Глава 10. Дивный прекрасный мир, чужой

Незнакомые станции, незнакомые лица вокруг, чужие голоса, знакомые и незнакомые звуки, новый красивый вагон, непохожий на московские, непохожий на настоящий. Звук внешнего мира изредка врывается в мои уши, на секунду, не больше, но часто, усиливая частоту, и мне начинает казаться, что я слышу его постоянно. Нас никто не видит, не обращают внимания, осмелели, садятся рядом, напротив, смотря пред собой пустыми глазницами, в которых вращаются разноцветные глаза.

Я разглядываю эти лица, ищу что-то в них, но не узнаю, не вижу живого, все кажутся мне куклами, кто-то из фарфора, кто-то из бронзы, есть и деревянные, они даже двигаются иначе, поскрипывая. Нурлан улыбается, подмигивает мне, он тоже их видит, а папа и Хмурый дремлют. Мы долго едем, пролетели больше двадцати станций, ярких, красочных, каждая со своим дизайном, нарочито сложным, непонятным, и от этого они все кажутся мне одинаковыми, игрушечными.

– Долго нам ещё ехать? – шёпотом спрашиваю Нурлана, боясь, что нас могут услышать.

– Если ты не знаешь, то и я не знаю, – улыбается Нурлан.

– Я ничего не понимаю! – в сердцах зашипела я, толкнув его кулаком в бок, Нурлан не почувствовал моего удара и улыбался ещё шире. – Ты можешь мне толком сказать?

– Нет, никто не может, кроме тебя, – ответил Нурлан и, опережая моё возмущение, поднял ладонь, чтобы я помолчала. – Осмотрись, подумай, когда нам стоит остановиться.

Я возмущённо посмотрела на проснувшегося папу, он кивнул, что согласен с Нурланом, а Хмурый и не посмотрел на меня, жаль, что он сидел далеко, я бы его ударила кулаком со всей силы, почему-то мне захотелось это сделать. Рассерженная, я села так, будто бы ехала не с ними, Нурлан громко засмеялся, а папа укоризненно покачал головой, он не очень любил, когда я выпендривалась. Перед нами сидели девушки, они показались мне очень похожими, светленькие, в разноцветных куртках, с одинаковым овалом лица. Они были разные по комплекции, две были очень худые, а одна даже толстоватая, но особая черта сквозила из них, и от этого становилось дурно.

Лица стали искажаться, каждая из девушек меняла лицо, будто бы кто-то переворачивал страницу календаря, быстрее, быстрее, быстрее, пока лица не исчезли. На меня смотрели неподвижные девушки с дрожащим пульсирующим фоном вместо лица, в котором я выхватывала отдельные лица, застывавшие на долю секунды, чтобы вновь потеряться в этом хаосе. Я огляделась – в вагоне остались одни девушки с такими же лицами, хаосом, вместо лиц, и все они смотрели на меня, я чувствовала это, видела это.

Я вскочила, и поезд резко затормозил посреди перегона. Пассажиры сидели неподвижно, вывернув головы к нам. Что-то привлекло меня в соседнем вагоне, который был первым. Я подошла к стеклянной двери, разделяющей вагоны, и увидела, что за другой дверью стоит девушка и смотрит на меня. У неё было своё лицо, не вращалось, не сменялось тысячами чужих лиц. Мы пристально смотрели друг на друга, я дёрнула ручку, дверь оказалась закрытой. Это успокоило меня, а девушка напротив расхохоталась злобно, я видела её злорадство, удовольствие. Она ликовала, наверное, это верное слово, хлопала в ладоши, пока не показала на себя указательными пальцами, вплотную приблизившись к стеклу.

– Разве ты не узнаёшь её? – спросил меня Нурлан.

– Нет, – я обернулась к папе, он вздохнул и помотал головой. – Папа, что происходит?

– Это же ты, – ответил Нурлан, присмотрись получше.

