24 апреля -3 августа 1984, 387-й учебный парашютно-десантный полк
– Товарищ майор, у меня было сотрясение мозга. Товарищ майор, у меня боли головные сильные. Товарищ майор…
Как он достал своими причитаниями, чадо. Только еще заплакать осталось…
– Товарищ майор, меня туда нельзя…
Над бетонкой ферганского аэродрома знойным маревом застыл горячий воздух. Жара такая, что в тридцати метрах все кажется уже миражем.
Но все реально – мы, «курки» 6-й учебной парашютно-десантной роты, попавшие в первую отправку в Афганистан, выстроились в две шеренги в ожидании посадки в самолет.
Рядом с каждым на бетоне лежит импровизированный вещмешок, созданный из выданного нам новенького бушлата, в который мы запихали все выданное перед отправкой имущество – парадку, сапоги, берет и т. д.
Весь этот нехитрый солдатский набор – это все, что мы везем с собой в далекий и загадочный Афганистан. Все, чем щедро снабдила нас Родина.
А майор, к которому слезливо апеллирует наш поздно очнувшийся сотоварищ, прибыл за нами из Афгана и будет туда сопровождать.
Интересный персонаж, не совсем соответствующий моему представлению о суровом вояке: когда в учебном центре мы строем шли к «Уралам», на которых нас доставили в аэропорт, майор шел рядом со строем и… мяукал!
Да-да, мяукал! Хотя при этом ничто в лице его и мимике не выдавало этого. Что тем более повеселило всех, несмотря на смутную тревогу, с самого утра неумолимо заполнявшую собой все внутри.
Только что веселый майор, вдруг посерьезнев, произнес три-четыре дежурные фразы про «высокую честь» и «интернациональный долг». А потом вдруг спросил, есть ли среди нас такие, кто по каким-то причинам не может ехать для его выполнения в ДРА.
Вопрос, видно, тоже был «дежурным», чисто формальным, как и весь процесс нашего направления в Афганистан. Зачем-то нужно было создать видимость, что мы вроде как САМИ принимали сознательное решение там служить.
Где-то после месяца службы всю роту посадили в тот самый летний клуб, где недавно нас всех в эту самую роту распределили. Раздали по листку бумаги. И мы под диктовку замполита написали заявление, что просим отправить нас для прохождения службы в Демократическую Республику Афганистан. Дата, подпись.
Поэтому майор, задав вопрос, был немало удивлен, услышав вдруг столь бурную реакцию одного из будущих «интернационалистов». У него явно не было предусмотрено никаких вариантов реакции на подобный случай. И потому выглядел он растерянным и беспомощным.
Неожиданно все это было и для нас. Казалось бы, за прошедшие три с небольшим месяца нас уже полностью лишили способности на какие бы то ни было индивидуальные проявления. Мы стали массой, одноликим строем, готовым выполнять команды и распоряжения старшего по званию. А в этой жизни старше нас по званию были все.
И когда из нашего строя после вопроса майора вдруг раздалось жалобное блеяние, мы удивились не меньше, чем он сам.
Парень был, в общем, ничем особо не приметный на нашем общем фоне. Разве что тем, что даже на стриженной под ноль голове уже явственно обозначилась лысина, а из-под тельника выбивалась к шее не по годам буйная, курчавая растительность. Может быть, от этого казался он старше нас. Как-то солиднее, что ли. Тем неожиданнее была его выходка…
Странное дело, за двадцать шесть лет черты многих из тех, с кем довелось пересечься по пути в Афганистан, стерлись и помутнели.
А этот – стоит перед глазами как сейчас. И ноет, ноет…
Раздражает не то, что он пытается отмазаться от Афгана, а то, что делает это так чмошно и нудно.
Отнюдь не все в этом строю горят желанием туда ехать. Как не горели желанием многие из тех, кто каких-то три месяца назад спустился со сцены летнего клуба, где их судьбу решили коротким и непонятным пока – «Шестая рота!»…
Три месяца всего прошло, а уже трудно поверить, что было что-то до этого. Какая-то другая жизнь, с гражданскими проблемами, переживаниями.
Смачно произнесенное коренастым сержантом «три месяца, и туда» как острый нож отрезало все предыдущее, сделав его незначимым и неважным.
И предельно четко обозначало ближайшую жизненную перспективу: ТУДА – это был Афган.
