Обвисшие и словно уставшие от майской жары, навалившейся на дальневосточную тайгу, вертолетные лопасти вздрогнули, распрямляясь, набирая скорость, сделали оборот, другой… Огромная, дребезжащая стрекоза качнулась на мощных шасси и, взбивая лопастями пыль, оторвалась от взлетной площадки, взяв курс в верховья Боровой.
Грязнов потрепал по вздыбившейся холке Агдама и со злостью сплюнул на прибитую пылью траву, провожая глазами вертолет.
– Тихо, Агдам, тихо! – успокоил он заскулившего кобелька, который лучше кого бы то ни было чувствовал малейшее изменение в настроении своего хозяина, и медленно побрел в сторону березового подроста, за которым просматривались потемневшие от времени, рубленные из вековых лиственниц и сосен избы Пятигорья.
Настроение у Грязнова действительно было сверхпаскудное. И теперь он материл себя последними словами, что не был готов к приему «гостей», мать их в хвост и в гриву! А ведь мог бы и заранее сориентироваться…
Он уже знал, что если к утру начинает ныть простреленная в далекой оперативной юности нога и тревожная боль острыми коготками вгрызается в задетую пулей кость, значит, жди днем или обложного промозглого дождя, или какой-нибудь иной пакости. Причем эта старая и, казалось бы, давно забытая рана вдруг напомнила о себе именно здесь, в Пятигорье, и он порой даже удивлялся этому. У других бедолаг переломанные или простреленные кости напоминали о себе лишь к перемене погоды, а его нога вдруг обрела свойства не только барометра, но и какого-то психологического индикатора, который практически не давал сбоев. И если к утру начинала тревожить старая рана, то жди, товарищ Грязнов, неприятностей. Вот как сегодня…
Проснувшись от назойливого звона осатаневших комаров, которые к утру даже сквозь оконную сетку ухищрялись набиваться в избу, он поднялся с постели и вышел на крыльцо, где к нему тут же бросился Агдам. Потрепал его по загривку и полной грудью вдохнул настоянный за ночь, пьянящий хвойный воздух.
Окаймленная тайгой горная котловина, по дну которой вытянулось обрамленное огородами село, была залита по-утреннему пронзительно-звенящими солнечными лучами, пробивавшимися сквозь вершинки вековой тайги, крона которой также розовела радостной подсветкой. И ничто, даже отдаленно, не напоминало ни о близкой перемене погоды, ни тем более о тучах обложных, которые порой накрывали котловину, словно чугунную сковородку крышкой, чтобы обрушиться потом на Пятигорье мутными потоками ливня.
Вот тогда-то и призадуматься бы ему о занывшей ноге, а он, будто заколдованный этой пьянящей таежной красотой, стоял на крыльце, повернув лицо к восходящему над таежной кромкой солнцу, вдыхал пьянящий хвойный воздух и не мог надышаться.
О своем «барометре», сработавшем на «ухудшение погоды», вспомнил чуток позже, когда ему прозвонился помощник главы администрации Боровского района и тоном, не терпящим возражений, заявил, что в Пятигорье с часу на час прилетят гости и, в силу того, что Яков Моисеевич Ходус улетел в Москву, принимать этих гостей будет он, главный охотовед Грязнов. Правда, не уточнил, сучонок, что за гости решили навестить хозяйство и с какой целью.
Да, «барометр» сработал, но он даже не отреагировал на него. И только когда на землю спустился по трапу САМ, хозяин Боровского района Никита Макарович Рогачев, затем довольно высокий моложавый китаец, с иголочки одетый во все европейское, еще какой-то представительный туз, в котором можно было угадать чиновника из краевого центра, и уже после них – генеральный директор российско-китайской акционерной компании «Алтынлес» господин Полунин, Грязнов понял, о каких гостях говорил помощник Рогачева.
Слухи о том, что акционеры нацелились не только на елово-пихтовый лес, предмет жарких споров и волнений, но и на кедровые массивы, не затихали в районе с зимы, однако к этой дикости, граничащей с преступным произволом, в Пятигорье относились как к зловредному провокационному слушку, запущенному для того, чтобы до конца озлобить и без того взвинченных охотников. Эти кедровые массивы все еще кормили зверя в срединном течении реки Боровой, территории, которая принадлежала зверопромхозу «Пятигорский». И теперь грозили свести на нет остатки реликтового дальневосточного кедра… Как видно, дыма без огня действительно не бывает, и эту истину еще раз подтвердили гости, которые сплоченной стайкой шли от вертолета.
