Еще месяц назад я работала американским юристом по экспортно-импортным сделкам в крупном азиатском производственном холдинге. Жила в Куала-Лумпуре в роскошной квартире, расположенной в современной высотке и оснащенной по высшим западным стандартам. Мне всегда казалось забавным, что американские иностранные специалисты редко что-либо себе готовят, зато жаждут иметь лучшую и самую мощную кухонную технику. К этим специалистам я причисляю и себя. Я обожала свою сияющую плиту на шесть конфорок.
Из моих окон открывался вид на весь город, который днем был застлан коричневатой дымкой, а по ночам сверкал, словно какая-нибудь вселенная. Я ходила на вечеринки. Вечеринок было много. Я покупала дизайнерскую одежду и обувь. Я не помешана на красивых вещах, но они мне нравятся.
Сейчас я живу в жалкой однокомнатной квартирке, в трех кварталах от своей новой работы. Я сняла ее, потому что она находится недалеко от офиса, а еще потому, что за арендную плату я получаю вполне достойную систему безопасности. А арендная плата низкая. Эта квартирка была бы мне по средствам, даже если б я жила на те жалкие крохи, что получаю сейчас. Мебель тоже арендованная, причем задешево.
Мой малазийский работодатель думает, будто я забочусь об умирающем родственнике. У меня остается менее пятидесяти дней для этого маленького приключения. Если я задержусь дольше, то потеряю свою работу. А моя работа мне нравится. Мне вообще нравится моя жизнь. Нравится моя высотка в Куала-Лумпуре. Мне хочется вернуться туда – но только после того, как я все закончу.
Мне нравится и Миннеаполис, однако я уеду отсюда без сожаления. Здесь слишком много воспоминаний о Мег. А может, стоило бы остаться здесь, чтобы вспоминать ее и делать вид, будто я могу в любой момент встретить ее на улице? Я не знаю, как работает скорбь. Не представляю, чего следует ожидать и чего следует хотеть.
Как бы то ни было, такие, как я, не переживают из-за будущего. Если я потеряю работу, то смогу продать свою квартиру в Малайзии и переехать в Нью-Йорк. Манхэттен мне всегда нравился. Вместо того чтобы зависеть от эманаций Мег, которые поддерживают во мне жизнь, возможно, было бы правильно довериться бешеному пульсу этого города, где на каждой улице, в каждом доме и на каждом этаже разыгрываются мелодрамы. Мне было бы полезно окружить себя такого рода эмоциями.
Куала-Лумпур именно такой, но я плохо говорю по-малайски, чтобы с головой погрузиться в него. Миннеаполис хорош летом, зимой же здесь слишком пусто. А у меня и так чересчур льда внутри, чтобы еще и жить во мраке и холоде.
Сегодня Стивен в комнате отдыха не появляется, и я опасаюсь, что мне так и не удалось разжечь его интерес к себе. Когда он подходит к старшему, который сидит за столом через два ряда от меня, я снимаю кардиган и принимаюсь с рассеянным видом теребить пуговку на платье. То расстегиваю, то застегиваю. Застегиваю, расстегиваю. Мои пальцы замирают, прижимаясь к обнаженной коже. Потом медленно скользят вниз. Когда я поднимаю взгляд, Стивен наблюдает за мной. Я сглатываю, улыбаюсь и стыдливо опускаю глаза.
Несколько мгновений спустя кошусь на него из-под ресниц. Он подмигивает. Я позволяю ему увидеть, как я хихикаю.
В общем, спектакль сыгран достойно. Надеюсь, все получится.
Я работаю до пяти тридцати, потом иду домой, в свою жалкую квартирку. За стеной живет разведенный отец, который три раза в неделю берет к себе детей. Иногда мне нравится слышать детские вопли и смех, но сегодня они слишком взбудоражены перспективой ехать в магазин и выбирать костюмы для Хэллоуина, и я ненавижу их за их радость и за свои воспоминания.
На первый университетский Хэллоуин Мег заставила меня нарядиться. И я согласилась – впервые с тех пор, когда мне было десять. Она нарядилась очень сексуальной медсестрой. Я была сексуальной учительницей. Да и все костюмы в колледже были, естественно, сексуальными. Это здорово действовало. В ту ночь я от души потрахалась, а Мег познакомилась с парнем, с которым потом стала встречаться. Кевин, кажется, его звали. Для студента колледжа он был очень хорош, и мне он нравился. Только все это продлилось три месяца.
Мег всегда влюблялась быстро и по уши, и я отходила в сторону, чтобы ей не мешать. Такова была моя роль в ее личной жизни: быть рядом и ждать, когда все рухнет. А потом, когда слезы будут застилать ей глаза, помочь подруге преодолеть все это и двигаться дальше.
Ее роль в моей жизни состояла в том, чтобы побуждать меня давать каждому парню шанс. «Он красивый! Ты ему нравишься! Он такой прикольный!» Большая часть моих университетских свиданий была рассчитана на то, чтобы ублажить ее. Хотя бы на короткое время применить ее методы. Мне нравилась физическая близость, секс, но я никогда не добиралась до той стадии, когда человек открывается другому человеку.
С какой стати? Люди причиняют боль. Даже хорошие люди причиняют боль тем, кого они любят. Мы все так делаем, потому что не можем иначе. В большинстве своем мы не злые; мы просто глупые и небезупречные и забываем об осторожности в общении с другими. Мег считала, что боль стоит того добра, которое она приносит с собой. Многие тоже так считают. И это помогает им жить.
А что помогает жить мне? Не знаю. Маленькие удовольствия, наверное. Кофе. Шоколад. Соперничество. Шелковые платья. Горячая ванна в холодный день. Победа. Удовлетворение от возможности кроить свою жизнь так, как я хочу.
О, а в настоящий момент – ненависть к маленьким детям, чья приглушенная болтовня доносится из-за стены. Я закрываю глаза и представляю, что они – дети Мег, а не совершенно чужого человека.
Она хотела детей. Она хотела иметь мужа и заборчик из белого штакетника, и качели в саду, а я хотела всего этого для нее. Из нее получилась бы потрясающая мать, переполненная любовью и заботой. Она украшала бы дом к праздникам. Она пекла бы пироги и не переживала бы из-за того, что дети перепачкались в декоративной обсыпке и глазури.
И она никогда не исчезла бы на целых три дня, чтобы потусить с друзьями в индейском казино[2]. Она никогда не оставила бы свою дочь дома одну с острым фарингитом и галлюцинациями с экзотическими животными из-за высоченной температуры. Она никогда не сдала бы соседнюю комнату совершенно чужому человеку.
Я представляю, как Мег любила бы детей, которых у нее не было, и меня охватывает горько-сладкое томление. Оно настолько сильно завладевает моей душой, что я даже задаюсь на мгновение вопросом, а дано ли мне любить такой же любовью? Может, когда у меня родится ребенок, я смогу любить его так же, как любила Мег?
Но нет. В детстве Мег было так много материнской любви, что она смогла воспринять мою холодную логику как успокаивающий бальзам. Однако дети не могут процветать в спокойствии и отстраненности. Им нужна еще и любовь. Объятия и смех, и душевное тепло. Если все это когда-то у меня и было, то сейчас его уже нет. Я пуста.
Хотя нет. Я исполнена горя. Когда соседские дети проходят мимо моей двери, я прячу лицо в ладонях и зажмуриваюсь, не желая демонстрировать свою уязвимость голым стенам.
Я нуждаюсь в Мег, но она больше не вернется.