апрель 1984, Москва
– Ну-ну, попутного ветра, Лопух. Стране нужны герои!
Капа, мой одноклассник, иронично глядит на меня из-под копны волос цвета спелой пшеницы. Лопух – это я, такое прозвище у меня среди одноклассников. Как оно возникло, объяснять долго, да и бессмысленно. Ведь Лопухом мне осталось быть всего два дня. Сегодня суббота, 21 апреля. А в понедельник мне в армию.
Я ухожу первым из класса.
Капа – вторым. У него уже на руках повестка на 30-е. Поэтому разговор, естественно, про армию и про то, куда «пошлют».
Я мечтаю, чтобы послали в ВДВ и в Афганистан. А Капа, как обычно, прикалывается над моим «беспросветным романтизмом».
– Лопух, уже дети должны в яйцах пищать, а у тебя все «Пионерская зорька» в жопе играет! На хрен тебе это все нужно?!
Подобные «диалоги» в последнее время возникают у меня со многими ровесниками. Да и вообще с окружающими «нормальными людьми».
Точно так же они недоумевали в феврале.
От военкомата меня отправили на 10 дней на прыжки с парашютом. Прыгнув три раза на аэродроме ДОСААФ в Волосово, я вернулся вне себя от счастья, считая, что это уже вполне гарантирует мне попадание в ВДВ.
– На хрен тебе ВДВ? Ты и так ебнутый на всю голову со своим Афганом! Мать бы пожалел…
Кто-то говорит это открыто. Та же Женька, которую я считаю своей девушкой, в отличие от нее самой. Для нее я просто друг. С которым, так вышло, она живет, конечно, в одной комнате со всеми вытекающими, но это еще ничего не значит. Во всяком случае, не для нее.
Кто-то выражается не так прямо, но и не спешит разделить мой восторг и мое рвение. Подозреваю, что до поры многие воспринимали это как некую мальчишескую браваду.
Про Афган мы все знали немного. Но достаточно, чтобы понимать – «интернациональный долг» заключается совсем не в строительстве школ и посадке деревьев, как пишут газеты в нечастых статьях про Афганистан.
И совсем не с радостными благодарными школьниками и крестьянами приходится там иметь дело нашим солдатам, которых мы видим в еще более редких репортажах по телевизору.
Но теперь Капа понимает, что дело не в браваде.
Завтра мои проводы. И я с большой вероятностью попаду-таки в десантуру.
А вот с ДРА[1] у меня «проблема». Собственно, о ней мы и говорим.
Проблема в том, что отца у меня нет и у матери я один. И поэтому я переживаю, что на войну меня могут не взять. И поэтому же Капа недоумевает, почему я так туда рвусь…
Не знаю, как ему объяснить, – я почему-то просто уверен, что это – мое.
Предчувствие, предчувствие…
Когда Афганистан появился в моей жизни, знаю с точностью до дня.
То есть до этого тоже знал, что есть такая страна, но частью МОЕЙ жизни он стал только в этот день, хотя тогда я еще не мог этого понять.
Вечером 5 декабря 1979 года мой дед, как обычно, крутил ручку настройки своего транзистора ВЭФ-202.
Как обычно, сражался с глушилками, забивавшими «вражьи голоса».
И вот в какой-то момент он их обхитрил. И сквозь завывание и хрип стал слышен говоривший с легким акцентом голос.
Дед в совершенстве владел немецким, неплохо понимал по-английски.
Это позволяло ему слушать «вражьи голоса» на их родных языках.
Но иногда, то ли для сравнения, то ли из азарта, он слушал их, точнее пытался слушать по-русски. Получалось не всегда. Глушилки свое дело знали…
Правда, в этих случаях он все равно всегда выгонял меня из комнаты. В конце 70-х это вряд ли могло чем-то серьезным угрожать и мне и ему. Но инстинкты того поколения вырабатывались в конце 30-х…
Когда за такое «любопытство» можно было уехать очень далеко и надолго. И без гарантии вернуться.
Так что даже теперь, в «эпоху расцвета социалистической демократии», дед страховался и берег меня.
А я обижался. Мне было почти 14. Моей любимой книгой была пятитомная «История дипломатии». Я читал «международные» полосы газет и регулярно смотрел «Международную панораму». Был политинформатором класса.
В отличие от своих одноклассников, которым мало что говорила даже фамилия Сталин, два-три раза упоминавшаяся в наших учебниках истории, я знал, кто такие Троцкий, Бухарин и Берия.
Знал от деда.
В 20-х он окончил факультет международных отношений МГУ и успел даже поработать с Чичериным. В МИДе работал до 1937-го… Работал на Западе, в Германии, в Италии…
Потом на много лет стал «невыездным», а после войны и подавно «уехал» на много лет далеко на восток. И совсем не дипломатом. Лесорубом…
Дед воспитал меня вместо отца. Интерес к политике я перенял от него.
Тем обиднее было, когда он не давал мне слушать «голоса».
Но в этот день все «совпало» – дед слушал их по-русски, глушилки «не доглядели», я оказался рядом, а он меня не прогнал.
И я услышал, как слишком старательно выговаривающий русские слова голос поведал об имеющихся веских основаниях ожидать в ближайшем будущем вторжения советских войск в Афганистан.
Слова «вторжение» и «советские войска» рядом воспринимались как-то странно. Ведь мы никогда никуда не вторгались – всегда всех только освобождали и защищали. А вторгались империалисты и их пособники. Чтобы порабощать и угнетать.
Я смотрел на деда с удивлением и недоумением.
Но он словно не замечал меня. А может быть, правда – не замечал…
Дед грустно и задумчиво покачал головой и долго еще сидел потом молча, обхватив ее руками. Он часто так сидел…
Дед вообще был немногословен и задумчив – четыре года войны и потом семь лет лагерей по 58-й статье не располагали, видимо, к разговорчивости.
Я тогда этого не понимал, но инстинктивно в такие моменты к нему не лез.
На мой безмолвный вопрос он в тот день так ничего и не ответил.
Он вообще на него мне так никогда ничего и не ответил.
Потому что через два дня, 8 декабря, дед умер…
Я так и не узнал, что думал главный тогда в моей жизни человек про Афганистан и наше туда возможное вхождение.
Так и не понял, почему он так грустно качал головой…
Ведь не мог же он тогда знать, что…
Или мог?
Не знаю…
Может, встретимся когда-то – расспрошу, о чем он думал 5 декабря 84-го.
Но именно в тот день Афганистан вошел в мою жизнь. Как оказалось – навсегда.
Я впервые прикоснулся к тому, что станет главным «пунктом» моей биографии, во многом «сделает», сформирует меня сегодняшнего. И почти одновременно из моей жизни ушел дед, который «делал» меня первые 13 лет.
Наверное, вдвоем им не было места в моей судьбе. Проживи дед еще года три, и я вряд ли рвался бы в Афган. Я бы о другом мечтал, другим восторгался, по-другому учился…
Но видно, мне именно это было «написано».
И потому-то, наверное, одновременно с появлением «афганской темы» закончилось и мое воспитание дома. Мама много работала, чтобы прокормить нас двоих, да и сам я скоро начал потихоньку зарабатывать и уже не особо к ней прислушивался. Любил, уважал, но делал больше по-своему.
То, чем 13 лет занимался дед, продолжили школа, улица, работа.
И «советская пропаганда».
Точнее, то, что сейчас принято так называть, часто с негативным оттенком.
Хотя теперь-то я понимаю, что многим из нас удалось пройти то, что нам выпало, именно благодаря стержню, который дала эта самая «пропаганда».
Мы искренне гордились своей Родиной, искренне считали, что СССР – самая лучшая страна в мире. Искренне любили ее и сочувствовали тем, кого угораздило родиться в какой-нибудь Америке.
У нас было много чем гордиться.
И среди этого многого непостижимой громадой возвышалась ПОБЕДА.
Воевавшие были еще нестарыми людьми. Их было много, и от этого ощущение, что это победили ВСЕ МЫ, было вполне реальным.
А фильмы про войну рождали эффект соучастия и присутствия.
Я любил их и смотрел все по многу раз.
Дед еще был жив, когда вышел совместный советско-американский 20-серийный документальный фильм «Великая Отечественная». В американском варианте – «Неизвестная война».
Каждую неделю мы с дедом шли в «Октябрь» смотреть очередные две серии.
Плохо помню содержание отдельных серий, но навсегда запомнил, как смотрел эту черно-белую хронику дед. Я никак не мог понять, почему иногда у него начинали дрожать губы и подбородок, а по морщинистой щеке сбегала слезинка.
Почему он плачет? Ведь мы же победили! Мы же выиграли войну!
