Сунув мне в руку две пятидесятицентовые монеты, миссис Инглиш захлопывает ящик кассы.
Я сжимаю монетки натруженными пальцами.
– Спасибо. Мэм, может быть, вы измените свое решение? – Мне становится неловко от того, какое отчаяние звучит в моем голосе, но мне ведь казалось, что в шляпном деле меня ждет большое будущее. Шитье шляп – способ заявить о себе, не произнося ни слова. К тому же модистки могут обеспечивать себя сами, и им вовсе не обязательно выходить замуж. Примерной китайской жене полагается готовить, рожать сыновей и быть готовой «хлебнуть горя». А его в моей тарелке и так навалено с лихвой.
– Я буду работать вдвое прилежнее и постараюсь не высказывать свое мнение так часто, и…
– Джо, мне просто невыгодно держать тебя из экономических соображений.
Достав носовой платок, миссис Инглиш промакивает им влажную шею, а затем начинает обмахиваться им, словно пытается стереть мой образ из поля зрения. Мне вспоминается ужасное слово на букву У, которым сопровождалось мое первое увольнение. Но вместо «уходи» миссис Инглиш произносит:
– Удачи.
Тяжелым, словно ящик кирпичей, грузом у меня на сердце лежит разочарование. У меня дрожит подбородок, но я поплотнее надвигаю шляпку и спешу к станции Юнион, кирпичному зданию с полукруглой аркой. Чем быстрее я доберусь до дома, тем раньше смогу подслушать разговоры миссис Белл, чтобы понять, было ли ее появление в магазине случайностью или нет.
Строительство железной дороги, соединяющей Атланту с Чаттанугой, положило начало разделению нашего города на шесть округов. Если представить Атланту в виде пирога, мы живем ближе к его центру. Под наблюдением мужчины в форме шумная толпа повозок, телег и пешеходов пересекает железнодорожный переезд. Я прибавляю шагу, чтобы перейти, пока переезд не закроется. Какая-то женщина отворачивается, поднеся к лицу носовой платок, и я понимаю, что делает она это не потому, что боится вдохнуть копоть.
Ступив на пути, я чувствую покалывание в ступнях; мой взгляд устремляется туда, где живут янки[1]. К северу от линии Мэйсона – Диксона даже собаки обучены хорошим манерам, а в Нью-Йорке все женщины такие модницы, что меняют шляпки по несколько раз на дню. Будь я хорошей модисткой, могла бы открыть свою мастерскую на Мэдисон-сквер.
– Хамка, – фыркаю я. На десять слов, вылетающих изо рта Лиззи, я едва могу произнести одно, и в такие дни я еще считаю себя очень разговорчивой. Китайцы не могут позволить себе хамство, особенно те из них, кто пытается вести скрытный образ жизни.
– Ой! – Перейдя через пути, я чуть не налетаю на старичка, примостившегося на деревянном ящике. Мужчина вздрагивает, и с его головы соскальзывает сложенная из газеты шапочка. – Простите. – Я поднимаю шапочку, но старичок и не думает взять ее у меня.
– Па, ты цел? – Шапочку из газеты у меня вырывает девушка с обожженным на солнце лицом.
Желтоватые глаза старика прилипли ко мне, словно две капли клея. Я замечаю открытые рюкзаки, грязь под ногтями, и мне приходит на ум, что эти двое – бездомные. Придав шапочке прежнюю форму, девушка аккуратно водружает ее отцу на голову.
Вдруг в этой парочке я вижу нас со Стариной Джином: нам приходится просить милостыню, и у нас нет даже приличных шляп, чтобы защититься от солнца. «Прошу, пусть до этого не дойдет», – взываю я разом к христианскому Богу и к духам предков. Сверху на меня равнодушно смотрит небо. Сегодня на нем нет ни закатных отблесков, ни вуали облаков – не то что вчера. Тонкая полоска пара напоминает высунутый язык. Мне ужасно хочется взмыть к небу и стереть эту дымку с его поверхности.
