Уже ближе к ночи за поминальным столом остались только Грязнов с Юнисовым, хозяин дома и Акай Тайгишев, бывший однокашник Чуянова, уже лет двадцать возглавлявший районную охотоинспекцию. Жена Рябова уединилась на кухне с горой грязной посуды. Юнисов взял со стола очередную бутылку водки, разлил ее по стопкам и, обращаясь к Рябову, произнес:
– Ну что, Игорь Викторович, позволь поблагодарить тебя и хозяйку дома за этот стол, за добрую память о Евдокиме, пожалуй, и мы пойдем. Ты как, Вячеслав Иванович?
Грязнов согласно кивнул.
– Да, конечно, пора и честь знать. Тем более, что неплохо бы и выспаться перед завтрашним днем.
– М-да, знал бы, где упасть, соломки постелил бы, – произнес Рябов, ставя пустую стопку на стол. Впечатление было такое, будто он воду пил, а не водку. – Жил человек – и нету. А ведь уже оклемался от смерти жены, когда в Боровск приехал. Я ему еще помогал мебелью обзавестись. Планы разные строил…
– Видать, судьба, – эхом отозвалась появившаяся в дверях Татьяна.
И в этот момент подал голос не очень-то разговорчивый, словно ушедший в себя Тайгишев:
– Оно, конечно, на судьбу да на злой рок все списать можно, и кое-кто из чиновников в погонах именно на это и давить будет, да только лично я не очень-то верю в случайность всего того, что произошло в «семерке».
Над столом зависла гробовая тишина, которую нарушил слегка охрипший басок Рябова:
– Что ж, ты хочешь сказать, что гибель Евдокима?..
– А ты хочешь спросить, не думаю ли я, что это преднамеренное убийство? – Тайгишев покосился на хозяина дома. – Не знаю. По крайней мере, утверждать не берусь. Однако и в тот злой рок, который будто бы навис над семьей Евдокима, не очень-то верю.
– Ну, конечно, – завелся Рябов, покосившись на Юнисова. – Ты у нас – следовик да охотник. Тебе в тайге следы распутать, что мне на асфальт высморкаться. Да только не в тайге погиб Евдоким, а в «семерке», от руки зэка, на территории зоны, где каждый отпечаток ботинка на виду. И прежде, чем в чем-то сомневаться да свои собственные версии городить…
Он не договорил и только рукой махнул, вновь покосившись на Юнисова. Однако Олег, видимо, думал несколько иначе, и когда они втроем распрощались с Рябовыми и уже шли к гостинице, Юнисов спросил осторожно:
– Слушай, Акай, ты действительно не очень-то веришь в то, что гибель Чуянова – случайность?
Тайгишев затянулся «Явой», долго молчал, видимо, обдумывая ответ, и наконец произнес неуверенно:
– Честно признаться, даже не знаю, что сказать. Но когда только и слышу в городе про «злой рок» и прочую хренотень… Короче, не то чтобы не верю, но…
– А ты говори, говори! – подбодрил его Грязнов. – Иной раз лучше лишнее сказать, чем таить в себе.
Однако то, что он услышал, заставило его насторожиться, и он искоса наблюдал за реакцией Юнисова, для которого, казалось, рассказ Тайгишева был подтверждением его собственных мыслей.
Оказывается Евдоким, которого Акай вывез как-то в тайгу поохотиться на глухаря, «поплакался» ему в жилетку, что он, мол, совершенно иной представлял «семерку», когда просился в Боровск. И еще он произнес довольно странную фразу, которой Акай поначалу не придал особого значения. Сказано это было у костра, под водочку, но которая всплыла в его памяти, когда он узнал о гибели Чуянова.
«А гнильца-то препаскудная даже сюда добралась, в Боровск. Но ничего-ничего, дай-то бог, управимся и с этой заразой. Не позволю опустить зону».
Опустить зону…
Грязнов две трети своей жизни проработал в уголовном розыске, знал, что может крыться за подобной фразой, и поначалу даже не поверил услышанному.
– Ты… ты точно это помнишь? Он что, прямо так и сказал: «Не позволю опустить зону»?
Тайгишев обиженно, словно по-детски, поджал губы, покосился раскосыми глазами сначала на Юнисова потом перевел взгляд на Грязнова, в котором видел «большого московского милиционера» и начальника.
– Вы уж совсем того?.. За дурака, что ли, меня считаете? – И произнес резко, словно точку поставил: – Подобными словами не бросаются! Тем более, в такой обстановке.