Я не спрашивал – понимал, что должна быть серьезная причина, чтобы заплакал этот обычно невозмутимый, много повидавший человек.
Он немного успел рассказать мне про войну – я был слишком мал.
Но благодаря ему война стала для меня гораздо большим, чем просто история. Это было что-то личное, но я не знал что.
А потом понял.
Как-то в очередной раз смотрел «Белорусский вокзал», где в финале идут кадры хроники – на Белорусском вокзале встречают фронтовиков. Я всегда любил этот момент: благодаря песне Нины Ургант с экрана передавалось это невероятное ликование победителей.
«Одна на всех, мы за ценой не постоим…»
И вдруг я поймал себя на мысли, что ЗАВИДУЮ им. Этим усатым дядькам, которые подбрасывают в воздух детей и смачно целуют подбегающих женщин.
Завидую тому, что мне НИКОГДА не суждено вот так возвратиться с войны.
Никогда не пережить самому ЭТО ликование…
Может быть, еще и поэтому так запомнилась мне услышанная в начале декабря 79-го фраза про возможный ввод советских войск в Афганистан.
От нее веяло войной.
Войной, на которую я «успевал».
Впрочем, поначалу я воспринял непонятную реакцию деда скорее как сомнение, что то, о чем сказали «голоса», вообще возможно.
В конце декабря, числа 28-го, наверное, мы с друзьями были в гостях у одноклассницы, дочки монгольского дипломата.
Посольство Монголии было недалеко от нашей школы, и дети многих дипломатов учились в ней. Хотя школа была даже не «спец», а вполне обычная, «рабоче-крестьянская», как мы шутили.
Звали девочку Минжин, и был я в нее по-мальчишески влюблен.
А как обратить на себя ее внимание, не знал.
И вот мы что-то там веселимся, «Boney М» какой-то играет, танцы-шманцы… И вдруг входит Минжин и говорит, что в Афганистан вошли советские войска.
Так и сказала «вошли»…
Все слегка остолбенели от такой новости. И тут я решил, что мой час настал, и очень «авторитетно» заявил, что это все фигня и что об этом я еще раньше слышал по «западному радио». И что это, мол, они все нагнетают, гады. Однако ожидаемого эффекта мое выступление не произвело, поскольку Минжин спокойно возразила, что узнала об этом не из «голосов», а от папы.
Авторитет папы-дипломата явно перевешивал мой авторитет политинформатора класса. И мне ничего не оставалось, кроме как пробурчать что-то вроде «все равно, фигня это все»…
Но когда после зимних каникул мы вышли учиться, темой первой же моей политинформации уже был как раз «ввод ограниченного контингента советских войск в Афганистан для оказания братской помощи дружественному афганскому народу в отражении возможной империалистической агрессии».
«Моя война» становилась все более реальной…
В течение следующих двух лет вести из Афганистана приходили редко, и все больше в виде статей про то, как воины-интернационалисты строят школы. К статьям прилагались фотографии наших радостных солдат и не менее радостных афганцев и при виде этих взаимных улыбок в реальность «империалистической агрессии» как-то не верилось.
Тем не менее войска из Афганистана почему-то не уходили.
И чем больше они строили в Афганистане школ и сажали деревьев, тем меньше верилось, что занимаются они именно этим. Кого как, а меня эти сомнения только радовали…
После смерти деда «голоса» я не слушал.
Сначала как-то не решался притронуться к его транзистору. Потом никак не мог справиться с настройкой, а вскоре старый ВЭФ совсем умолк. Так умирает старый верный пес вслед за хозяином.
Источников альтернативной информации у меня не стало, а покупать новый приемник было не на что. Да и магнитофон стал для меня куда более насущной мечтой.
Так что происходящее в Афганистане на самом деле оставалось непонятным.
Но поползшие со временем разговоры про «цинковые гробы из Афгана» эту «непонятку» раскрывали вполне определенным образом.
В январе 82-го я отмечал 16-летие. В гости пришла Минжин, которая к тому времени уже училась в спецшколе. Так что виделись мы редко, но отношения теплые сохранили. Хотя и чисто дружеские по-прежнему.
И вот, по-дружески подтрунивая надо мной, она вспомнила, как два года назад мы поспорили из-за Афганистана:
– А теперь там уже два года идет настоящая война.
Так и сказала – «война».
Может быть, что-то стерлось из памяти, но я не помню, чтобы до этого кто-то произносил вслух это слово, говоря про Афганистан.
Многие догадывались, что там происходит и откуда берутся цинковые гробы. Но для нас, родившихся и выросших в СССР, со словом ВОЙНА были связаны слишком определенные ассоциации.
Во всяком случае, когда речь шла о нашей стране.
А Минжин родилась в Монголии, где не было Великой Отечественной. А лет до 9 росла в Нью-Йорке, где знали только про Вторую мировую. Которую, при этом еще они, американцы, в основном и выиграли.
И теперь, живя в Москве, она со всей непосредственностью назвала вещи своими именами. Более того, видимо, «своими именами» у них дома называли многое. Иначе чем еще объяснить следующее выданное ею «откровение»:
– Эти дураки непонятно зачем посылают на смерть молодых солдат.
Под «этими дураками», видимо, подразумевалось наше руководство. Но даже не эти слова поразили нас с ребятами больше всего. Хотя и очень уж непривычно звучали они, сказанные вслух.
Почему-то произнесенные тоненьким, нежным голоском Минжин слова про два года войны, на которой убивают НАШИХ молодых солдат, произвели на меня куда большее впечатление, чем все «шепоты» про «цинки» до того.
Пожалуй, именно в тот день идущая в Афганистане война и предстоящая мне служба в армии плотно совместились в моей голове.
До армии оставалось два с небольшим года. Я не питал иллюзий по поводу поступления в те институты, которые были мне интересны, – ИСАА МГУ, МГИМО.
Туда нужно было сдавать английский, который я знал вполне прилично для общеобразовательной школы, но совершенно недостаточно для «серьезного» вуза.
Денег на репетитора не было. Как не было и блата, без которого то же вряд ли было реально поступить туда, куда мне было интересно. А поступать туда, куда было не интересно, как-то не хотелось. Да и не было это особо в духе того времени. Во всяком случае, как я его понимал.
Как не было в духе времени рассматривать призыв армию как конец света.
Вопроса, в каких войсках служить, у меня не возникало уже очень давно.
Мне было 7 лет, когда перед ноябрьскими праздниками у нас в доме появился первый телевизор. Маленький, чернобелый, но все равно – чудо.
И среди первого, что я увидел, благодаря этому чуду, был парад на Красной площади.
Министр обороны объезжал коробки парадных расчетов разных родов войск. На его приветствие они отвечали дружным «Ура-а-а!»
И вот министр остановился перед строем парней в тельниках и беретах.
– Вот они, красавцы! – сказала бабушка.
– Здравствуйте, товарищи десантники! – гулко разнеслось в морозном воздухе приветствие министра обороны.
Так я узнал, как называются «красавцы».
«Ура-а-!» – разнеслось над Красной площадью их ответное приветствие. Безусловно, самое дружное и бодрое.
Я почти не помню бабушку – больше по ощущениям, чем по каким-то фразам. Но эти ее слова про «красавцев» врезались в память навсегда.
Вот так, наверное, и складывается часто судьба. Наша и наших близких. Из таких вот сказанных невзначай слов.
Потом уже я узнаю, что береты у «красавцев» голубые, как и полоски на тельниках.
Потом, когда, став чуть старше, буду выбегать сразу после трансляции парада на Садовое кольцо, где шла выходящая из города техника. И с нетерпением ждать проезда кургузеньких бээмдэшек с гордо сидящими в них парнями в странных шлемах и с автоматами без прикладов.
Но начало всему этому положит одна бабушкина фраза в ноябре 1973 года.
И именно эта фраза задолго до армии определит, где я хочу служить.
Ну а к январю 1982-го уже выучен наизусть фильм «В зоне особого внимания». Уже не раз и не два отсмотрен «Ответный ход».
Вопрос о том, какие войска лучшие, – не стоит. Вопрос только, как попасть туда…
Но только фраза, сказанная Минжин, связала в моем сознании мечты о ВДВ и осознание того, что это еще и самый верный путь на войну.
Именно с этого времени все мысли о будущей службе в армии стали мыслями про ВДВ и Афганистан.
Кто-то скажет: «Романтичный идиот!»
Не стану ни возражать, ни спорить.
Отголоски пионерского бабушкиного детства и комсомольской юности деда?
Наверное.
Но про себя я знаю одно: в МОЕМ случае именно ЭТОТ «романтизм» и именно ТАКОЕ наследие помогли мне ВЫЖИТЬ и УСТОЯТЬ в той реальности, до которой в январе 82-го оставалось два с небольшим года.