Эта неприятная для одних и столь радостная для других перспектива была настолько контрастной, что проведенные в ожидании нее и подготовки к ней три месяца учебки превратились во что-то вроде чистилища. Слишком явственно ощущалось постоянно это наше временное, переходное состояние.
Наверное, так чувствует себя пациент, которого долго готовили к сложной операции, наконец повезли из палаты в операционную, но на некоторое время оставили в предбаннике перед ней.
Ты не очень понимаешь, что тебя ждет за этой дверью, но чувствуешь, что что-то очень серьезное. А пока лежишь и смотришь в потолок, на стены. Пытаешься как-то собрать в кучу нервно разбегающиеся мысли…
Потом, после долгой и тяжелой операции, тебе непросто будет вспомнить, о чем ты думал, что чувствовал в этом «чистилище» перед операционной. Хотя, возможно, от того, собрался ли ты с мыслями, настроился ли на нужную волну, зависел и итог всей операции.
Пожалуй, именно так лучше всего описать мои ощущения от трех месяцев ферганской учебки, 387-го учебного парашютно-десантного полка.
Нервные, отрывистые, не очень связные, но очень пронзительные.
Столько событий, людей, переживаний случилось за последующие два года войны, что рассказ о ферганской учебке можно было бы сократить до минимума. Но почему-то кажется, что без него «мой Афган» будет неполным…
Если попытаться описать мое ощущение от Ферганы одним словом, то, пожалуй, самым подходящим будет «удивление». Вероятно, дело в том, что в самом начале службы я еще не разучился искать во всем смысл и логику. И удивление мое было порой столь острым, что не притупилось до сих пор….
Тем более что на многие из вопросов, которыми я задавался в эти три месяца, я так и не нашел до сих пор ответа. И не уверен, что когда-то найду.
Потому что, боюсь, не было ответов и у тех, кому я тогда внутренне задавал свои вопросы.
Уходил я в армию под «Шторм» А здесь, уже в армии, меня снова догоняет «Альфа». Теперь уже с «Гулякой».
Я московский озорной гуляка,
По всему Тверскому околотку.
В переулке каждая собака
Знает мою легкую походку…[6]
У одного из наших – аккордеон. Зачем он его в армию попер, не знаю…
В музыкальной школе учился. Видно, «прикипел» очень к инструменту.
Ну, в армии и аккордеону найдут достойное применение…
В нашей шестой роте «взъеб-дренаж» частенько проходит под музыку.
На местном новоязе это разновидность занятий сержантов с курсантами, главная цель которого – не научить нас чему-то полезному, а вымотать до крайней возможной степени. А лучше до НЕвозможной.
Нередко это наказание за что-то, для всей роты.
Такое правило – провинился один, но расплачиваемся все.
Коллективная ответственность – очень действенное средство для выработки коллективизма и ответственности.
Но нередко такие «тренировки» – просто способ нас чем-то занять, при котором сами сержанты не особо напрягаются.
Причем очень часто в таких занятиях либо смысла нет вообще, либо он не очевиден.
Например, «держание крокодильчика». Проводится либо индивидуально, либо для всей роты (взвода). Руками хватаешься за переднюю спинку кровати, ногами – в заднюю. Тело выпрямляешь на весу. И держишь как можно более параллельно койке. Держишь, пока не прозвучит команда «Отставить!», не дождавшись которой почти всегда кто-то, не выдерживая напряжения, опускает ногу, упираясь в койку. Что автоматически обнуляет все предыдущие усилия остальных его товарищей.
Все по новой…
Самое смешное, что это преподносится сержантами исключительно как способ физического наказания, своего рода издевки. И не только преподносится, но и совершенно очевидно только им и является.
А ведь само по себе упражнение ОЧЕНЬ полезное – укрепляет как раз те самые мышцы, которые необходимы в горах.
Чтобы выдерживать многочасовые восхождения.
Чтобы таскать в горы тяжеленный РД.
А нас всех это ждет – мы же точно попадем в Афганистан.
Но при такой «подаче» сержантами весь положительный эффект пропадает. Мало кто может сам додуматься, что, издеваясь над ним, его при этом закаляют.
Но если «крокодильчик» имеет хоть какой-то, пусть скрытый от всех смысл, то любимое нашими сержантами мероприятие лишено его напрочь. Заключается оно в том, что вся рота должна быстро выбежать из казармы и ровно построиться перед ней. Это высокоэффективное средство подготовки будущего бойца десантно-штурмовой бригады в 6-й роте изобретательно совмещено с эстетическим воспитанием.