– Ладно, ты уж нас, Акай, извини, – вступился за Грязнова Юнисов. – Сам понимаешь, услышать подобное от Чуянова…
– Да я, в общем-то, ничего, – Тайгишев пожал плечами. – Просто навеяло что-то, вот и припомнился наш костерок.
Грязнов вслушивался в негромкий говорок Тайгишева, а на языке вертелся вопрос, который он не мог не задать:
– Акай, дорогой, ты уж действительно прости меня, но и пойми правильно. Евдоким был мне больше, чем другом. И сейчас, когда его нет… Слушай, а с чего бы это он сказал тебе подобное? Я имею в виду про опущенную зону и прочее. У вас что, разговор такой был?
Тайгишев пожал плечами.
– Да вроде бы поначалу ни о чем особенном не говорили. Так, про охоту да про житье-бытье. Помню, выпили неплохо, после чего чаек заварили. И вот тогда-то я и пожаловался ему, что на наши кедровники фирмачи из «Алтынлеса» нацеливаются. Вы уж знаете, поди, что они производственные мощности Боровского комбината превратили в свою опорную базу, и стоит за этим беспределом голова районной администрации Рогачев Никита Макарович. И вот тогда-то Евдоким и произнес те самые слова о зоне.
Какое-то время он шел молча, видимо, вновь и вновь переваривая тот разговор у костра, но вдруг остановился и с какой-то щемящей тоской в голосе произнес:
– Вспоминаю сейчас тот разговор, а ощущение такое, будто Евдоким эти самые слова уже давным-давно вынашивал в душе, но ему поделиться было не с кем. И когда я рассказал ему про «Алтынлес», про то еще, как глава районной администрации запустил свою лапу в деревообделочный комбинат, превратив его в свою собственную вотчину, он и выплеснул наболевшее.
– Может, он еще кого-нибудь упоминал, кроме Рогачева? – спросил Юнисов. – Может, кого-то из своих подчиненных? Я имею в виду офицеров «семерки».
Тайгишев отрицательно качнул головой, которую украшал аккуратно подстриженный «ежик» черных как смоль волос.
– Нет, врать не буду. Чего не было, того не было. Хотя, помнится, он признался как-то, что у него не очень-то складываются отношения с подчиненными.
Это было уже что-то совершенно новое, по крайней мере, Грязнов обратил внимание на то, как насторожился Юнисов.
– И в чем же оно выражалось? – осторожно, чтобы не вспугнуть разоткровенничавшегося Тайгишева, спросил Юнисов. – Я имею в виду его отношения с подчиненными.
Тайгишев задумался, почесал пятерней затылок.
– Да как вам сказать?..
– А ты прямо так и говори.
– Ну-у, если вам интересно мое личное мнение… Насколько я мог догадываться, уже само назначение Евдокима на должность начальника «семерки» предполагало назревающий конфликт.
– Конфликт?! – почти одновременно воскликнули Грязнов и Юнисов. Между кем и кем?
– Между ним и его подчиненными.
– Почему? – спросил Юнисов.
Тайгишев остановился посреди улицы и непонимающим взглядом уставился на двух мужиков, которые, как ему, видимо, казалось, должны были сами знать буквально все. Наконец, разжал губы и негромко пояснил:
– Да потому, что прежний хозяин колонии, полковник Доменко, за те двенадцать лет, что рулил «семеркой», сумел сколотить удобную для себя администрацию колонии. Колонии, которая жила и работала по своим собственным понятиям, и естественно, что приход новой метлы, тем более такой метлы, как Чуянов, не мог не вызвать отчуждения и неприятия со стороны тех офицеров и контрактников «семерки», которые полностью сработались за эти годы с Доменко.
Юнисов с Грязновым молчали, и Тайгишев, видимо уже от самого себя, добавил:
– Я, конечно, утверждать не могу, но насколько мог бы догадываться, кое-кто из замов просто мешал Евдокиму наводить в «семерке» порядок, а порой и просто вставляли палки в колеса.
– То есть, ты хочешь сказать, – уточнил Юнисов, – что Евдоким Чуянов пытался навести должный порядок на зоне, а кому-то это было не в кайф?
– Да, пожалуй, можно сказать и так.
– Послушай, Акай, – тронул Тайгишева за плечо Грязнов, – все, что ты говоришь, очень и очень серьезно. Тебе что, об этом Евдоким рассказал, или все-таки это твои предположения?
Тайгишев снова пожал плечами, словно пожалел, что затеял этот разговор.
