Девушка из колодца - читать онлайн

4. Черное и белое

Психотерапевта зовут Мелинда Дж. Кресуэлл. Это имя написано на маленькой золотой табличке на двери, а под ним – «Психотерапевт». За дверью находится комната с двумя креслами, двумя подставками для ног, диваном и длинным столом, заваленным папками. Два окна выходят на оживленную улицу. На стене висят три сертификата в рамках, а в углу – одно лиственное растение.

Мальчик с татуировками входит в кабинет с таким видом, словно ожидает, что на него набросятся и сожрут. Он смотрит на большую картину летнего луга так, будто среди нарисованных сорняков его поджидает дикий зверь.

Мелинда Кресуэлл меньше, чем кажется. У нее седеющие вьющиеся волосы и похожий на бутон розы рот. Она наливает чай в две маленькие одноцветные чашки. Психотерапевт не использует бамбуковые венчики или лопатки, и поэтому пар, поднимающийся от полученной смеси, не слишком терпкий.

Наконец, она улыбается мальчику:

– Привет, Тарквиний. Как дела в школе?

Мальчик не отвечает. Он опускается в кресло, женщина садится напротив, предлагая чашку и тарелку с маленькими круглыми печеньями, которые Тарк принимает без особого энтузиазма. Я начинаю считать книги, которые заполняют многочисленные полки, что тянутся от одной стены до другой за спиной психотерапевта.

– Я только что разговаривала с твоим отцом, – сообщает мисс Кресуэлл. – Я понимаю, что после переезда тебе трудно привыкнуть к Эпплгейту. Хочешь поговорить об этом?

Мальчик шумно дует на свой чай и делает маленький глоток. Затем отставляет чашку в сторону.

– Давайте перейдем сразу к делу.

– Что ты имеешь в виду?

– Мой отец заплатил вам деньги, чтобы усадить меня в это кресло… вероятно, даже переплатил, поскольку любую проблему он решает тем, что швыряет ей в лицо деньги до тех пор, пока она не задохнется от налогов. Я почти уверен, что у вас есть все мои данные – рост, вес, цвет глаз, аллергии, мои любимые хлопья на завтрак. Вы знаете, что мы из северного штата Мэн, который является самой холодной частью Соединенных Штатов, кроме, конечно же, Аляски. В Мэне настолько морозно, что, как по мне, следует запретить всем, кроме йети и хоббитов, жить там.

И вот теперь мы в Эпплгейте, где солнце не отлынивает от своей работы, но люди здесь такие… Черт, дружелюбные. Я и два шага не могу сделать, чтобы кто-нибудь не спросил, как у меня дела, или как меня зовут, или почему в такую погоду я ношу теплую одежду. Как будто правительство обязывает всех представляться друг другу, как общество дружелюбных соседей – растлителей малолетних.

Мы здесь, потому что папе подвернулась более привлекательная и высокооплачиваемая работа… И он ведет себя так, будто он единственный инвестиционный банкир на севере. К тому же так мы можем быть ближе к моей сумасшедшей матери, которая время от времени показывает любовь к единственному сыну тем, что пытается его задушить. Так что да, я в восторге от перспективы оказаться неподалеку от нее, чтобы предоставить ей возможность закончить начатое. И ошеломляющий вывод, к которому вы пришли, заключается в том, что я переживаю «трудности с адаптацией после переезда в Эпплгейт»? Серьезно, Шерлок?

Женщина спокойно ждет, пока Тарк закончит свою речь, и только потом спрашивает:

– Ты ненавидишь свою мать, Тарквиний?

Когда мальчик снова смотрит на нее, выражение его лица уже не такое гневное.

– Нет. Я никогда не испытывал к ней ненависти.

– Ты боишься того, что она может с тобой сделать?

– Только потому, что это кажется заразным. – Пауза. – Я убил человека, знаете ли.

Несмотря на подобное признание, голос психотерапевта звучит спокойно и невозмутимо, когда она спрашивает:

– Кого ты убил?

– Одного мальчика в школе.

– Он был твоим другом?

– Только если я из тех мазохистов, которым нравится, когда их избивают «друзья».