Словно самый обычный карманник, я несусь по переулкам, стараясь не занимать много места и не привлекать внимания. В пятидесяти ярдах от Уан-Лаки-стрит, где располагается типография и дом семьи Белл, есть небольшая роща. Убедившись, что меня никто не видит, я бегу в гущу зарослей, где под разлапистыми ветвями виргинских можжевельников таится люк. Я поднимаю его крышку, но петли не скрипят – мы следим, чтобы они всегда были смазаны. Крутая лестница ведет в один из двух туннелей, по которым можно попасть в подвал дома на Уан-Лаки-стрит.
Старина Джин, нахохлившись, словно птица, сидит у большой деревянной катушки, которую мы используем в качестве стола. Он вернулся домой раньше обычного. С подслушиванием придется повременить. Да и сейчас семейство Белл, наверное, ужинает на кухне, расслышать их разговоры можно только тогда, когда они собираются в типографии.
– Добрый вечер, отец.
Темные штаны и рубашка, первоначальный цвет которых уже и не вспомнить, в последнее время висят на Старине Джине мешком. Он выводит ровные китайские иероглифы, которые мне предстоит переписать. С тех пор как дядюшки уехали, мы говорим по-английски, но Старина Джин хочет, чтобы я не забыла родной язык ради будущего мужа, которого он надеется мне найти.
Старина Джин приподнимает редкие брови. Хотя в подвале мы разговариваем едва слышно, он понимает, что я рассержена. Теперь мне становится вдвойне досадно, ведь я не могу рассказать о постигшей меня несправедливости подобающим тоном. Замочив рукава, я чересчур рьяно намываю руки и лицо водой из ведра. Затем, упираясь коленями в стол, сажусь на перевернутый цветочный горшок, который служит мне стулом.
Старина Джин выложил на тарелку ломтик ветчины, кусочек сыра, кунжутную булочку и поставил рядом мисочку с персиковым джемом. Ноэми – жена Робби и кухарка Пэйнов – всегда дает Старине Джину еды с собой. Мы едим только простые блюда, которые не источают подозрительных ароматов.
– Лучше поберечь гнев до завтра, хм?
Я вздыхаю. Старина Джин знает, на какие клапаны нужно нажать, чтобы помочь мне выпустить пар.
– Миссис Инглиш уволила меня.
Пока я рассказываю, как было дело, Старина Джин прихлебывает горячий ячменный отвар, вставляя в паузы свое мелодичное хм, благодаря которому я говорю чуть медленнее и не так возмущенно. Это хм звучит так часто, что я уже не обращаю на него внимания. Наверное, Старина Джин приобрел эту привычку, проводя много времени с лошадями. «Хм?» – его способ показать, что ему важно мнение кобыл и жеребцов.
– Теперь мне прямая дорога на хлопкопрядильные фабрики, – бормочу я. Туда берут всех, кто готов долгими часами сучить нитки и наматывать их на катушки. Но, конечно, на такой работе можно остаться без пальца или, того хуже, лишиться жизни, поэтому фабрики и называют «опасным производством».
Старина Джин, ужаснувшись, делает слишком резкий вдох и разражается приступом кашля, а я начинаю жалеть о сказанном. Мне кажется, что кто-то схватил Старину Джина за плечи и трясет его, пытаясь вытряхнуть из карманов мелочь. Думаю, во всем виновата сырость. Когда идут затяжные дожди, из угла Старины Джина доносится запах плесени.
Сделав два шага, я оказываюсь на «кухне» и беру чайник, стоящий на угольной печке. Дым из нее выходит в ту же трубу, что и дым из камина в типографии, поэтому мы топим только тогда, когда в камине горит огонь. На наше счастье, жена издателя, страдающая артритом, предпочитает тепло.
Я наливаю еще ячменного чая. Старина Джин кивает в знак благодарности; его вытянутое лицо покраснело и перекосилось. Седые волосы растрепались из-за судорог.
– Робби сказал, что какие-то из новых микстур хорошо помогают от кашля.
– Лучшая микстура – это время. – Старина Джин скользит взглядом по паре старых рабочих ботинок, стоящих у стены, – там мы прячем деньги. Мы всегда были бережливы, но в последнее время Старина Джин стал по-настоящему скуп. В прошлом месяце я потеряла четвертак – он провалился в дыру в кармане, – и Старина Джин не мог спать целую неделю. – Нужно копить на твое будущее.
