухшем кратере на горе Букури, которую китайцы называют Чанбайшань («Вечно белая гора»), а корейцы – Пэктусан («Белоголовая гора») и почитают ее в качестве символа нации, поскольку именно здесь корейская нация и зародилась. А в Северной Корее гора Пэктусан служит также символом революции и государства, поскольку здесь находилась тайная база коммунистических партизан, которыми командовал основатель Корейской Народной Демократической Республики Ким Ир Сен, который и после смерти остался формальным руководителем государства.
Итак, богини в очередной раз явились к озеру, но вернуться обратно в небесные чертоги было суждено лишь двоим. Горный дух, пролетавший вдоль берега в образе сороки, бросил красный плод в платье младшей из дев Фэкулэнь, которая съела его и тут же почувствовала себя беременной, отчего не смогла воспарить на небо и осталась жить на горе, где родила чудесного мальчика, лицо которого сияло небесной красотой. Как только мальчик родился, то сразу же заговорил. Мать назвала его Букури Йоншун и дала родовое имя Айсинь Гьоро. Когда сын вырос, то узнал от матери о своем предназначении – Небо породило его для того, чтобы он усмирил мятущееся царство и правил им. Усадив сына в челнок, который должен был донести его до того царства, мать вернулась на Небо… Достигнув нужного места, находившегося на восточной стороне горы Букури, Йоншун примирил три враждовавших знатных рода, которые признали его своим повелителем. Свою страну Йоншун назвал Маньчжу… Сколько-то времени потомки Йоншуна спокойно правили своим владением, но один из них, будучи несправедливым, восстановил подданных против себя, за что был истреблен вместе со всем родом, и только один мальчик сумел спастись, убежав в степь… Один из потомков беглеца осел в древнем городе Хэту-ала[24], вдали от горы Букури, и стал править там…
Почти у каждого знатного рода есть чудесная история происхождения, обосновывающая его право на управление другими людьми. Но принято считать, что в ныне существующем виде легенда о происхождении рода Айсингьоро появилась при императоре Хунтайцзи. Прежде она была поскромнее и не имела отношения к священной горе Букури, но Хунтайцзи отредактировал ее по аналогии с мифом о Тонмёне, основателе древнего государства Пуё, существовавшего на территории современной Маньчжурии со II века до н. э. по конец V века.
«В древние времена на севере было государство Гаоцзюйли, – говорится в одной из китайских хроник. – Однажды ван[25] того государства заметил, что его служанка-рабыня беременна, и хотел убить ее, но она рассказала, что забеременела чудесным образом, от того, что в ее чрево вошло облако, размером с куриное яйцо. Когда служанка родила сына, ван бросил его к свиньям, но те не причинили новорожденному ребенку зла, а, напротив, обогревали своим дыханием. То же самое произошло, когда младенца бросили в конюшню – там его согревали своим дыханием лошади и потому он не погиб. Испугавшись того, что чудесный ребенок может быть сыном Неба, ван решил больше не пытаться причинять ему зло, разрешил матери вскормить его и назвал именем Тонмён, а [впоследствии] приказал ему пасти коней. Тонмён стал весьма искусным стрелком из лука, отчего ван испугался, что он может убить его и захватить его владения. Тонмён бежал [от вана] на юг, к реке Шияньшуй, выстрелил из лука в воду, и тогда приплыли рыбы и черепахи, которые составили мост для перехода на другой берег. Как только Тонмён перешел на другой берег, рыбы с черепахами уплыли и потому преследовавшие Тонмёна войска не смогли перейти через реку. Тонмён основал столицу и стал ваном страны Пуё».
Но, так или иначе, предки наших героев переселились в Маньчжурию из области, прилегавшей к горе Букури-Чанбайшань, откуда их вытеснили корейцы. После разгрома государства Цзинь чжурчжэньские племена долгое время были раздробленными – каждое племя жило само по себе и враждовало с соседними. Предпосылки для объединения назрели давно, можно сказать, что они имелись изначально, ведь вместе, сообща, выживать гораздо легче, чем порознь, да и память о былом величии цзиньской эпохи побуждала к тому же. Но одних предпосылок мало, нужна еще и сильная личность, способная собрать все племена под свою руку. Кочевниками управлять сложно, гораздо сложнее, чем оседлым населением, которое крепко привязано к своим домам и наделам и относительно легко контролируется. Кочевники же сегодня здесь, а завтра там. Если правитель не нравится, то можно откочевать от него подальше и жить свободно. «Свободен только тот, кого ничто не удерживает», – говорили древние мудрецы, и эти слова можно отнести к кочевникам.