– Нет, это же не я, правда? Папа, ну правда же? – воскликнула я так громко, что все пассажиры вскочили с мест, и я наконец-то увидела, что это были мои клоны, разные, непохожие, но одинаковые, по сути, нечёткие копии меня.

– Это ты, здесь, везде только ты, – ответил папа и показал пальцем на девушку в другом вагоне.

Я обернулась и отшатнулась от двери. На меня смотрела моя тень, голова её была повреждена, видимо, от удара кувалды. Искажённое гневом и болью лицо, левый глаз пропал под натиском смещённых костей, в голове была вмятина, как на чайнике, по которому я в детстве ударяла молотком ради смеха, а папа потом выправлял. Тень хохотала и показывала назад. Я отвела взгляд, вновь посмотрела, увидела её перед собой. Нас разделяла дверь и толстое стекло. Тень провела длинным острым ногтем по стеклу, и оно треснуло, но не рассыпалось. Тень вздохнула и вновь показала мне назад рукой, довольно улыбаясь.

Я поняла, что она показывает на конец вагона, что-то там происходило, что-то страшное, раз ей это так нравилось. Мы медленно шли по вагону, я сжимала в руках кувалду, папа топор, а Нурлан поигрывал нунчаками, готовый в одну секунду ударить первого, кто встанет с места или приблизится ко мне. Клоны резко встали, но не сделали ни одного движения к нам, выворачивая шеи, чтобы следить. Мельтешение лиц закончилось, и на нас смотрели грубые заготовки, как делают кукол из деревянных чурок, ударом топора намечая будущее лицо.

В дальнем вагоне творилось что-то непонятное, поезд изредка дёргался назад и успокаивался. Я долго всматривалась, не решаясь открыть дверь. Чем больше я смотрела, тем меньше видела, вагоны не то таяли, не то исчезали в бесконечном чёрном ничто.

– Разве ты не видишь, что это? – спросил меня папа. – Посмотри лучше.

– Да что это за место?! – в слезах воскликнула я, ища поддержки в глазах папы, но он молчал, и глаза его молчали. Слёзы прояснили мне зрение, вымыли песок усталости, и я закричала от ужаса.

Огромная, бездонная чёрная пасть, из которой вырывался истошный крик тысяч глоток, пожирала поезд. Оно догнало нас, а, может, давно следовало за нами. Я видела, как это чудовище пожирает вагон, пассажиров, а они покорно сидят, ждут своей участи, некоторые сами входят в эту пасть, сами бросаясь под жернова кривых мощных зубов. Я видела, как чудище их пережёвывает, ломает кости, дробит, разрывая на части, отрыгивая назад и подбирая длинным языком в колючках и бородавках, как лакомый кусочек.

Меня вырвало, стало так тяжело, что я упала на колени, чудом не упав в свою блевотину. Папа подхватил меня и поставил на ноги, сильно тряся за плечи.

– Что… что нам делать?! – ревела я в голос, а чудище стало двигаться быстрее, словно подпитываясь от моего страха, так оно и было.

– Успокойся, пожалуйста, успокойся, а то мы все погибнем, – говорил папа, а я его не слышала, ревя ещё громче. Тогда он дал мне пощёчину. – Прости, я должен был.

Это был первый раз, когда он меня ударил. Я разозлилась, оттолкнула его и с гневом посмотрела на всех, не хватало ещё топнуть ногой, для наглядности, что я и сделала. Чудище остановилось, оно было совсем близко, я отчётливо видела его пасть, мерзкую, но, почему-то, уже не такую страшную. Мерзкий червь издал низкий утробный звук, отрыгнув части тел, вымазанных в жёлтой слизи, запах пробился даже сквозь дверь, и меня опять затошнило.

– Я тебя не боюсь! – крикнула я червю, стукнув кулаком по стеклу, дверь задрожала, а червь издал душераздирающий истошный вопль, так кричали тысячи голодных глоток, готовых жрать всё живое. Голова вот-вот расколется от этого вопля, как вдруг всё пропало, я видела, как кричит червь, как насаждается его утроба, чтобы усилить этот звук, но я его не слышала. Нурлан улыбнулся и похлопал меня по плечу, и мне показалось, что я знаю, что надо делать, что могу что-то сделать. Я посмотрела на тень, она уже не ликовала, а настороженно следила за мной. Я вас не боюсь!

