Йефаса
«Явись…» – трижды за время пути Филипп слышал призыв их главы, который обращался к нему и ко всем старейшинам. Подъезжая, граф оглядел Молчаливый замок, который гудел и шумел, будто живой. Впервые замок был полон, как во времена своего расцвета. Однако, как солнце ярко лучит в полдень, так порой оно ярко лучит и на закате.
К только что прибывшему гостю тут же заспешил семенящим шагом управитель Жедрусзек в своей алой мантии. Его левая рука покоилась под одеждой. Приблизившись, он замер в поклоне, правда, не таком вежливом, как прежде.
– Вам позволили явиться сюда вновь? – неуверенно спросил он.
Филипп окинул управителя ледяным взглядом, пытаясь разобраться, насмешка ли это над изгнанным старейшиной или незнание? Но взгляд Жедрусзека был настолько застращанным, к тому же и рука его, явно больная, покоилась под мантией, что граф понял – в том беспорядке, что сейчас творится, даже управитель не справляется со своими задачами.
– Позволили, – спокойно сказал он. – Подготовь комнату мне и слугам. И сообщи господину Форанциссу, что я прибыл с важными новостями.
– Хорошо. Скоро как раз намечался совет касаемо графини Лилле Адан, – заметил Жедрусзек после небольшой заминки.
– Горрон де Донталь уже прибыл? – увидев отрицательный взмах головы, граф продолжил. – Что-нибудь известно о его прибытии? Где он?
– Я не ведаю. Наш господин в последние дни… он сильно занят. Поэтому мы не рискуем нарушать его покой…
– Кто будет на совете?
– Точно не знаю… – поджал губы управитель.
– Если не знаешь, слуга, так скажи хотя бы, кого еще нет, – спросил граф как можно сдержаннее.
– Нет Марко Горнея, Синистари, а также Федерика Гордого и Намора из Рудников.
Филипп фон де Тастемара не ответил, но подумал, что, значит, остались лишь те, кто жил на крайнем Севере.
– Пойдемте со мной, – сообщил растерянно Жедрусзек. – Нужно найти других слуг, чтобы подготовить вам покои. Давно замок не был так полон… да, полон… так что и слуги, и конюхи сбиты с ног…
Жедрусзек печально вздохнул, поправил больную руку, которую ему повредил в вспышке ярости его же хозяин, и повел нежданного гостя по череде темных коридоров.
В замке было не протолкнуться. По пути Филиппу встречались те старейшины, с которыми он хорошо общался, и те, кто был едва знаком ему, и даже те, о имени которых приходилось лишь догадываться по внешнему виду. Здесь имелись старейшины совсем молодые, занятые пока лишь накоплением богатств. Они с любопытством глядели на осанистого графа Тастемара и тут же спешили дальше – будто каждая их минута стоила большого злата. Здесь были старейшины едва живые. Старики Винефред и Сигберт уже не имели ни носов, ни ушей, а на их черепах земляного цвета висели паклями пучки волос. Они и ходили, как звери, ковыляя и пригибаясь, одетые в одежды буквально ради приличия. И не обратили они на графа Тастемара ни единого взора, но не от презрения, как вещала когда-то Амелотта, а скорее от того, что мало что на этом свете их теперь интересовало. Наблюдая за их лицами, Филипп понимал, что, даже захоти они снова примкнуть к миру живых, мир живых уже не примет их.
Чуть позже его пригласили в прибранную комнату. Там, положив руку на грудь, где покоилась ценнейшая карта, граф принялся устало дожидаться встречи с Летэ. Он знал, что теперь его выслушают.
* * *
Спустя несколько дней
Старейшины собрались в пещере под замком: угрюмые, хранящие на лицах маску беспристрастия. В давние времена их было куда больше, и каменный стол, высеченный из гранита, еще носил память о тех пятидесяти, что держали в своих руках власть над Севером. Но сейчас их насчитывалось едва лишь двадцать пять… Да и владения их с каждым веком неумолимо сокращались, становясь все меньше и меньше. За одно предательство Мариэльд де Лилле Адан они потеряли четыре «дара», крупнейший феод – Ноэльское графство, а также тот денежный банковский ресурс, что позволял им нанимать и передвигать по карте своих владений войска, создавая из клана грозную силу. Пусть и старую, но силу.
Все глядели на главу.
Летэ молчал. Он лишь перебирал пальцами, которые оканчивались длинными желтыми ногтями, свой рубиновый браслет. Наконец, он поднялся с каменной скамьи и обвел совет тяжелым взором, остановившись на миг на Филиппе, рука которого еще была обмотана из-за передачи воспоминаний. Затем он сказал протяжно-надтреснутым голосом:
– Мы все знаем, зачем собрались здесь. Веками наш клан Сир’ес твердо стоял, упираясь ногами в край Северного горного хребта, а головой – в Южный залив. Мы покорили эти земли еще в те времена, когда посреди ковыльных степей за ночь вырастали горы. Нам сопротивлялись другие старейшины… Однако они пали под нашей карающей дланью. Нам сопротивлялись королевства… Но и их мы побороли, заставив признать нашу силу. Сейчас наша власть неоспорима. Мы правим Севером. Но все ли враги побеждены нами?
