У меня три отца. Мы живём в собственном доме неподалёку от небольшого провинциального города. Я умею слушать и делать выводы. Из обрывков фраз, найденных записей и недомолвок я построила теорию о том, что скоро должно что-то случиться. И мне это не понравится.
Сейчас вечер. Два отца уходят в город на прогулку, а Папа-П сидит на крыльце. Я сажусь рядом, и мы долго смотрим через поле, пока фигуры не скрываются за высокой травой.
– Сыграем в монополию, Алина? – спрашивает Папа-П.
– Давай.
Мы идём в дом, чтобы пить морс, играть в монополию и вести себя как обычная семья. Притворство часто входит в привычку.
Позже, когда коробка с игрой занимает место на верхней полке старого стеллажа, мы опять сидим на крыльце. Папа-П покачивается в кресле, укрывшись пледом, и читает газету. Это ещё больше подчёркивает его старость, выделяет пепельно-белую шевелюру и дряблые руки, покрытые пятнами.
Я наблюдаю за ним исподволь. За покачиванием головы, будто бы в такт незримой мелодии. Губы неслышно проговаривают слова, а глаза пробегают по строчкам. Я наблюдаю за Папой-П, хотя успела изучить его больше, чем остальных отцов.
Пролетавшая муха уселась ему на шею и ползёт, продвигаясь к лицу. Папа-П даже не пытается стряхнуть её – по-видимому, слишком погружен в газету или размышления. В последнее время он часто застывает так.
Я встаю и стряхиваю муху – мне неприятно смотреть, как она ползает по отцу. Папа-П удивлённо поднимает глаза, будто очнувшись от долгого сна.
– Муха, – говорю я. – Вот здесь, – касаюсь пальцем шеи.
Отец ловит мою руку и прижимает к себе. Я чувствую, как под шероховатой кожей бьётся жилка. Ровно и спокойно, несмотря ни на что.
– Почему ты не ходишь в город? – спрашивает Папа-П.
– Неинтересно, – говорю я, хотя это ложь.
Тишина встаёт между нами на несколько секунд, стремясь разъединить. Однако получается обратное.
– Понятно, – говорит он. Молчит ещё немного, а затем решает зайти с другой стороны. – А куда подевался Клим? Он мне нравился.
– Не знаю, – пожимаю плечами и, стремясь уйти от ответа, встаю сзади отца, обнимая его.
– Жаль…
В этот раз не до конца понятно, чего именно ему жаль. Что я не хочу отвечать, или что Клим больше не появится.
Запоздало вспоминаю о том, как им нравилось обсуждать будущее. Клим вообще любил разговаривать с моими отцами. Иногда кажется, что с ним они общительней, чем со мной. Впрочем, не надо думать так. Да и ни к чему эти воспоминания.
– Прошлого не вернёшь, – пытаюсь закончить разговор.
– Прошлого не вернёшь, – эхом откликается Папа-П.
Он знает это. Больше, чем кто-либо другой.
Просыпаюсь от монотонного голоса. Громкость записи – а я знаю, что это запись – кажется, на максимуме. Спускаюсь на первый этаж, недовольно хмурясь. Вчера мы засиделись на крыльце. Сначала молча, потом разговаривая о всякой ерунде, позже Папа-П уснул в кресле, а я не стала будить. Сидела и охраняла его сон. Всё было как в детстве, только мы поменялись ролями.
Папа-Н сидит на диване и смотрит запись. Недоверчиво глядит на экран, хмурится, трёт подбородок.
– Мог бы и тише сделать. Люди спят.
Он оборачивается. Можно не смотреть ему в глаза, я и так знаю, что там увижу. Непонимание, затем недоверие, а чуть позже восхищение.
– Извини, – он сглатывает и тут же торопливо добавляет. – Алина?
– Да.
– Ты выросла, – Папа-Н осекается.
– Да, – я стараюсь говорить ровно, хотя получается с трудом. Даже от восхищения и радости можно устать, если слышать их каждый день.
Мы ещё какое-то время смотрим друг на друга, затем Папа-Н спохватывается и уменьшает громкость.
– Вот, – говорит он.
– Ага. Пойду завтрак готовить, – в этот раз добродушие выходит естественным. А может я и не притворяюсь. Всё-таки это мой отец, и у меня не получается на него долго злиться.
– А как же досыпать?
– Какое тут… Все уже проснулись.