Осознание своей власти над ними, пускай и малой, секундной, потащило меня вниз, резким рывком, от которого перехватило дух. Я куда-то летела, очень быстро, стараясь не думать, что в конце концов разобьюсь о каменный пол этого бесконечного колодца.

– Поехали, – сказал Хмурый, показывая на приближающийся поезд.

Мы стояли снова на той станции, где впервые повстречались. Колонны фонарей стали ещё длиннее, мозаичный свод заиграл разноцветными искрами, и я невольно засмотрелась на него. Поезд остановился, выпустил пассажиров и ждал нас.

– Нет, – твёрдо сказала я, впуская в себя часть звуков станции, прислушиваясь к голосам пассажиров. – Нет, надо идти наверх, в город. Это ловушка.

– Как скажешь, – улыбнулся Нурлан. – Ты босс, веди нас, командир.

Я посмотрела на папу, ища одобрения, он пожал мою руку, кивая в ответ.

– Ты слишком мало знаешь, не радуйся, рано, – сказал Хмурый, неодобрительно смотря на моё улыбающееся лицо.

– Но что-то же уже знаю, да? – нагло вскинув голову, бросая ему вызов, ответила я, он криво ухмыльнулся, и мне перестал казаться таким уж хмурым и неприветливым.

Перрон освобождается, большая часть пассажиров заходит в поезда, и мы спешим к выходу на эскалатор. Какой он длинный, бесконечный! Я не вижу конца, лишь яркую светящуюся точку вверху. Эскалатор движется с хорошей скоростью, не как обычно. Едва не падаю на впереди стоящего пассажира, интересно, как я оказалась впереди всех, как главнокомандующий, но не тот, что сидит в шатре и попивает шампанское, играет в картишки с другими генералами и военными послами других стран, изредка наблюдая за тем, как внизу тонут в собственной крови солдаты. Совсем недавно, когда была здоровой, я читала об этом в одной книге, которую нашла в шкафу у папы в комнате. Сначала я думала, что мне будет скучно, истории навевала на меня дикую скуку, приходилось пролистывать, потом возвращаться, когда я теряла нить повествования, с каждой главой втягиваясь в чтение. Я так и не дочитала её до конца, загремела в больницу, а теперь здесь. Если выберусь, то обязательно дочитаю, хочется узнать, кто же был этот кавалер Шевалье д’Эон, мне кажется, что это был именно мужчина, так не могла себя вести женщина… Мысли увели меня на поля сражений, бессмысленных и помпезных, где ни за что умирали русские солдаты по воле уродов на тронах, и я в страхе оглянулась, ожидая увидеть внизу бескрайнее поле, заволоченное пороховыми дымами, горы трупов, почерневшую от крови и пороха землю. Воображение разыгралось настолько сильно, что я это и увидела, но ужасная картина рассыпалась на мириады ярких осколков, внизу был тот же эскалатор, напряжённые люди ехали вверх и вниз, а папа и Нурлан смотрели на меня с тревогой.