Серега Тихонов, ставший в армии, естественно, Тихоном, сидит со своим аккордеоном у входа в казарму первого и второго взводов на стуле и наяривает «Гуляку».
А мы, восемьдесят человек «курков», выбегаем из казармы строиться. Выбегаем, по мнению сержанта, недостаточно быстро.
Или строимся недостаточно ровно.
И все по новой, снова и снова…
Я обманывать себя не стану,
Залегла забота в сердце мглистом,
Отчего прослыл я шарлатаном,
Отчего прослыл я скандалистом.
– Отставить, рота! В казарму, на исходную, бего-о-о-ом марш!
Забегаем назад в казарму, и все по новой: «Строиться, рота!»
Я ношу цилиндр не для женщин,
С глупой страстью в сердце жить не в силах,
В нем удобней, грусть свою уменьшив,
Золота-овса давать кобыле.
А что – у нас же куча времени для подготовки в Афганистан.
И всякой ерундой типа огневой, тактики, ориентирования, топографии и так далее мы еще заняться успеем.
Но для этого нужно сначала научиться выбегать и строиться…
На – дцатый раз сержантам надоедает, и они вносят в наши музыкально-строевые занятия некое разнообразие.
Теперь строиться мы выбегаем с согнутыми перед грудью руками, по типу цирковых собачек, бегающих по бордюру арены на задних лапах с поджатыми передними.
А «задние лапы», в смысле ноги, высоко поднимаем на бегу в коленях.
– Строиться, рота!
Я московский озорной гуляка
По всему Тверскому околотку
В переулке каждая собака
Знает мою легкую походку…
Нас в роте чуть не треть москвичей. Правда, все больше не с «тверского околотка». В основном «попроще» районы, а если центр – коммуналки…
Те, которые с Тверской, тогдашней улицы Горького, все гуляют и дальше будут гулять. С этой улицы редко кого призывают, а уж тем более сюда…
Их-то польза для «народного хозяйства» генералам вполне ясна и очевидна…
А мы – отгуляли уже свое…
Мы – задолжали Родине…
Нас ждет Афган.
Теперь вот учимся порядку и дисциплине…
Со стороны, наверное, и впрямь забавно – восемьдесят солдатиков, как дрессированные цирковые песики, бегают туда-сюда из казармы.
Сержантам весело, нам уже все по барабану…
Собственно, ввести нас в это состояние и есть, по-моему, главная задача учебки…
Хотя мне до сих пор непонятно, кто и как формулировал и формулировал ли вообще эту задачу. Одно я знаю точно – до наших сержантов эту задачу явно забыли довести.
Потому что парни-то они были сами по себе нормальные.
И подготовлены были в сержантской школе в Гайжюнае неплохо.
И научить нас могли намного большему, чем выбегать строиться.
И хотели научить, во всяком случае, некоторые.
И сами, уверен, в Афган рвались после сержантской школы своей.
Это ведь я именно туда, в Гайжюнай этот, должен был попасть поначалу-то, пока меня к «афганской команде» не приписали, в наказание, что план по набору в военное училище военкому сорвал.
Неужто и я бы таким стал, попади, не дай бог, сюда вместо Афгана сержантом, готовить туда других?
Неужели никак нельзя было без всего этого «цирка с собачками» обойтись.
Хотя знали ведь они – через три месяца на войне мы окажемся.
На реальной, а не придуманной.
А офицеры?
Офицеры, среди которых в нашей роте половина УЖЕ в Афгане побывали? Уж они-то точно знали, что нас там ждет в десантно-штурмовых-то бригадах.
И чему нам научиться нужно, чтобы шанс иметь живыми вернуться.
Так почему?
Почему те же офицеры на все эти забавы сержантские сквозь пальцы смотрели?
Почему я за три месяца своего взводного толком в лицо не успел запомнить, так «часто» он со взводом занимался?
Помню только, что лицо совсем мальчишеское было, даже не брился еще, по-моему.
Хотя про него как раз мне все понятно – он-то в Афгане еще не был.
И уже знал, что скоро там окажется. Это я понял спустя несколько месяцев, возвращаясь из госпиталя в свою часть, в Гардез.