В подтверждении моих слов сверху спускается Папа-П. Он также проходит через три стадии взгляда Папы-Н, а затем начинается разговор, который повторяется изо дня в день, с небольшими вариациями.
Иду на кухню, голоса тонут в темноте коридора. Выхожу на свет и вижу в окне, как над полем поднимается туманное облако.
Я стою у плиты и жарю яичницу с ветчиной на четыре порции. Закипает чайник. Обычное утро. Привычное до невозможности, которая, вероятно, скоро наступит.
После завтрака отправляюсь проверять цветы. Мои отцы скрылись в своём излюбленном подвале. Продолжают готовиться к тому, что скоро случится.
Я сижу возле тюльпанов, вожу пальцами по ещё не раскрывшимся бутонам и жду. Не того, что задумали мои отцы, и не чего-то неожиданного. С удивлением понимаю, что я жду Клима, хотя точно знаю: он не придёт. Ему просто незачем приходить.
Как мы перестали общаться? Не могу вспомнить, чтобы был какой-то «серьёзный разговор» или скандал. Просто однажды он позвонил, а я не взяла трубку. Некогда было и не очень хотелось. Потом он пришёл, а я притворилась спящей – слишком устала. Ещё несколько раз, и Клим перестал звонить и приходить. А когда позвонила я, мы справились о здоровье, текущих делах и договорились, что надо бы обязательно встретиться. Не прямо сейчас, конечно, а чуть позже. Как с делами разберёмся. Хотя до этого сказали друг другу, что ничем особым не заняты.
Так и не случилось последнего «прости и прощай». Тропинка, по которой перестали ходить, заросла травой. Может быть, иной раз и хочется её протоптать вновь, но лень. И ты даже не знаешь, ждут ли тебя на том конце.
Зачем Папа-П напомнил мне про Клима? Прошлого не вернуть, он ведь знает это не хуже меня, если даже не лучше.
– Ты часто тут сидишь? – голос Папы-Н вырывает меня из сна воспоминаний.
– Нет. Только когда хочется побыть в одиночестве.
– Извини, что помешал. Я не знал.
– Ничего.
Мы молчим. Я понимаю: его переполняют чувства, он хочет многое сказать, но сдерживается. Возможно, интуитивно догадывается, что я всё это не раз слышала. А может, ему до сих пор трудно смириться с тем, как выросла дочь.
– Так странно, – говорит он наконец. – Очень странно знать, что ты живёшь одним днём. Что у тебя нет никакого завтра. Потому что завтра окажется таким же, как сегодня. Оно будет другим в деталях, но по своей сути будет тем же самым сегодня. Это очень странно и… больно, что ли.
– Нет, – я качаю головой. – Странно, когда ты знаешь, что всё это не твоя вина, просто обстоятельства такие. Но ты смирился с этими обстоятельствами и дал им власть над собой. Завтра такое же, как сегодня. Это ведь так легко.
– Я… они… мы пытаемся это изменить, – голос дрожит, словно Папа-Н оправдывается.
Кажется, у меня получился смешок. Нервный и горький. Не то раздражение, не то горечь. После такого у актрис принято качать головой и снисходительно улыбаться, но я не актриса.
– Я говорю не про вас…
Отворачиваюсь, пряча лицо. Слёзы текут независимо от меня. Меньше всего мне сейчас хочется плакать. Папа-Н кладёт руку мне на плечо. Неуверенно, словно опасаясь.
– Уйди, – я пытаюсь говорить как можно спокойней, но злость проскальзывает. – Уйди, пожалуйста.
Он уходит, постояв в нерешительности. Не зная, обнять и успокоить, или же предоставить самой себе. Выбирает второе. Всегда выбирает второе.
А я? Что выбираю я?
Некому ответить.
Когда я вхожу в комнату, они ожесточённо спорят и замирают, увидев меня. Почему-то считается, что меня их дела не касаются.
Папа-П прячет взгляд, словно виновен в чём-то, Папа-Н серьёзен, а Папа-Б улыбается чуть нагло.
– Пойду в город, – говорю я этим виноватым, серьёзным и улыбающимся. И добавляю, зная, что прозвучит как укор. – А то вы всё равно тут секретничаете.
– Да мы вовсе не… – начинает Папа-П, а затем вздыхает и отворачивается.
– Иди, – Папа-Б не прекращает улыбаться. – Климу привет.
Теперь моя очередь нагло смотреть. Можно спросить, с чего бы это прогулка в город равна встрече с Климом. Можно одёрнуть, заявив, что это не его дело. А можно просто отвернуться и уйти.
