Стивен обещал уютный ресторанчик – и сдержал слово. Это маленькое итальянское заведение в переулке в центре Миннеаполиса. Скоро я узнаю, что здесь готовят: либо блюда, вкуснее которых я в жизни не ела, либо нечто, что объяснит, почему этот ресторанчик медленно умирает.
Чтобы показать, что я с нетерпением жду свидания, прихожу пораньше. На всех столах стоят заплывшие воском бутылки из-под «Кьянти». Хозяин подводит меня к крохотному столику и выдвигает для меня стул, потом зажигает свечу на нашей бутылке. Я прошу принести стакан воды и сижу с чинным видом.
Перед выходом из дома я написала Черил. Сказала, что мои дела идут хорошо, если не считать того, что я скучаю по Мег. Я не упомянула Миннеаполис. Сейчас Черил живет в Дулуте, и я могла бы запросто доехать до нее, если бы мне захотелось ее навестить. Но мне не хочется. Я спрашиваю, как она держится и могу ли я для нее что-нибудь сделать. Я не говорю ей, что она являет собой ужасный пример матери, который в немалой степени способствовал смерти Мег. Я же не настолько жестока. Она и так живет с тяжелейшим чувством вины. Я тоже.
Мег покончила с собой. Она ощутила такие безысходность и отчаяние, что убила себя. Так что виноваты мы. Все мы, кто мог бы спасти ее, если бы в нужный момент оказался рядом.
Но меня рядом не было, не так ли? За прошедшие два года я возвращалась в Миннеаполис лишь один раз. Если б я приезжала чаще, была бы она все еще жива? Что, если б я навещала ее регулярно? Что, если б я была более чуткой, заботливой, человечной?
Да, было трудно понять проблемы Мег, но я пыталась. Честное слово, пыталась. Однако терпение – не моя добродетель. И сочувствие тоже. Может, я была слабым звеном. Может, мой гнев должен быть направлен не на ее мать, а только на меня. Раньше я не знала, что такое сожаление, а вот сейчас испытала его в полной мере. Тоска по Мег до конца моих дней – вот моя епитимья.
Нам обеим было по тридцать, когда она убила себя, и теперь ей вечно будет тридцать. А я буду стариться без нее.
Заняла бы я ее место, если б могла? Гм, черт… Я не склонна к самопожертвованию, но, думаю, заняла бы. Как-никак мне не на что надеяться. Не настанет день, когда я расцвету счастливой, цельной личностью. У Мег же было на что надеяться.
А может, надежды вообще не было? Возможно, ей было суждено выйти за какого-нибудь козла, травмировать детей одним разводом за другим и менять одного мужика за другим. Моя жизнь будет не такой деструктивной.
И все же мне хочется вернуть ее.
Меланхолия накрывает меня, как паутина, принесенная ветром, и если Стивен не появится тут в ближайшее время, я сменю образ и закажу графин столового вина. Если потороплюсь, то, вероятно, смогу выпить его до его прихода.
Не повезло. Я слышу позади себя его громкое, излишне дружелюбное приветствие, обращенное к хозяину. Хозяин отвечает так же громко. Всем нравится Стивен! Могла бы получиться веселая комедия положений.
Встаю и неуклюже поворачиваюсь, как будто нервничаю. Вероятно, переигрываю, но инстинкт подсказывает, что я должна вести себя в совершенно противоположной манере по сравнению с тем, как я обычно держу себя с мужчинами. И пока это работает.
– Джейн!
Он быстро подходит и заключает меня в долгие объятия. Слишком долгие. Горжусь собой – тем, что не отпихиваю его. Вообще не люблю обниматься.
– Ты потрясающе выглядишь, – шепчет он мне на ухо.
Злость отражается на моих щеках в виде румянца.
– Это просто моя офисная одежда, – возражаю я.
– Ты всегда выглядишь потрясающе.
Теперь я понимаю, почему женщины западают на него. Стивен отлично ухаживает.
– Надеюсь, ты пьешь красное вино? – спрашивает он, когда мы рассаживаемся.
– Нечасто.
Он игнорирует мой ответ и заказывает у хозяина бутылку своего любимого красного. И тогда я понимаю, что это то самое заведение, куда он приводит людей, чтобы покрасоваться. Побыть большой «шишкой». Идеально.