В памяти, словно довесок к той боли, что донимала ногу, всплыл рассказ Акая Тайгишева о том, что российско-китайские акционеры уже давно положили глаз на нетронутые пока кедровники, распиловкой которых должен заняться деревообделочный комбинат, вотчина господина Рогачева.
Видимо, уловив настороженный взгляд главного охотоведа, на которого глава районной администрации уже должен был собрать полное досье, в чем Вячеслав Иванович даже не сомневался, Рогачев выдавил на своем широченном лице нечто похожее на доброжелательную улыбку.
– Ну, здравствуй, генерал! Надеюсь, предупрежден о нашем визите?
Судя по всему, он не очень-то рассчитывал на дружеские объятия со стороны Грязнова и в то же время, насколько мог догадываться Вячеслав Иванович, надеялся на более теплую встречу. Хотя бы в глазах хабаровского чиновника и китайца, который, видимо, представлял китайскую сторону совместного предприятия. Отсюда, видимо, и панибратски-фамильярное «здравствуй, генерал», хотя до этого они никогда не встречались друг с другом.
– Утром прозвонились, – не очень-то приветливо отозвался Грязнов, пропустив мимо ушей «генерала».
Откровенно недовольный столь пренебрежительным отношением к себе со стороны отошедшего от дел ментовского генерала, который не нашел ничего лучшего, как зарыться в таежной глухомани, что уже говорило о многом, Рогачев резюмировал сквозь зубы:
– Значит, ты предупрежден и в курсе принятого решения?
Грязнов хотел уж было посадить хозяина Боровского района, напомнив ему, что на брудершафт они вроде бы еще не пили, чтобы переходить на «ты», однако его насторожила фраза, как бы мимолетно брошенная Рогачевым.
– Что еще за решение? – не понял он.
– Разве не в курсе? – удивился Рогачев. – Что ж, придется просветить.
Грязнов слушал витиеватую речь Рогачева, и в его сознании формировался образ бывшего партийного чиновника краевого значения Никиты Макаровича Рогачева, который курировал свою часть лесопромышленного комплекса Хабаровского края. Как и в те, казалось бы, давно забытые времена, он манипулировал обобщающе-многозначительными фразами, в большей степени рассчитанными на китайца. Но и от этого могли заныть зубы. Однако когда он произнес фразу: «В Хабаровске принято решение, поддержанное Москвой…», – Вячеслав Иванович вдруг почувствовал, как спина под рубашкой заливается потом.
«Решение, поддержанное Москвой…»
Конечно, это могло быть и полнейшим блефом со стороны того же Рогачева и его хабаровских подельников, которые задницы свои рвали, чтобы только оттяпать для порубки наиболее лакомые участки дальневосточной тайги. И в то же время пролоббированные администрацией Боровского района и китайцами, которые имели своих агентов влияния по всему Дальнему Востоку, хабаровские чиновники действительно могли принять решение относительно кедровых массивов, на которые еще в годы полного беспредела покушались особо ретивые лесозаготовители. Но лес тогда все-таки удалось отстоять.
В это не хотелось верить. И в то же время для многих чинуш и законодателей, которые творили, что хотели, боровские кедровники оставались бельмом на глазу. Таежные запасы края, чудом не разбазаренные в девяностые годы повального беспредела, уходили теперь направо и налево, за счет чего обогащалась кучка дальневосточных «олигархов», и, естественно, чудом уцелевшие кедровники не давали спокойно спать многим из них. А тут как раз и подвернулся многоопытный и жадный до денег глава администрации Боровского района, ратующий за углубление развития российско-китайских отношений.
Все эти мысли в мгновение ока прокрутились в голове Грязнова, однако он заставил себя успокоиться и негромко произнес:
– Не понимаю… какого еще решения? Мне действительно звонил ваш помощник, предупредил о вашем прилете, а что касается всего остального…
И он широко развел руками. Мол, не обессудьте, господин хороший, но если чего не знаю, значит, не знаю.
Рогачев покосился на стоявших рядом людей, которых, видимо, заранее предупредил, что разговаривать с бывшим генералом будет лично он сам.