– Наше будущее.
Старина Джин мне не родной отец, но я уже не представляю свою жизнь без него. Кем бы ни были мои родители, они наверняка знали, что Старина Джин – самый надежный холостой китаец во всей Атланте, и поэтому оставили меня с ним. В Китае Старина Джин был школьным учителем, поэтому передал мне все свои знания. Несколько дядюшек, которых Старина Джин пустил жить с нами, – батраки, копатели канав и бурильщики – по очереди присматривали за мной, но кормившей меня матери Робби платил именно Старина Джин. И он же остался со мной, когда остальные разъехались.
Старина Джин цедит чай, и его дыхание понемногу выравнивается.
– Да, на наше будущее. – Медленно вдохнув, Старина Джин отставляет чашку. – Как ты смотришь на то, чтобы снова устроиться к Пэйнам?
Я слишком громко фыркаю, но лицо Старины Джина остается невозмутимым.
– Ты серьезно?
Старина Джин кивает:
– Сможешь каждый день видеться с Ноэми.
– Это было бы чудесно, но…
– И сможешь кататься на Картофелине.
У меня в памяти всплывает образ нашей вороной кобылы. Старина Джин еле уговорил мистера Пэйна, чтобы тот не позволил старшему конюху Джеду Криксу застрелить Картофелину – еще жеребенка, – когда ее из-за хромоты отвергла мать. Мистер Пэйн сжалился, отдал Картофелину Старине Джину и даже разрешил ему за отдельную плату держать лошадь в поместье.
– Она уже совсем большая, – добавляет Старина Джин. – Очень умная, как и ты.
Если не брать в расчет чувство неловкости от возвращения туда, откуда тебя уволили, особняк Пэйнов – прекрасное место: его окружают великолепные пейзажи, там обильно кормят, да и хозяйка обычно очень добра, хоть и редко бывает дома. Конечно, Кэролайн, дочь миссис Пэйн, во многом отличается от матери, но ее отправили учиться в пансион.
Старина Джин вертит чашку, разглядывая ее содержимое.
Захочет ли миссис Пэйн снова меня нанять?
– Никто не станет класть в корзину тухлое яйцо, которое однажды уже выбросили.
Старина Джин переводит безмятежный взгляд на керосиновую лампу, висящую под потолком, и мне кажется, что он сперва додумывает какую-то свою мысль и только потом до его сознания долетают мои слова. Но через мгновение он произносит:
– Ты никогда не была тухлым яйцом.
Словно в подтверждение своих слов Старина Джин шумно принюхивается. Тут его тело снова начинает содрогаться, но он крепко сжимает челюсти, чтобы не выпустить кашель наружу. Старина Джин поднимается со своего табурета и ставит его на место. Кивнув мне вместо пожеланий доброй ночи, Старина Джин бредет к своей «обители».
Я наскоро навожу порядок и ухожу в свой угол: он распложен под типографией и отгорожен занавеской, на которой Старина Джин вышил лошадей. Когда дядюшки уехали, Старина Джин предложил мне перебраться туда, где он живет сейчас, в тихий закуток под домом, но мне нравится мой угол, застеленный ковриком, который я сплела из старой фланели. К тому же мне совсем не хотелось расставаться с переговорной трубой, ведь только с ее помощью я могу подслушивать разговоры семейства Белл.
Натянув ночную рубашку и толстые носки, я тянусь через возвышение, которое служит мне кроватью. Я достаю шерстяной кляп из отверстия, расположенного над подушкой: когда оно закрыто, звук с нашего конца переговорной трубы не может донестись до ушей Беллов.
Из трубы вылетает легкий ветерок, колеблющий пламя керосиновой лампы, что стоит на деревянном ящике – он играет роль моей прикроватной тумбочки. До меня доносится эхо размеренных шагов мистера Белла. Точные математические расчеты мне неизвестны, но Старина Джин считает, что «слышимое» пространство расположено вокруг рабочего стола, а он находится почти над моим углом.
Беллы спорят. Я молюсь, чтобы их разговор не был связан с тем, что в подвале завелись крысы.
