Он сообщил полицейским свой домашний адрес и номер телефона на случай, если им потребуется от него дополнительная информация. Двое его братьев уже жили отдельно, а он пока обитал в родительском доме. Его мать была домохозяйкой, а отец владел оптовой фирмой, которая приносила неплохой доход. Проживали они неподалеку от центра Рейкьявика, и он ходил в ту же школу, которую ранее посещали его братья. В полдень его отец приходил домой, где его ждал обед, а по вечерам к его приходу был накрыт ужин. После еды отец иногда проводил время за бриджем со своими приятелями, а мать, приготовив для гостей закуски, отправлялась на курсы кройки и шитья или в женский спортклуб. Оба супруга являлись активными участниками сообщества «Оддфеллоуз»[11]. Они и предположить не могли, что их младшему сыну – самому покладистому из троих детей, мечтателю и книголюбу – выпадет жуткая участь обнаружить в Тьёднине труп двенадцатилетней девочки.
Лейвюру позвонили из полиции уже на следующее утро: мать девочки выразила желание с ним встретиться, чтобы поблагодарить его за неравнодушие, ну и, конечно, из первых уст услышать об обстоятельствах, при которых он обнаружил ее дочь. Женщина жила в одном из бараков на Скоулавёрдюхольте, и, сообщив Лейвюру его номер, звонивший полицейский пояснил, что в том квартале осталось совсем мало жителей, – большинство перебрались в более респектабельные районы. Нет, полиция его туда сопровождать не будет – у нее и без того дел невпроворот.
Идти Лейвюру не особенно хотелось. В квартале бараков он ни разу не бывал, и знакомых у него там не водилось. Он по-прежнему не мог избавиться от пережитых днем ранее болезненных эмоций: перед его взором все еще стояла темная поверхность воды, а руки ощущали холод безжизненного тела. Он пытался забыть все как страшный сон, но сознавал, что так скоро ему это не удастся.
Мать увещевала его сходить к несчастной женщине и даже вызвалась сопровождать его или отправить с ним отца. Лейвюр, однако, от ее предложения отказался: он может сходить и один – визит вряд ли займет много времени. Чтобы добраться до барачного поселка на холме ему потребовалось около двадцати минут. Лейвюру нередко доводилось проходить мимо прежних военных зон, где стояли сборно-разборные ниссеновские бараки[12], и он видел, в какой нищете там прозябают люди, хотя некоторые из них и старались поддерживать свое нехитрое жилье в более-менее приличном состоянии. Те бараки, что выстроились на Скоулавёрдюхольте, выглядели совсем уж жалкими – ни о каком текущем ремонте там явно и речи не шло.
Отхожие места в беспорядке располагались прямо на улице. Позади некоторых бараков были пристроены дощатые сараи, а кое-где под навесами имелись колонки, на которые люди ходили за водой, поскольку в самих бараках водоснабжение, естественно, отсутствовало. В нос Лейвюру ударил запах гари, поднимающийся из дымоходов. К нему примешивалась вонь от нечистот и плесени. Две крысы, проскользнув прямо у его ног, скрылись под проржавевшей бочкой. Кварталы, служившие в свое время пристанищем для солдат, постепенно исчезали – времена менялись, и совсем скоро таким барачным поселениям было суждено кануть в Лету. В постройках, что находились в самом плачевном состоянии, уже никто не жил, так что на Скоулавёрдюхольте оставалось лишь несколько бараков, где обитали последние городские маргиналы.
На некоторых лачугах были намалеваны цифры, обозначавшие их номера. На передней стене одного из бараков Лейвюр с трудом разглядел цифру 9 – белая краска, которой ее нанесли, совсем облупилась, так что девятка была едва различима. На двери, в которую постучал Лейвюр, зияла трещина. Ему никто не отворял, и, постояв в нерешительности пару мгновений, он слегка толкнул створку и вошел внутрь.
В глубине барака висела занавеска, видимо, отделявшая спальное место от остального помещения. Из-за нее выглянула женщина лет тридцати, которая, заметив Лейвюра, слегка вздрогнула. На ней было платье и шерстяной свитер, поверх которого она надела безразмерный, замызганный передник. Лицо женщины было заплаканным. Представившись, Лейвюр сообщил, что его просили зайти в этот барак.
– Так это ты нашел Нанну? – спросила женщина, проведя рукавом свитера по глазам.
Он кивнул.
– Спасибо, что заглянул, – продолжила хозяйка. – Я и не надеялась, что ты придешь, но мне хотелось поблагодарить тебя за дочку.
– К сожалению, ничем ей помочь я не мог, – ответил Лейвюр. – Окажись я там раньше, возможно, и увидел бы, что произошло.
– Значит, ты ничего не видел? – спросила женщина.
– Нет, увы, я…
– Мне сказали, что дочка оказалась в воде незадолго до того, как ты ее заметил, вот я и подумала, что ты, может, что-нибудь да увидел. Может, еще до того как она упала в озеро.
– Нет, мне очень жаль. Я вам… очень сочувствую. Мне неизвестно, что произошло с вашей дочерью.
Я сразу же бросился в воду, едва заметил ее, но увы… было уже слишком поздно. К несчастью.
– Ума не приложу, что ей там понадобилось, – всхлипнула мать Нанны, вытирая нос подолом фартука. Она была очень худа – кожа да кости – с бледным как полотно лицом и глазами немного навыкате. – Даже не представляю, почему она оказалась у Тьёднина. И к тому же одна… Я расспросила ее подружек из здешних бараков – они говорят, что дочка играла с ними вчера днем тут, в нашем квартале. А что случилось потом, они не знают. И зачем она, скажи на милость, пошла в центр? Вообще не помню, чтобы она хоть раз ходила играть к озеру. Что ее туда привело?