Интересно, почему он, меньше всего проводящий со мной времени; так и не сумевший, как мне кажется, принять такой, какая я есть; понимает лучше всех. Иногда даже лучше, чем я понимаю сама себя.
– Конечно, – отвечаю я. – От всех вас передам.
– Кто такой Клим? – спрашивает Папа-Н. Вопрос порождает неловкость, потому что для всех остальных это имя часть моей жизни.
– Клим – это Клим, – отвечаю я. – Хороший парень. Он тебе видеокамеру помогал выбирать.
– А, ясно.
Ничего ему не ясно. И ничего он не помнит. Может, и к лучшему?
В городе лето. Такое обычное лето провинциального города. Жара и уличные торговцы. Молодёжь, кучкующаяся в скверах, собирающаяся возле фонтанов и гуляющая по набережной.
Раньше я тоже гуляла, вместе с Климом и его друзьями. Своих у меня почему-то нет. Не приживаются, видимо. Поэтому сейчас я иду одна. Нет бы позвонить и узнать, где и когда мы можем встретиться. Вместо этого брожу в поисках общих знакомых. Пока безуспешно.
Покупаю мороженое – обычный пломбир в стаканчике – и откусываю кусочки, спасаясь от жары. В горле сладкая прохлада, голова горячая и тяжёлая от солнца и бегающих по кругу мыслей.
Что я ему скажу? Мы не виделись полгода, и я соскучилась? Бред. Вот она я, всё осознала и поняла, что мне одиноко? Ещё больший бред. Это лишь депрессия и гнёт неуёмного либидо.
Прошлого не вернуть, но жить в одинаковом настоящем уже опостылело.
Присаживаюсь на лавку в парке. Наблюдаю за гонимыми ветром комками тополиного пуха. Пальцы липкие от мороженого, лавка нагрета солнцем, пух щекочет тело. Наверное, это даже можно назвать блаженством. Не возвышенным, которое описывают книги, а обычным тихим блаженством. Квинтэссенция простоты бытия, будь оно неладно.
– Привет, – слышу я давно и хорошо знакомый голос. А холодок по спине бежит так, словно в первый раз.
– Привет, Клим, – отвечаю я. – Как жизнь?
– Бьёт ключом и другими мелкими металлическими предметами, – улыбается он. И смотрит так… вопросительно.
– Понятно. А у меня не бьёт. Идёт и идёт. Как-то так.
– Ясно.
И молчим. И ведь хотим друг другу что-то сказать. По крайней мере я хочу. Но молчим.
– Давно не виделись.
– Да.
– А ведь сколько раз собирались встретиться.
– То одно, то другое, – говорю я и пожимаю плечами.
Он кивает, и вновь молчим. И улыбаемся. Как дикторы на телевидении, когда им ещё не успели сказать, что пошёл эфир. Молчат и улыбаются. Вот только в отличие от них у нас текст не написан, а потому слова скомканы, формулировки туманны и вообще не про то.
– Может, прогуляемся? – предлагает он наконец.
– Почему бы и нет.
И вот мы идём по парку, как раньше. Только не держимся за руки и не выставляем напоказ наше счастье.
– Как твои?
– Всё так же. Дедушка стареет, дядя всё такой же странный и рассеянный, папа всё ещё полон сил и планов.
Клим не знает, что у меня три отца. Эту тайну я не доверила даже ему. Может быть, если бы рассказала, всё сложилось бы иначе.
– Привет тебе передавали, – добавляю я.
– Ты ко мне шла? – спрашивает он после паузы.
– Нет. Просто в город прогуляться, – вру я. – Это на случай если вдруг встретишься. И вот ты вдруг встретился.
– Знаешь, – он останавливается и берёт меня за руку. – Я всё хотел тебе позвонить, но не решался.
На безымянном пальце жёлтое кольцо. На безымянном пальце его правой руки жёлтое кольцо. Обручальное.
– Или жена не разрешала? – я спрашиваю насмешливо, а сама думаю: «Дура! Ну какая же ты, Алина, дура. Решила, что за эти полгода он не найдёт себе новую? Нашёл. И даже жениться успел. Позвонить он хотел, тоже мне».
– Жена? – смущение. Торопливо убирает руку в карман. Затем так же торопливо достаёт и пытается снять кольцо.
– Как зовут-то хоть?