Хмурый показал длинной рукой на рекламные плакаты. Это были анимированные панели, яркие, с громким звуком, который шёл прямо тебе в уши из направленных лазерных динамиков. Панелей было много, эскалатор замедлился, чтобы пассажиры могли просмотреть рекламный ролик. Двигаясь вверх, от панели к панели, я смотрела короткие сценки счастливой жизни людей. Все были красивые, ухоженные, дома большие, светлые, с зелёными лужайками, по которым мирно ходили украшенные пёстрыми лентами коровы, козы, овцы, с которыми охотно играли дети, катались на них, целовали в нос, кормили и чего только не делали, а на всё это с улыбкой смотрели взрослые, женщина держала в руках хохлатую курицу и кормила её семечками. Она была, судя по всему, мать шести детей, троих девочек, как с картинки, с голубыми глазами, золотыми вьющимися волосами и молочной кожей, а мальчики все рослые, черноволосые, немного смуглые, с выразительными чёрными глазами. Рядом с ней стояло двое мужчин, один был высокий голубоглазый блондин, а второй чуть ниже, брюнет со смуглой кожей. Они были гораздо красивее женщины, располневшей, потерявшей здоровье после родов, и дети были очень похожи на мужчин, девочки на блондина, а мальчики на брюнета, здесь не было никакой загадки, и совсем чуть-чуть на мать. Они также восторженно смотрели на детей, совершенно не обращая внимания на женщину с курицей, держались за руки, а когда мальчишкам удалось проскакать верхом на баранах, и вовсе стали обниматься и целоваться в засос. Женщина смотрела на мужчин счастливыми глазами, и не было в её глазах ни упрёка, ни обиды, ни жалости к себе, а искренняя, нарочито выпяченная радость.

Картина этого странного идеалистического мира стала мне надоедать, особенно весёлая задалбливающая музыка, не дающая думать о другом, переключающая всё твоё внимание на экран. Никогда раньше не ощущала в себе ненависти к геям или трансам, но вид этой педерастической семьи был тошнотворен. Я оглянулась на папу, он сделал характерный жест, что его сейчас стошнит.

Голос за кадром рассказывал, какой добрый и радостный мир, в котором каждому есть своё место, каждое живое существо имеет равные права, и как здорово, что цивилизация перешагнула через хищническую ступень своего развития, освободившись окончательно от оков животного мира, найдя путь к гармонии с миром, с природой, обретя заново этот чудесный мир. Под плотный монолитный голос диктора сменялись картины водоёмов с прозрачнейшей водой, зелёные шевелящиеся под ветром леса, стада счастливых животных, я так и не смогла понять, что это за скот, вроде и корова, но ноги длиннее, само животное изящнее, а рога витиеватые, длинные, лихо закрученные, но больше всего меня поразили глаза, чёрные, задумчивые, морды этих животных были поумнее многих моих одноклассников. Леса и реки сменились океаном, резко перелетая в города, в которых ездили одни электрокары, не ездили, а летали, а дома были обвиты зелёным плющом, люди все приветливые, улыбающиеся. Много парочек и по трое, идущих в обнимку, смеются, целуются, маша руками в камеру. Голос возвышался, раскрашивая новую реальность, к нему присоединился женский голос. Приятный, но такой же монолитный, требовательный к тому, чтобы его слушали. Женщина говорила про любовь, про любовь человека к человеку, без расовых и половых различий, тут же на экране появлялись целующиеся пары, разного пола, расы, комплекции, чаще показывали геев и лесбиянок, некрасивых толстых баб, слюнявивших друг друга, улыбаясь в камеру, геи и трансы были ухоженные, будто бы натёртые воском.

«Земля никогда не была ещё такой умиротворённой, прекрасной, даже в первые тысячелетия сотворения мира Создателем!» – вступил мужской голос, пассажиры на эскалаторе утвердительно закивали, синхронно, в такт его словам. Голос продолжал: «И этот мир создал человек, довершив Великое дело нашего Создателя и превзойдя его, как добросовестный ученик превосходит своего учителя! Высочайшие умы творили этот новый счастливый мир, создавали его своими руками, отдали жизнь за наше счастливое будущее!».

На экранах замелькали лица важных людей, в основном это были мужчины. Было в них что-то общее, хотя все они были разными. Такое же ощущение складывается, когда смотришь или слушаешь депутатов, сенаторов или министров, вроде все разные, и по возрасту, и полу, внешнему виду, а кажется, что вылеплены из одной серой глины, плохо вылеплены, халтура.