– Я рад, что ты пришла, – говорит он.
– Думал, струшу?
– Мне показалось, что ты сильно нервничала.
– Я и сейчас нервничаю. Мне нельзя потерять эту работу.
– Не переживай из-за этого. По сути, всем безразлично. Насколько я знаю, никого не наказывали за отношения между сотрудниками. И это здорово.
– Ты так думаешь?
Он через стол накрывает мою руку своей.
– Доверься мне.
Его улыбка рассчитана на то, чтобы ободрить меня, но слова производят противоположный эффект. С какой стати мне доверять человеку, с которым я едва знакома? Это предупреждающий знак – то, что он просит меня об этом. Я слегка пожимаю его руку, как бы давая понять, что мне нужно на кого-то опереться. Когда подходит официант с меню, я изображаю, будто меня застигли за чем-то интимным.
Ожидаю, что официант передаст меню Стивену, чтобы тот мог заказать за нас обоих, однако он передает меню мне. Стивен подмигивает.
– Я и так знаю, что буду заказывать. Здесь, кстати, все вкусно. Выбирай, что хочешь, не ошибешься.
Ох, какое облегчение…
Опять подходит официант. Я заказываю спагетти болоньезе, и рот наполняется слюной при мысли о еде. Очень хочется, чтобы у этого заведения оказалась неожиданно хорошая кухня. Ведь могут же эти отношения быть не только работой. Ведь могу же я получить хоть какое-то удовольствие…
Приносят чесночный хлеб. Горячий, ароматный, поджаренный чесночный хлеб – и секс со Стивеном уже не выглядит таким ужасным. Я беру ломоть, закрываю глаза и откусываю.
– Вкусно, правда? – спрашивает он.
– О, потрясающе.
Улыбка освещает все лицо Стивена, и его обаяние раскрывается в полном объеме. Я вижу, что в нем нравится другим людям, если те не приглядываются. Иногда я жалею о том, что смотрю так глубоко. Я была бы рада ограничиться поверхностным взглядом, как другие. Но зачем мечтать о чем-то, чему не бывать? Пустая трата энергии.
– Здесь все так вкусно? – спрашиваю я.
– Все.
– Тогда спасибо, что привел меня сюда.
Хозяин приносит бутылку и разливает вино по бокалам. Возможно, как-нибудь вечером после работы я сама приду сюда, чтобы побаловать себя всякими вкусностями, но сегодня я себя ограничиваю. Терпение. Самоконтроль. Выигрыш стоит всего этого.
– Расскажи мне о своей семье, – говорит он.
– Ты уже почти все знаешь. Я выросла только с мамой. Мой отец даже не появлялся на горизонте. Бабушка и дедушка недавно умерли. Летом я жила с ними, чтобы мама могла работать. Знаешь… тогда я это ненавидела, а сейчас рада, что проводила с ними так много времени. – Эту историю однажды поведал мне один знакомый.
У меня была бабушка, жадная и вечно пьяная. У нее была слабость к «Твинки»[5], и я всегда поражалась ее запасам, когда мое семейство заваливалось к ней в дом и начинало клянчить деньги.
– Значит, ты здесь училась в старших классах?
– Только три года, но почему-то чувствую, что мой дом здесь. Наверное, то был самый стабильный период в моей жизни. – В колледже я избавилась от характерного для Оклахомы говора, так что он не догадается, откуда я родом. – А что насчет твоей семьи? Похоже, вы очень близки.
– Абсолютно. Ну, точнее… я близок с отцом. Мама ушла, когда мне было пятнадцать. Такая мерзость…
– О, нет.
– Она изменяла ему, – напряженно говорит Стивен, и я вынуждена подавить усмешку. Джек-пот.
Вместо того чтобы рассмеяться, шепчу:
– Я сожалею.
Он дергано пожимает одним плечом.
– Мой отец – пастор, так что можешь представить, через какое унижение он прошел.
«И ты тоже», – думаю я.
Значит, его отец – святой, а мать – шлюха. Если б я была нормальной, то посочувствовала бы ему. Уродливый развод никому не на пользу. Но я ненормальная, и я знаю, в кого он превратился, повзрослев, поэтому не испытываю никакого сострадания.
