Я проснулась от того, что кто-то настойчиво тряс меня за ногу, и сначала вообще не поняла, где нахожусь. Словно в гробу проснулась. Темно и тесно.
Подняла голову и посмотрела в просвет отдернутой шторки. Было ясно, что там кто-то стоит, но, кто именно, не разобрать.
– Что? – шепотом спросила я.
– Иди сюда, – сказал кто-то.
Кое-как развернувшись, я высунула голову наружу и тут же нос к носу столкнулась с Амелиным. Круглые черные глаза в отблесках затухающего в печке огня казались безумными.
– Что случилось?
– Спускайся, – велел он.
– Зачем? – Я насторожилась.
Похоже, все спали.
– Там кто-то есть, – он показал пальцем наверх.
– Да ну. Это ветер.
– Нет, не ветер, – сказал он тихо, но убедительно. – Пойдем посмотрим.
Он был по-прежнему в пальто и шарфе.
– Я что, самая смелая?
– Да, – он протянул мне руку.
Пришлось вылезти, а когда спрыгнула с печи, поняла, что стою в одних колготках и длинной, белой с черными плечами футболке.
– Осторожно, – предупредил он. – На человека не наступи.
Прямо под моими ногами, на матрасе возле печки, накрывшись ватным одеялом, спал Якушин.
– Слушай, я неодета и не могу никуда идти.
Но Амелин тут же протянул мою куртку.
В сенях было нереально холодно и темно. Мы подошли к лестнице и прислушались.
Я очень злилась, что он разбудил меня и заставил встать, что не позвал никого другого и в довершение всего напугал. Потому что стоило выйти в непроглядный мрак, как мой привычный безотчетный детский страх мгновенно ожил.
Леденящее чувство чьего-то незримого присутствия, которое не спутать ни с чем другим. И, чем дольше я прислушивалась, обхватив деревянные перила, ведущие на второй этаж, тем больше мне казалось, что наверху действительно кто-то есть. Будто даже глухой стук шагов и едва различимый скрип досок.
– Давай разбудим остальных, – предложила я, но Амелин только приложил палец к губам и, осторожно взяв меня за кончики пальцев, стал медленно подниматься по лестнице.
Ступени ритмично похрустывали, моя куртка тихо шелестела.
Амелин остановился на втором этаже возле первой двери. Мы оба замерли, прижавшись к стене.
– Это здесь, – взволнованно проговорил он. – Слышишь?
Я снова прислушалась. В тот момент было сложно сказать, слышу ли я что-нибудь, потому что сердце бешено стучало, заглушая все другие звуки.
– Возможно.
И тут внезапно, без предупреждения он распахнул дверь. Та глухо стукнулась, и в глубине комнаты, в углу, я совершенно точно уловила движение.
Что-то бегло скользнуло, на миг пропало, а потом вновь появилось. Я непроизвольно дернулась, сделала шаг назад и наступила Амелину на ногу:
– Там что-то есть.
– Прогони его, пожалуйста, – приглушенно попросил он, не двигаясь с места.
– С ума сошел? – Я снова сделала попытку отступить, но он настойчиво подтолкнул меня вперед.
Я неловко отпрянула, наткнулась бедром на стул, и он с жутким грохотом упал. Дверь за нами закрылась. Движение в углу прекратилось, и наступила мертвая тишина.
Амелин, сволочь, стоял прямо за мной, будто бы прячась.
По спине ползли мурашки, ладони похолодели. Больше всего я хотела поскорее выбраться из этой жуткой комнаты, но он загораживал проход и не пускал.
– Я уже все сделал, – зашептал хрипло прямо в ухо.
Я не видела лица, но знала, что темнота его глаз в этот момент была еще глубже и страшнее той, что нас окружала.
– Пожалуйста, – проговорил он, горячо дыша в затылок. – Защити меня.
В эту минуту я не знала, чего боялась больше: того, что двигалось в углу, или его самого.
Но тут снова послышались шаги, на этот раз громкие и отчетливые. Затем шумно раскрылась дверь, и вспыхнул резкий, ослепляющий свет. Амелин вздрогнул, я закрылась локтем. В дверях стоял помятый, взлохмаченный и очень недовольный Якушин:
– Что вы тут делаете?