«Человечество осознало свои ошибки, сделало выводы и разрешило проблемы многих тысячелетий! Больше не стоит вопрос нехватки ресурсов – человек самый главный ресурс, главный источник энергии, жизненной силы. Больше ни один ватт не пропадёт даром, ни одна калория не сгорит впустую – долой энтропию, долой бессмысленность потребления! Неиссякаемый ресурс, гармония с природой, счастье, долголетие!» – голос аж взвизгнул фальцетом на последнем слове. На экране появились огромные фабрики, роботы, упаковывавшие полуфабрикаты, похожие на мясные котлеты, бесконечная линия, огромные реакторы, блестящие, чистый белый пол. Из мясорубок вываливался неаппетитного вида серый фарш, перемешивающийся с желеобразной коричнево-чёрной массой, мощные мешалки вращались под бодрую музыку. Фабрика сменилась бескрайними фильтрационными полями, я сразу узнала их, мы проходили это в школе на уроке природоведения или нет, вроде не там, а как этот предмет назывался? Я задумалась, не сразу заметив, что коричневая и чёрная жижа из этих полей поступала в цех, где стояло блестящее монолитное оборудование, папа мне показывал такое, они ставили его у клиентов, на заводах, фабриках. Из жерла этих машин вылетали шмотки коричнево-чёрного желе. Пассажиры вверху захрустели снеками, и меня стало тошнить, на пакетиках был логотип этой фабрики, где смешивали серый фарш с коричнево-чёрным желе. Запах от снеков был приятный, как у чипсов, но меня сильно тошнило.

Фабрика исчезла, и появилось поле, всё сплошь усеянное глубокими ямами. «Последнее кладбище на Земле», – так гласила табличка под видео, а экскаватор вытряхивал в кузов землю с останками людей, камера крупно и чётко показывала, как в кузов падают переломленные беспощадной техникой тронутые разложением тела. Папа схватил меня за плечо, если бы он этого не сделал, я бы рухнула. Меня сильно тошнило, но я не могла, рвало пищевод, желудок, но из меня ничего не выходило, только утробные рыки и вздохи в перерывах. А ещё я не могла оторвать глаза от этого ужаса.

Другая фабрика, много огромных мясорубок, я их узнаю теперь с первого взгляда, а в воронки падают трупы, целиком и по частям. Картинка замерла, показывают прощание семьи с пожилой женщиной, а на гробе, сделанном из металла, похожим на лоток, уже священник отмечает электронным крестом маркировку. Все улыбаются, они видят, куда отвезут их бабушку или тётю, в ролике об этом и говорится. Камера возвращается на фабрику, сортировочная линия, робот считывает маркировку с гроба, который тянет конвейер, и переводит его на другой путь, где безжалостные пальцы манипулятора хватают тело и переносят в воронку измельчителя. Камера показывает нам последние секунды тела, мы отчётливо можем видеть мёртвое лицо этой женщины, которое вскоре скрывается в общей массе серого фарша.

Голос ещё что-то рассказывает, но я больше не могу слушать и падаю в обморок, в руки папы. Пассажиры дожевывают свои снеки, пожимают плечами, смотря на нас, они видят нас, и скоро голос замолкает, как только мы проезжаем все экраны. Эскалатор набирает ход, я с трудом смотрю сквозь щелки в глазах, открывать их полностью страшно, и вижу, как перед нами вырастает величественный вестибюль станции. Дует свежий ветер, я дышу с жадностью, пью и не могу напиться этой прохладой!

Папа помог мне сойти с эскалатора, и мы застыли на месте, по моей вине. Я уставилась в величественный свод, по центру которого была примитивистски нарисована Земля, которую держали на руках шесть детских ручек, причём каждая рука была своего цвета: белая, чёрная, жёлтая, красная, синяя и зелёная. А вокруг этой картины всё было украшено золотыми барельефами с животными, людьми, сделанными тоже довольно грубо, и я с трудом разбирала лица людей, пока не поняла, что художник или скульптор не хотел рисовать лица, нечёткими мазками лишь наметив контуры. Патетичный свод подпирали золотые колонны, стоявшие без видимого порядка, поэтому свод слегка косил в одном месте, провалившись так, что казалось, будто бы эта конструкция скоро рухнет. Никто не обращал на это внимания, люди входили и выходили, не смотря друг на друга, некоторые врезались в нас, удивлённо оглядывались, не понимая, откуда мы взялись, и спешно шли к эскалатору.