– Ты того… не в Москве. И нечего здесь дурочку гнать. И о каком решении идет речь, прекрасно знаешь.
Едва сдерживая себя, чтобы не сорваться, Грязнов покосился на Агдама. Тот, почувствовав угрожающий тон незнакомого ему человека, также угрожающе обнажил клыки. Грязнов произнес негромкое «фу!» и, решив, что «дурочку» гнать действительно не стоит, негромко произнес:
– А что?.. Кем-то уже принято решение о кедровых массивах на Боровой?
– Не кем-то, а соответствующими лицами в администрации губернатора края, – с внутренним удовлетворением продиктовал Рогачев. – И не только по кедровым массивам, но и по елово-пихтовому лесу.
По голосу чувствовалось, что он пытается скрыть свое удовлетворение, но не может.
– И что… уже подписано губернатором?
– Будет подписано! – на долю секунды замешкался Рогачев, чего не мог не заметить Грязнов.
– Но ведь это же… это же – самое настоящее преступление! Преступление на государственном уровне! И я не верю…
– А мне плевать, веришь ты или не веришь! – негромко, но так, чтобы мог слышать только Грязнов, сквозь плотно стиснутые зубы процедил Рогачев. – И не тебе судить об этом! «Преступление… на государственном уровне…». Ты бы лучше о преступлениях на государственном уровне в своей Москве думал, когда кресло генеральское занимал. А сейчас, когда тебя с кресла генеральского погнали и в моем районе приютили…
Его крупное лицо и столь же мощная шея налились багровой краской, и казалось, что еще секунда-другая, и Рогачева хватит удар. Впрочем, не лучшим образом чувствовал себя и Грязнов.
– Ну, положим, относительно моего генеральского звания – это не твоего собачьего ума дело, – также негромко произнес Грязнов. – А вот насчет всего остального?.. Как говорится, будем посмотреть. Утро вечера мудренее.
Рогачев молчал, сверля лицо пятигорского охотоведа буравчиками потемневших глаз. Будь на месте бывшего генерала кто-нибудь другой, даже тот же Полуэктов, он бы сгноил его, не отходя от кассы, но в данном случае было нечто иное, непонятное, и окончательно портить с бывшим генералом отношения, видимо, не входило в планы «главы». Лицо Рогачева дернулось в вымученной гримасе, и он заставил себя улыбнуться:
– Ладно, прости за сказанное и забудь. Уже который день сам не свой хожу. Прости и разотри… – Рогачев замолчал было, покосившись на Грязнова, и уже совершенно миролюбиво добавил: – Мы сейчас в верховья летим, на кедровники, чтобы нашим партнерам показать. Полетишь с нами? Как официальный представитель «Пятигорья».
– Увольте, – Грязнов качнул головой. – Дел невпроворот, да и контору оставить не на кого. Ходус по пять раз на день звонит, уточняя цифры по пушнине, так что давайте как-нибудь в другой раз.
Ему тоже не хотелось показывать зубы главе Боровского района, и тому были свои причины.
Грязнов подходил к «бревенчаку», в котором размешалась контора хозяйства, когда его остановил негромкий окрик:
– Иваныч! Погодь-ка.
Обернувшись, увидел спешащего к нему Василия Крылова, потомственного охотника-промысловика, прадеды которого бог знает с каких времен осели на берегах Боровой, непомерно богатой когда-то и зверем, и рыбой, и боровой птицей.
– Ну? – неохотно отозвался Грязнов, догадываясь, зачем он мог понадобиться Крылову. Еще утром, на планерке-пятиминутке, он озадачил всех бригадиров планами по консервации охотничьих заимок, все вопросы были утрясены.
В своем предчувствии он не ошибся.
С силой тиснув ладонь главного охотоведа, хотя уже и здоровались вроде бы утром, немногословный Крылов неожиданно закашлялся и как-то снизу вверх скользнул по Грязнову настороженно-прощупывающим взглядом. Словно разглядывал запорошенную снежком крону кедра с затаившейся в ней белкой.
– Ты того, Иваныч, – прокашлявшись, пробубнил Крылов, – не обижайся, ежели чего, но…
– Ну? – поторопил его Грязнов.
– В общем, того… Мужики наши послали спросить тебя, правда ли, что слушок идет, будто наши кедровники по Боровой… И что эти, которые вертушкой прилетели…
– А откуда слушок-то идет, если не секрет, конечно?