Но тот, кому удалось повести кочевые племена за собой, становится обладателем мобильного и отважного войска. Землепашец – не воин, а каждый кочевник – воин и скотовод «в одном флаконе». Кочевники встают в строй по первому зову, они привыкли обращаться с оружием с детства и закалены суровой кочевой жизнью… Короче говоря, для того, кто сумел объединить кочевые племена в крупный союз, открывается прямая дорога к завоеваниям по примеру Чингисхана, Тимура или основателя династии Сельджукидов Тогрул-бека.
Изначально Нурхаци или Нурхачи, основатель династии Цин, был минским вассалом. Надо понимать, что вассалитет по отношению к императорам Поднебесной был разным по сути. Он мог быть истинным вассалитетом, когда вассал регулярно выплачивал императору дань и по его зову выступал со своим войском, но мог быть и сугубо номинальным, когда от вассала не требовалось ничего, кроме признания Сына Неба[26] своим отцом-покровителем. А иногда случалось и так, что в роли вассала выступал какой-нибудь воинственный сосед, которому платил дань «за спокойствие» сам император. Но ради сохранения императором лица получатель дани в официальных документах именовался сыном императора, а дань представлялась в качестве императорских даров верному слуге.
Чжурчжэньские племена обитали к северо-востоку от Великой Китайской стены, от Японского моря на западе до монгольских степей в предгорьях Большого Хингана[27] на востоке, а на севере чжурчжэньские земли ограничивались рекой Амур. В минскую эпоху китайцы делили чжурчжэней на три группы – дикие чжурчжэни, чжурчжэни Хайси, проживавшие вдоль реки Сунгари[28], которая тогда носила такое название, и чжурчжэни Цзяньчжоу, обитавшие вдоль реки Муданьцзян[29] и в предгорьях горы Чанбайшань[30]. Что же касается диких чжурчжэней, то они жили к северо-западу от предгорий Хингана, в долинах рек Уссури и Амур, а также на морском побережье. Из названия ясно, что дикие чжурчжэни жили охотой и рыболовством. Восточная часть чжурчжэней Хайси уже перешла к оседлому образу жизни, а западная продолжала заниматься скотоводством. Цзяньчжоуские чжурчжэни занимались и сельским хозяйством, и охотой, и рыболовством, а также собирали женьшень и речной жемчуг. Короче говоря, чжурчжэньские племена были разными, «от пестроты в глазах рябит», как сказали бы в старину. Это к тому, что их объединение представляло весьма непростую задачу.
Минская империя, следуя древнему принципу ослаблять одних варваров[31] руками других, использовала чжурчжэней для ослабления монголов, а монголов, соответственно – для ослабления чжурчжэней. Сталкивая «варваров» лбами, китайцы не забывали о торговых выгодах. Расклад был таким: от чжурчжэней китайцы получали коней, в небольших количествах – верблюдов, меха и шкуры, женьшень, речной жемчуг, мед и воск. Некоторые чжурчжэньские роды занимались выплавкой серебра и меди, и эти «валютные» металлы тоже пользовались спросом у китайцев. Взамен чжурчжэни получали от китайцев рис, который не рос в их землях, свиней, соль, ткани, железные изделия… Основная торговля шла через Цзяньчжоу, что способствовало развитию этой области и укрепляло авторитет ее правителей.
В XVI веке в цзяньчжоуские чжурчжэни объединились в племенную конфедерацию. В 1575 году, после казни китайцами вождя по имени Ван Гао, часто вторгавшегося в пределы империи, между предводителями племен разгорелась ожесточенная борьба за власть, главными участниками которой были сын Ван Гао Атай, вождь племени Суксуху по имени Никан Вайлан[32] и Гиочанга, предводитель так называемых Шести бэйлэ (владетелей) из рода Гьоро. Ставка Гиочанги находилась в упомянутом выше городе Хэту-ала. Борьба затянулась надолго, как можно предположить – не без участия китайцев, которые в отношениях с чжурчжэнями и прочими «северными варварами» руководствовались правилом «не дать сильному возвыситься и не позволить слабому упасть».
Гиочанга и его сын Такши, которые были вассалами Ван Гао и теперь находились в подчиненном положении по отношению к его сыну Атаю, заключили тайный союз с ляодунским[33] наместником Ли Чэнляном, тем самым, который казнил Ван Гао. Они рассчитывали получить поддержку в обмен на обещанную верность и в 1582 году, когда Атай совершил набег на минские пограничье, выступили против него в рядах императорского войска, которым командовал Ли Чэнлян. Также к Ли присоединился Никан Вайлан и, по некоторым сведениям, он был вдохновителем этого карательного похода и обещал Ли содействие для легкой победы над Атаем. Ли Чэнлян был опытным и решительным военачальником, но походы на чужую, большей частью враждебную, территорию – предприятие опасное, и здесь нужно действовать наверняка, иначе вместо вразумления непокорных может выйти позор для вразумляющих.