Выйдя через высокие двери, громоздкие, отделанные золотом, высотой в два этажа, но легко открывающиеся, мы очутились посреди сотен ярких огней вывесок и гула автомобилей. Перед нами шумела широкая дорога, запруженная тысячами автомобилей, которые не двигались с места. Высокие дома из стекла и бетона надменно взирали на копошение букашек внизу, зеленого плюща не было, как не было и электромобилей, в воздухе стоял густой выхлоп тысяч двигателей, показавшийся знакомым, даже родным в этикеточно красивом чужом мире.

– Куда идти? – спросила я, вертя головой.

– Надо бы поесть, – предложил Нурлан, улыбаясь и поигрывая чётками.

– Ну не-е-ет! – возмутилась я, вспомнив рекламный ролик в метро, меня снова затошнило.

– Ничего, это пройдёт, – сказал Хмурый, – найдём что-нибудь годное.

– Найдём, – подтвердил папа.

– Хорошо, – я задумалась, внезапная мысль пронзила меня насквозь, я поняла, что надо скорее уходить отсюда. Мне показалось, а, может, и не показалось, что люди на улице постепенно окружают нас, чаще останавливаясь, возвращаясь обратно, сдавливая кольцо, как охотники загоняют зверя, так я себе это представляла, мне всегда было жалко волков и лис, которых с постоянным упорством травили в рассказах, которыми нас мучили в школе. – Уходим!

Нурлан подмигнул мне, кивнув на брешь в окружении, это была узкая улица в два ряда между бизнес-центрами, напичканными в плоть улицы, как пичкает повар кусок свинины чесноком. Я тоже видела её и хотела идти туда. С одной стороны нас защищали стены домов, но это могла быть и ловушка, если улица окажется тупиковой или некуда будет свернуть. Мои сомнения рассеял Хмурый, он решительно пошёл туда, оттолкнув с дороги осмелевшего человека, решившего встать у него на пути. Это был высокий и толстый молодой человек, наверное, молодой, лица его я не смогла разглядеть за густой бородой, глаза прятались за нависшими выпирающими бровями и толстыми щеками, а нос больше походил на пятачок. Парень испугался и забился в толпу, жалобно заскулив, как побитая собака, кольцо загонщиков дрогнуло и отступило подальше от нас, – они испугались, не поняли, куда мы идём, и открыли всю левую сторону, можно было уходить на три дороги, как в сказке – налево пойдёшь, коня потеряешь, направо пойдёшь – горе узнаешь, а прямо пойдёшь – жизнь потеряешь. Мы идём прямо, они нас боятся, как гиены, способные напасть стаей и на раненое животное, умеющие ждать, жестокие и жадные в своём ожидании, нетерпеливые и трусливые.

Под ногами вспыхивала разноцветная плитка, искрясь и вздрагивая, впитывая в себя лучи прохладного солнца, выплёскивая пучки разноцветных брызг. Мы были как Элли и её друзья, искали дорогу в Изумрудный город, не хватало Тотошки. Будто бы угадав мои мысли, плитка на тротуаре стала жёлтой, золотой, как и здания бизнес-центров, напоминавших дорогие очки в золотой оправе с мелкими камешками бриллиантов. Я весело поглядела на моих спутников и шепнула свою мысль папе.

– Похоже, согласился он. – Но разница в том, что мы уже в Изумрудном городе, и нам стоит отсюда убраться.