– Да какой там, на хрен, секрет! – Крылов махнул рукой. – От наших же и идет. У Сереги Нестерова свояк в лесном департаменте работает, так вот он и рассказал ему; правда, по большому секрету. Будто бы решение это уже подготовлено, и осталось только подписать у кого-то. Ну, мы-то, само собой, думали поначалу, что все это – брехня, заливает Серега, но сейчас… когда сам Рогачев с китайцами прилетел…
«Выходит, не только Тайгишев об этом знал, но и пятигорских промысловиков этот слушок коснулся, – резюмировал Грязнов. – И только он один, будто зарывшийся в песок головой страус…»
– Думаю, что правда! – вынужден был признаться Грязнов. – Хотя я сам, честно говоря, только сегодня об этом услышал.
Видимо, не ожидавший столь откровенного ответа или же все еще надеявшийся, что слухи эти так и останутся слухами – вон сколько при советской власти коммунизм обещали, а на деле-то вышло все наоборот, – Крылов вскинул на Грязнова заросшее кустистой бороденкой лицо.
– Но как же так? Иваныч! Ты же грамотный, сам понимать должен. Ежели кедровники, а заодно и ель с пихтачом вырубят, то нам же всем здесь хана! Охотникам! Да и всему Пятигорью. Нам же здесь… тем, которые тайгой живут, да и государству…
И замолчал, уставившись широко открытыми глазами на Грязнова. Словно все свое красноречие исчерпал. И только в глазах его читался невысказанный вопрос: «А ты-то чего молчишь? Ведь это ты первым должен был во все колокола забить. А ты…»
«Что ж, может, ты и прав, Крылов», – мысленно согласился с ним Грязнов, однако вслух произнес:
– В панику пока что вдаваться нечего, она еще никого до добра не доводила.
– Да как же так?! – вскинулся Крылов. – Наши потомственные угодья под топор, а мы…
– А вот так! – осадил его Грязнов. – Если кто-то что-то где-то решил, то это еще не факт, что решение это правильное и мы на него согласимся.
Посмотрел на взъерошенного охотника, бороденка которого уже начинала трястись от злости, и более спокойно добавил:
– Тем более что все это только слухи, и я еще сам ничего толком не знаю. Погодь немного. Вернется Ходус, тогда и разбираться начнем.
– А не поздно будет? – засомневался Крылов.
– Нет.
– А эти? – хмуро буркнул Крылов, кивнув в сторону густо-зеленой сопки, за вершинкой которой уже скрылся вертолет. – Они ж на кедровники полетели.
Старающийся скрыть состояние нарастающей тревоги Грязнов только плечами пожал.
– Пускай потешатся да разомнутся малость. А вот насчет рубки и всего остального… не будем торопиться.
Он замолчал, не зная, чего мог бы обещать пятигорцам в подобной ситуации, однако надо было что-то говорить, и он хмуро произнес:
– Время покажет.
И вновь поймал на себе прощупывающий взгляд потомственного промысловика.
– Время… – буркнул Крылов. – Порой так бывает, что упустишь ненароком это самое время, так не то чтобы соболишку какого-никакого взять, но даже без хвоста беличьего остаться можно. Время… мать бы его в дышло!
– Не упустим! – начиная злиться на Крылова, который сумел-таки зацепить его за живое, процедил Грязнов. Потрепал по холке заволновавшегося Агдама и повторил: – Не упустим! Могу обещать тебе.
Крылов покосился на охотоведа и снова негромко откашлялся, будто у него в горле першило.
– Я-то тебе, Иваныч, верю, да и остальные мужики верят. Ты хоть и генерал, но все-таки свой человек, нашенский. А вот насчет того, не полетят ли брызги, если начнешь ссать против ветра, вот это, я тебе скажу, вопрос.
– Ничего, – хмыкнул Грязнов, – не привыкать.
Рабочий день явно не заладился, и Грязнов, обложившись в своем кабинете картами ближних и дальних охотничьих угодий, растянувшихся по реке Боровой, мысленно возвращался к рассказу Акая Тайгишева, который еще вчера воспринимался как нечто отвлеченное, но теперь приобретал совершенно иное, реальное звучание.
«А гнильца-то препаскудная даже сюда добралась, в Боровск. Но ничего-ничего, дай-то Бог, управимся и с этой заразой. Не позволю опустить зону».