– Тысяча шестьсот подписчиков, а этот ни на что не годный «Трубач» уже преодолел отметку в три тысячи. Черт бы побрал эту тетушку Эдну с ее нелепой колонкой советов, – гремит голос издателя. – Это просто позор.
Голос мистера Белла имеет только два уровня звучности: громкий и очень громкий. Я представляю его пунцовое полное лицо с мешками под сверкающими гневом глазами.
Я задерживаю дыхание. Мне грустно слышать огорченный голос мистера Белла, но, по крайней мере, для нас со Стариной Джином еще не все кончено.
Тираж газеты «Фокус» сократился, когда недавно в нем появилась смелая статья Нэйтана. В ней он выступил против предложения разделить трамваи Атланты по расовому признаку. А тираж издания «Трубач», наоборот, взлетел до небес благодаря колонке советов. Овчарка Беллов по кличке Дера – это сокращение от Выдержка – звонко гавкает и принимается стучать хвостом. Дере не стали купировать хвост, как это происходит с большинством овчарок. Мне нравится думать, будто сам Бог, Великий Пастырь, повелел, чтобы хвост Деры остался нетронутым.
– Можно добавить больше картинок, – предлагает Нэйтан, произнося последнее слово как катинок. Хотя родители Нэйтана – выходцы из Новой Англии, сам он слегка растягивает слова, отчего из них порой выпадают звуки. Старина Джин говорит, что в моей речи тоже проскальзывает южный акцент. – У «Трубача» на страницу приходится по меньшей мере две штуки.
– Пустая трата места. Картинки нужны только детям.
В комнате наступает тишина. Даже хвост Деры становится неподвижным. Я почти чувствую, как у Нэйтана повышается температура, и стремлюсь к нему всем сердцем. Нэйтан – мой старинный друг, пусть даже он об этом не догадывается. У нас много общего: например, мы оба любим земляной орех (Нэйтан называет его арахисом), терпеть не можем репу и очень хотим быть услышанными.
Пол царапает какой-то деревянный предмет: наверное, Нэйтан опустился на один из стульев, стоящих у рабочего стола. Я представляю, что он, чтобы скрыть свое разочарование, начинает набрасывать политическую карикатуру, которая легко могла бы попасть в журнал «Шалун».
– Что с твоей статьей про гриб, поражающий гикори? – громогласно спрашивает мистер Белл. – Люди хотят знать, почему их деревья перестали расти.
– Жду, пока гриб поразит и меня, – бурчит Нэйтан. Если у меня когда-нибудь будет муж, надеюсь, он окажется таким же находчивым, как Нэйтан, только не таким ворчливым.
– А если тебе непременно нужна статья о паразитах, – продолжает Нэйтан, – позволь мне написать разоблачение Билли Риггса. У «Конституции» кишка тонка, чтобы рассказать всю правду.
В статьях газеты «Конституция» Билли называли «дельцом», но Беллы считают, что он торгует грязными секретами. В прошлом году один молодой человек, который получил в наследство целое состояние, сколоченное на продаже бурбона, повесился, когда какой-то недоброжелатель растрезвонил, что богатый наследник предпочитает обществу дам мужскую компанию. Беллы заподозрили в покупке и продаже этой тайны Билли Риггса.
Мистер Белл громко фыркает:
– Может, мне скоро придет конец, но я не хочу оказаться прикованным к позорному столбу!
– Да, да, – раздается мягкий голос миссис Белл. Я еще сильнее напрягаю слух. Иногда трудно понять, есть ли в комнате миссис Белл, ведь ходит она едва ли не тише, чем пищит комар. – А вот если ты пропустишь утренний поезд, скандала точно не миновать. Пора ложиться.
Весной мистер Белл постоянно ездит в Нью-Йорк на встречи со спонсорами «Фокуса». Сверху доносится негромкое ворчание, и вслед за ним – удаляющиеся шаги издателя.