Женщина опустилась на дышащий на ладан стул. Безутешная в своем горе, она находилась в доме одна, и Лейвюр задался вопросом, где был ее муж и кто еще мог бы подставить ей плечо в этот скорбный час. Было заметно, что она пытается поддерживать в этом бараке хоть какую-то видимость человеческого жилья: на окнах висели занавески, а на ледяном полу были расстелены половики. С потолка, испещренного пятнами плесени, свешивались две лампочки в абажурах.
– Мне тебя даже нечем угостить.
– Ничего не нужно, спасибо.
– Я стала беспокоиться, когда наступил вечер, а дочка так и не вернулась, – продолжила женщина. – Днем еще куда ни шло – дети здесь играют на улице, пока не начинает темнеть, и волноваться, в общем-то, не о чем – особенно летом. Ребята у нас хорошие. Однако было совсем не похоже на Нанну гулять допоздна, даже не предупредив меня. Вот я и вышла ее поискать, но нигде не нашла. А потом я краем уха услышала, что на Тьёднине случилось какое-то происшествие, но что там конкретно происходило, никто из местных не знал. У меня закралась мысль, что, вероятно, это с Нанной что-нибудь неладное, и я тут же позвонила в полицию. Оказалось, что полиция уже в курсе того, что я разыскиваю дочь, поскольку тот, с кем я говорила по телефону, спросил действительно ли Нанна пропала. А следующее, что мне сообщают, это что моя девочка уже в морге Национальной клиники.
Женщина горько разрыдалась, а Лейвюру не оставалось ничего иного, кроме как в смущении переминаться с ноги на ногу у входной двери, – как реагировать на эмоции несчастной женщины, он даже не представлял. Больше всего ему хотелось поскорее покинуть это унылое место.
– Она ведь у меня была такая дюймовочка, – снова заговорила мать Нанны. – Тоненькая, как тростинка. Я родила ее недоношенной. Ела она, как птичка. Да и потчевать мне ее было особо нечем, до тех пор пока я не устроилась работать в клинику, – вот оттуда я уже стала приносить кое-какой провиант.
Лейвюр опять не нашелся с ответом. Он молча глядел на ту самую куклу, которую заметил под мостом накануне. Теперь она лежала на столе, у которого сидела женщина. В следующий момент она взяла куклу в руки, расправила ей платье и погладила по спутанным волосам.
– Мне сказали, что озеро в том месте не так и глубоко. А вот для моей девочки оно оказалось даже слишком глубоким. Для своего возраста она была совсем крохотной. Нанне уже двенадцать лет исполнилось, а она все никак не хотела расставаться с этой поломанной куклой. Просто удивительно. Не брошу ее, говорит, и все тут…
Несколько мгновений Лейвюр сидел неподвижно, а потом выкопал из завалов на своем письменном столе курительную трубку и принялся набивать ее табаком из лежавшей тут же пачки.
– Это был один из самых тяжелых моментов, что мне пришлось пережить, – проговорил он. – Вся эта атмосфера безнадежности и убитая горем женщина… Она ломала голову над тем, что могло произойти с ее дочерью, и не находила ответа. У нее не было никаких предположений насчет того, почему жизнь ее ребенка оборвалась столь трагично.
– А потом вы с ней еще встречались? – спросил Конрауд.
– Нет, не встречались. Я ее больше ни разу не видел. Вероятно, ее уже нет в живых?
Конрауд кивнул.
– После трагедии она уехала из города, – объяснил он. – В свой родной Кеблавик. Насколько я знаю, с тех пор она жила одна и скончалась уже довольно давно.
– А что говорит эта ваша знакомая-экстрасенс? – поинтересовался Лейвюр, и по его тону было понятно, что он думает о таких, как Эйглоу, – для него они являлись обычными шарлатанами. – Девочка ей все не дает покоя?
– Да нет, – ответил Конрауд. – По ее словам, девочке нехорошо: вокруг нее какая-то скверна. Для меня, как я вам и говорил, все эти измышления из области фантастики – темный лес.
– Девочке нехорошо, – протянул вслед за ним Лейвюр, даже не пытаясь скрыть пренебрежения. – Ну а как ей еще может быть? Вот такие они все и есть, эти медиумы. Ничего кроме банальностей от них не услышишь.
– Не знаю, не знаю, – покачал головой Конрауд. – Моя знакомая – человек очень честный.
– Ну безусловно, честнее не бывает. Никаких сомнений, – саркастически заметил Лейвюр.
– А еще вам что-нибудь запомнилось о вашем посещении Скоулавёрдюхольта?
– Да вроде нет. Единственное… мне показалось, что когда мать Нанны говорила о том, что девочка мала для своего возраста, она имела в виду и ее когнитивное развитие.
– Вот как?
– Да, такое у меня сложилось впечатление.
– Действительно, для двенадцатилетнего ребенка она слишком уж была привязана к своей кукле.
– Вот именно.
Конрауд молчал, не будучи уверенным, как продолжать этот разговор. Ему хотелось спросить еще кое о чем, но он почему-то не решался. В спиритических сеансах он никогда не участвовал, в призраков не верил и воспринимал истории о привидениях лишь в качестве фольклорного жанра – плода воображения людей, что обитали в незапамятные времена на хуторах. Ну разве есть место таким россказням в современном мире научно-технического прогресса? И под каким еще углом он должен рассматривать подобные вещи, если не с точки зрения полицейского, который обладает трезвым рассудком, руководствуется исключительно фактами и ко всему относится скептически, пока не убедится в обратном на собственном опыте? Именно поэтому ему и было так нелегко сформировать свой следующий вопрос.
И все же, после долгих колебаний, он наконец произнес:
– А вы не знаете, какая участь постигла в конце концов ту куклу?