Крепость Гурэ, в которой укрылся Атай, была из числа тех труднодоступных горных крепостей, которые принято называть «орлиными гнездами». Кроме того, защитники крепости сражались отважно и стойко, припасов у них было вдоволь, и время играло на их стороне. Раздосадованный Ли Чэнлян, войско которого таяло день ото дня, обратил свой гнев против Никана Вайлана и потребовал от него склонить защитников крепости к сдаче. В противном случае Ли пригрозил выдать Никана Атаю в качестве «примирительного дара» и, поверьте, что эта угроза была не пустой – если не удалось вразумить врага, то нужно хотя бы заключить с ним мир, иначе поход, в котором погибло много воинов, будет выглядеть совершенно напрасным. А голова одного чжурчжэньского вождя – вполне годная плата за мир с другим чжурчжэньским вождем… Секрет могущества китайцев заключается в том, что они могут отступить, если обстоятельства складываются неблагоприятным образом, но никогда не отказываются от своих намерений и ничего не забывают.
Никану удалось уговорить защитников крепости сдаться. Они убили своего вождя и открыли ворота перед Ли Чэнляном, но предательство не принесло им счастья – гнев Ли был настолько велик, что он приказал истребить всех сдавшихся до единого. Желая выслужиться перед императорским наместником и доказать ему свою безграничную преданность, а заодно и избавиться от конкурентов в борьбе за власть, Никан Вайлан очернил перед Ли Чэнляном Гиочангу и Такши, а тот поверил и приказал своим солдатам убить обоих. Есть предположение, что Никан мог использовать факт родства с мятежником – Атай был женат на внучке Гиочанги, – и представить дело так, будто Гиочанга с сыном присоединились к Ли Чэнляну не с намерением оказать поддержку, а лишь для того, чтобы попытаться спасти свою родственницу.
Предводителем Шести бэйлэ стал двадцатитрехлетний Нурхаци, сын Такши, которого Ли Чэнлян взял под свое покровительство… На первый взгляд, поступок Ли выглядит странно, если не сказать – глупо. Не проще ли и спокойнее было бы после убийства Гиочанга и Такши заодно избавиться и от Нурхаци?
Нет, не проще. Во-первых, высокое происхождение имело большое значение: будучи сыном своего отца и внуком своего деда, Нурхаци имел законное право главенства над Шестью бэйлэ. Если попробовать поставить над ними другого правителя, то неизвестно как оно обернется – станут ли бэйлэ подчиняться ему или выступят против? Во-вторых, Ли Чэнляну был нужен «противовес», уравновешивающий Никана Вайлана, ставшего фактическим главой цзяньчжоуских чжурчжэней. В-третьих, сам Ли Чэнлян никакой вины перед Нурхаци за собой не чувствовал, поскольку действовал в рамках своих полномочий и по справедливости – на основании доказательств вины убитых, которые представил Никан Вайлан. Да и вообще «весовые категории» императорского наместника и одного из многих чжурчжэньских правителей были несравнимы, к тому же покровительство Ли защищало Нурхаци от происков других правителей, в том числе и от Никана Вайлана (впрочем, дальнейшее развитие событий показало, что это Никану следует бояться Нурхаци). Поэтому Ли официально подтвердил право Нурхаци на наследование отцовских владений и присвоил ему статус (титул) младшего вождя цзяньчжоуских чжурчжэней.
К слову будь сказано, в юности, еще при жизни отца и деда, Нурхаци жил в качестве заложника (обычная практика) в доме Ли Чэнляна, где выучил китайский язык и перенял китайские традиции, а знание языка и традиций в глазах китайцев превращало варвара в достойного образованного человека. Покровительство Ли Чэнляна имело для Нурхаци очень важное значение, поскольку Ли пользовался расположением тринадцатого минского императора Ваньли, правившего с 1572 по 1620 год (выйдя в отставку, Ли переехал в Пекин, где получил от императора высокий почетный титул тайфу, «великого наставника двора»).
Ах, если бы только Ли Чэнлян мог знать, какого дракона он пригрел! Но до поры до времени Нурхаци умело скрывал свои амбиции. Он не только учил язык и перенимал традиции, но и присматривался к состоянию дел в империи, благо ему не раз приходилось ездить с посольством в Пекин – то для доставки собранной дани, то по другим делам. Поняв, что империя Мин похожа на бумажного тигра, который с виду грозен, но силой не обладает, Нурхаци начал действовать – стал потихоньку, не привлекая особого внимания, собирать под свою руку чжурчжэньские племена. Эта задача облегчалась тем, что в качестве доверенного лица минского правительства Нурхаци контролировал часть пограничных областей, так что его деятельность по расширению собственного влияния выглядела как старания по поддержанию порядка.