Обратив к графу свои словно обросшие льдом серые глаза, он продолжил:
– Филипп, твой род Тастемара столетиями правил Перепутными землями и служил на благо клану. Однако глаза мои закрыл враг. Больше твое присутствие здесь оспорено не будет, и даже более… Отныне я доверяю тебе носить и оберегать карту до окончания обмена. Такова моя воля и священная клятва! – последнюю фразу он выговорил на Хор’Афе, произнеся таким образом нерушимую клятву. – Так встань! Встань и поведай, с каким доселе незримым врагом мы столкнулись… Кто посмел лишить нас ее… – тут его голос едва дрогнул, но он так и не смог назвать имя Мариэльд.
Филипп поднялся, спокойно кивнул, принимая извинения – его честь была восстановлена. Затем он взглянул на всех ясным холодным взором и стал рассказывать. Рассказ его был очень долгим, потому что он старательно вкладывал в свою речь даже мельчайшие детали, которые могли оказаться важными для совета.
Сначала он поведал о встреченном им маге Зостре ра’Шасе и его задании доставить мешок шинозы, затем о существах, способных творить магию в человеческих телах – велисиалах. Все его долгие поиски, в которых он очень старательно распутывал этот сложный клубок истории, сейчас раскатывался на глазах старейшин. Это уже не казалось им безумием, да и сам граф Тастемара теперь в их глазах, наоборот, стал тем, кем он должен был стать изначально – пророком грядущих бедствий. А когда речь зашла об истинной личине императора Кристиана, то лица у половины совета вытянулись. Все стали в уме высчитывать, когда они впервые услышали об этом Ямесе, и с удивлением осознали, что все единые северные божества действительно следовали строго друг за другом. Затем Филипп поведал о своей догадке касаемо того, что заключенный в Мариэльд велисиал не способен связываться со своими братьями и сестрами из-за личины старейшины. В конце его утомительного рассказа, который был страшен своей правдой, последовали результаты изнуряющей погони, когда он все-таки настиг графиню Лилле Адан, которая окольными путями направлялась к порту, чтобы на корабле попасть в Детхай, а уже оттуда – в Ноэль, ибо она опасалась перехода через Гаиврарский переход.
* * *
– «Хочу тебя огорчить, но я всегда была той самой Мариэльд, которую знал совет, Мариэльд, что спасла совет от Теуха, пожертвовав семьей…» – Филипп закончил свою речь фразой затерянной в горах пленницы.
– Она не могла… – шепнула Амелотта де Моренн.
– Однако смогла, – гулко отозвался ярл Барден.
– Это обман! – снова воспротивилась Амелотта. – Я знаю ее с тех давних лет, когда еще половина совета не родилась! Мари всегда была предана клану. Она любила его всем сердцем, она любила нас всем сердцем, потому что мы были ее единственной семьей! О, я помню ее плачущий взор, когда она убаюкивала на руках мертвых Морулеона и Юлиана в дриадском зале… Ее нынешний сын получил свое новое имя в память о тех временах… Она не могла! Так что все это обман, попытки этих мерзавцев запутать нас! Они подменили ее недавно! – и Амелотта испуганно поджала губы.
Никто ей не ответил. Все погрузились в черные, мрачные размышления. Филипп оглядел старейшин: может и выглядящих внешне молодо, но в душе – согбенных жизнью стариков. Они все боятся, думал он, боятся того, что произойдет, если Мариэльд действительно была подменена с самого начала – ведь их мир тогда изначально был выстроен на лжи. Тогда не будет веры даже тем, с кем они прошли войны. Они цепляются за свою светлую память о молодости. А те, кто не цепляется, уже живет больше по привычке, нежели необходимости, превращаясь в зверье.
Наконец, чуть погодя тишину нарушил барон Теорат Черный, который едва прикрыл свои черные хищные глаза в размышлениях.
– Как они смогли убить Ярвена? – спросил он.
– Его нашли изрубленным, – ответил Летэ. – Его изрубили на столь мелкие части, что дар его отказался жить.
– Чем изрубили? – снова дотошно спросил Теорат.
– В его комнате в пенале лежали ножи для очинки перьев – ими и убили.
– Хорошо, – кивнул Теорат. – Теперь, по опыту двух старейшин, мы достоверно убедились, что велисиалы точно не способны влиять на нас непосредственно, а лишь через окружение, применяя его, – затем он посмотрел на Филиппа. – Знаем теперь и то, что они не способны вселяться в зверя или птицу. Иначе бы им ничего не стоило отыскать узилище Мариэльд по воспоминаниям какой-нибудь парящей в небе гарпии, которая видела идущих по снегу смертных. Следовательно, они зависимы от присутствия человека.
– Да, – согласился Филипп. – Если у меня еще были сомнения касаемо звериных тел, отчего пришлось идти на риск, то они рассеялись после прихода Гаара, который перебрался в пастуха. Что касается людей… Похоже, что им нужен не человек, как таковой, а его человеческая форма или форма, обладающая человеческим сознанием. Ведь они смогли занять тело учителя Юлиана, некоего Вицеллия, – а тот был вампиром.