Однако я все равно тяну к нему руку. И чувствую, как напряжены его пальцы под моей ладонью.
– Наверное, это было ужасно…
– Угу.
– А сейчас ты с ней в каких отношениях?
Его губы раздвигаются в слабой усмешке, и он опять пожимает плечами.
– У нас замечательные отношения. Я переболел.
Даже самый доверчивый человек услышал бы в этом ложь, а я вообще никому не доверяю. Он ненавидит свою мать. Не очень-то хорошая перспектива – встречаться с таким парнем.
Стивен вытаскивает свою руку из-под моей и обхватывает мои пальцы.
– Как бы то ни было, все это в прошлом. Мы с отцом все так же близки. Я каждое воскресенье хожу в церковь. Выполняю для него кое-какую работу. У моего брата двое великолепных детишек, и мне нравится быть дядькой.
– Значит, ты хочешь собственных детей?
– Когда-нибудь. – Он подмигивает, как будто передал мне крохотное угощение. Я суну его в карман, а потом, когда приду домой, помещу его в свою «Большую книгу грез».
– Где церковь твоего отца? Она большая?
Он рассказывает мне об Объединенной церкви Христа, а я тем временем ем второй ломоть чесночного хлеба. Приход расположен в сытом пригороде Эппл-Вэлли, там, где у христиан есть деньги.
– Он здорово разросся в последнее время. Мир погружен в хаос. Люди возвращаются к Господу. Сейчас у нас почти две с половиной тысячи прихожан.
– Много… И ты там работаешь?
– Я дьякон[6].
– Ого. Я думала, таких хороших парней уже не бывает.
Стивен заглатывает этот крючок вместе с леской и грузилом. Ибо знает, что он хороший парень, потому что ходит в церковь. Неважно, как он обращается с людьми. Неважно, что он жесток. Он богобоязнен, поэтому хорош. Я вместе с вином проглатываю гнев. Он, не спрашивая, наполняет мой бокал. Раскрасневшись от злости и алкоголя, я снимаю кардиган.
Сегодня на мне кружевной бюстгальтер цвета лаванды, и он выглядывает над последней застегнутой пуговицей моего платья. Стивен тоже допил свой бокал и не может оторвать взгляд от моей ложбинки. Пусть он и боится Господа, но ему все равно нравятся сиськи, и я точно знаю, что он твердо верит в блуд.
Приносят наши салаты, и Стивен со вкусом принимается за еду.
Самое забавное, что плохими людьми легко манипулировать. Если б он на самом деле был хорошим парнем, меня ждала бы неудача. Откуда мне знать, каковы мотивы хороших людей? Как я смогла бы заставить его делать то, что мне надо? Надежда, что Стивен заметит меня и захочет построить со мной отношения, тут ни при чем. Я умею манипулировать людьми, потому что долго изучала их поведение.
До того как я поняла, что со мной что-то не так, я чувствовала себя пришельцем с другой планеты. Я не вписывалась ни в один коллектив. Это был типичный подростковый страх… если не считать того, что я и в самом деле не вписывалась. Я всегда была одна.
Когда моего брата в первый раз посадили в тюрьму, мне было шестнадцать, и я до сих пор помню, какое глубокое, вызывающее тревогу замешательство вызвала у меня реакция семьи. Подвывая, моя мать повторяла, что это несправедливо, что система прогнила насквозь и что впредь ему не получить достойную работу. Мой отец горестно оплакивал «мальчика». Рыдал, как ребенок. Бабушка выдала парочку язвительных высказываний в расистском плане и заявила, что в наши дни трудолюбивому белому мальчику никуда не пробиться.
Все это было полнейшей чушью. Он на самом деле заслужил тюремное заключение. Его поймали, когда он из багажника своего грузовичка продавал краденое. Еще повезло: он сидел только за то, на чем его поймали, а не за сотню других краж последних лет. Все знали, что система уголовного правосудия дает белым больше шансов. Он получил меньший срок, чем заслуживал.
Плюс он был ленивым недоумком всегда, и приличная работа ему не светила.
Так зачем скорбеть и удивляться?