– Саша, – пролепетала я, – тут что-то было, в углу.
– Где? – Якушин развернулся в ту сторону, куда я показывала.
В комнате было довольно уютно, почти как в квартире. Большая двуспальная кровать, тяжелые шторы, за дверью стояли коробки, о которые с шумом билась дверь, неподалеку валялся опрокинутый стул.
– Вон там, – я сделала пару шагов и в том месте, где двигалось это самое страшное нечто, увидела торчащий из-за штор кусок большого настенного зеркала.
В зеркале отражалось каждое мое движение.
– Зеркало? – удивился Якушин. – Ты испугалась зеркала?
Он как-то невесело усмехнулся и оглядел меня с ног до головы. Босиком, в колготках и куртке, я, должно быть, выглядела очень нелепо.
– Чего вы вообще сюда поперлись? – Якушин поправил штору, чтобы она полностью прикрыла злосчастное зеркало.
– Просто Амелин услышал что-то. Мы оба слышали. Да?
Я посмотрела на него, ища поддержки, но он стоял, наклонив голову так, что светлые волосы закрывали половину лица, и будто специально валял дурака. Было очень подло с его стороны так прикалываться. Не сдержавшись, я ударила его кулаком в плечо:
– Ты чего меня тут пугал? Это смешно?
От моего толчка он покачнулся, но голову не поднял. Тогда Якушин подошел к нему поближе, убрал с лица волосы и прикоснулся двумя пальцами ко лбу:
– Все ясно. Пациент готов. За тридцать восемь точно. Температура. Бред и галлюцинации.
Затем он потрогал и мой лоб, а потом насмешливо улыбнулся:
– А вот у тебя с чего, непонятно.
Стащив наконец с Амелина дурацкое пальто, мы уложили его на большую железную кровать, где до этого спал Марков. Тот, правда, долго ворчал, что всего четыре утра и теперь он не уснет. Но кровать уступил.
Амелина то знобило, то бросало в жар. Его щеки пылали, и он либо нес новый бред и пытался встать, либо отключался и на время успокаивался, что одинаково пугало.
– Саша, сделай что-нибудь, – в конце концов попросила я, когда мы в течение получаса с волнением наблюдали за этими припадками. – Ты же врач.
– Спасибо за комплимент, – грустно улыбнулся он, – но без лекарств и дипломированный доктор ничего не может сделать. А таблеток у нас нет. Потому что мы идиоты.
– Вот если бы был коньяк, – подключился Петров, – можно было бы народными средствами полечить. У меня мать с теткой всегда так лечатся.
– Коньяк нужно было пить сразу, как только пришли, чтобы организм прогреть, – сказал Якушин. – А сейчас градус нельзя поднимать. Даже чаем.
– Но вас же там учат оказывать первую помощь и всякому такому?
– Ага, – Якушин повеселел, – а еще колдовству и магии. Ладно, сейчас приду.
Не одеваясь, он выскочил на улицу и почти сразу вернулся с алюминиевым ведром, доверху наполненным снегом, и скомандовал:
– Тоня, лезь к себе и накройся подушкой. Сейчас тут будет проходить операция. Не для слабонервных.
– Но я не слабонервная и могу помочь.
– Это не обсуждается. Петров, иди сюда, заткнешь уши Сёминой. Ты, – он ткнул в Маркова, – мне поможешь. Я буду держать его, а ты снегом натирать. Понял?
– Вроде, – озадаченно протянул Марков, нехотя поднимаясь с дивана, где все еще спал Герасимов. – Только ничего, что у него жар, а мы его снегом?
– Это единственное, что сейчас можно сделать, – Якушин закатал рукава рубашки, как заправский хирург.
– Неужели и в наше время люди умирают от высокой температуры? – недоверчиво спросил Петров, вылезая из-под одеяла.
– Белок в крови сворачивается при сорока двух градусах, и все. Привет. А температура – от того, что организм борется с раздражителями и в этой борьбе никогда не останавливается, – произнося это, Якушин выглядел очень серьезно, совсем по-взрослому. Я так и представила его в белом халате и со стетоскопом на шее.
Петров задумался, я тоже, а Марков строго и по-деловому сказал:
– Тогда давай быстрее натирать, а то снег растает. Ща, только очки сниму.