– Нету никакой жены, – кольцо наконец-то сползает с пальца и исчезает в кармане. Только нет в этом смысла.
– Не волнуйся. Сейчас я уйду, и никто не скажет, что ты гулял по парку с другой. А то ведь ревновать будет.
– Да некому ревновать! – почти кричит он. А мне уже всё равно. Спокойно и легко, будто тяжкий груз упал. Всё правильно. Он сделал выбор и сумел меня забыть. Ну, или сумел забыться. Мне давно пора сделать то же самое, а не жить прошлым.
– Что, совсем неревнивая? – улыбаюсь. – Ладно. Прощай, женатый мужчина. Поболтаем в другой раз.
– Подожди, – он бросается за мной.
– Уйди! – резко обрываю. – Уйди. Исчезни. Сгинь. Тебя нет. Был и сплыл. Ясно?
– Но…
Я почти бегу, оборачиваюсь и вижу, как он с размаху бросает кольцо куда-то в кусты. Кривится от досады и злости. Интересно, что скажет жене?
А может, действительно нет никакой жены? Впрочем, неважно. Мне легко и спокойно. Я плыву по знойному городу в направлении воды. Жаль, что не взяла купальник, но это ничего. Можно просто побродить по берегу, чувствуя, как ветер доносит брызги, а волны касаются ног.
Мне легко и спокойно, только почему-то противно…
Домой возвращаюсь после полуночи. Долго бродила, стараясь не думать ни о чём. Получалось не очень.
Вот и сейчас, открывая дверь, я всё ещё прокручиваю в уме слова Клима. Позвонить и спросить про жену? Пожалуй, не стоит. И в этом решении нет гордости, слабости или желания не выглядеть дурой. Это просто понимание свершившегося факта, с которым лучше смириться.
Хотя нет. Именно гордость и всё остальное. А ещё подсознательная иррациональная тяга к страданию. «Люди любят страдать, – говорил иногда Папа-П. – и они думают, что это их облагораживает. Но только ничего они не облагораживают. Жить в радости гораздо сложнее».
– Повидались? – спрашивает Папа-Б. – Гляжу, не очень прошло.
Он сидит в гостиной. Один, в полной темноте. Лишь глаза чуть подсвечены луной.
– Какая разница?
– Ты моя дочь.
– Что-то ты редко это говоришь.
– А это входит в список вещей, которые надо говорить постоянно? Извини, не знал. Я же не сообщаю каждый день – солнце встало.
Он прав, конечно, да только что мне сейчас до его правоты?
– Прошлого не вернёшь, – отвечаю я.
– Конечно, – тут же соглашается Папа-Б. – Тогда что ты собираешься делать?
– У меня есть выбор? Жить настоящим и надеяться, что всё изменится.
– Какая глубокая и выверенная гражданская позиция, – его манера иронизировать порой меня бесит. – А если подумать о будущем?
– В будущем всё будет не так.
– А как? – чуть наклоняет голову и смотрит прищурившись.
– Не знаю.
Он тихо смеётся, показывая, что я ошибаюсь.
– Я хотел бы попросить тебя об одной вещи. Завтра прогуляйся до города ещё раз. Днём. И опять до вечера.
– Зачем?
Он не отвечает. Встаёт и идёт в свою комнату. Словно подачку бросает мне: «Потому что завтра что-то случится». Папа-Б редко говорит прямо, когда есть возможность заставить меня подумать.
По его мнению именно это называется «воспитанием».
Папа-Б ушёл, и теперь я сижу на том же самом месте и смотрю в темноту. И наверняка мои глаза так же блестят в свете Луны.
«Завтра что-то случится». Мне очевидно, что именно произойдёт, как и понятны причины, привёдшие к этому.
Прошлого не вернуть, а жить настоящим слишком тоскливо. «А если подумать о будущем?» – спросил Папа-Б…
Что ж, в таком случае у меня перед глазами идеалистическая картина. Дом, все трое моих отцов и Клим. Мы живём, радуемся, находим новые идеи. Я наконец-то посвящаю Клима в семейную тайну, и он начинает работать с моими отцами. Не над тем, чем сейчас заняты они, а над чем-нибудь другим. Столь же интересным и головоломным. А я ухаживаю за цветами, убираюсь по дому, хожу в город за продуктами, готовлю моим мужчинам еду и смотрю на их наполненные жизнью лица. Не потому, что мне прям вот нравится это делать, и не потому, что я сторонница патриархального уклада. Просто я всё равно не понимаю до конца, чем они занимаются, так что лучше приносить пользу там, где умеешь.