– Да как вам сказать?.. О чем-то он сам проговаривался, когда я заезжал к нему домой или брали ружьишко и уходили в тайгу, о чем-то я догадывался. Наш городишко – это все-таки не Москва и даже не Хабаровск, где все живут, ничего не зная друг о дружке. Это Боровск!
Он хотел еще что-то добавить, но они уже подошли к гостинице, в которой еще светилось несколько окон, и Тайгишев сказал, прощаясь:
– А может, все это мне просто причудилось у того же костерка в тайге? Все равно уже Евдокима не вернешь. Так что, до завтра.
Он сделал шаг в сторону своего дома, как вдруг остановился, и было видно, что лицо его вспыхнуло искренней надеждой.
– Может, все-таки, ко мне зайдем? Время-то еще не позднее. Жена мясца поджарит, у меня и выпить найдется. Да и Евдокима еще помянем. Отсель недалеко, с полкилометра, не больше.
Задетый за живое тем, что рассказал Тайгишев, Грязнов покосился на Юнисова, однако тот отрицательно качнул головой.
– Спасибо, Акай. Но в следующий раз обязательно у тебя посидим. А возможно, и в тайгу вместе выберемся. Ты уж прости меня, но, честно признаться, я двое суток не спал. А завтра, как сам понимаешь, надо быть в полной форме.
– Ты что, действительно с ног валишься? – пробурчал Грязнов, недовольный отказом главного хабаровского опера. Он уже и сам стал сомневаться в роковой случайности гибели Чуянова, а неожиданно разоткровенничавшийся Тайгишев мог пролить частичку света на то, каким образом Чуянов мог оказаться лицом к лицу с остервеневшим беспредельщиком, и никто из офицеров или тех же контрактников не пришел ему на помощь.
Среди бела дня! На глазах сотен людей!
О чем и сказал Юнисову.
– А вот это уже хорошо, что ты заинтересовался, – с непонятной язвинкой в голосе отреагировал Юнисов. – А то ведь я боялся, что и вы, товарищ генерал, «поплывете» завтра от тех речей, что будут сказаны на могиле Чуянова.
– «Генерал», мать твою, – пробурчал Грязнов, не понимая, к чему клонит Юнисов.
– Ладно, не обижайся за «генерала», – буркнул Юнисов, открывая перед Грязновым парадную дверь. – Но я действительно пригласил тебя к Рябову, надеясь загодя, до похорон, поговорить с тобой. Небось, желаешь знать о чем? Отвечаю. И мне, и Максимову не дает покоя эта несуразная гибель Чуянова. Впрочем, не только гибель, но и еще кое-какие нюансы, о которых я надеялся поговорить с тобой чуток позже. А тут как раз Тайгишев со своими выкладками.
Генерал милиции Максимов возглавлял краевое Управление внутренних дел, и тот факт, что он заинтересовался гибелью хозяина боровской «семерки», тогда как уже практически закончилось следствие и убийца был этапирован в Хабаровск, не могло не насторожить Грязнова.
– Ты что же, хочешь сказать, что убийство Евдокима – не просто удар заточкой в спину, а нечто большее?
– Не знаю, пока ничего не знаю. – Юнусов глазами показал на дежурного администратора, который при виде «начальства» вышел из-за стойки и направился в их сторону. – Но если ты не против, давай-ка сейчас поднимемся ко мне в номер, заварим по чашечке кофе и вот тогда-то уже обо всем переговорим.
Вячеслав Иванович смог заснуть только к утру. Мозги расслаивались от мешанины той информации, которая свалилась на него за прошедший день и которую он пытался свести к страшному знаменателю – к гибели Евдокима Чуянова. Однако более всего его душу растеребил ночной разговор с Юнисовым, который, оказывается, еще до назначения Чуянова начальником боровской «семерки» владел оперативной информацией, которую надо было проверять и перепроверять, однако бывший начальник «семерки» и его покровители смогли создать такую обстановку на зоне и в Боровске, блокировав при этом Боровской уголовный розыск, что посторонним туда вход был воспрещен.
По той информации, которой владел Юнисов, можно было сделать вывод, что именно «семерка» являлась основным источником повышенной криминальной обстановки, которая захлестнула не только районный центр, но и выплеснулась за его пределы. Зерно надежды исправить создавшееся положение внесло назначение Чуянова новым начальником колонии, но благим мыслям не суждено было сбыться. Как только Евдоким попытался разобраться в том, что же на самом деле творится в его хозяйстве, причем он даже не скрывал своих намерений навести на зоне порядок, как вдруг… полувзбесившийся отморозок с финкой в одной руке и с заточкой за голенищем сапога нанес ему смертельный удар в спину.
Но и это еще не все.