Да и вообще, сколько бы мы ни стебались порой над «пионерской зорькой», которую впихивали в наши головы в советское время, лично я уверен, что во многом благодаря ТОМУ воспитанию и в Афгане большинство не скуксились. И даже на Чечню еще хватило «запала» – это ведь генералы некоторые там обосрались, а солдатики да летюхи со старлеями сдюжили.
Потому как успели еще пожить в то время, когда «Офицеры» и «В зоне особого внимания» были культовыми фильмами, а слово «армия» не было страшилкой для малышей.
Ладно, завязываю с пафосом. Тем более, может, я и не прав.
Продолжу о том, что знаю.
Быстро пролетел девятый класс, вот уже и десятый скоро закончу.
Я еще школьник, но 1983 год многое предрешит и в моей армейской судьбе.
Армия уже «присматривалась» к нам, призывникам весны 1984 года.
Весной 83-го, перед очередной медкомиссией в военкомате, объявили: признанные стопроцентно годными получат шанс выбирать войска, где служить.
То есть выбрать «элитные» ВДВ, морскую пехоту, пограничные или флот.
Проблем со здоровьем у меня не было, но проблема со стопроцентным прохождением комиссии была.
Одна. Но, учитывая мои мечты о ВДВ, довольно серьезная.
Дело в том, что одним из этапов медкомиссии была проверка вестибулярного аппарата. Тебя усаживали на круглый вращающийся стульчик с высоким шестом за спинкой. Нужно было закрыть глаза, держаться руками за подлокотники, и тебя начинали быстро крутить вокруг своей оси, вращая стульчик этим самым шестом.
Потом по команде нужно открыть глаза… и земля уезжает… а ты пытаешься не скатиться с нее, удержаться на плоскости… голова при этом клонится резко в сторону, противоположную «убеганию» земли.
И вот по тому, насколько твоя голова «уезжала», судили о состоянии твоего «вестибулярного аппарата». А это, понятное дело, один из параметров готовности к прыжкам с парашютом.
Так вот – моя проблема состояла в том, что всякие качели-карусели я ненавидел с детства. Особенно карусели – мне сразу «плохело», кружилась голова, подташнивало и всякое такое.
Но избегать такого рода развлечений проблема небольшая – я и избегал. Иногда приходилось, конечно, терпеть, когда уж совсем нельзя было «отмазаться», чтобы в грязь лицом перед ровесниками не упасть.
Но тут-то не отмажешься. А на кону исполнение мечты.
Короче, проблема серьезная. И подошел я к ее решению серьезно.
Зная дату «решающей» медкомиссии, я тренировался по собственной «методе». Заключалась она в том, что я учился фиксировать положение головы относительно плеч, стараясь абстрагироваться при этом от окружающего мира.
С помощью этой уловки я рассчитывал ввести врачей в заблуждение.
И вот настал решающий день.
В очередной раз мы, несколько десятков 17-летних пацанов, пробежались в трусах по кабинетам.
В очередной раз развлекли друг друга многократно слышанными уже байками про молодую врачиху из военкомата.
Она, не глядя на призывника, спустившего по ее команде трусы, говорит, привычным движением ощупав его мошонку: «Давайте сюда!» И протягивает руку…
А он, не поняв, что ей нужна его медкарта, кладет ей в руку… ну, в общем-то, что как раз над мошонкой…
Не знаю, как и когда родились эти байки. Может, и повезло кому-то…
В нашем же военкомате были исключительно старые, очкастые тетки.
Правда, одно сходство с байкой было – на нас они вообще не смотрели.
Напишет что-то в карту, шлепнет печать и: «Следующий!» Конвейер…
Вот бы и везде так – но нет, в «том самом» кабинете врач как раз был до отвращения внимательным и разговорчивым.
– Ну, юноша, присаживайтесь. Как самочувствие?
– Нормальное.
– Как качку переносите? На самолете летали? Не тошнило?
– Нет, все нормально.
Это чистая правда. Другое дело, что летал я всего раз в жизни с мамой в Кишинев. Но ведь не укачало же. И не тошнило. И вообще понравилось…
А про качели-карусели скромно умолчим…
Тем более что и не спрашивает никто.
Он, очень по-деловому и привычно, пристегивает мои руки к подлокотникам кресла.
– Сейчас мы вас покрутим. Голову нужно опустить, прижать подбородок к груди, глаза закрыть. По моей команде голову поднимаем, глаза открываем… Это проверка вашего вестибулярного аппарата.
– Я знаю. Я в ВДВ хочу служить, так что в курсе…
– Ну, сейчас увидим какой вы десантник.
Так, сосредоточились. Забыли свои ощущения от каруселей. Не волнуемся. Делов-то – несколько секунд…
Началось…
Я состою только из плеч и головы…
Голова перпендикулярно плечам…
Как же я все это ненавижу. Как же противно сжимается где-то в животе и подкатывает к горлу. Так, спокойно, заканчивают крутить…
– Поднимаем голову! Открываем глаза!
Ох, куда же поехала земля!!!
Стоп – плечи, голова, перпендикуляр, смотрим «в никуда».
Его голос сквозь вату в ушах звучит удивленно:
– Молодой человек! Вы меня слышите? Вы что так напряглись? Все нормально?
– Да…
Это мой голос, что ли, такой напряженный?
Вроде бы у меня получилось. Или нет?
– Молодой человек, не надо так напрягать шею. Нам нужна ваша естественная реакция. Давайте еще раз.
Что?!! Еще раз? Блин, какой еще раз? Я усидел – все!
Хотя стоп – он же меня не поднял «пройтись».
Смог бы я? По-моему, нет.
На вторую попытку меня «не хватило». Как ни напрягал я шею и затылок – голова предательски «уехала» в сторону… «Пройтись» он даже не просит.
Все, провал… Блин, ну что ж так не везет, а? И что теперь?…
Он уже сел за стол, положил перед собой мою карту…
– Поднимайтесь, подойдите к столу.
Мне кажется, что в его голосе какая-то даже ирония.
– Вы сказали, что хотите в ВДВ. А уверены, что сможете?
Что? Я? Уверен? Да я не то что уверен, я железно уверен!
– Да, хочу! И уверен, что смогу.
Он на секунду задумался. О чем он там думал?
Не знаю и никогда не узнаю. Ни фамилии его не знаю, ни лица не помню…
Но только уверен – ангелы моей судьбы, те, которые знают, что написано у каждого из нас в книге жизни, успели что-то нашептать ему в уши…
– Ну, смотрите… Следующий!
И он отдал мне в руки карту, где в очередной графе было написано такое простое и такое важное для меня сейчас слово.
«Годен».
Годен! Я годен к ВДВ!!!
В этом коротеньком слове уже были заложены и прыжки с парашютом в ДОСААФ, и Фергана, и 56-я десантно-штурмовая бригада в Гардезе.
Этот неизвестный доктор вполне мог поставить крест на всем этом.
Мог изменить всю мою дальнейшую жизнь…
Но не сделал этого.
Спасибо, доктор!
Я «годен». Сделан еще один маленький шажок в сторону Афганистана.
Но сейчас для меня важно другое: после медкомиссии часть из нас собирают в каком-то коридоре перед массивной, обитой дермантином дверью.
Видно, как раз тех самых, «стопроцентных»…
Табличка на двери гласит: «Военный комиссар Киевского РВК г. Москвы».
Теперь решать мою судьбу настала очередь полковника Мальцева.
Ну, не подведи, товарищ полковник!
По одному вызывают за дверь.
Кто-то выходит довольный, кто-то безразличный, кто-то грустный.
– Морфлот, блин… Три года, твою мать! А хотел в ВДВ…
Да, хреново дело – оказывается, радовался я рано.
– Шейнин!
Вот ведь ждал, когда вызовут, а все равно вздрогнул…
Ну, поехали!
Подобное чувство я испытаю через год, вздрогнув от резкой сирены, когда выпускающий откроет дверь Ан-2. А после следующей сирены по его команде нужно будет сделать несколько шагов к двери самолета…
А потом шагнуть из него в пустоту…
Но пока что моя главная задача – попасть в этот самолет.
Вхожу.
Большой «начальственный» стол. За ним крупный полковник и какие-то двое гражданских. Останавливаюсь метрах в полутора от стола.
Приглядываюсь, изучаю обстановку.
На столе стопка папочек. Личные дела?
Полковник берет одну сверху, читает.
Интересно, что там уже про меня написано?
– Вы признаны стопроцентно годным к службе. Где хотите служить?
– ВДВ.