Увидел его в Кабуле на пересылке: – еще в парадке, значит, только прибыл…
Ну ладно, он. Не до нас ему уже было – на свою войну он готовился. И сам не знал, вернется ли. Куда уж там про нас думать. (Кстати, так и не знаю, вернулся ли… Очень надеюсь на это…)
Но другие-то? Ведь боевые были мужики – у ротного «Красная звезда», у командира второго взвода – тоже. У замкомроты «За отвагу».
Они-то что?
Зачем столько времени потеряли мы на всякую херню под «Гуляку»?!
И кто знает – может, и не хватило кому-то из пацанов наших чего-то, чему он в это время не научился.
Не хватило, чтобы добежать, доползти, укрыться, увидеть или попасть…
Нет у меня ответа, нету…
И не найду уже – не спросишь теперь у пацанов-то…
Но вот «Гуляку» я с тех пор разлюбил…
Как-то не «веселится» мне под нее теперь.
А тогда, в мае 84-го, бедняга Тихон, ни в чем на самом деле не виноватый, этим «Гулякой» подпортил себе репутацию. Мы-то бегаем, а он сидит, музицирует…
Может быть, и из-за этого то же родился позже слух, что, мол, Тихон в Афган не попал. Вроде, как дед у него генерал оказался, отмазал внучка, и тот так до дембеля где-то на аккордеоне и наяривал.
Ну, у нас еще таких несколько в роте было, за кого «словечко молвили».
Так что и не удивились мы вовсе…
Тогда ж все, кто мог своего сына от Афгана отмазать, – отмазывали…
Да и не только тогда.
И не судья я им. Будь у моей мамы возможность – и она, думаю, не задумываясь, меня в Афган не пустила.
Слава богу, что не было…
Послесловие
В прошлом году, на 2 августа, подходит к нашей толпе из 56-й ДШБ какой-то мужик. На вид вроде постарше нас.
Глаза такие…
Тяжелые глаза…
Берет, тельник под белой рубашкой, на рубашке – медаль ЗБЗ…
– Парни, сДжелалабада есть кто?
– Да мы гардезские все… А какие годы?
– 1984 – 86, весна…
– О-па, а где в учебке был?
– Фергана, шестая рота…
– Да ну? Мы то же…
Мы с Пахомом начинаем приглядываться, и вдруг возникает какое-то смутное предположение….
Но он нас опередил.
– Помните, я на аккордеоне еще играл?
– ТИХОН?!!
– Ну да, я…
– ОБАЛДЕТЬ…
Обнялись, расцеловались, и первый вопрос:
– А помнишь «Гуляку»? Помнишь, как мы бегали…
– Да, блин, забудешь такое. Думал, вы меня глазами в пыль сотрете…
– Ну и как, че ты с аккордеоном-то дальше?
– Нету больше аккордеона. Подорвались мы с ним на боевых…
Так и сказал: «мы с ним». Как про товарища. Как про вчера… Вот так, спустя больше двадцати лет, узнали мы о судьбе нашего «Гуляки»…
… Июнь. Жара. Мы уже отпрыгали положенные три прыжка с парашютом, и теперь только тактика, тактика, тактика.
Каждое утро выходим за город и до одури бегаем или ползаем по поросшему жесткими колючками громадному полю…
В обед – пешком назад в часть.
Усталые, исцарапанные, потные, пыльные…
Какой же тяжелый мой пулемет ПК, какой же неудобный…
Это на тактике в поле у меня преимущество – с ПК не надо ползать по-пластунски, только на боку да еще опираясь на пулемет.
А парни-то со своими автоматиками да РПК на пузе все занятие проползали.
Зато теперь все тащат «пушинки» АКС, а мне ПК отбил уже все ноги.
Грустно смотрю вниз на свои ботинки – эту пыль теперь, похоже, никогда не отчистить…
Входим на территорию полка…
И вдруг «Синяя птица»:
Я иду тебе навстречу росными лугами,
Радость падает на плечи желтыми утрами.
Знаю, ждешь меня ты где-то у любви во власти,
Посреди цветов и лета, посредине счастья.[7]
В плотном, знойном ферганском воздухе словно повеяло ветерком.
Ветерком откуда-то из той жизни, которая была еще так недавно и которой, кажется, никогда больше не будет.
А будет только бритва «улыбка» по утрам – фирменный прикол ВДВ, когда недобритые неумелой рукой волосинки под носом зажимают пружинистой шпилькой от парашютного прибора и выдергивают. Ты дергаешься от боли, но вроде как «улыбаешься».