Когда я заговорила о том, что он, по сути, виновен и заслужил срок, моя бабушка назвала меня маленькой негодяйкой. Я уже слышала такое, обычно от мамы. Мерзкая, бездушная, эгоистичная, жадная, наглая маленькая негодяйка. И я знала, что это правда. Я ощущала холод в собственной душе.
Так что со мной было не так? Почему я не могла быть нормальной? Как и другим девочкам-подросткам, мне просто хотелось стать для всех своей. В те времена у меня плохо получалось подделывать это, потому что я не понимала, что именно пытаюсь подделать, – душу.
В старшем классе я выбрала психологию в качестве факультативного курса, и – бах! – объяснение тут же нашлось. В учебнике было описание меня самой. В первый раз, когда я читала о социопатах, я чувствовала, что меня переполняет сияющий свет, порожденный одновременно ужасом и радостью. Наконец – наконец-то! – я все поняла. Узнать правду было страшно, да, но правда была не так страшна, как неведение.
Меня не донимают сомнения. Меня не мучают угрызения совести. Эмпатия недоступна моему пониманию.
Естественно, то был золотой век детективов о серийных убийцах, и какое-то время я считала, что социопат обречен совершать зло. Я думала, что это неизбежность, что такова моя судьба. Как-никак я спала с женатым учителем английского и не испытывала даже намека на сожаление, несмотря на то что его жена была очень добрым человеком и преподавала у нас матанализ. Он же плакал от стыда и чувства вины. После всего, естественно. Всегда после. Эрекция и угрызения совести не могут существовать одновременно. Одно уступает место другому.
Я наблюдала, как он рыдает с вялым и мокрым пенисом, и думала: «Вот оно, мое первое истинно злое деяние».
Я соблазнила своего учителя лишь потому, что дико ненавидела домашнюю работу и хотела шантажом добиться от него высшей оценки. Я пришла к выводу, что постепенно уподобляюсь серийному убийце. И выпустила в лес соседского домашнего кролика, потому что была уверена: однажды утром я проснусь с желанием убить его. Хотела как можно дольше оттягивать свое разложение.
Но, к счастью, дальнейшие исследования в библиотеке округа убедили меня в том, что большинство таких, как я, не превращаются в убийц. Мы лжем, манипулируем и пользуемся своими преимуществами, но обычно все это помогает нам преуспеть в бизнесе. Мы – клад для капитализма.
С тех пор я училась идти по жизни с этим… увечьем. И даже научилась ценить свой недуг, видеть плюсы в том, чтобы жить логикой и не поддаваться капризам непостоянного сердца.
Всю свою жизнь я чувствовала себя другой, потому что я действительно другая. И все же я отличаюсь не так сильно, как могло бы показаться. Нас много. Больше, чем я могла тогда представить. Большинство каждый день стараются выжить; они инопланетяне, тайно живущие среди людей. Мы очень полезны для экономики. Легко приносить прибыль, когда тебе чужда неуверенность в себе.
– У тебя здоровый аппетит, – говорит Стивен.
Можно подумать, что он делает мне комплимент за то, что я съела всю зелень, но это не так. Он имеет в виду, что я не отстаю от него.
– Спасибо, – говорю я.
Он удивленно смеется, и тут приносят горячее. Аппетит у меня такой, что я готова одним махом заглотнуть всю порцию. Болоньезе пахнет потрясающе, и во мне вдруг поднимается благодарность к Стивену за этот вечер. Официант красивым жестом добавляет пармезана, и я под взглядом Стивена начинаю есть.
О, это божественно… Он усмехается на мой сладостный стон, и я отдаюсь удовольствию.
Стивен заговаривает о дзюдо, а я знаю, что, если взрослый человек занимается боевыми искусствами, для него это очень важный аспект, поэтому задаю вопросы и позволяю ему разглагольствовать на эту тему целых полчаса. Я не упоминаю о том, что в Азии насмотрелась боев по карате и джиу-джитсу с участием лучших представителей этих искусств. И не потому, что мне было интересно; просто там это неотъемлемая часть делового общения.