– Твой отец рассказал мне, что происшествие в прежней школе расследовала полиция. Они пришли к выводу, что ты невиновен.

– И все же я виноват в том, что он мертв. – Тарк ерзает на месте. – Я действительно не хочу об этом говорить.

– Все в порядке. Я не хочу, чтобы ты говорил о том, что причиняет тебе дискомфорт. Как насчет того, чтобы рассказать мне о своих родственниках из Эпплгейта?

– Вы имеете в виду Келли? Она замечательная. Она и тетя Линда – самые здравомыслящие и приятные люди, которых я знаю. Это еще одна причина, по которой папа решил переехать именно сюда.

– Я слышала, Келли работает ассистентом учителя в начальной школе Перри Хиллз.

– Эта работа ей подходит. Она любит детей. Примерно три раза в год Келли и тетя Линда приезжали к нам в Мэн, несмотря на то что там так холодно, что можно отморозить пальцы на ногах. Однако Келли никогда не жаловалась. Для людей, которые живут в нескольких сотнях миль друг от друга, мы всегда были близки. Она как старшая сестра, которой у меня никогда не было. Келли всегда заботилась обо мне.

– Как именно?

– Прежде всего, она всегда вытаскивает меня из неприятностей.

– А ты часто попадаешь в неприятности?

– У меня к этому талант. Когда мне было шесть, я решил съесть цветные карандаши. Хотел посмотреть… эм, выйдут ли они другого цвета. Неудача только придала мне решимости, а Келли заставила меня их стошнить, чтобы избежать отравления. В другой раз я чуть не отрубил себе палец, когда готовил ужин, а она отвезла меня в больницу, прежде чем у меня начался приступ паники. Мелочи вроде этих, – вспоминая, Тарк улыбался. – Я смеялся, что Келли родилась старой, а она отвечала, что кому-то из нас нужно быть взрослым, и это вряд ли буду я. Я всегда был глупым ребенком. Наверное, таким и остался.

Мальчик снова замолкает. Женщина замечает внезапную перемену в его поведении.

– В последнее время ты обращался к ней за помощью?

– Нет… в последнее время нет. Я решил этого не делать.

– А почему?

Он снова колеблется и переводит взгляд на картину. Я считаю. Девяносто восемь. Девяносто девять. Сто.

– Потому что она мне просто не поверит.

Но кузина Тарка готова поверить во многое.

– Они же дети, Келли, – возражает ее подруга, которая почти на шесть лет старше. У нее короткие черные волосы и круглое лицо. Они готовятся уходить, в коридорах пусто, поскольку ученики высыпали из школы несколько часов назад. – Конечно, они скажут, что видели мертвецов. Разве ты не смотрела фильм?

Ассистентке учителя совсем не до смеха.

– Я серьезно, Джен. Происходит что-то странное.

– Сандра и у меня училась, помнишь? Она всегда была немного замкнутой. Думаю, у нее все еще имеются воображаемые друзья. Такие, как Сандра, есть в каждом классе.

– Нет. То есть да, она необычная, но я имела в виду Тарквиния.

– Твой кузен Хэллоуэй? О котором говорят, что у него все руки в татуировках? Бедный ребенок. У него же мать сумасшедшая? Без обид, – быстро добавляет Джен, но Келли качает головой.

– Я не встречалась с тетей Йоко. Дядя Дуг сказал, что это нельзя считать жестоким обращением, но не объяснил почему. Они не любят об этом говорить, а мама всегда считала, что не нужно настаивать.

– Понятное дело, что он так скажет. У парня и без того непростая жизнь, чтобы еще афишировать на всю школу, что у его мамы не все в порядке с головой. Ты их видела? Татуировки? Он всегда носит просторные рубашки, так что я не смогла их толком рассмотреть. Хотя не могу винить его за то, что он хочет их скрыть.

– Несколько раз, но всегда случайно. Прямо над его запястьями нарисованы небольшие круги со странными надписями. Я… при взгляде на них у меня мурашки бегут по коже. Знаешь же выражение о том, как волосы встают дыбом на затылке? Я чувствую это каждый раз, когда вижу татуировки Тарка, хотя не понимаю почему. У меня складывается впечатление, что за ними кроется гораздо большее, чем кажется.