– Но почему именно человеческая форма, а не звериная, например? – задумался Теорат. – Ведь зверей в разы больше, чем людей.
– Тогда почему сразу не те бессмертные твари, о которых рассказывают легенды? – развил мысль басовитый Ольстер. – Если они подтвердили, что это именно они изгнали всех бессмертных устрашающих тварей, заставив забиться их по углам, то почему бы им не занять их могучие тела?
– Из-за магии, – предположил Филипп. – Возможно, звериная личина, будь то сова или мышь, слишком тесна для них в качестве… кувшина что ли. Демоническая же личина, вроде вампиров, им подходит, но, как я могу предположить, она ограничивает возможности маготворства, потому что вампиры, со слов того же колдуна Зостры, устойчивы к магии, а, значит, они ее также поглощают. Ну а полностью бессмертные формы… кхм… в них велисиалы беспомощны и могут полагаться лишь на силу рук. Таким образом, никто не подходит в качестве сосуда лучше, чем человек. Тем более, людей сотни и сотни тысяч, и они постоянно растут числом, в то время, как демонов много меньше, а бессмертных – и вовсе единицы…
– Остается понять, для чего они все это затеяли, – подытожил сухо Теорат Черный. – Ежели бы они могли предвидеть все – они бы правили временем и ситуациями более разумно. Тогда им бы и не понадобилось искать тебя, дабы выяснить, где захоронена Мариэльд. Да и не стоял бы ты здесь, Филипп, прижимая к сердцу карту. Значит, провидение доступно им не в полной мере… Но зачем это все? Не исправляют ли они сейчас свои прошлые ошибки? Или к чему-то готовятся? – закончил задумчиво он.
* * *
– Хватит об этом!
Летэ едва хлопнул по каменному столу ладонью, пресекая подобные разговоры. От этого Теорат Черный презрительно усмехнулся, но усмешка его осталась неувиденной, ибо он сидел с краю стола. Глава совета снова грузно поднялся со скамьи, подобрав мантию, и нахмурился. Затем он обратился к старейшинам, разглядывая их почти в абсолютной темноте:
– Сейчас перед нами стоят куда более важные вопросы. Вопросы не грядущего, а нынешнего, которые нужно решить первоочередно. Ко дню весенних празднеств смертных явится их посланник, чтобы получить карту с месторасположением… с ее месторасположением… Но перед переговорами мне должно узнать, не продолжает ли враг сидеть здесь и слушать мои речи?
В пещерном зале тут же воцарилось напряжение. Многие из двадцати трех присутствующих подняли свой взор – и взор этот был преисполнен затаенного, а кое-где и явного негодования. Все поняли, о чем пойдет речь. О Гейонеше, а точнее, о передаче с помощью него воспоминаний каждого члена совета его главе!
– Это позорный обряд! – зло заметила Амелотта.
– Повторю еще раз… – глухо отозвался Летэ. – Я не потерплю врага в своем окружении.
– Но это противоречит всем нашим традициям и законам! – воспротивилась Амелотта. – Даже взывание к священной клятве на крови, которая течет в наших жилах, не обязует распахивать память Гейонешем! Это добровольное дело. А когда мы выступали против нашего врага, то Гейонеш и вовсе заменялся обыкновенной клятвой!
– Клятвы не работают против «них», – сказал Летэ.
– Даже испей мы все Гейонеша, – заметил осторожно Теорат. – Они могут проникнуть в замок с прислугой. Хорошо, мы проверим прислугу, проверим, предположим, сегодня и убедимся, что она не подменена. Но что мешает подменить ее завтра, пусть даже в личине вампира они будут ограничены в творении магии? А что помешает им подменить кого-нибудь из нас сразу после проверки Гейонешем? Что помешает подменить вас, сир’ес?
– Теорат прав! – выпалила, будто каркнула Амелотта. – Гейонешем ты лишь внесешь смуту в наши ряды. Мы и так пострадали, лишившись Мари… – она вздохнула, а сквозь ледяную маску проявилось горе, сделавшее ее сморщенное лицо живым. – Они захватили ее… Зачем, зачем им нужен кто-то еще, Летэ, если у них была она? Теперь здесь остались лишь мы одни…
Тут из-за стола донеслось полузвериное ворчание.
– Знают о нас все… Все… хррр.. знают… Об-ыгр-али… – проворчал Винефред.
Винефред обозрел совет своими блеклыми глазами, лишенными цвета – они у него были почти белыми. Лицо у Винефреда походило на лицо выкопанного из могилы мертвеца – он жил как зверь уже много лет. Его волосы висели на голове редкими пучками; он уже начал терять их, как теряет всякий старейшина, забывающий о том, что такое кровать и теплый очаг. Винефред жил вместе с Сигбертом в далеких снежных горах Филонеллона, соседствуя с ярлом Барденом. Но питались эти двое часто не людьми, а зверьми, потому что уходили слишком далеко от поселений. Его иссушенное сердце с трудом билось в чахлой груди, но ни один из старейшин не рискнул бы бороться против Винефреда – вампира старого, опасного и нелюдимого.
В совете начались горячие споры.