Оказывается, на другой день после гибели Евдокима поползли самые невероятные слухи о «кровавой месиловке» в «семерке», которая едва не закончилась столь же кровавым массовым побегом. И виной всему, мол, недавно назначенный начальник колонии, который из-за своей полнейшей некомпетентности и незнания специфики и законов боровской зоны смог допустить подобный взрыв эмоций среди «дошедших до полной ручки» заключенных и сам же подставился под заточку «доведенного до отчаяния» заключенного.
Ни Рябов, ни Юнисов не знали, кто успел распустить слушок о том, что именно полковник Чуянов явился источником «взрывоопасной ситуации» в «семерке», за что и поплатился своей собственной жизнью, однако ни тот, ни другой не сомневались в том, что это было выгодно кому-то не только в администрации колонии, но и в самом районе.
Также Юнисов сказал и о том, что владеет непроверенной пока что информацией, будто кое-кто из контрактников и офицеров боровской «семерки» давно снюхались с южанами и уже давно прикормлены ими, в результате чего южане почувствовали себя на зоне едва ли не полновластными хозяевами. Через них же на зону поступает и наркота.
– И если, – подвел итог Юнисов, – все это суммировать, да и не только это…
– Евдоким знал о спайке южан с контрактниками? – опустив слово «офицеры», спросил Грязнов, думая в то же время о том, что сам Евдоким ему ни о чем подобном не говорил.
– По крайней мере, я его сам об этом предупреждал. Едва ли не сразу, как он принял колонию.
– И что?
– Ты же знаешь Евдокима. Он не принимал каких-либо серьезных решений, пока сам во всем не разберется.
Да, в этом был весь Евдоким Чуянов, каким его знал Грязнов. И эту черту его характера уже невозможно было исправить.
– Ну, а от меня-то вы чего хотите? – спросил Грязнов, когда Юнисов выложил все свои соображения относительно боровской «семерки» и той криминальной ситуации, которая сложилась в районе. – Я-то вам чем могу помочь?
Припоминая этот момент разговора, Вячеслав Иванович усмехнулся невольно. Олег как бы даже стушевался, после чего достал из багажной сумки непочатую бутылку любимого Грязновым армянского коньяка и, не спрашивая согласия гостя, наполнил рюмки.
– Чем, говоришь, помочь можешь? Да хотя бы тем, что возьмешь на себя негласное расследование убийства Евдокима. Я имею в виду истинную подоплеку этого убийства.
Судя по всему, выражение лица у Грязнова было на тот момент, мягко говоря, удивленным, и Юнисов добавил, вздохнув:
– Насколько мне известно, в «семерке» тянут лямку и твои земляки, я имею в виду москвичей, так что, думаю, вам бы…
Вячеслав Иванович едва не рассмеялся, выслушав это предложение.
– Да ты хоть понимаешь, о чем говоришь?! Взять на себя расследование, которое не может вытянуть даже следственная бригада со всеми своими возможностями? Да и вообще, как ты все это себе представляешь?
– Оттого и вытянуть не могут, что это слишком ведомственная, к тому же зашоренная узковедомственными условностями бригада, которую одновременно давят и Москва, и Хабаровск. А ты, с твоим-то опытом и возможностями…
– Какие, к черту, возможности?! – взорвался Грязнов. – Сам же говорил, что в Боровске и на зоне сложилась такая обстановка, что только и остается вывесить плакат «Посторонним вход воспрещен!». И если даже Рябов со своими операми…
Он замолчал, надеясь, что Юнисов спустится в конце концов с небес на землю и уже более трезво оценит возможности удалившегося от оперативной сутолоки генерала, однако полковник продолжал гнуть свою линию:
– Повторяю для особо упрямых. Мои убоповцы и рябовские опера в этом городке, что вошь на белом гребешке. Просматриваются со всех сторон, и на каждый их чих последуют два предупреждающих выстрела. Ты еще, видимо, не знаешь, насколько влиятелен в Хабаровске да, пожалуй, и в Москве, Рогачев, местный глава администрации. Можешь не сомневаться в том, что он способен нейтрализовать любую оперативную разработку, затеянную мной или Рябовым… А ты здесь вроде бы нейтральный человек, близкий друг Чуянова и в то же время столичный генерал, которого не устроил официальный вывод столичной комиссии. Ты решил сам покопаться в причинах столь откровенной ненависти убийцы к хозяину колонии.
– Допустим, – вынужден был согласиться Грязнов. – Но что даст весь этот маскарад? Единственное, что я смогу сделать при таком раскладе, если, конечно, руководство краевого УИНа и администрация «семерки» пойдут мне навстречу, это всего лишь пощупать зону, в чем я сомневаюсь.