– Ты не пыталась расспросить о них мистера Хэллоуэя?

– С чего мне вообще начать? «Если вы не возражаете, дядя Дуг, я хотела бы узнать, сколько именно татуировок тетя Йоко сделала Тарквинию во время своего припадка». О, неважно, эти рисунки просто пугают меня до чертиков.

– Думаю, ты слишком беспокоишься о чужих проблемах, будь то семья или нет. Знаешь, какое решение я предлагаю? Найди себе парня. Я знаю одного симпатягу, который на пару лет старше тебя. Его зовут Эверетт. Работает на полставки в спортзале, планирует стать специалистом по ракетостроению. Учится на направлении «аэрокосмическая инженерия». В нем есть что-то от Джейка Джилленхола…

Келли морщится:

– Я серьезно, Джен. Мне это не нравится.

– Мне тоже, но мы не выбираем детей, которых приходится учить. Несмотря ни на что, мы все равно должны любить свою работу. Будь это иначе, мне не пришлось бы читать сочинения, которые звучат примерно так: «Легенда о Сонной Лощине начинается с того, что Джонни Депп приезжает в странный город и за ним гонится какой-то парень без головы».

Женщины смеются.

– Мне нужно идти, – вздыхает Джен. – Я уже опаздываю. Джексон работает до восьми, так что мне нужно забрать Шона из детского сада. Даже не представляю, как они будут справляться без меня.

– Так ты действительно собираешься поступить на программу по изучению культуры?

– Конечно! – радостно улыбается подруга. – Практически месяц во Франции, все расходы оплачены… Как это может не понравиться? Ну, вообще-то оплачено большинство расходов. Не думаю, что походы по магазинам можно приравнять к исследованиям. Джексон не в восторге оттого, что меня не будет здесь летом, но он согласен, что я не могу упустить такой шанс. Тебя ведь тоже приняли?

– Да, но я еще не определилась со страной. Испания, Австралия, Индия… Все это звучит заманчиво. Я чувствую себя немного виноватой из-за того, что уезжаю до окончания учебного года.

– Ну, не то чтобы ассистент учителя такая уж роскошная и хорошо оплачиваемая должность. Фелиция Донахью все равно возвращается через две недели, так что на тебя не взвалят никаких срочных дел. Подумай о том, чтобы поехать со мной во Францию. Только представь – сидишь с чашечкой кофе «нуазет» в шикарном маленьком кафе, группа симпатичных французов поет тебе серенады, а меня обслуживает очаровательный официант, подозрительно похожий на Жана Рено…

– Хорошо, хорошо, я подумаю. А теперь перестань мечтать о мужчинах неподобающего возраста и убирайся отсюда! Не заставляй Шона ждать, – прогоняет Келли подругу, которая уходит, помахав ей на прощание.

Только когда Джен, наконец, скрывается из виду, ассистентка учителя тяжело вздыхает.

Именно тогда она замечает у качелей Сандру, которая что-то напевает себе под нос.

– И почему же ты думаешь, что она не поверит?

– Иногда я и сам себе не верю, – фыркает мальчик.

– Не хочешь рассказать мне об этом? – спрашивает психотерапевт.

Мальчик бросает на нее подозрительный взгляд. (Сто двенадцать, сто тринадцать.)

– И что тогда помешает вам отправить меня в сумасшедший дом? – защищается он.

– Я приму это как то, во что веришь ты, – отвечает женщина. – А если ты боишься, что я расскажу об этом кому-нибудь еще, то не стоит. Все, что ты говоришь в этой комнате, строго конфиденциально. Даже твой отец не узнает. Единственная причина, по которой я могу разглашать полученную информацию, – это если у меня появится основание полагать, что ты представляешь опасность для себя или для общества, а я считаю, что это не так.

Мальчик обдумывает ее слова несколько минут, а затем смеется, хотя в сказанном нет ничего смешного.

– Иногда, когда я смотрю в зеркало, я вижу странную даму.

К ее чести, женщина даже бровью не ведет.