Гейонеш считался унизительным напитком. Никто не желал выворачивать свою душу. Никто не хотел, чтобы ему заглянули в сердце, потому что зачастую там обитали и страхи, и сомнения, которые каждый тщательно прятал. Почти все те, кто был весьма молод, может и не противились показать свои воспоминания Летэ, но они глядели на тех, кто был древнее. А вот все древние, те, кто был старше тысячи лет, упрямо отказались под разными предлогами.
Летэ сидел, и лицо его перекосила холодная усмешка того, кого предали и готовились предать снова. Ведь он понимал, что большая часть старейшин в 1213 году, в тот переломный момент, когда клан Сир’Ес готовился обратиться в прах, думала о переходе в противоборствующий клан Теух. И выявление этого вследствие передачи воспоминаний могло не просто пошатнуть, а и вовсе разрушить репутацию любого старейшины. Летэ был славен своей мстительностью, пусть уже и старой, но мстительностью. Разве это не он приказал иссушить всех Теух до единого, даже тех, кто клятвенно обещал служить ему на крови?
– Горрон? Где Горрон? – поинтересовалась Амелотта. – У нас остался один-единственный мнемоник, способный разрешить этот вопрос, но почему его нет?
– И правда, где эта шельма? – гулко спросил ярл Барден.
– Горрон прибудет летом, – со сдержанным гневом ответил Летэ. – Я столько ждать не собираюсь… Мне нужны доказательства преданности клану, подтверждение того, что все находящиеся здесь сидят за этим столом не зазря. Я не смею потребовать от вас исполнения обряда, ибо это не входит в священную клятву. Но каждый из вас должен решить, хочет ли он и дальше касаться этого каменного стола, высеченного на моих глазах из цельной скалы. Таково мое решение!
* * *
– Что касается других дел, – продолжил глава уже ледяным голосом. – Наш крупнейший Ноэльский феод остался без наследника. Поэтому мне потребуется старейшина, способный провести войско через Гаиврарский перевал, чтобы успеть захватить власть и в графстве, и в Цветочном банке, а также успокоить там волнения.
– Сир’ес… – прокашлялся Инсо Кимский, один из молодых. – Кхм, боюсь, что в банке захватить власть не выйдет-с…
– Почему?
Инсо Кимский заволновался, чувствуя на себе тяжелый взгляд главы. Однако он не мог промолчать, понимая, что, как банкир, обязан сообщить о том, что не все в этом меняющемся мире уже захватывается силой.
– Цветочный банк является по сути казной Ноэльского графства, да. Но по бумагам он независим-с! – торопливо сказал он. – На данный момент эта казна должна быть почти опустошена, потому что те слухи, что передал графу Тастемара управляющий Ярвена – это верная правда! Из казны Ноэльского графства была оплачена как глеофская война в Стоохсе, так и готовящаяся война на юге. Так что можно считать, что почти вся ноэльская казна сейчас покоится в других королевствах в качестве займов, кхм… Дабы вернуть сии займы, нам нужны представители графского рода Лилле Аданов. Или Юлиан, или Мариэльд. И никто более! Только они властны над ноэльскими управляющими первого и второго порядка. Вместо них можно было бы использовать их гербовый перстень, который широко известен в узких банковских кругах, как заверительная печать, – и банкир пугливо поглядел на графа Тастемара. – Но, похоже, что «Голубой Олеандр» для нас безнадежно утерян-с…
– Мы получим Юлиана де Лилле Адана в ходе обмена, – заметил Летэ, своим тоном пресекая любые возражения.
Банкиру оставалось лишь покорно склонить голову, будто признавая свою неправоту и соглашаясь с приведенными доводами. На деле он лишь побоялся воспротивиться, что для бессмертного полгода-год ожидания обмена пленниками – это миг, но для банковских дел – это долгий срок. Не стал высказываться и Теорат Черный, хотя его обсидиановые глаза и блеснули в скрытом несогласии.
– Ноэльское графство – самое богатое из всех наших феодов, – подытожил Летэ. – Я готов одарить частью его доходов того, кто продемонстрирует истинную преданность клану! Кто, показав воспоминания, двинется к Ноэлю во главе моего смертного войска, – и он обозрел совет, задержал взор на филонеллонском ярле. – Барден, ты один из самых умелых военачальников клана.
– Там уже не в ходу северный язык, – ответил вместо ярла Теорат Черный.
– Как такое возможно? – удивился Летэ.
– Возможно. Ноэльцы давно уже не северяне: ни умом, ни бытом, ни речью. Они говорят на аельском языке, а на нем не говорит наш исключительно северный Барден.
Ярл Барден кивнул.
– Мне на этом дрянном юге делать нечего, Летэ, – подтвердил он. – После Гейонеша мне пристало отправиться в Брасо-Дэнто. Раз уж это дерьмо все-таки случилось, то надо подхватить дела Филиппа, пока он будет здесь. Нельзя позволить этому Ямесовскому выродку взять Брасо-Дэнто. Нельзя! Лучше было бы сразу зайти в Глеофию да поздороваться, – и Барден свирепо усмехнулся, сверкнув клыками. – Да вот у нас нет ни осадных орудий, ни большого войска. Так что мы встретимся с этим куском бога там, в Солраге. И я из него всю кровь выпью!