Не отвечаю – выдыхаю эти три буквы. Сколько я ждал этого вопроса!
– Как отнесетесь к направлению вас в школу сержантов?
– ВДВ?
Блин, вот меня переклинило. То же мне, фанат…
Он улыбается краешком рта…
– Да. Сержантская школа воздушно-десантных войск.
– Я готов.
– Хорошо, идите. Через какое-то время вызовем вас на прыжки.
Он что-то написал карандашом на моей папке и отложил в сторону.
Ликование, с коим я вышел от военкома, светилось, видимо, на моем лице.
– Чего довольный такой?
– ВДВ, сержантская школа!
Наверное, скажи военком, что идти в армию нужно завтра – не задумался бы ни на секунду. Но пока он сказал только про прыжки, что ж, то же клево…
Впрочем, встретиться с военкомом снова мне пришлось еще до прыжков.
Не знаю, какие отметки он сделал на моем личном деле, но похоже мой «фанатизм» от него не укрылся. Во всяком случае, через месяц меня опять вызвали в военкомат. Я не сильно удивился, помня разговор про прыжки.
Но оказалось, что дело пока не в них.
– Вы изъявили желание служить в ВДВ. Вас решено отправить в сержантскую школу. А не хотите поступить в военное училище? Стать офицером ВДВ?
Признаюсь, вопрос застал меня врасплох. Военных в нашем роду не было. Во всяком случае, среди тех, кто не был для меня мифическим персонажем.
И сам я как-то о карьере военного и поступлении в училище не задумывался.
Учеба автоматически была связана для меня со временем после армии. С другой стороны, и однозначно отказаться то же вроде не было оснований.
– Вы написали в анкете, что увлекаетесь японским языком.
– Да, изучаю. Интересуюсь Востоком, особенно Дальним…
– А вы знаете, что в Рязанском училище ВДВ есть факультет референтов-переводчиков? Там как раз тоже изучают иностранные языки. В том числе и восточные Нет, этого я не знал. Персонажи моих любимых фильмов про десантников, при всем преклонении перед ними, как-то совершенно не ассоциировались у меня с изучением иностранных языков. Особенно восточных.
Вот Институт стран Азии и Африки при МГУ или Восточный факультет ЛГУ – понятно. Собственно, про них я и думал, но путь туда до армии был мне «заказан». А десантное училище?..
Неожиданно обнаружившаяся возможность совместить мои несовместимые, казалось бы, устремления – ВДВ и востоковедение – заслуживала внимания.
И после некоторых раздумий я согласился, оказавшись на некоторое время на другом «конвейере» – с другими анкетами и медкомиссиями.
Все их я успешно прошел – благо на «стульчаке» меня больше не крутили.
И так бы, наверное, и поехал я в июле поступать в Рязань, если бы не одна встреча – как теперь понимаю, тоже не случайная.
Мы жили тогда в большой коммуналке в центре Москвы, и одними из наших «соседей» были мамина сестра с мужем и детьми. У ее институтской подруги муж был полковником ВВС.
Дядя Толя был единственным военным, кого я знал относительно близко. Но посоветоваться с ним по поводу «предложения, от которого не смог отказаться», я не мог – уже второй год он служил советником в Ираке.
Но надо же было такому случиться, что в апреле на вилле, где жили наши советники, взорвался баллон с газом, дяде Толе сильно обожгло лицо, и на лечение его увезли в Москву. И как раз в мае 83-го, когда я уже готовился к выпускным экзаменам в школе, он оказался у нас в гостях.
Естественно, я не преминул рассказать о своих планах.
К моему удивлению, дядя Толя отнесся к ним довольно прохладно:
– Артем, у каждого военкомата есть план «вербовки» курсантов в военные училища. Их задача – отправить тебя туда, а дальше ты их мало интересуешь. Поэтому не дают всю информацию. Ты ведь увлекаешься японским, так?
– Да, и они сказали, что в Рязанском училище ВДВ есть факультет референтов-переводчиков, где изучают и восточные языки.
– Правильно, есть такой факультет, изучают. Но ты же умный парень, подумай – много ли нужно армии десантников со знанием японского?
– Правильно, мало, если вообще нужны. А вот с китайским – много. И вот тебя с твоей анкетой, где ты написал про свой японский, именно на китайский и определят. А потом поедешь куда-нибудь на Дальний Восток. Будешь сидеть в тайге, учиться башкой стены пробивать и ждать, когда тебя отправят выполнять «важное государственное задание». Тебе это надо?
Нет, это мне было не надо. Точнее, я как-то про такое не задумывался.
– И вообще, Артем, не спеши – армия такое дело, что тут с кондачка решать нельзя. Лучше иди, послужи. А не раздумаешь, так через год твой замполит тебя с радостью отправит поступать – у него тоже разнарядка есть.
Логика была убийственная и обезоруживающая.
Вот так в дело снова вмешались ангелы моей судьбы.
Почему я думаю, что и здесь не обошлось без них?
Потому что дядя Толя только через год должен был оказаться в Москве. Потому что если б не он, в Рязань я бы точно поехал и точно поступил.
И как бы дальше все сложилось – неизвестно. Из училища я бы выпустился только летом 87-го. И кто знает, куда бы распределили поначалу…
Нет, видно моя дорога в Афганистан должна была быть покороче.
И как раз мой отказ ехать в Рязань этому сильно поспособствовал. Не буду вдаваться в подробности неприятных объяснений в военкомате – для этой истории важно лишь то, что после мая 83-го про сержантскую школу разговор со мной больше не заводили ни разу. Не оправдал я доверия…
Более того, именно тогда на моем личном деле появилась литера «209 (б)».
Все последующие медкомиссии я проходил уже под этим кодом.
Знал бы я тогда, что это значит, – сильно бы обрадовался и успокоился.
Потому что команда «209 (б)» означала ВДВ-ДРА…
Но еще почти год мне предстояло пребывать в неведении.
Лето 83-го года запомнилось тем, что я встретил первого человека «оттуда».
Как и в три предыдущих года, я уехал на все лето рабочим в археологическую экспедицию. В отличие от предыдущих лет, когда ездили в Молдавию, на этот раз копали мы в Краснодарском крае, под Майкопом.
«Золото скифов» – так называлась потом выставка «накопанного» нами.
Но золото меня волновало мало. Намного важнее было другое – среди приехавших из Москвы таких же «землекопов», как я, был парень, по имени Рома, который в первый же день вышел на раскоп в солдатской гимнастерке с парашютиками в голубых петлицах. Естественно, мы тут же познакомились.
Довольно общительный, он про службу почему-то говорил неохотно.
Но я был настойчив и постепенно вытащил из него кое-что.
Рома пробыл в Афганистане около года в 82-м – потом желтуха, потом Союз.
По его отрывистым рассказам я окончательно убедился, что никакими школами и деревьями в Афгане никто не занимается.
Но и война представала в них совсем не такой, как я ее всегда представлял.
Обстрелы колонн, подрывы на минах, гибель наших, ненависть местных…
– Там никому нельзя верить, они там все против нас, даже те, кто вроде с нами. Любой крестьянин ночью может оказаться душманом.
Про душманов я уже слышал. Читал в газетах, смотрел фильм Каверзнева, ставший для него последним, где так называли «врагов Апрельской революции». Но этих врагов я представлял как-то совсем иначе.
То, что среди них было много обычных крестьян, было странно и непонятно.
– Но ведь мы же за них воюем, чтобы им лучше жилось.
Рома был года на четыре всего старше, но в эти моменты смотрел на меня как на ребенка, спрашивающего о том, чего все равно не поймет…
– Не так все просто, Тема. Вот попадешь, не дай бог, сам поймешь.
Он знал про мои устремления и не особо их поддерживал, но и не отговаривал.
Знали про них и еще несколько мужиков из бригады, в которой я работал.
Те были постарше, уже отслужившие, к Роме с расспросами особо не лезли. Я для них был совсем еще пацаном, а афганская война – чем-то далеким. Надо мной больше прикалывались, чем воспринимали всерьез.
Как-то раз, в выходной, бородатый Саня Ощенский сидел на крыльце дома, где мы жили. Я развлекался, метая нож в забор.
– Че, Тем, на душманов тренируешься охотиться?
Он вообще был балагур и весельчак и, как всегда, подтрунивал надо мной.
– Ну да, они там как раз такие – бородатые, вроде тебя…
Я подошел к крыльцу с ножом в руках, он зажал нож зубами.
Прижал согнутые руки к груди, как заяц лапы, – типа, «испужался».
Тогда я достал веревочную петлю из кармана – мол, сейчас «порешу»…
– Чего это вы делаете? – крикнула стоящая неподалеку Лола.