– В черном платье и в маске. Она лишь смотрит на меня, и не с любовью, а скорее, желая убить. У меня такое чувство, что она чего-то ждет, но не знаю, чего именно. Она появляется там, где я меньше всего ожидаю… обычно в зеркалах. К сожалению, она очень любит в них смотреться. Если это делает из меня сумасшедшего, тогда вам лучше приготовить смирительную рубашку, потому что это правда.

– Понимаю. – Голос женщины не меняется, когда она снова берет в руки чашку чая. – Как давно ты видишь эту даму?

– Не знаю. Наверное, с тех пор, как себя помню. Может, лет с пяти-шести. Иногда я не вижу ее месяцами, но в последнее время, особенно после переезда сюда, она появляется почти каждый день. Это… у вас когда-нибудь возникало ощущение, что за вами наблюдают, но вы знаете, что смотрят не глазами?

От такого описания бесстрастность психотерапевта дает трещину.

– И ты никогда никому об этом не рассказывал?

– У папы есть смутное представление о том, что меня беспокоит, но он мне не верит. Никогда не верил. Он полагает, что я все выдумываю. Честно говоря, с ним трудно о чем-либо говорить. – Тарк мрачнеет.

(Сто двадцать восемь, сто двадцать девять.)

– Кто-нибудь еще ее видел?

– Не знаю. Не думаю.

– А как насчет Келли?

– Иногда она странно смотрит на меня, будто понимает, что что-то не так. Но она ничего не говорит, и это к лучшему, ведь я все равно не хочу ее вмешивать в то, что происходит. Что бы это ни было.

– Привет, Сандра, – говорит ассистентка учителя.

Девочка улыбается ей, но не отвечает. Келли устраивается на соседних качелях.

– Я хотела узнать о женщине, о которой ты мне рассказывала. О женщине, что стояла за спиной Тарквиния.

– О, об этой женщине, – произносит девочка и перестает раскачиваться. – О даме в забавной маске.

– В маске?

– Сначала я подумала, что это лицо, но там дырки вместо глаз.

– Почему она тебе не нравится?

– Потому что она в тюрьме и пытается выбраться.

Для молодой учительницы в словах девочки нет смысла, поэтому она пытается снова:

– Когда ты впервые увидела эту женщину?

– Когда мистер Тарквиний пришел в класс. Она, кстати, ему тоже не нравится.

– Почему?

– Она хочет навредить мистеру Тарквинию. Хочет навредить мне. Навредить всем. Но у нее не получается, ведь она все еще в тюрьме.

– Сандра, – начинает молодая женщина, но делает паузу в попытке сформулировать вопрос правильно. – Сандра, где находится эта тюрьма?

Девочка смотрит на нее ярко-зелеными глазами.

– Мистер Тарквиний, – отвечает она. – Мистер Тарквиний и есть тюрьма.

– Давай немного поговорим о том времени, когда ты был моложе, Тарквиний, – говорит психотерапевт. – Что ты помнишь о своем детстве?

– Немного. Хотя папа часто рассказывал мне о том времени, когда я был маленьким. Например, однажды я чуть не свалился в канализационный люк, а еще у меня была собака по кличке Скраффи. Но я ничего не помню, как будто все это происходило с кем-то другим, а не со мной. Это странно, ведь я должен был запомнить хотя бы собаку.

– Какое самое раннее воспоминание приходит тебе на ум?

Еще одна пауза.

– Мама, – произносит Тарк тихо и смущенно. – Помню, как она пела мне перед сном.

– Колыбельную?

– Я не знаю названия песни. – Мальчик напевает, и мелодия получается странной, навязчивой.

Сто сорок три, сто сорок четыре.

– Боюсь, эта песня мне не знакома, – признается мисс Кресуэлл, которая специализируется на уходе за детьми и знает наизусть ровно сто тридцать колыбельных.

– Это первое, что я помню, – повторяет Тарк. – А потом моей маме пришлось… Что ж, она слетела с катушек, уж простите за формулировку. Папа определил ее в лечебницу Ремни. И вскоре после того, как ее забрали, я начал видеть эту… это.