– Хорошо, хорошо, – согласился Летэ. – Да, в Солраге ты нужнее… Тогда будет лучше, если туда отправится тот, кто владеет аельским языком и знает местные нравы.
Летэ взглянул на нескольких старейшин, живущих или некогда живущих рядом с югом. Это был рыжебородый Ольстер Орхейс, знающий язык скудно, по общению с приезжими купцами, но все равно знающий. Это были Теорат Черный и Шауни де Бекк, живущие подле порога юга всю свою жизнь, а потому прекрасно владеющие всеми южными и околоюжными языками и наречиями. Это также были и два помещика: Джазелон Дару и его нареченный сын, Тирготт. Они вдвоем занимались торговлей с морским побережьем, поэтому ведали, на чем и как там говорят. Помимо них, имелся еще и затворник Гордий Яхт, живущий в горах Альбаоса севернее Ноэля – изредка он спускался в человеческие поселения, ходил в них, слушал речь и сносно говорил по-аельски, ибо в давние времена, бывало, навещал саму Мариэльд де Лилле Адан, пока не обрек сам себя на одиночество.
Их было шестеро – тех, кто мог возглавить поход в Ноэль.
Однако взоры всех были прикованы прежде всего к Теорату Черному. Всем казалось, что именно он должен вызваться первым, чтобы захватить эту золотоносную жилу – Ноэль. Но барон молчал, прикрыв черные глаза. Молчали и прочие. Никто не рвался выразить свою верность.
Так и тянулось время.
– Почему никто не желает доказать клану преданность? – спросил грозно Летэ. – Ольстер.Ты века провел у берегов залива и во времена Кровавой войны водил армии.
Ольстер Рыжебородый молчал и хмурился, положив лапища на стол. Всей душой он рвался к солнечным берегам юга, мечтал когда-нибудь увидеть воочию ласковое море. Но его обуревала смутная тревога грядущей беды. Он не успел ни согласиться, ни отказаться, когда в дело вмешался ярл Барден Тихий. Ярлу не хотелось отпускать от себя своего единственного родственника, поэтому он мотнул седо-рыжей головой и пробасил:
– Со мной пусть едет! Помощником будет. Дерьмо будем разгребать вместе, потому что я не буду разрываться и на Солраг, и на Йефасу, и на Филонеллон! Пусть в Ноэль поедет кто-нибудь другой!
– Я бы не торопился туда ехать, на самом деле, – сухо заметил Теорат. – Как я понял из рассказа графа, тот маг Пацель неспроста являлся Верховным магом Детхая. Думается мне, что он занимал это политическое место намеренно, а целью его было прежде всего уберечь Ноэль от посягательств детхайских южан. Кто знает, сколько веков он заботился о нем? Сейчас же южан ничего, кроме страха, сдерживать не будет. Но когда они все узнают, что на графиню Лилле Адан напали… А они уже должны были узнать…
– Вот мы и покажем свою силу, Теорат, – сказал Летэ.
– Как бы только юг не показал нам ее… – осторожничал барон.
– Ты тоже отказываешься ехать? – спросил Летэ.
– Боюсь, что мне это не по силам, – ответил Теорат. – Я не содержал и не содержу войск и не умею их водить, как водили все наши прославленные северные воеводы, – и его тонкие губы растянулись в легкой насмешке. – А не содержу потому, что у залива надо выживать иначе, нежели на севере. Войско у нас куда неповоротливее, чем навьюченный золотом мул. Да и как говорят смертные, Ноэль может статься «тем ломтем, которым можно подавиться».
Многие из старейшин при этих словах задумались.
Летэ это не смущало. Он продолжал настойчиво искать глазами претендента, пока, наконец, свою преданность не пожелали выказать двое старейшин: Джазелон и Тиргот. Это были небогатые старейшины, поэтому пусть поход и обещал быть нелегким, но они уже грезили о том баснословном богатстве, что получат с ноэльских проездных пошлин.
Ольстер Рыжебородый же лишь отмолчался, сочтя вмешательство своего старшего родича решающим. Когда Филипп посмотрел на него, то он и вовсе покачал своей рыжей головой, как бы говоря, что чертова судьба снова насильно тащит его на север.
Другие сидящие в пещере будто и вовсе не интересовались происходящим. Они были здесь лишь потому, что обязаны были прибыть из-за столь громкого предательства. До этого многие из них появлялись столь редко, что и вовсе перестали вникать в дела клана. А некоторым уже попросту не хотелось лишний раз озадачивать себя, ибо они скорее не жили, а существовали по привычке. И Филипп разглядывал их из-под хмурых бровей. Он разглядывал полуживую отрешенную Пайтрис, странно-молчаливую Амелотту, дремлющих Винефреда и Сигберта, и ненадолго его мысли сместились с приближающихся переговоров к той ночи, когда Мариэльд говорила о бессмертии и старости.
«Стоило ситуации смениться с отсиживания в замках до войны, как заскрипели кости и разломались ржавые мечи… Как же мы стары…» – устало подумал Филипп.