Или пресловутое «Закончить прием пищи, выходи строиться!» – а мы только успели зайти в столовую и разложить в миски воду с капустой…
Или «крокодильчик» перед отбоем.
Все эти маленькие радости армейской жизни, благодаря которым, видимо, из нас и предполагается вырастить грозу и гордость Вооруженных сил.
Они сейчас – реальность.
Все, что было до этого, кажется сном. Да и было ли оно?
Было ли такое, что и для нас звучали эти песни?
Я иду тебе навстречу по лесистым тропам,
Зажигает листьев свечи золотистый тополь.
Он так ярко зеленеет и звенит листвою,
Чтобы встретиться скорее нам пришлось с тобою.
О чем подумали, кого вспомнили в этот момент идущие рядом пацаны?
Не знаю. И никогда не узнаю – каждый прячет это глубоко в себе, внутри.
Там, куда не добраться на утреннем осмотре ни Рыбе, ни Бобру, ни Путе.
Наши сержанты могут только отобрать и порвать письма из дома, найденные в карманах.
Последнюю ниточку, связывающую нас с «той» жизнью.
Хотя нет уже никакой «той» жизни, есть только эта, где ты – «тело»…
– Эй, тело, ко мне бегом, марш!
Да нет, есть! Есть!
Где-то там, под х/б, под тельником, внутри живет что-то светлое, чистое, неподвластное хозяевам нашей теперешней жизни.
Да, мы «тела», но в нас все еще живы души.
И вот этого у нас не отобрать…
Не знаю, не знаю, как описать это чувство.
Светлая грусть? Тоска по дому? Полет мечты?
Нет у меня таких слов – описать это.
Да и нужно ли – кто может, тот поймет и без слов…
А кто испытал – не забудет…
Уж не знаю, случайно ли так получалось или специально ставил в одно и то же время эту песню клубный радист, но только весь июнь возвращаемся мы с занятий под «Я иду тебе навстречу»…
Каждый день идем мы под нее навстречу Афгану.
Шаг за шагом, он все ближе и ближе.
Мы еще пока только «играем» в войну. Только готовимся к ней.
Но она уже потихоньку дает себя знать.
Вот сержант читает нам письма наших предшественников.
Тех, кто до нас держал здесь «крокодильчика», выбегал строиться, пел от восторга под раскрывшимся куполом парашюта, обдирал в кровь колени на тактике.
Тех, кто, как и мы, устало и понуро входил в полк и оживал, услышав ту же песню. Кто прошел перед нами навстречу войне.
Они в Афгане всего полгода, но уже пишут о чьей-то гибели.
А ведь этот пацан из «нашего» отделения.
Кто-то из нас спит сейчас на его койке и таскает его автомат.
И скоро нам туда же, где он погиб.
Вот кто-то из них присылает в письме листок с текстом «афганской» песни.
От зимы до зимы здесь жара и туман,
Лезут в гору ЗИЛы, надрывая кардан,
Автоматы в руках, передернут затвор,
Не остаться в горах – хоть молись на мотор.[8]
Правда, «афганские» только слова – мелодия-то знакомая.
Причем неожиданно знакомая…
«What can I do?» – так пели в одном из своих хитов конца 70-х «Smokie».
«Нет, я не жду», – вторили в альбоме русских перепевок западных хитов «Веселые ребята».
«Водки найду!» – куражась, переделывали мы припев их песни.
Но это там, на гражданке.
А здесь у этой песни другой припев и другой «перепев»
Афганистан, Афганистан,
Письма редко приходят отсюда домой.
Афганистан, Афганистан,
Не одна мать-старушка зальется горючей слезой.
В письме однокласснику пишу:
«Учи аккорды «What can I do?», Гаврюха. Есть хороший новый текст. Вернусь – споем…»
Теперь «вернусь» для нас уже наполнено другим смыслом…
Скоро, скоро нам туда, где уже гибнут наши предшественники из 6-й УПДР.
Хотя многие пишут домой про Германию, про Монголию.
А в голове у каждого:
А в родимом краю уж сады расцвели,
Там тепло и светло от родимой земли,
Ждите, девушки, нас, мама вытри глаза,
Мы ведь живы еще, мы вернемся назад…
И день за днем – тактика, тактика, тактика…
В июле нас на несколько недель вывозят в горный центр в соседнюю Киргизию. В ту самую Ошскую область, где уже много лет регулярно делят что-то друг с другом Киргизия и Узбекистан.