Вот что я думаю о будущем.
«Тогда делай всё, чтобы это случилось!» – отчётливо слышится у меня в голове. Подсознание разговаривает со мной голосом Папы-Б, и я не удивлена. Гораздо больше изумления приносит то, что такая, казалось бы, совсем простая мысль вдруг заставляет моё сердце биться чаще.
Если кто-нибудь объяснял бы мне это, тот же Папа-Б, к примеру, я пропустила бы его слова мимо ушей. Поучения, да ещё и завёрнутые в столь простую философию, всегда вызывают скуку. Но сейчас я сама дошла до этого, а значит, не могу так просто отмахнуться.
Я достаю телефон и набираю номер, который уже с десяток раз удаляла, но всё равно возвращала, из-за боязни забыть. Трубку снимают практически моментально, будто сидели и ждали.
– Клим, мне нужна твоя помощь, – говорю, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
– Сейчас?
– Да. Можешь подъехать к озеру?
– Хорошо.
Он не задаёт никаких вопросов, и я очень благодарна ему. Сама же не могу не спросить.
– Ты правда не женат?
– Да. Это…
– …не объясняй. Не надо. Потом.
– Я буду минут через двадцать, – говорит он после паузы.
– Хорошо.
Я крадусь в темноте, словно преступник. Озеро в пяти минутах от дома. Оно настолько маленькое, что это скорее пруд, но все упорно называют его озером.
Сажусь под ивой, нависающей над водой импровизированным шалашом, – наше с Климом любимое место. Здесь он точно меня найдёт.
Ветви колышутся над водой, и в свете лунной дорожки видна снующая мошкара. Изредка быстро и резко проносятся летучие мыши, вышедшие на ночную охоту.
Вскоре подъезжает машина, останавливается, и фары гаснут. Слышны шаги, и вот Клим уже сидит рядом со мной. Я не могу сдержаться и молча прижимаюсь к нему, а он, спустя мгновение, обнимает.
– Рассказывай, – говорит чуть слышно.
– Нам надо прокрасться в подвал и кое-что там сломать так, чтобы мои… – я хочу сказать отцы, но машинально, как всегда в разговоре с Климом, проглатываю. – Чтобы мои не успели помешать.
– И что же это такое? – спрашивает он.
– Машина времени.
Сейчас он должен усмехнуться, спросить меня о самочувствии или подумать, что лучшего повода для встречи я не смогла найти. Но вместо этого Клим произносит фразу, после которой я понимаю, что действительно люблю его. И буду любить всегда, что бы ни случилось.
– Почему бы и нет…
Пока мы идём к дому, я рассказываю Климу историю своей семьи. Перепутанную и закрученную в клубке времени.
– Мама умерла, когда я родилась. И я осталась с отцом. Насколько я знаю, мы жили, в общем-то, неплохо, вот только он никак не мог забыть маму. Я говорю, что знаю, но не помню этого. Потому что как-то отцу удалось построить машину времени, и он отправился в прошлое, надеясь спасти мать, но у него не получилось. И в результате оказалось, что у меня два отца, один из которых на двенадцать лет старше другого.
А дальше тот отец, который и был в прошлом, сумел разобраться в устройстве машины и отправился в будущее – поэтому я называю его Папа-Б, чтобы предотвратить временной парадокс и перехватить Папу-П перед тем, как он отправится в прошлое. Так он думал, по крайней мере. Но у него тоже ничего не вышло.
Он запрограммировал машину, чтобы она вернула Папу-П в тот же момент, из которого он стартовал. Тогда бы никто никуда не отправился и, соответственно, Папа-Б никогда бы не попал в будущее. Но где-то вкралась ошибка, и появился Папа-Н. Который живёт одни сутки, а на следующие, в восемь тридцать три, исчезает и тут же появляется вновь. И ничего не помнит, кроме того, что происходило с ним до того, как он вошёл в машину.
Папе-Б не оставалось ничего другого, кроме как разыскать Папу-П, который, оставшись один, воспитывал меня по второму кругу и отвечал на неудобные вопросы друзей, почему он выглядит старше.
Так, в двенадцать лет, я узнала, что у меня три отца, один из которых живёт единственным днём, второй воспитывал меня дважды, а третий пропустил половину моей жизни.