* * *
Поздно ночью из Молчаливого замка отбыла герцогиня Амелотта де Моренн. Герцогиня сослалась на необходимость успокоить восстания в своих землях, которые учинил ее военачальник. Но все понимали – ей требовалось в уединении почтить память своей подруги, что была ей сестрою. За все эти дни никто не услышал от нее ни одного вредного слова; она ходила гримом по высоким залам, больше не хватаясь привычно за рукав подруги. Голова ее поникла, морщинистые губы поджались, и старая герцогиня теперь чаще глядела себе под ноги, на холодный гранит и свои кружева, словно была мыслями в прошлом. Искала ли она ответ на вопрос, с какого момента началось предательство Мариэльд, или просто погрузилась в какие-то другие размышления – неизвестно; ее душа была сокрытее самых сокрытых темных пучин.
Амелотта пообещала вернуться, чтобы показать свою память Горрону и доказать преданность клану. Но после ее отъезда в воздухе витало ощущение, будто ее здесь больше не увидят – ее не интересовали ни походы на Ноэль, ни грядущие переговоры, ни перемены совета. Стоило графине Мариэльд исчезнуть из ее жизни, как сама ее жизнь, кажется, потеряла всякий смысл.
– Мари не предавала… – утверждала растерянно она. – Не предавали и мы. Мари – жертва велисиала…
Как порой всего-навсего один вытащенный из основания крепости камень может порушить эту крепость, так и совет после предательства одного его участника стал погружаться в тягостную апатию. Следом за Амелоттой исчезли из замка те, кто не мог по каким-то причинам участвовать в походе в Ноэль. Исчезли и некоторые старики, чувствующие себя неуютно в стенах этого похожего на человеческие жилища замка. Они вернулись к себе в леса и уже более не являлись сюда, понимая, что этот мир не для них. Легла спать в свои ледяные пещерные покои под замком Пайтрис. Причем сделала она это вопреки тому, что ее супругу как никогда нужна была поддержка. Ее молчаливый протест против этой жизни уже был явен каждому. Притаилась в своей комнате и прекрасная Асска, но уже от другого чувства – чувства тягостного понимания того, что в совете происходит нечто дурное, болезненное.
И хотя Летэ продолжал гневно настаивать на испитии Гейонеша, события последних месяцев показали – это уже не тот Летэ фон де Форанцисс, каким он был тысячу лет назад. Доверие и уважение к нему подорвалось, поэтому после отбытия герцогини многие последовали ее примеру и на момент переговоров удалились из замка под благовидными предлогами.
* * *
Филипп встретился с бароном поутру, когда цветущий сад был окутан туманом. Теорат Черный вместе со своим вечно-нежным другом Шауни де Бекком собирался обратно домой. Кобыла под ним была резвая, жилистая и все норовила укусить кого-нибудь, но барон успокаивал ее короткими хлопками по шее.
– Хороша! – заметил Филипп, подойдя к сидящему в седле барону. – Но норовиста, будто не кобыла, а жеребцующий конь.
– Она горячекровная, – важно улыбнулся Теорат. Он тоже любил лошадей. – У нее южные песчаные крови, от того и нрав такой.
– Дорого ли обошлась она тебе?
– Дешевле, чем обошлась бы век назад, – усмехнулся Теорат. – Юг наступает, и летардийские аристократы теперь предпочитают горячекровных южных лошадей, нежели солровских северных. А через век, боюсь, даже в твоем Солраге конники будут требовать под седло именно южную.
Филипп тоже усмехнулся, понимая намеки.
Проводив товарища до ворот, он поглядел ему вслед и вернулся в замок. Многие в тот день засобирались в дорогу – и от ворот то и дело отъезжали всадники. А под ночь началась подготовка к выступлению на Ноэль, чтобы захватить его раньше южан. Прыткие гонцы покинули Молчаливый замок и поскакали во все стороны, в подвластные семье Форанциссов города. Через две недели, созвав войска, от Йефасы должны будут выступить порядка четырех тысяч пеших и четырехста конных воинов. Они двинутся под черно-красными знаменами Йефасского графства к далекому морскому Ноэлю, а поведут их два помещика: Джазелон Дару и Тирготт.
Ну а Филипп продолжил свою роль стража, не засыпая ни на миг, ожидая подлого нападения. Рука его постоянно покоилась у груди, а сам он вслушивался в каждые шорохи замка. Более всего он ожидал удар именно здесь – где его невольно окружали слуги и старейшины. Но ночи пока были спокойны.
* * *
В Малой гостиной перед потухшим огромным камином сидел Ольстер Орхейс, прозванный Рыжебородым за свои огненно-рыжие космы.
– Опасная это затея – так далеко вторгаться в южные земли, – говорил он. – Ох, заманчивая, но опасная… Имел я тесные отношения с южанами. Они все, в общем-то, живущие вдоль залива – уже южане. Подлый это народец, хитрый. Знают и про нашу неприкосновенность магии, и как вытащить из нас душонку… Да я, Барден, рассказывал тебе про местную власть Бофраита и то, как они объявили на меня охоту…
– Но Ноэль забрать надо! – мотнул большой головой ярл Барден. – Мы не должны позволять лишать себя чести!