Эти слова были сказаны Акаю Евдокимом, когда они коротали вечер у таежного костра.
За поминальным столом Грязнов не придал особого значения этой фразе Евдокима, которая отчего-то врезалась в память Тайгишева, только спросил: «А с чего бы это Евдоким мог сказать подобное? Про опущенную зону и прочее. У вас что, разговор какой до этого был?»
«Да вроде бы поначалу ни о чем особенном не говорили, – ответил Тайгишев. – Так, про охоту да про житье-бытье. Помню, выпили неплохо, после чего чаек заварили, и я пожаловался ему на то, что на наши кедровники фирмачи из «Борлеса» нацеливаются. Теперь уже ни для кого не секрет, что производственные мощности деревообрабатывающего комбината они превратили в свою опорную базу, и стоит за этим беспределом глава Боровской районной администрации Рогачев. И вот тогда-то, – вспомнил Тайгишев, – Евдоким и произнес те самые слова о зоне…»
«Не позволю опустить!»
Восстанавливая в памяти разговор с Тайгишевым, Вячеслав Иванович уже не сомневался в том, что этот крик души об «опущенной» зоне и рубка кедровников по реке Боровой как-то связаны друг с другом, да вот только знать бы как.
Грязнов не сомневался, что Евдоким Чуянов стал предпринимать, а возможно, даже и предпринял какие-то экстренные меры, и тот факт, что вскоре после ночного разговора у костра Чуянов был убит, говорил сам за себя. Будучи многоопытным опером и пообщавшись на своем веку не с одной сотней зэков, Грязнов не верил в случайность происшедшего и злился на себя за то, что ровным счетом ни-че-го не может предпринять в этой ситуации. Ему не хватало не только «развязанных рук» и свободы следственно-оперативных действий, о чем, правда, он даже мечтать не мог, но даже требуемой оперативной информации, которая могла бы вывести его на зацепку истинной причины убийства Евдокима.
Понимая, что, сидя в своем Пятигорье, он ровным счетом ничего не добьется, Грязнов откинулся на спинку рабочего полукресла, и его взгляд остановился на мобильном телефоне, которым была прижата карта девятнадцатого квадрата. К его великому удивлению, сигнал поспел без каких-либо помех, и когда послышался басок Юнисова, Грязнов в двух словах напомнил ему о своей просьбе, обозначенной коротеньким предисловием.
Если, мол, господа-товарищи из краевого УВД хотят, чтобы дело сдвинулось с мертвой точки, ему, Грязнову, необходимо проникнуться личностью Калистратова, точнее говоря, проявить психологический портрет отморозка-беспредельщика, решившегося поднять нож на хозяина колонии. Для этого необходимо иметь на руках его уголовное дело, и, возможно, придется лично допросить убийцу.
– Без проблем, – мгновенно отреагировал Юнисов. – Завтра же утром все, что касается Калистратова, будет доставлено тебе с нарочным. Что же касается допроса… В любое удобное для тебя время.
– Хорошо. Теперь еще одно. Ты не мог бы ковырнуть личность Рогачева?
– То есть, дать на него полную выкладку? – уточнил Юнисов.
– Ну, насчет полной, – Грязнов хмыкнул, – это, думаю, тебе не удастся, а вот познакомиться с ним я хотел бы поближе.
Вторым телефонным звонком, который в этот же день сделал Грязнов, был звонок в Москву, на мобильник и. о. генерального директора зверопромхоза «Пятигорский» Ходуса. Догадываясь, что навязанный Москвой бывший коммерческий директор завязан на теневые структуры российской пушнины, он решил использовать и этот фактор для спасения кедровников по Боровой и елово-пихтовой тайги. Богатые пушным зверьем дальневосточные кедровники – основное место обитания того же соболя, и ему грозило уничтожение под корень…
Смышленый Ходус мгновенно проникся сутью вопроса и единственное, что уточнил:
– Это точно, что готовится решение по Боровой?
– Уже подготовлено. Не хватает только последней подписи. Видимо, не могут распилить предстоящий навар.
– С-с-суки поганые! Халявой нажраться не могут, – пробормотал Ходус и замолчал надолго, видимо, обмозговывая создавшуюся ситуацию. Наконец произнес негромко: – Ты вот что, Вячеслав Иванович, поднимай на ноги промысловиков, а мы в Москве что-нибудь закрутим…