– Да вот, наш будущий десант в душманов играет, руку набивает!
– Ну, давайте запечатлеем для истории!
И запечатлела… Наверное, это фото можно считать первым в моем «афганском фотоархиве».
Был август, жизнь была прекрасна и удивительна, мы дурачились и шутили.
Саня даже представить не мог, как близки к реальности его шутки.
Через год в это время я уже буду в Афганистане… Оставалось совсем чуть-чуть…
До армии оставалось уже меньше года.
Но оказаться совсем рядом с Афганистаном мне пришлось намного раньше.
Причем «рядом» в буквальном, физическом смысле.
После Краснодарского края, где я был до конца сентября, вернулся на неделю домой, а потом снова укатил в другую экспедицию. На сей раз в Узбекистан, в Термез. Там предстояло работать на раскопках буддистского храмового комплекса XII–XIII веков.
Это было интересно само по себе. Но еще интереснее было то, что располагался этот объект, входящий в список памятников, охраняемых ЮНЕСКО… на территории погранзаставы.
Неделя, проведенная в Москве, ушла как раз на оформление допуска в погранзону. Меня удивило, с какой серьезностью этот допуск выписывали.
Только оказавшись в Термезе я понял, до какой степени мы окажемся в глубине погранзоны: наш объект располагался почти вплотную к колючей проволоке. За ней, метров через 200, – река, Сурхандарья. А другой берег был уже Афганистаном.
То есть, «отливая» в перерыве на колючку, я фактически «целился» в него. Это было забавно. И символично…
Я приблизился к Афганистану уже на расстояние взгляда.
Но символичным в смысле моего будущего было не только это.
Дело в том, что помимо расположения на территории заставы, в закрытой зоне, дополнительной «особенностью» этого памятника ЮНЕСКО было то, что располагался он в той части заставы, которая являлась… стрельбищем.
То есть холм, под которым находился храмовый комплекс, стоял у самой колючей проволоки, а перед ним располагались всевозможные мишени. И стрельба велась аккурат в направлении холма. А он являлся естественным «пулеуловителем».
Поскольку прерывать на месяц процесс боевой подготовки никто не собирался, то стрельбы проводились с положенной регулярностью.
Поскольку происходили они днем, пережидать их нам приходилось прямо на рабочем месте. За некоторое время до начала стрельб прибегал солдатик, сообщал, что скоро начнут, и мы укрывались за холмом. А со временем, по мере продвижения раскопок, стали спускаться в пещеры.
Стреляли одиночными и очередями, из автоматов и чего-то помощнее.
Поскольку, видимо, не все воины-пограничники были отличниками боевой подготовки, довольно много пуль со свистом летело и через холм, и по сторонам от него.
Так я впервые узнал, что такое свист пуль, летящих в твою сторону.
Я знал, что стреляли не по нам, но ощущение порой было не из приятных.
Судьба потихоньку продолжала готовить меня к скорому уже будущему.
До армии осталось полгода…
В феврале 1983-го меня наконец отправили на прыжки. К тому времени я уж даже немного начал волноваться, не передумал ли военком.
Не решил ли в наказание «кинуть» меня с ВДВ.
Я же не понимал, что стоит за кодом 209 (б)…
Успокоенный, на 10 дней отправился в Волосово Чеховского района Московской области. Там находился один из аэродромов ДОСААФ.
Про сами прыжки рассказывать подробно не буду, не об этом сейчас.
Хотя, конечно, ощущения от прыжков с парашютом незабываемые.
Особенно от второго и третьего. Первый просто растворился в адреналине и восторге.
Получилось так, что прыгал я первым из 9 человек. И один…
Сирена…
– Встал!
Сирена…
– Пошел!
121, 122, 123. Кольцо, купол, «рыжая»….
Помню только, что пел во все горло, убедившись, что раскрылся купол. И чуть не забыл выдернуть эту самую «рыжую» стропу, чтобы не раскрылся еще и запасной парашют.
А вот голова так и не закружилась, даже при отделении от самолета…
Еще помню, как скорее хотелось каждый раз прыгнуть, чтобы избавиться от давившего на плечи тяжелого парашюта. Даже страх отступал.
Было холодно, и нам выдали теплые штаны и бушлаты – не повернешься…
Через полгода все то же самое повторится в Фергане. С той только разницей, что там скорее хотелось прыгнуть из-за жары.
В эти десять дней нам, присланным по линии ДОСААФ курсантам, инструкторы устроили некое подобие армии – подъем, зарядка, пробежка в морозной тьме.
Порой задалбывало и постоянно хотелось есть…
Запомнилась фраза нашего инструктора, Гены Желтова, сказанная, видимо, в том смысле, что здесь – это все цветочки:
– Вот в войсках вас научат Родину любить.
Потом я много раз сталкивался с тем, что в армии это выражение – синоним «гонять до потери сознания». Забавно…
Ну, в общем, да, научили, на всю жизнь… И спасибо «войскам»…
Жили мы в здании казарменного типа – двухъярусные койки в несколько рядов в огромном помещении без перегородок.
Правда, человек 20, и я в их числе, оказались в кубрике поменьше.
В большую часть казармы мы особо не ходили – вроде незачем.
Все равно все чужие. С кем познакомился – с тем и общаешься…
Да и в казарме мы оказывались, когда единственной мыслью было только заснуть поскорее. От холода, непривычной еды и обстановки умаивались сильно. Через пять минут уже только посапывание было слышно отовсюду.
Где-то там, в этом огромном, уставленном двухъярусными кроватями зале, через стенку от меня, спят и Саня Пахоменко, и Олег Никулин, и Валера Мищенко, и Петя Еремеев. И еще многие пацаны, с кем уже совсем скоро мы окажемся вместе в одном взводе, в одной роте и в учебке в Фергане и в 56-й ДШБ в Афганистане.
Кто-то скоро станет ненадолго моим товарищем. Кто-то – навсегда другом.
Мы уже совсем рядом, мы уже почти встретились.
Мы уже вместе идем по одной дороге, в одном направлении.
Туда, откуда кому-то из нас не суждено возвратиться…
Перед отъездом из Волосова, вручив нам значки и удостоверения парашютиста-разрядника, Гена как-то неожиданно посуровеет и скажет:
– А кто-то из вас попадет в Афган. Удачи, мужики…
Не знаю, что имел в виду наш инструктор. Какую удачу…
Тогда не знал, не понимал и не думал об этом.
Ведь для меня главной удачей как раз и было оказаться «там».
До призыва оставалось всего ничего.
12 апреля меня вызвали в военкомат и вручили повестку на 23-е.
Как говорится, «с вещами». Пошел обратный отсчет дней – 10, 9, 8, 7…
А 14-го я получил еще одно «напутствие» судьбы в лице «афганца».
Причем в некотором смысле пришлось «повоевать» с ним плечом к плечу.
На этот день у нас с одноклассниками было намечено важное мероприятие.
А именно – драка в кафе, располагавшемся в здании кинотеатра «Октябрь».
Вкратце суть дела заключалась в следующем. За две недели до этого наша компания отправились туда отмечать день рождения двоих наших. Затея эта мне не нравилась с самого начала, потому как была чистой провокацией и вызовом – кинотеатр находился на территории, где «шишку держали» так называемые «Трубники», а мы считались со «Смоленки».
Противостояние было давним, и никто уже не знал, с чего начавшимся. Но, как часто бывает в подобных случаях, тем более непримиримым. Хотя, казалось бы, всего-то через проспект Калинина перейти…
Все последовавшее было настолько предсказуемо и неизбежно…
Нас сразу «заметили», не прошло и часа – задели, мы ответили, и… понеслось.
Поскольку местных было в разы больше, Капа, в первые же минуты «нападения», применил «психологическое оружие» – в голову одного из местных «вождей» полетела «навесиком» тяжеленная деревянная табуретка.
«Вождь» рухнул, и, воспользовавшись замешательством атакующих, мы бросились в «прорыв» в сторону выхода. Поскольку натиск наш был сосредоточенным и целенаправленным, в результате «прорыва» противнику был нанесен чувствительный урон, тогда как наши «потери» – относительно небольшими. В общем, вполне рядовой инцидент, каких между «смоленскими» и «трубниковскими» происходило множество.
Было одно «но». Вырубленный «вождь» противника оказался в больнице.
Весть об этом широко разнеслась по окрестностям, и «трубниковским» ничего не оставалось, как вызвать наглецов на «матч-реванш».
Никогда не любил эти бессмысленные и беспощадные развлечения и по возможности всегда от них уклонялся – драться «от скуки» казалось мне идиотизмом. Мне-то всегда было чем заняться…
Но тут о том, чтобы «отлынить», не могло быть и речи.