– Мне всегда казалось странным, что все твои родственники очень похожи, но я не думал, что всё так запутанно, – говорит Клим, и я чувствую: несмотря на все сомнения, он верит. – Вот только зачем ломать машину времени?
– Потому что они хотят попробовать ещё раз. Попытаться сделать так, чтобы остался только один. С памятью всех или нет – не знаю, да и не важно это. Я привыкла, что у меня три отца. Они разные, и каждого я люблю по-своему. Но ведь время странная штука. Может быть, ничего не получится, может быть, они исчезнут, а может, действительно останется только один. И возможно, случится ещё кое-что.
– Что?
– Мы никогда не встретимся, – я чувствую, что Клим крепче сжимает мою руку.
Тихонько входим в дом, стараясь никого не разбудить, и спускаемся в подвал. Я зажигаю свет, показывая Климу на стоящую в углу машину. Массивная круглая площадка, внутри которой запрятаны механизмы и вынесенный наружу пульт настройки.
Подбираю обломок трубы, отдаю его Климу, а сама хватаю гаечный ключ с верстака. Мы подходим ближе, и я чувствую, что мне не хватает смелости сделать первый удар.
Выручает Клим. Он резко, с выдохом, бьёт по пульту, и металл прогибается. А секунду спустя мы уже вместе исступлённо, словно погрузившись в религиозный транс, наносим удар за ударом. Подбадриваем друг друга криками и, кажется, улыбаемся от дикого, не похожего ни на что, животного счастья.
Как ни странно, но на шум никто не сбежался, хотя наш погром наверняка слышно далеко вокруг. Мы тяжело дышим и сидим на обломках машины времени. Варвары, вторгшиеся в Рим, чтобы разрушать и властвовать.
– Так что насчёт жены? – спрашиваю я в ожидании, пока кто-нибудь из отцов – а то и все вместе – не спустится и не застигнет нас на месте преступления.
– Говорю же, нет никакой жены, – отзывается Клим.
– А кольцо?
– Это всё твой папа придумал. Который Папа-Б, – уточняет он.
– В смысле? – что-то не нравится мне в этой истории. Теперь осталось понять, что именно.
– Когда мы перестали общаться, я как-то встретил его в городе. И он сказал, что ты меня любишь, но не ценишь этого. Что тебе надо время подумать, осознать и понять. А потом спросил: буду ли я ждать.
– И ты?..
– И я ответил, что согласен. И я ждал. Мы изредка встречались, и он говорил, что ещё не время. Посоветовал купить обручальные кольца.
– Зачем? – спрашиваю я, и запоздало понимаю причину. Оказывается, у меня папа сводник. Как интересно. Однако почему он не спускается?
– Именно, – кивает Клим. – И одно, которое для себя, я носил. Не знаю почему, захотелось так. А вчера отец твой позвонил и сказал, что ты ушла в город. Посоветовал найти. Я и нашёл, вот только кольцо для тебя забыл, а своё не снял.
– Подожди, – останавливаю я его, потому что начинаю кое о чём догадываться. – А он что-нибудь ещё говорил, мой отец?
– Что в скором времени, возможно, всем им придётся уехать, а ты останешься. И я буду тебе нужен. Ну, я так понимаю, из-за машины времени. Теперь-то они никуда не денутся.
– Не денутся, – откликаюсь я. – Потому что уже делись.
«Прошлого не вернуть», – говорил Папа-П. Он и не хотел больше ничего возвращать. Папа-Н устал жить в вечном настоящем, а что касается Папы-Б, то он наверняка решил, что я уже взрослая девочка, которой давно пора жить самостоятельно. И с чего я взяла, что они собираются воспользоваться машиной времени? Она не принесла им ничего хорошего, так что отцы наверняка придумали нечто новое.
– В смысле делись? – недоумённо переспрашивает Клим.
– Долго объяснять. Пошли поищем их или… – проглатываю «то что от них осталось» и заменяю на другое. – Его.
Мы поднимаемся по лестнице и слышим чьи-то шаги. Я волнуюсь настолько, что не могу понять: один это человек или несколько. Клим сжимает мою руку, и по крайней мере в одном я уверена точно – он рядом.
Я перестала мечтать о возвращении прошлого. Не перечеркнула, но переосмыслила.
Больше не живу одним лишь настоящим, дёргаясь, словно попавшая в паутину муха.
Я строю своё будущее, и пускай первая попытка оказалась не до конца удачной, но никто не запретит мне пробовать снова и снова.