– Эх-эх-эх, вот только у северян и южан честь разная, – тихо заметил Ольстер.
Они оба: и Ольстер и Барден, – говорили гулко. Голоса у них были низкие, и даже шепот прокатывался по коридорам эхом, будто рокочущий гром. Вслушавшись, как разносятся по башне его слова, Ольстер Рыжебородый качнул широкими плечами и уселся поудобнее в тесном для него кресле. Кресло тут же досадно скрипнуло – не рассчитано оно было на медвежьи тела филонеллонцев.
– Вот и объясним им, что такое настоящая честь! – прогремел ярл Барден, и его слова унеслись вслед за словами Ольстера по коридорам, залетая в каждую комнату и окно. – А ты мне подсобишь! Завтра поедем с тобой в Брасо-Дэнто, а оттуда и на Аммовскую переправу, объясним этому недоноску, кто такие филонеллонские владыки!
– Тот демон умеет воевать.
– Умеет. Будет пробовать нас в дерьмо окунуть! Не нравится мне эта чертовщина. Лучше бы спал… Разве не предупреждал я Филиппа? Но коль так, надо выручать, ему и так дурно, я бы такой груз на душу не рискнул взять. Так что не дадимся. А там и Ноэль заберем! Эти двое, Джазелон Дарру и Тиргот – они молодые, Ольстер… Эти новый мир знают. Должны справиться с южными чертями!
– Справятся ли, – Ольстер погладил свою пышную бороду. – Да даже если справятся, то окажутся в капкане.
– В каком капкане?
– Среди южан.
В Малую гостиную вошел Филипп.
За ним следовал по пятам безликий слуга, которого послали сообщить графу, что того ждут. Поприветствовав всех, Филипп присел в кресло и привычно огляделся и вслушался. Взор у него был холоден, но в нем чувствовалась и изнуряющая усталость, и напряженность. Его сухая рука пригладила котарди в области сердца, где таилась бесценная карта.
Уже как с несколько часов погас огромный камин. Иногда из остывающей золы вырывался сноп искр, и бледные, будто мертвые лица высвечивались им, как бы проявляясь на миг из темноты. Затем, после вспышки, зал снова погружался в черноту. Ольстер грузно поднялся и разворошил кочергой тлеющую золу. В камине снова фонтаном рассыпались искры. От этого помещик радостно и шумно вздохнул, потому что тепло любил всей душой. Однако стоило ему опуститься в кресло, как угли тут же погасли – и комната снова наполнилась мраком.
После недолгого молчания ярл Барден, с неудовольствием обозрев своего родственника и его странные пристрастия к солнцу, обратился к пришедшему:
– Мы позвали тебя, Филипп, чтобы ты выслушал их…
И он показал кивком головы на сидящих в углу гостиной, в кромешной тьме, куда не дотягивался благодатный свет от камина, двух теней. Винефред и Сигберт… Доселе они никого будто и не замечали, но тут подняли головы. Воротники их рубах, выданных им слугами, были расстегнуты, рукава подвернуты по самый локоть – этим созданиям претило одно прикосновение одежды к их пожелтевшей коже, иссушенной годами и ветрами. Поэтому они скинули даже обувь и теперь сидели, скрючив пальцы и пытаясь вобрать от каменного пола полюбившийся им холод.
– Я вас слушаю, сир’ес, – и Филипп едва склонил голову, выказывая уважение к древнейшим, перешагнувшим тысячелетний возраст.
– Мы видели… хр-р-р-… их… Там… хр-р-р… Вода… Их все больше… – прохрипел Винефред, и его язык виднелся сквозь иссушенные щеки.
– Они живут у рычащей воды, – продолжил за него второй, Сигберт. Он еще сохранил навык речи, потому что был моложе на несколько столетий. – Раньше их было меньше. Они сжирали детенышей. Каждого. До единого. Обгладывали до костей. Хр-р-р. Кости вышвыривали. На дне их Долины – кости их детей, тысяч и тысяч. А сейчас они детенышей воспитывают. Растят, кормят. Их стая увеличивается.
Филипп кивнул, понимая, что речь идет о старших вервульфах.
– Много их уже? – спросил он.
– Бо-льше… Х-р-р-р… Много, – пробурчал Винефред.
– Так много, что часть ушла. Двинулись на север. Через горы, – снова продолжил за него Сигберт. – Мы шли рядом с ними. Скрывались. Их больше полусотни. Полусотни старших оборотней. Я не знаю, как они кличут себя. У них странный язык, свой язык. Волчий. Не Хор’Аф. Нам пришлось уйти. Вернуться на тропу у Острого камня. Мы шли в Перепутные земли…
– И они идут туда же? В мои земли?
– Возможно, – ответил Сигберт. – Наше дело – предупредить.
– Там только молодняк?
Старик Сигберт кивнул.
– Выходит, они ищут новые охотничьи угодья, – понял Филипп. – Если они стали наращивать поголовье, то им рано или поздно начнет не хватать разбросанных по горам человеческих поселений, как и горной живности.
– Да… – согласился Сигберт. – Они несут на руках детей. Только что рожденных. А рядом с ними бегут. Уже подросшие. Несут скарб.