Подготовка к «походу» была пугающе серьезной. Мало того что был задействован полный состав нашей школьной компании, человек 15, так еще каждый привлекал максимальное количество «бойцов» со стороны.
Половина наших ребят уже учились в институтах. И за год учебы там то же сформировались довольно дружные компании. Как ни странно, среди студентов желающих помахаться то же нашлось немало.
Уж как их «идеологизировали» наши, не знаю, но собралось человек 30.
Одним из «наемников» со стороны оказался Лехин однокурсник.
– Вася, мой однокурсник, десантник, служил в Афгане.
После этого представления вся эта дурацкая затея обрела для меня смысл.
Все время, пока мы «сосредотачивались перед выдвижением» во дворе перед школой, я старался по максимуму расспросить Васю о службе.
От него я впервые услышал слово «Гайжюнай» – там Вася был в учебке.
Меня немного расстроили его слова, что, кому учиться на механика-водителя или оператора-наводчика БМД, а кому – на командира отделения или разведчика, в Гайжюнае решают «как бог на душу положит».
С техникой я никогда «не дружил», и оказаться за рычагами БМД было бы для меня совсем печально. Пушка еще туда-сюда, хотя то же не очень вписывается в мои представления о службе в ВДВ, навеянные фильмом «В зоне особого внимания»…
Еще одно незнакомое слово – Баграм. Там стоял Васин парашютно-десантный полк…
На меня уже почти повеяло суровым афганским ветром, я уже почти погрузился в атмосферу засад и колонн…
И тут настало время «выдвигаться» нам самим.
Нас прервали мои боевитые друганы:
– Лопух, хорош грузить Васю, не для того собрались!
– Ну, это кто как. Мне это в сто раз важнее, чем ваши «казаки-разбойники».
– Ладно, пошли. Там договоришь, если успеешь, вояка.
Федор иронично улыбается – понимает, что «там» будет не до разговоров.
Местом для «реванша» был избран тот же бар «Октябрь».
К моему удивлению, несмотря на очередь желающих у входа, нас мелкими группками запускают в бар без очереди.
Капа с Федором что-то там говорят на входе. Похоже, сегодня все посетители в этом баре «не случайные».
Пока сидим за столиком, Вася успевает показать свой военный билет.
В графе «Участие в боевых действиях» написано об участии в боях с бандформированиями. Где – не сказано.
В графе награды – медаль «За боевые заслуги».
Мой военник тоже при мне – паспорт уже забрали в военкомате.
Только у меня пока все странички чистые…
Я смотрю на него как на пришельца с планеты, куда мечтаю попасть. Человека, который УЖЕ прожил то, о чем я только мечтаю…
Мне столько хочется спросить.
Но тут началось…
В горячке схватки я теряю его из виду. Нас все больше и больше оттесняют друг от друга. Драка распространилась уже на оба этажа и туалеты.
Постепенно она начинает все больше напоминать кадры из мультфильма «Маугли», когда волки поодиночке дерутся с толпой «рыжих собак». Нас меньше…
Не знаю, чем бы закончилось это «сражение», если бы не раздавшиеся крики:
– Менты, шухер!
Приезд ментов – как засуха в пустыне. Все схватки быстро утихают, и обе стороны дружно бросаются наутек. Впрочем, некоторые «локальные стычки» тут же вспыхивают вновь в сквере за кинотеатром и в ближайших дворах.
Но ментов, видно, понаехало немало, и постепенно дерущихся разгоняют.
Самое удивительное, что драка, длившаяся, как мне казалось, бесконечно долго, на самом деле заняла считаные минуты…
Когда через некоторое время мы собрались в одном из «наших» дворов уже на Смоленке, чтобы обсудить итоги «битвы», Васи там уже не было.
Так я и не успел больше ничего узнать про Афганистан на гражданке.
Эхо той «схватки» оказалось долгим.
Через год Руслан, служивший в Дагестане, напишет мне, что от одного «молодого» из Москвы услышал «легенду» про «погром, устроенный в апреле 84-го в баре «Октябрь» двумя соперничающими группировками.
Но через год все это будет от меня уже так далеко.
Я уже сам узнаю все, о чем не успел расспросить у «афганца-Васи».
Правда, по-прежнему не перестану удивляться, как долго всегда тянется время во время «схватки». Хотя на самом деле длится она порой считаные секунды…
Только и «схватки», и противники будут уже совсем другие.
И в той жизни потеряет смысл все бывшее важным и значимым в прежней.
До начала этой жизни осталась всего неделя…
– Ну-ну, попутного ветра, Лопух. Стране нужны герои!
Этот разговор у нас с ним вечный. Капа строит из себя циника, но я-то знаю, что в душе он просто завидует мне. У него проблемы со зрением, и попадет он куда-нибудь в связь или стройбат.
И Руслан, и Валера, и Димка тоже нередко подтрунивают надо мной, подпевая Капе. Но через полгода все они напишут рапорта в Афганистан.
Как и еще многие наши одноклассники и ровесники писали тогда.
И никого из них туда не отправят: как оказалось, стране НЕ нужны были герои.
Просто, в отличие от них, у меня есть какое-то предчувствие…
Именно предчувствие, не уверенность…
Я пытаюсь сейчас, рассказывая все это, передать, откуда, как мне кажется, оно проистекало.
Ладно, ждать уже совсем немного. А сейчас мы с Капой идем за «бухлом» в знаменитые «Три ступеньки».
«Бухла» нужно много и разного.
Сегодня суббота, 21 апреля. Завтра мои проводы.
Собственно, начинаются они сегодня – в школьной столовке дискотека.
Ведет ее наш одноклассник, Арам, и потому мы, выпускники 83-го года, здесь по-прежнему желанные гости. Хотя и обязанные соблюдать общие правила.
Но сегодня все по-другому.
Дежурный педагог, математик Фунт, «не видит» сумок с «красным».
«Не замечает», как потихоньку затуманивается взгляд не только у нас, но и у некоторых нынешних десятиклассников, которые «корешатся» с нами.
У нас дружный класс, и наши первые проводы школа запомнит надолго.
А я – навсегда.
Сколько живу, буду помнить «подарок», который сделали мне тогда ребята.
Арам объявил, что в понедельник я ухожу и эта песня для меня.
Выключил свет в зале, оставил только прожектор.
И поставил «The Soldier of Fortune», мою любимую песню «Deep Purple».
Любимую с тех пор навсегда.
Мы с Женькой забрались на стол и начали танцевать.
Капа, Федор, Гаврюха, Димка, Славик, Валера, Руслан, Серега, Вовка и Леха подняли столик на плечи и так и держали до конца песни.
Арам высветил нас с Женькой прожектором, а мы танцевали, пили из горла шампанское на глазах у учителей и целовались на глазах у всех…
Уже нет в живых Капы, Гаврюхи, Димки. Редко приезжает из Америки Арам. Не особо часто видимся и мы, все остальные.
Но в тот вечер мы были братьями.
И в тот момент, когда на плечах своих друзей под звуки «Солдата удачи» я обнимал свою любимую, мое предчувствие стало почти уверенностью…
Так незабываемо и романтично я и простился с гражданкой.
Сами проводы почти не помню. С субботы мы уже не останавливались.
И к вечеру воскресенья я был уже вообще никакой.
Пожалуй, только две вещи прочно запечатлелись в голове.
В начале апреля я записал последнюю бобину для магнитофона.
«Альфа» была тогда одной из самых модных групп, только появившейся.
Самой популярной была их песня на стихи Есенина «Я московский озорной гуляка…» Но на проводах меня «пробил» «Шторм»:
Шторм,
Волна за волной,
Шторм,
И паруса вой,
Но приказ есть дойти,
И нет другого пути…
В моей пьяной башке эти строчки отпечатались навсегда.
Дошли… Не все вот только…
Но мы, мы должны победить Иначе —
для чего на свете рождены?..[2]
Я знал, я чувствовал, что это были слова про то, что ждало меня впереди.
Если бы я знал, сколько раз и в каких ситуациях будут звучать у меня в голове эти слова в следующие два года…
Второе, чем отложились в голове проводы, – стол, уставленный мамиными беляшами, пирожками, запеченным мясом, тортом «День и ночь». Моей любимой едой. Которую я так и не поел в ту ночь, – только пил…
И запомнилось-то все лишь потому, что целый год этот несостоявшийся праздник живота будет являться мне в голодном бреду молодого солдата. Как можно оставить нетронутой СТОЛЬКО еды?! ТАКОЙ еды!!!
Но эти «кошмары» всплывут в голове позже.
А пока актуально только выпить.
Сегодня ночью во многих домах Москвы проводы.