Юнисов поднял свою рюмку и пригласил Грязнова последовать его примеру.
– Говоришь, «всего лишь»? Хорошо живете, товарищ генерал.
– Не понял!
– А чего тут понимать? Если бы удалось пощупать зону и попытаться выявить ее завязки с теми, кто оседлал чиновничьи кресла в районе и в Хабаровске, тогда, глядишь, мы смогли бы потянуть за нитку и всю цепочку. А она, судя по всему, своими корнями уходит в российско-китайскую акционерную компанию «Алтынлес». Хотя не исключена возможность, что и повыше.
– То есть, в краевые структуры?
– Да. Хотя также не исключаю возможности, что в этом деле задействована и Москва.
– И ты что же думаешь, что подобное могло твориться и при Чуянове?
Юнисов отрицательно качнул головой.
– Исключено! И как только это осознали те, кому он мешал своим присутствием в «семерке», сам понять должен…
– Ты хочешь сказать, что гибель Евдокима – это все-таки хорошо спланированное убийство?
– Не знаю. – Юнисов развел руками. – По крайней мере, не могу этого утверждать. Однако очень бы хотел прояснить все до конца.
– Но ты же понимаешь, что я не могу так вот просто сказать ни «да», ни «нет»!
– Само собой, – устало произнес Юнисов. – Оттого и даю тебе время подумать до утра. Но учти, и я, и Максимов очень бы хотели надеяться на твою помощь.
Сравнительно небольшой ритуальный зал не смог вместить всех, кто приехал в Боровск проводить в последний путь полковника Чуянова, и поэтому самые главные слова говорились уже после того, как на боровском погосте отгремел салют почетного караула и автобусы привезли людей в ресторан, где был накрыт поминальный стол. Говорили много и долго, тем более что бутылки с водкой, вином и коньяком никто не считал, и только Грязнов не произнес ни слова, уткнувшись отсутствующим взглядом в свою тарелку. Время от времени он поднимал рюмку и молча пил водку, мысленно поминая Евдокима, который все это время словно стоял перед его глазами. Живой и невредимый, и в то же время язвительно-снисходительный, когда над столом поднимался кто-нибудь из администрации боровской «семерки» и начинал говорить, каким необыкновенным начальником колонии был Евдоким Савельевич и как много он мог бы сделать для колонии, не случись вдруг эта беда.
– С-с-суки! Суки подколодные! – неожиданно для себя пробормотал Грязнов и невольно дернулся, глядя по сторонам.
Однако народ был занят сам собой, и он кивнул сидевшему неподалеку Юнисову, приглашая его «проветриться».
Боровск утопал в вечерней теплой неге, а душа словно разрывалась от той сосущей тоски, которая не отпускала Грязнова с того самого дня, когда он узнал о гибели Чуянова. Видимо, понимая его состояние, Юнисов молча шел по аллейке, и только когда Грязнов пробормотал негромко: «Хорошо, я попробую», – повернулся к нему лицом.
– Я не сомневался в этом. Как, впрочем, и Максимов тоже не сомневался.
– Значит будем дудеть в одну дуду, – подытожил Грязнов. – Теперь по делу. Мне, видимо, придется какое-то время пожить в Боровске, к тому же нужны будут некоторые полномочия. Так вот, хотел бы спросить, как все это вы с Максимовым представляете?
– Без проблем! Жить будешь в гостинице, в отдельном номере, а насчет полномочий… Полномочия будут.
– Что ж, пожалуй, сгодится и такой вариант, – Грязнов кивнул. – В таком случае, я постараюсь как можно быстрее утрясти свои дела в Пятигорье, а вы за это время подготовьте полную раскадровку по убийце. Я имею в виду Калистратова. Кто он и что он, а также неплохо бы посмотреть уголовное дело.
Он замолчал, вспоминая, не забыл ли чего, и тяжело, словно взваливал на себя неподъемный груз, вздохнул:
– Пока вроде бы все. Ну, а дальше…
– Насколько я понял, ты сейчас возвращаешься в Пятигорье?
– Само собой. Во-первых, надо закруглить кое-какие дела с промысловиками, во-вторых… Короче, сам знаешь, что Полуэктов сейчас в больнице, а Ходус вылетел в Москву и пробудет там неизвестно сколько.
– Пушной аукцион?
– Хуже. Очередное толковище относительно поставок нашей пушнины. Сам понимаешь, пока он не вернется, мне придется тащить все хозяйство на себе.