– Ясно, – задумчиво ответил граф. – Если они не остановятся посреди гор, решив жить, как их предки, а пойдут дальше, преодолеют большое расстояние и спустятся… то обнаружат город Далмон… Это действительно будет проблема посерьезнее обычных оборотней, особенно, если учесть, что эти воспринимают людей исключительно, как врагов и корм.
Винефред и Сигберт одновременно кивнули. Потом они тут же неуклюже поднялись из своих кресел и молча покинули Малую Гостиную, ковыляя в темноте, будто звери. Они сказали все, что хотели… Вслушиваясь в отзвук их едва слышных скребущих шагов, пока он, наконец, не исчез, ярл Баден качнул почти седой головой, перехваченной серебряным обручем. Он произнес:
– Завтра они вернутся в наш родной край, Филонеллон.
– И здесь больше не появятся. Говорят, человеческий мир их утомил. Филипп, помнишь наш разговор у ясеневой рощи в Бофраите? – усмехнулся Ольстер.
– Конечно, – отозвался граф.
– Знаешь, мне начинает казаться, что это не мы устали, а весь мир будто бы устал. И теперь он напоминает старейшину, готового отдать дар следующему поколению. И мы уходим во тьму вместе с ним, как его рука или нога, как неотъемлемая его часть… А на смену придут они – другие детища. Сигберт с Винефредом рассказывали, как встретились с одним их охотником, загоняющим круторого барана по скалам: молодым, злым. Увидев их, он с воем кинулся в бой. У него и мысли не было заговорить с ними. Бежал сначала на четырех лапах, как зверь, прыгая по камням, но при нападении встал на две. Он убил Сигберта одним ударом и сильно ранил Винефреда, но тот успел вырвать ему сердце. Одним ударом, ты понимаешь? Черт побери, одним ударом! А если бы охотников было двое или трое? Сидели бы тут Сигберт с Винефредом?
Филипп молчал, раздумывая. Он понимал, что это значит. Если старшие оборотни спустятся с гор, их не остановит никто, потому что на место одному убитому охотнику родятся трое новых. Солраг ждали тяжелые годы.
– Но знаешь, чего нам стоит бояться больше всего? – продолжил рыжий Ольстер. – Нет, не этих плодящихся, как шавок, оборотней. И даже не велисиалов.
– Чего же, друг мой?
– Винефред и Сигберт живут с нами бок о бок больше тысячи лет. Но мы носа не суем в горы! А вот эти двое не привязаны ни к земле, ни к людям. Они при необходимости уходят глубоко в Фесзот, где питаются бараньей кровью, отчего так дрянно и выглядят. Они мертвецы, Филипп, но мертвецы, повидавшие то, что человеку, да даже нам, и не снилось!.. Пока тебя не было тут, они говорили о том, что видели; как небеса грохотали, а молнии били на их глазах во время бури в одно и тоже место сотни раз, били в скалу, оплавляя ее и будто пытаясь до чего-то добраться. Они видели, как скалы шевелились, Филипп! Горы выли! Пещеры стонали нечеловеческими голосами. Черт возьми, Фесзотовские горы – как далеко они простираются? Да они же по размеру должно быть даже больше, чем все наши северные королевства! А что там может быть скрыто? Что там таится, созданное руками велисиалов? Чего мы не знаем? Чего нам и надо бояться, так это того, что у нас на спиной – призраков прошлого… – закончил тревожно Ольстер.
После этих слов Барден Тихий только устало вздохнул. Он тяжело поднялся из кресла и махнул рукой, мол, надоело ему это все:
– Пойду я. Пора отправляться в Солраг, а там и на Аммовскую переправу, угомонить этого выродка!
– Не позволяйте в пылу боя увлечь себя вниз, с Аммовской переправы, – холодно заметил граф.
– Кто я тебе? Горячий от одного вида девки малец? Я – владыка Филонелонна! – пробасил ярл.
– Знаю, что вы – Владыка Филонеллона. Знаю и то, что ваши филонеллонцы зачастую отступают не назад, а вперед, в гущу врага, – ответил с дружеской улыбкой Филипп. – Потому и напоминаю!
Ярл ухмыльнулся в свою седо-рыжую бороду. Затем похлопал своего товарища, с которым не раз вместе воевал, по плечу, выражая ему пожелания удачи, и ушел из Малой гостиной. Когда в зале перед потухшим камином остались двое, Филипп и Ольстер, то последний, пользуясь отсутствием своего родственника, уже от души разворошил золу. Искры снова полетели снопом, осветили каменные стены, весело затрещали и легли тенью на лица – и помещик вздохнул, вбирая последнее тепло всем своим естеством.
– Прошлое… – проворчал он печально. – Рано или поздно прошлое настигнет нас. А может так и надо, чтобы оно настигло нас и смело, иначе будущее не наступит?
И он вернулся назад к резному креслу, с трудом втиснул себя между подлокотниками и уставился на остывающий камин. Филипп ничего не ответил, понимая, что вся речь Ольстера была обращена скорее вовнутрь его самого; он тоже стал глядеть на то, как затухают угольки и чернота обволакивает всю комнату и ее обитателей.