– Понимаю, – отзывается психотерапевт. Хотя это тоже ложь; на самом деле она ничего не понимает.

– Ваш сын – весьма сообразительный мальчик, – говорит она его отцу, когда сеанс заканчивается. Тарк листает небольшую стопку журналов, в то время как Дуг и мисс Кресуэлл тихо переговариваются за дверью. – Намного умнее среднестатистического подростка своего возраста, но свою сообразительность он склонен выражать с помощью сарказма и насмешки. Это лучше, чем другие известные мне формы бунта, но все же мне не хотелось бы это поощрять. Он также страдает от очень глубокого психоза, напоминающего посттравматическое стрессовое расстройство.

– Это из-за смерти Маккинли? – обеспокоенно спрашивает отец.

– Маловероятно. Его галлюцинации не имеют ничего общего с воспоминаниями о случившемся, что озадачивает. Полагаю, это может быть связано с чувством покинутости, которое появилось из-за ухода его матери. Хотя даже в данном случае симптомы довольно своеобразны. Насколько я могу судить, он не проявляет признаков агрессии.

– С ним все будет в порядке? – спрашивает Дуг.

– Мне не хочется назначать сильные антидепрессанты в столь юном возрасте. Я предлагаю пройти еще несколько сеансов, чтобы я могла отследить прогресс и сообщить вам о любых изменениях. Рекомендую не подвергать его еще большему стрессу, он и так напряжен.

– Через час мы собираемся навестить его мать.

Психотерапевт хмурится.

– Не уверена, что на данном этапе это пойдет ему на пользу, мистер Хэллоуэй. Особенно учитывая, что в прошлый раз…

– Его мать спрашивала о нем, – настаивает Дуг. – И что бы Тарк ни говорил, я знаю – он скучает по ней и хочет ее увидеть. На этот раз мы приняли все меры предосторожности. Ничего не случится.

Психотерапевт, похоже, сомневается, но отец настроен решительно. Мальчик, отложив журналы, смотрит в висящее на стене зеркало.

– А другая женщина, о которой ты говорила?

– Она, в отличие от леди в черном, носит белое, пусть и очень грязное, но это не ее вина.

– Она тоже стояла за спиной Тарквиния?

– Нет. Ей нравится свисать с потолка вниз головой.

По спине Келли побежали мурашки.

– Откуда ты все это знаешь, Сандра?

– Не знаю, – ответила девочка. – Я просто вижу их, а потом мне все становится ясно.

– Почему ей не нравится цифра девять?

– Давным-давно у нее было десять вещей, но потом она потеряла одну из них. Это причинило ей много боли, о которой она не любит вспоминать.

– Почему ей нравится стоять на потолке?

– Иногда она стоит так же, как мы, но и к потолкам тоже привыкла. Кто-то причинил ей сильную боль и опустил в какое-то темное и вонючее место, похожее на большую яму. Вниз головой. Так она и умерла, так что теперь видит все вверх ногами.

– Не понимаю.

Девочка поворачивается на своих качелях, хватается обеими руками за бортики и наклоняется назад так, что ее волосы касаются земли. После этого она, не разгибаясь, смотрит на ассистентку учителя.

– Вот так, – объясняет Сандра. – Она умерла, глядя на все вот так.

Наконец, когда отец и мальчик уходят, психотерапевт уединяется в своем кабинете со ста шестьюдесятью тремя книгами на полках. Она берет в руки небольшое устройство, которое использует для записи разговоров с пациентами, и нажимает несколько кнопок.

– Мама, – доносится из устройства низкий и мелодичный голос мальчика. – Помню, как она пела мне перед сном.

– Колыбельную? – слышит женщина свой собственный голос.

– Я не знаю названия песни. – Мальчик напевает.

На пленке что-то еще начинает гудеть.

Психотерапевт ахает и быстро выключает магнитофон. Какое-то время она колеблется, собираясь с духом, но затем снова включает запись. Мальчик продолжает напевать, но на этот раз никаких других звуков не слышно.

Мелинда Кресуэлл, психотерапевт, с растущим беспокойством оглядывает пустую комнату, но к тому моменту я уже давно ушла.