Привычка подслушивать – признак дурного тона. Но я подслушиваю разговоры семейства Белл с тех пор, как у меня есть уши, так что не думаю, что теперь могу что-то с собой поделать. Их голоса так часто успокаивали меня одинокими вечерами и позволяли мне почувствовать, что я тоже часть их семьи. Аболиционисты, что построили этот дом, поступили очень предусмотрительно, замаскировав верхний конец переговорной трубки под вентиляцию. Но они и подумать не могли, что кто-то вроде меня будет использовать это приспособление, чтобы подслушивать. Кто мог предположить, что после отмены рабства в страну привезут китайцев, которые не только станут трудиться на плантациях, но и заново отстроят Юг.
По полу шелестит веник – это миссис Белл ведет еженощную борьбу с угольной сажей. Я представляю, как связка соломы исчезает под столом, перемещаясь к ножному печатному станку и наборной кассе. Слышится гавканье Деры, гоняющейся за метлой.
– Давай лучше я.
– Мне нравится подметать. Пожалуйста, не перечь отцу. Если в Нью-Йорке ничего не выйдет, будет уже неважно, что ты напишешь.
– Что значит «если ничего не выйдет»?
Я задерживаю дыхание, сжав пальцами край фланелевой ночнушки.
– Многие из наших северных спонсоров отказались от идеи поддерживать местную газету. Если к апрелю мы не сможем снова набрать две тысячи подписчиков, все кончено.
– Но апрель настанет всего через месяц. Нам придется набирать по сотне подписчиков в неделю. Это невозможно.
– Кажется, пора перебираться к тетушке Сюзанне…
– Мы не какие-то там сеятели люцерны. Мне даже слово люцерна противно – настолько оно нелепо звучит. Спонсоры должны дать нам больше времени.
Я ковыряю дырку на носке. Мне никогда не приходило в голову, что Беллы могут куда-то переехать. Неужели миссис Белл потому и пришла к миссис Инглиш? Чтобы попрощаться со мной таким скрытным образом?
– Что такого есть у «Трубача», чего нет у нас? – спрашивает Нэйтан.
– Советы от тетушки Эдны, – с усмешкой отвечает миссис Белл и, судя по шуршанию веника, начинает мести еще энергичнее. – Что ж, может быть, мы обретем новых подписчиков на скачках.
Скачки – первое событие года, на котором девушки на выданье могут показать себя, и ни одна представительница высшего света этого шанса не упустит. Мы, низы общества, можем довольствовать и тем, что посмотрим на лошадей, вот только билет стоит целых два доллара.
– Что ты сказала?
Я прижимаюсь правым ухом к отверстию.
– Я сказала, что, быть может, мы обретем новых…
– Да нет же, до этого. Советы тетушки Эдны. Будь у нас колонка советов, мы могли бы расширить круг читателей. Что, скажем, интересно женщинам? Секреты стирки?
Я слышу негромкий недовольный возглас Нэйтана. Кажется, миссис Белл его ущипнула.
– Иногда ты такой же несообразительный, как твой отец. – Дера согласно гавкает. – Женщинам хватает советов по ведению хозяйства и от тетушки Эдны. Кто-то должен писать на более животрепещущие темы. Например, как заставить мужа прислушаться к тебе. Или что делать, если мясник пытается околпачить тебя, продав несвежее мясо.
Околпачить. Отличное слово, вот только я не уверена, что колпакам по нраву, когда их доброе имя связывают с надувательством. Добавлю это слово в колонку со словами на букву О – я вывожу их мелом на стене. Мистер Пэйн отдал Старине Джину словарь, в котором не хватает раздела с буквой О, поэтому я сохраняю такие слова здесь.
– Почему бы тебе не написать такую статью? – спрашивает Нэйтан.
– Мне все равно придется обсудить это с твоим отцом.
Нэйтан тяжело вздыхает:
– Тогда забудем об этом.
Наверху становится тихо, и я затыкаю переговорную трубку. Мы следим, чтобы отверстие не оставалось открытым, если нас нет рядом.
Если Беллам придется закрыть газету, они уедут, а ведь мы с ними почти сроднились. Старина Джин может даже решить, что настало время найти мне мужа с «мясистым носом» – считается, что такие люди притягивают богатство. Холостые китайцы так страдают без жен, что тратят сотни долларов, лишь бы привезти их из Китая. Многие из этих девушек младше меня, а ведь мне всего семнадцать. Меня ждет смотр носов и столько горя, сколько я только смогу выхлебать.