От его слов плитка изменила цвет, стала тёмно-красной, бордовой, переливаясь неприятным градиентом, стекла на зданиях тоже покраснели, отчего стало казаться, что они склонялись к нам, ещё немного и треснут толстые стёкла, разрушатся бетонные опоры, и всё это обрушится на нас. Стало страшно, захотелось скорее уйти с этой улицы. Сотни глаз следили за нами, смотря сквозь зеркальные окна, объединяясь в один большой, разорванный пульсирующими сосудами и кровоподтёками глаз, торчавший из каждого здания. Картина была настолько реалистичной, живой и пугающей, что я со злости ударила в красный глаз, склонившийся над моей головой, как раз достаточно, чтобы моя кувалда достигла цели. Улица вздрогнула, заохала, и все глаза в один миг зажмурились, а из зданий потекли потоки мутной воды, плитка посерела, потоки воды устремились на проезжую часть, поднимая высокие волны, но не залезая на тротуар, обдавая нас крупными холодными брызгами.

Мы побежали, до конца улицы оставалось несколько сот метров. Бежать по скользкой от воды дороге было тяжело, сапоги скользили, приходилось часто замедляться, ловить равновесие, падать в эту грязь не хотелось. Пробегая мимо последнего переулка, я краем глаза увидела, как вдалеке вздыбилась земля, куски асфальта летели в стороны, словно под действием взрывной волны, но удара не было, слабый треск доносился до нас. Мы остановились, смотря, как земля разрывается, и из неё вылезает мерзкое существо с огромной зубастой пастью. Это был тот самый червь, что пожирал вагоны поезда, и он был очень далеко, чтобы заметить нас, вращал безобразной головой, как слепец. Из-за домов вышли «космонавты» со щитами и перекрыли переулок. Они смотрели на нас, предупреждая, не двигаясь к нам, не угрожая, потом, как по команде, развернулись, и двинулись к червю.

– Кто это? – с удивлением спросила я.

– Балансир, – ответил Хмурый. – Они нам не друзья.

– Но и не враги? – робко спросила я.

– Пока не перейдём их границы, не стоит испытывать их, проиграем.

Я кивнула, что поняла, совершенно не хотелось задевать этих космонавтов. Я вспомнила, как они окружали ту станцию, где я нашла сапоги и кувалду, если бы я попыталась вырваться оттуда, они бы атаковали, точно бы атаковали.

Не став ждать столкновения червя и «космонавтов», мы добежали до конца улицы, опасно перейдя дорогу, автомобили пытались задавить нас, но действовали неумело, и их можно было обмануть. Три автомобиля врезалось в столбы, водителей выкинуло через лобовые стёкла. Мы прошли в парк и спрятались за деревьями, наблюдая за дорогой. Хмурый показал пальцем на приближающийся чёрный фургон. Машина подъехала к месту аварии, из неё вышло два человека в коричневых комбинезонах. Рослые парни в масках подхватили тела водителей и побросали их в кузов.

– Они их на фабрику? – шепотом спросила я, живо представив мясорубку, и содрогнулась.

– На сортировку, может сначала на плантацию, – ответил Хмурый.

– На плантацию? – удивилась я. – Это что ещё такое?

– Смотри сама, – Хмурый показал на ближайший к нам рекламный щит.

Определив наше внимание, щит засверкал, включая анимированную рекламу. Лозунг гласил: «Попробуй марсианского червя на вкус!». Стилизованный под весёлого мультяшного персонажа по планете ходил весёлый мерзкий червяк, в котором я без труда узнала то чудовище, что только что вырвалось из-под земли. Мультфильм радостно демонстрировал длинные линии реакторов, я хорошо запомнила папины рассказы, такие большие ёмкости называются реакторами, в которых не то варилось, не то копошилось что-то. В каждый реактор подбрасывали серого фарша, заливали зелёной жижей, иногда подбрасывали коричневого желе. Всё варилось-кипело-росло-набухало-двигалось-измельчалось-раскладывалось-упаковывалось-жарилось-парилось-варилось-тушилось-запекалось-заворачивалось-съедалось. Люди-взрослые-дети-животные-птицы-рыбы-деревья-звёзды-луна-солнце-планеты-чёрные дыры-галактики-все-хотели-съесть-это-съесть-это-съесть-это-съесть-это…

Меня наконец вырвало, и стало гораздо легче.

Загрузка...