К концу ужина я сыта, полупьяна и подумываю о том, что лучшим завершением вечера был бы секс. Проклятье, сейчас я согласилась бы на секс даже со Стивеном. Он был мил и весел, но, как бы мил он ни был, спать с ним нельзя. Это стало бы тактической ошибкой. Он сразу потеряет уважение ко мне. Я немедленно превращусь для него в офисную давалку, которая быстро раздвигает ноги. Он будет избегать меня. И никуда меня не пригласит. Он уже не будет таким уязвимым.
А мне надо, чтобы он был уязвим.
Естественно, я могла бы избавиться от него. Могла бы заманить его в город, отравить, пристрелить, заколоть – как угодно, и пойти своим путем; абсолютно чужой человек, никак не связанный с преступлением. Идеальное убийство.
Но я хочу причинить ему боль самым жестоким из возможных способов. Смерть, как-никак, всего лишь миг. А вот если на несколько лет превратить его жизнь в сплошное страдание… Мне нужно сблизиться с ним настолько, чтобы выяснить его слабые точки, и если я сейчас пойду на секс с ним, то все испорчу.
Женщинам приходится забивать себе голову подобной чепухой, когда они начинают с кем-то встречаться или когда задумывают преступление. Едва ли это справедливо, правда?
Эх, ладно. Я уже решила, что Стивен не будет хорош в постели, поэтому продолжаю изображать застенчивость, даже когда пьяно хихикаю на его флирт. Он уверен в том, что сегодня ему что-то обломится. Я под хмелем, на мне кружевной бюстгальтер, и я готова к новым отношениям. Он думает, что может залезть ко мне в трусы, а это значит, что захочет большего, когда я не отдамся ему.
Стивен бросает на стол несколько двадцаток, встает и отодвигает мой стул. Даже помогает мне надеть кардиган. Его руки то и дело поглаживают мои плечи.
– Я отвезу тебя, – говорит он мне на ухо.
Беру его под руку, и мы выходим из ресторана в холодную ночь. Воздух наполнен восхитительным запахом опавших листьев. Я ежусь и прижимаюсь к нему в поисках тепла. Чтобы согреться, я даже готова позволить ему обнять меня за плечи. Его одеколон тоже приятно пахнет осенью, но я все равно слышу шелест сухих листьев над головой.
Осень – мое любимое время года. Она напоминает мне меня, такая же пустая и холодная. Несмотря на умирающую ломкость, люди все равно считают ее красивой. Возможно, и со мной так.
Слишком много выпито, думаю я.
Стивен открывает пассажирскую дверь большого серебристого внедорожника, который чист до такой степени, будто никогда не бывал в грязи. На мгновение, после того как он захлопывает дверь, я остаюсь одна и мне хочется открыть перчаточный ящик и поискать там следы тех, кто побывал здесь раньше. Заколку для волос. Губную помаду. Может, и сами перчатки. Но тут Стивен открывает водительскую дверь, и я опять улыбаюсь ему.
– До моего дома всего миля, – говорю, прежде чем назвать адрес.
Сиденье быстро нагревается, и мне становится уютно. Я сыта, и меня клонит в сон. Мне не терпится добраться до дома и лечь спать. Не люблю спать в обнимку, но сейчас теплое тело под боком не помешало бы… Только не тело Стивена.
Может, нужно завести кошку?
Эта мысль возникает у меня в голове полностью оформившейся и совершенно очевидной. Кошка. Еще один маленький социопат будет сворачиваться в клубок рядом со мной и согревать меня по ночам.
Эта идея – плод неожиданной, настоятельной потребности внутри меня. Причем идея ужасная. Я здесь надолго не задержусь, в моей квартире запрещено держать домашних животных, и после всего этого я уеду из страны. Однако мне противно отказывать себе в том, чего я хочу, и я уже прикидываю, где находится ближайший приют.
– Здесь? – спрашивает Стивен, и я понимаю, что мы на моей улице.
Указываю на обветшалый многоквартирный дом двадцатых годов двадцатого века.
– Вот сюда.
– Я провожу тебя, – говорит он, останавливаясь у тротуара.
Меня раздражает то, что я вынуждена прекратить строить планы насчет кошки и снова переключить внимание на Стивена, но я продолжаю строить из себя милую, терпеливую девочку, пока он ведет меня к парадному.