Проводы тех, кто уже этим утром станет командой 209 (б).
Кто-то прощается на два года. Кто-то навсегда…
Где-то в Тушине пьют за Валеру Мищенко.
Где-то на Соколе – за Петю Еремеева.
Где-то на Рязанке – за Олега Никулина.
А в Пушкино – за Серегу Сергеева.
Где-то на Авиамоторной второй раз в жизни пьет и впервые в жизни напивается Саня Пахоменко. Он спортсмен – ему это вообще ни на кой.
Но – надо. Проводы…
Гуляем всю ночь…
Никто не расходится. Утром к 8.00 в военкомат.
Спать уже не имеет смысла. Пить больше нет сил.
Все тосты произнесены, все слова сказаны.
Пьяный ночной кураж сменяет похмельная утренняя тоска…
Магнитофон уже никто не слушает, но никто и не выключает – доигрывает до конца трехчасовая катушка. В самом конце «дописка» – Михаил Гулько.
«Поручик Голицын» и еще пара «эмигрантских» песен.
Никогда не любил особо этот жанр, дописал, чтобы пленка не пропадала…
Но одна песня в апреле 84-го крутилась у меня часто…
Бегут весенние ручьи,
И солнце в них купает ноги,
А мы сегодня все спешим,
Мы проклянем свои дороги…
Все, пора…
Друзья вываливают на лестничную клетку.
В прихожую выходит сонный пятилетний брат Лешка.
Тетка выносит на руках грудного Гришку – всю ночь терпел нас, бедняга…
Когда-то теперь я вернусь в эту старую прихожую нашей коммуналки?..
Да вернусь, вернусь. Два года всего…
Выхожу на лестницу, а из комнаты – Гулько, на прощание:
Ой ты, синее небо России,
Ухожу, очарован тобой,
А березки, как девки босые,
На прощанье мне машут листвой.
Как добрались до военкомата – не знаю. Шел вроде сам, но себя не помню.
Все выпитое за ночь разом ударило в голову…
Не знаю, почему так тянет выпить на проводах.
Напиться на два года цели нет – выпить я могу, но могу и не пить.
Страха особого я не испытывал, так что заливать вроде нечего.
И тоски вроде нет никакой – я ж хочу служить.
Да нет, все-таки тоска…
Я пойму это около военкомата, когда из окна отъезжающего автобуса на секунду увижу сквозь пьяную пелену на глазах растерянное мамино лицо. Поймаю ее беспомощный, тревожный взгляд.
Вот оно… вот то, что пытаешься залить, заглушить, загнать в глубь сознания.
И тут оно вырвалось оттуда на секунду, на мгновение…
Мама, мамочка, я не успел сказать тебе важных слов. [3]
До последней минуты все бодрился и хотел казаться веселым.
Тебе не нужно было мое геройство – ты и так все про меня знаешь…
Может, и потому, умирая, шептали пацаны: «Мама…»
Потому что, как и я, не успели сказать на прощание что-то простое и нежное.
Ведь мы все собирались вернуться к ним скоро… Живыми.
Но на секунду царапнуло и отпустило.
Скрылся за поворотом военкомат, друзья, мама.
Все. Закончилась одна жизнь. Началась другая.
Скоро узнаю, не обмануло ли меня мое предчувствие…
Приехали на Угрешку, городской сборный пункт.
Пошарахался неприкаянно, нашел где-то место, присел – спать охота.
Часа через три объявили:
– Команда 209, строиться!
Вышли во двор, кое-как расползлись в несколько шеренг – все «мертвые».
Вояки, блин…
Но тут сон с меня слетел, как и не было.
К нашему неровному строю подошли майор и старший сержант.
И СЕРЖАНТ – В ГОЛУБОМ БЕРЕТЕ!!!
Все, полдела сделано! Насчет ВДВ можно больше не волноваться.
Но мало того – обращаю внимание, что лица у них обоих уже довольно загорелые.
А на дворе 23 апреля только. Солнышко-то у нас еще не светит толком.
Значит, что? Значит, откуда-то с юга они приехали.
А «южные рубежи» это у нас где? Правильно, ТАМ!!!
Пока я все это «просчитываю», майор успевает объявить, чтобы мы никуда не расходились, держались вместе. Потому что в любой момент можем выдвинуться в аэропорт.
Так и сказал – «выдвинуться». Так странно это звучало тогда.
Парни потихоньку расходятся, но двое задерживаются чуть дольше.
Один – это я. «Торможу», докручивая в голове свои логические цепочки.
Другой – высокий светлый парень, с абсолютно «отсутствующим» лицом.
Он, похоже, просто никуда не спешит.
Мне нужно поделиться с кем-то своим «открытием», и первый кандидат – он:
– По-моему, они откуда-то с юга приехали. Может, и из Афганистана – клево!
Но, судя по всему, моему визави глубоко по барабану и мои выводы, и мое радостное волнение по этому поводу. На меня смотрят абсолютно безразличные глаза. Какие-то даже бессмысленные.
Как птичьи…
Но рядом уже никого нет, а болтаться одному мне надоело, да и «прет» меня.
– Ладно, давай знакомится, меня Артем зовут!
– Александр…
Да, блин, немногословный товарищ. Ну, не беда, зато я «говорун».
– Пошли, Саня, попробуем узнать у сержанта, куда нас повезут.
Похоже, ему глубоко фиолетово, куда нас повезут. Но со мной Саня послушно идет.
Так судьба свела меня с первым в моей «новой» жизни человеком.
Почему судьба? Да потому что это и был Саня Пахоменко, Пахом, с которым мы скоро попадем вместе в Фергану, в одну учебную роту, в один взвод, в одно отделение.
Наши койки в казарме будут соседними.
Через три месяца мы оба попадем в первую отправку в Афганистан.
А в Гардезе в одну роту. Только Пахом в первый взвод, а я во второй.
Но жить все два года будем в одной палатке.
И даже в госпиталь в первый раз попадем почти одновременно.
А потом уволимся в один день и вместе вернемся в Москву.
Скажете, так не бывает? Бывает – как раз это и называется СУДЬБА…
Но пока ничего этого я не знаю.
Как и того, что «отстраненность» Пахома – следствие первого в жизни алкогольного опьянения. До этого все как-то больше на дзюдо налегал.
Впрочем, есть у его «спокойствия» и вторая причина. Саня то же хотел в ВДВ и понял уже, что это случилось.
А вот про Афганистан он просто не думал. Не то чтобы не хотел – просто не думал, и все. Прямо как знал, что уже все за нас придумано…
Но мне не сидится – нахожу «нашего» сержанта.
– Скажите, а куда нас повезут?
– Узнаешь скоро. Не положено это говорить.
Такой серьезный он, вроде как суровый даже. Оно и понятно…
– Ну а вот скажите – если у меня мать-одиночка, меня в Афганистан возьмут?
Этот вопрос уже давно не дает мне покоя – где-то услышал, что вроде есть такой закон, что единственного сына у одинокой матери в Афган не берут.
Сержант, похоже, не знает, но отвечает уклончиво:
– Это как командование решит.
Черт, да нет у меня уже сил ждать в безвестности, когда оно там решит!
Наивный…
Оказавшись в Афгане, я узнаю, что таких, как я, там пруд пруди.
Даже в одном только нашем взводе и только из нашего призыва…
И Олег Никулин, и Вовка Мордвинов.
У Сереги Сергеева тоже нет отца, правда, есть старший брат.
Интересно, это командование так решило или просто и не задумывалось?
Правда, в моем случае я ему за это крайне благодарен. Но вот не уверен, что эту благодарность разделяли тогда наши мамы…
Уж не говорю про тех, чьи единственные сыновья не вернулись.
Хотя, кто принимает их в расчет? Война – жестокое дело, не до сантиментов.
Особенно если «воюешь» из генеральского кабинета в Москве.
В 1985-м отец Минжин, ставший вторым человеком в посольстве Монголии, на каком-то из приемов спросит одного из «больших» генералов:
– Почему вы отправляете на войну 18-летних мальчишек?
– Они представляют пока наименьший интерес для народного хозяйства…
Генерал ответит с военной прямотой и очень удивится, что на глазах у монгольского дипломата появились слезы…
Он же не мог предположить, что дипломат одного такого мальчишку знает лично и это друг его дочери.
Но сейчас, в апреле 84-го, все эти проблемы очень далеки от меня.
А мысль о том, что государство может пожалеть меня, точнее, мою маму, просто убийственна и не дает покоя.
И еще целых двое суток не даст…
Часов в шесть вечера нас наконец вновь застраивают.
После переклички – в автобусы и через весь город, во Внуково.