Мы славно налазались по горам. И уже чуть лучше представляем, что ждет нас в очень скором уже теперь будущем.
Можно сколько угодно рассказывать про горы и можно даже вполне представить себе, как трудно, должно быть, лезть по склону с рюкзаком, набитым камнями. Но, только оказавшись на этом склоне реально с реальным рюкзаком с реальными камнями, ты понимаешь, что все твои прежние знания и представления о горах ничего общего с реальностью не имели.
И какой бы романтикой ни было окутано твое представление о войне, хоть раз забравшись на этот склон, ты даже задумываться боишься, как это будет, когда сверху в тебя еще кто-то станет стрелять.
Это нереально себе представить. Потому что и без всякого обстрела ты «умираешь», не добравшись еще и до середины склона.
В горном центре наши «взъебдренажи» наполняются все же куда большим практическим смыслом, чем в полку. Более того, все мы сейчас с удовольствием хоть сто раз пробежались бы под «Гуляку» и хоть с утра до ночи бы строились.
Но этим блаженным мечтам никогда уже не суждено сбыться. Потому что в полк мы больше не вернемся.
После горного центра мы окажемся в своих казармах только для того, чтобы привести их в порядок и устранить следы запустения, вызванного нашим отсутствием. Сразу после этого практически всех нас увозят в учебный центр.
Он расположен сразу на выезде из Ферганы. Недалеко от аэродрома, с которого взлетали наши Ан-12 во время прыжков, и за тем бесконечным полем, где мы занимались тактикой. То есть нас как бы просто вывозят из полка за город.
Учебный центр – это большая одноэтажная казарма, столовая, клуб и еще несколько каких-то зданий, назначение которых мне не очень понятно.
Как поначалу не очень понятен и смысл нашего здесь пребывания.
Тем более в составе одной роты.
Странно и то, что после полка и горного центра дрючат здесь ощутимо меньше. Но это радует. Как радует и то, что радист местного клуба – похоже, брат близнец того, что в полку. Фанат группы «Синяя птица».
Только песня любимая у него другая.
Каждый день по несколько раз над расположившимися в намертво выжженной солнцем степи казармами раздается:
Ах, белый теплоход, гудка тревожный бас,
Печалит за кормой сиянье синих глаз,
Ах белый теплоход, бегущая волна,
Уносишь ты меня, скажи куда?
Впрочем, очень скоро становится ясно, зачем мы здесь.
На самом деле этот «учебный центр» что-то типа чистилища перед отправкой в Афганистан.
Пока что – только для нашей 6-й роты.
От двух других рот батальона она отличается тем, что в полном составе отправляется в Афганистан уже спустя три месяца.
Все, как обещал тот самый коренастый сержант в конце апреля.
А это и был старшина нашей роты Малышев. Не обманул…
Через несколько дней начнутся отправки.
Уже витают в воздухе незнакомые, чужие и непривычные пока названия Гардез, Джелалабад, Кандагар.
Именно в этих афганских городах находятся десантноштурмовые бригады и батальоны. И именно туда вскоре отправимся мы все.
Кому куда выпадет. Кто в какую отправку попадет.
Нам пока все равно: Гардез, Джелалабад. Кандагар.
Для нас это пока ничего не говорящие чужие названии.
Скоро, скоро станут они родными навек.
Через несколько дней судьба разбросает нас по Афганистану.
Через несколько дней – на войну, куда мы несколько месяцев готовились.
А пока нам выдали кучу новых, непривычных и ненужных нам сейчас шмоток: шинели, бушлаты, парадки, шапки.
Казалось бы, на дворе конец июля, жара под 50…
Зачем?
Но мы уже знаем – в армии нет слова «зачем?». Есть слово «надо».
И мы погружаемся в довольно непривычные занятия.
(Как вскоре окажется – и совершенно бессмысленные.
Но, опять же – мы в армии. Надо, значит – надо…)
Макая в хлорку спички, мы «клеймим» все это хозяйство, старательно выводя на изнанке свои фамилию и инициалы.
Все «нулевые» вещи, которые мы сумеем довезти до бригады, навеки сгинут в ротной каптерке, и мы никогда больше с ними не встретимся.