Мы поднимаемся на крыльцо; он ждет, пока я открою дверь с помощью старомодного металлического ключа. Наверное, по округе расползлось уже несколько сотен таких ключей. Сомневаюсь, что кто-то озаботился тем, чтобы сменить замок. Я поворачиваюсь к Стивену.
– Спасибо, что проводил.
– Я доведу тебя до квартиры. Непохоже, что здесь спокойный район.
– В этом нет надобности.
Но он открывает парадное и вслед за мной проходит в обшарпанный вестибюль с почтовыми ящиками. Моя квартира на третьем этаже у самой лестницы. Я слышала, что в целях безопасности лучше селиться подальше от входа, однако мне нравится наблюдать в «глазок» за моими ничего не подозревающими соседями. Женщина через три двери от меня – старая завсегдатайша кабаков и каждый вечер приводит к себе разных пьяненьких стариканов. Она мне интересней всех. Всем нужно хобби, и я рада, что она нашла свое.
Но сегодня повод для злословия даю я, когда останавливаюсь у своей двери.
– Вот мой дом.
– Наверное, здесь, у лестницы, очень шумно…
Я позволяю ему убедиться в своей правоте. Да, я оказалась слишком глупой или бедной, или слабой, чтобы потребовать квартиру получше. Еще одно едва заметное оскорбление, нацеленное на то, чтобы унизить меня, но я знаю, какую игру он ведет, и слышу именно то, что он хочет сказать.
– Спасибо за ужин, – смущенно бормочу я. – Все было очень вкусно.
– Я отлично провел время. Ты забавная девчонка.
Насколько забавная? В этом весь вопрос.
Стивен придвигается поближе и легким тычком в мой подбородок заставляет меня поднять голову. Я позволяю ему поцеловать себя. Он не так уж и плох. Осторожен, но уверен. Не просит, а, скорее, предлагает. Его язык по-хозяйски проникает в мой рот. Я прижимаюсь спиной к двери и пытаюсь получать удовольствие.
Он уже воодушевлен. Воодушевлен тем, что я позволяю ему. Его пальцы обхватывают мое запястье. Он начинает дышать чаще, целует меня более настойчиво, его язык ритмично скользит по моему.
Немного отстраняюсь и изображаю участившееся дыхание.
– Может, я зайду? – шепчет он возле моего рта.
Мотаю головой.
– Я имею в виду не это. Мы могли бы что-нибудь выпить.
– Нет. Я… я не могу.
Он ворчит, потом прижимается ко мне бедрами.
– Боже, до чего же ты горячая…
Теперь я чувствую его мокрые губы на шее, его вставший член упирается мне в живот. Чуть учащенное дыхание помогает мне выглядеть беспомощной.
Он рукой обхватывает мою грудь и стонет. Мне было одиннадцать, когда я в первый раз позволила мальчику прикоснуться к моей груди. Я была готова к этому, и когда все произошло, я подумала: «И все? Это то, чего я хотела? Такое впечатление, будто он давит на клаксон».
После всех выпусков «Пентхауса» это было полнейшим разочарованием.
Стивен в своем умении ненамного лучше. Он поглаживает и мнет грудь через бюстгальтер с прокладками. Я даю ему продолжить, но наконец говорю «нет» и мягко отталкиваю его.
– Я не могу. Это неправильно.
– А мне кажется, что все очень правильно, – говорит он с робкой улыбкой.
– Разве я была бы порядочной девушкой, если б переспала с тобой на первом свидании?
Мы оба знаем ответ.
Если б мы уже находились в квартире, он, естественно, был бы настойчивее. На лестнице у него нет иного выбора, кроме как элегантно отступить, поэтому он хмыкает и делает вид, будто его лицо не горит от похоти.
– Знаю. Но кем бы я был, если б не попытался?
Из уважения к своей роли я не отвечаю: «Ревностным христианином с искренней верой и подлинным уважением к женщинам». Вместо этого спрашиваю:
– Ты позвонишь мне в выходные?
– Позвоню, если смогу. Выходные всегда сильно загружены.
– Да, конечно. Ну, я отлично провела время. Еще раз спасибо тебе.
Он подмигивает и машет мне, пятясь. Открываю дверь и проскальзываю в квартиру, уверенная в том, что скоро состоится новое свидание.