Из аэропорта успеваю позвонить из телефона-автомата:
– Мам, я из аэропорта, летим в Ташкент. Куда дальше, пока не говорят. Но я уже точно попал в ВДВ! Не волнуйся, мам, все будет нормально!
– Да, сынок, я поняла. Ну, видишь, как все удачно складывается…
Она, похоже, так с утра и не отходила от телефона. Радуется, конечно, совсем неискренне. Ох, как, наверное, НЕудачно все складывается для НЕЕ.
Мама-то не фанат ВДВ… И знает, где Ташкент и что там рядом…
Тема Афганистана у меня с ней табу – даже теоретически не обсуждаю. Но географию-то не отменишь. И мама знает ее.
– Все, мам, тут ребята ждут. Целую, привет всем!
– Ты позвони еще, если получится.
– Обязательно позвоню, мам! Пока! Не волнуйся…
Не позвоню я ей больше. Целых 27 месяцев не позвоню.
С самолетом повезло – мой любимый Ил-86. Большой, просторный.
В Ташкент прилетаем ночью, потом – на ж/д вокзал.
До утра ждем поезда на Фергану.
Кто-то из парней шарится по вокзалу в поисках переговорного пункта, но я «забил» – смысла не вижу еще ночью маму дергать. Да и денег не брал с собой – зачем?
Потом весь день в топке плацкартного вагона. Жарко, душно, пить охота. И спать…
Полдороги в каком-то сонном полубреду – то очнешься, то кемаришь…
Это Кара-Кара-Кара Кара-Кара-Кара-Кум
Это Кара-Кара-Кара – Кара-Кара-Кара-Кум…
У кого-то из парней гитара и песня эта сейчас как нельзя «в кассу».
Сто дней в пути наш караван,
А впереди опять бархан,
Еще бархан, куда ни глянь – везде песок…
Дул ветер злой, что было сил,
Палящий зной с ума сводил,
И каждый жил мечтой одной —
Воды глоток.
Проваливаюсь в знойное, похмельное забытье… Это я проснулся или мне уже и во сне слышится?..
Это Кара-Кара-Кара Кара-Кара-Кара-Кум
Это Кара-Кара-КараКара-Кара-Кара-Кум…[4]
Вернувшись уже домой, как-то зимой услышал из ларька.
На улице зима, мороз – а у меня пот по спине…
А в голове стук колес.
До… Ферганы… еще… полдня… пути.
Полдня «гражданского» поезда. Полдня неясности и сомнений…
Целый поезд стриженых пацанов…
Мы еще не знаем, а нас уже всех «определили» в Афган.
Весь вагон, весь поезд, всю роту…..
Через два года на обратном пути в том поезде было бы много пустых полок.
Только под вечер в вагонах-Кара-Кумах посвежело.
Уже в темноте прибыли на станцию, вышли из поезда.
Опять построили (надо теперь привыкать к этим постоянным построениям).
– Мы прибыли на станцию Маргелан. Теперь до части на машинах. Садимся плотнее. По дороге не вставать.
Набились в «Уралы», тронулись. Сижу ближе к заднему борту, глазею.
Пейзаж чем-то напоминает термезский…
Тут от кабины передают по цепочке какой-то пакет:
– Сбрасываемся деньгами! Из кабины солдаты передали.
Началось, что ли? Пресловутая дедовщина?
Ну, хрен с ним, у меня все равно ни копейки. И было б, не дал бы…
Таких, как я, видно, немало. Через какое-то время пакет снова возвращается:
– Передали, что если не наберем больше – пожалеем потом в части!
Ну, пожалеем так пожалеем – теперь полгода много о чем жалеть придется…
Приехали…
Подходят двое из кабины в таких же панамах, как в Термезе у погранцов:
– Вы че, салабоны охреневшие? Откуда?
– Из Москвы.
– А, ну все ясно, «шлангов[5]» привезли. Ну, вешайтесь.
Ладно, повеситься успею еще, а вот где у них, интересно, береты. Не понял…
До утра нас запирают в каком-то клубе. Только расположились кто на полу, кто на сцене, чтобы доспать, как с разных сторон через окна и через сцену начинают «просачиваться» какие-то солдаты. Словно тараканы из щелей.
Делаю вид, что сплю. Подходят.
– Слышь, часы давай.
– Нет у меня часов.
– Аденьги?
– И денег нет.
– Ну, давай махнем х/б на твою одежду. Тебе она уже долго не понадобится.
Пропускаю мимо ушей.
Как ни странно, погундосив еще немного про какие-то там «самоходы», воины отваливают. Может, и не так страшно все, как говорили?
Засыпаю…
Утром нас выводит из клуба какой-то майор.
На некоторых пацанах вместо части своей одежды – старые х/б.
Майор обрушивается на них, словно на изменников Родины:
– Вот с чего вы начинаете службу! И какие из вас выйдут солдаты! Стыд!
Сколько раз я потом столкнусь с этим в армии – солдат виноват по определению. Даже если он еще и не солдат вовсе – все равно, уже виноват.
Останься в клубе хоть один офицер, и проблем бы никаких не было.
Впрочем, очень скоро это перестанет меня удивлять – привыкну.
А пока нас ведут куда-то по городу. Так странно видеть буйство зелени вокруг. В Москве-то даже почек еще на деревьях нет, а тут даже цветы какие-то цветут. А тепло-то как – красота! И запах, запах какой – благоухание просто!
Ну, уже неплохо…
Заходим на территорию части, идем мимо каких-то складов.
По ходу замечаю уже знакомые сооружения для отработки прыжков.
Отлично.
Солдаты, правда, все в панамах, но эмблемы в петлицах десантные!
Через 15 минут точно такие же панамы, а также х/б, тельняшки и ботинки выдают и нам. Переодеваемся прямо на улице.
Свою одежду сдаем – кому она, интересно, нужна теперь?
Вот и последнее, что связывало нас с домом, исчезло в темноте склада…
Остался только пакет с захваченными из дома конвертами и ручкой.
Зато теперь на мне ТЕЛЬНЯШКА! Первый настоящий тельник в моей жизни! Интересно, когда дадут берет? Чтоб все, как у «красавцев»…
Правда, пока красавцами нас не назовешь даже с натяжкой.
Новые х/б топорщатся, торчат из-под ремня во все стороны, как юбка.
В панамах все выглядят как клоуны. Непривычно…
И вот этой клоунской толпой нас опять ведут в клуб. На сей раз в летний.
На скамейках внизу уже сидят с десяток сержантов, ждут чего-то.
Рассаживаемся. С любопытством смотрим на них. Они – ноль внимания.
На сцене стол. За ним несколько офицеров – старлеи, капитаны.
По одному начинаем подниматься на сцену, к столу.
Старлей с пышными светлыми усами смотрит куда-то сквозь меня:
– Фамилия?
– Шейнин.
– Гражданская специальность?
– Да никакой пока…
– Шестая рота! Следующий!
Спускаюсь со сцены. Невысокий, коренастый сержант окликает:
– Куда?
– В шестую роту.
– Сюда давай.
Подхожу. Возле него уже несколько пацанов – кого-то помню еще с самолета.
Почему-то у некоторых довольно грустный вид. Но сержант весел:
– Ну что, поздравляю! Через три месяца туда.
– Куда?
– Куда-куда – в Афганистан. В августе уже туда поедете.
Сколько я думал об этом, переживал, как ждал этого момента и боялся его. Но и представить не мог, что все свершится так просто и так буднично.
Воспитанное советскими фильмами сознание рисовало что-то вроде «Добровольцы, три шага из строя!». А тут…
Да ладно, хрен с ним! Зато теперь ВСЕ! ВСЕ!!!
Больше не о чем беспокоиться!
Свершилось! Я в ВДВ и через три месяца буду в Афганистане.
(Даже раньше, чем говорил Вася, – он в учебке пробыл полгода.)
Пока я обо всем этом думаю, парней рядом прибавляется.
И всех сержант встречает одной и той же фразой про «три-месяца и туда».
Интересно, это он сам придумал или установка была – «шоковая терапия»?
Теперь я понимаю, почему у некоторых такие кислые лица.
Хотя таких совсем немного… А может, и не об «этом» грустят?
Вскоре в нашу сторону направился и спустившийся со сцены Пахом.
«Приветствие» сержанта он воспринял совершенно невозмутимо.
С этой невозмутимостью Сане вообще повезло…
Даже Афган вошел в его жизнь без всяких волнений и переживаний.
Впрочем, и мои волнения по этому поводу закончились.
Предчувствие стало реальностью, и началась совсем другая история.
Позже я пойму, что в то утро, 25 апреля 1984 года, для каждого из нас началась и совсем другая жизнь.
Жизнь, в которой есть Афган.