Я послушно залезла на печь, легла и прикрыла глаза.
– Может, на пол его?
– Давай.
Послышалась возня. Видимо, Амелин сопротивлялся. Ребятам пришлось разбудить Герасимова, чей недовольный и ничего не понимающий голос вскоре присоединился к остальным.
– Держи его за ноги, – приказал Марков. – Как следует держи.
– Пусть Петров держит, – глухо отозвался Герасимов. – Мне одного фингала достаточно.
– Дурак, это не шутки, – закричал на него Якушин. – Держи и все! А то я эту кофту с него никак стащить не могу. Мокрая насквозь.
– Блин, – выругался Герасимов. – Мне неудобно.
– Да сними ты уже свой «Рамштайн» на фиг. Он тебе мал.
Они снова усердно запыхтели, и вдруг Марков как воскликнет:
– Фигасе!
– Мать моя женщина, – вторя ему, медленно проговорил Герасимов. – Больной придурок.
– Никогда такого не видел, – в голосе Якушина тоже слышалось удивление.
– Погодите, что там? О боже! – присоединился к ним Петров.
Я хотела высунуться, но в ту же секунду раздался душераздирающий вопль. Никогда не слышала, чтобы люди так кричали: жалобно и дико, словно изгоняли дьявола. В страхе я моментально забралась под подушку, но и через нее все было слышно.
Амелин то сыпал отборными ругательствами, то трогательно умолял «пожалуйста, не надо», то просто истошно орал.
Проснулась Сёмина, и Петров принялся заговаривать ей зубы, чтобы она не слушала и не смотрела.
Скорее всего экзекуция длилась не дольше пяти минут, но мне это время показалось бесконечно долгим. Амелина было очень жалко. Тем более я чувствовала свою вину, что потащила его через дурацкое поле.
Под конец он, видимо, совсем обессилел или привык и сдался, потому что стало почти тихо, только Сёмина горестно всхлипывала.
Потом я слышала, как его подняли и положили обратно на кровать. Как Герасимов обозвал его сильной скотиной и что с первого взгляда этого не скажешь, а Марков похвалил себя за то, что предусмотрительно снял очки, и Якушина – за то, что «вырубил его».
После последних слов я от возмущения так подскочила, что стукнулась головой о потолок. Натянула джинсы и спустилась вниз:
– Вы что тут устроили?
На полу посреди комнаты растекалась огромная талая лужа с кусочками льда.
– Все нормально, – Марков тоже был весь мокрый. Они все были по уши мокрые. – Чего вылезла?
Амелин лежал под простынкой на кровати, с закрытыми глазами, мертвенно-бледным лицом, мокрыми прядями, спадающими на лоб, и напоминал уснувшего ангела. Слева у него на шее я заметила большое буро-красное пятно от ожога. А на открытой части плеча с той же стороны – белый неровный рубец.
– Мне кажется, вы его насовсем вылечили, – Петров, по-прежнему сидел на постели Сёминой, а та, прижав руки ко рту, с ужасом в глазах смотрела на безжизненное тело.
– Ему насовсем не помешает, – отозвался Герасимов.
– Он так кричал, так кричал, – в глазах у Сёминой стояли слезы.
– Что произошло? – Я повернулась к Якушину.
– Ничего страшного, – твердо сказал он. – Отвечаю, полчаса – и на градус температура точно снизится. Меня в детстве отец всегда так закалял. Это не больно, просто неприятно.
– Ты что, его ударил?
– А чего он меня ударил? – подхватился Марков.
Мило ухмыльнувшись, Якушин развел руками:
– Легкий анестезирующий апперкот. Хочешь, покажу?
И парни тут же весело заржали. После происшедшего они все как-то агрессивно взбудоражились.
– Да вы просто садисты. У человека температура, а вы его пытаете и бьете.
Я подошла и потрогала лоб Амелина. Однако он действительно немного остыл, а дыхание стало более ровным.
– Ты как? – Я перевела взгляд на Сёмину.
Та немного подумала, прислушиваясь к себе, а потом на удивление спокойно сказала:
– Если не считать душевной травмы, замечательно. Выспалась прекрасно. Только очень есть хочется.