Летнюю сессию 1966 года ташкентские студенты сдавали по самой упрощенной схеме. Например, мы, студенты первого курса энергетического факультета Ташкентского политехнического института – вуза весьма серьезного – сдавали всего два экзамена вместо пяти и один зачет вместо положенной полудюжины. Говорили, что в некоторых других вузах сессия была еще короче. И вот что примечательно: неудовлетворительных оценок практически не выставлялось. Преподаватели проявляли невиданный либерализм, вытягивая за уши самых нерадивых своих питомцев. Во всяком случае, на нашем потоке “неуд” не получил никто, включая самых отъявленных прогульщиков.
С чего бы вдруг такие поблажки? Что за чудеса?
А дело в том, что, незадолго до сессии, 26 апреля того же года в Ташкенте произошло сильнейшее землетрясение с эпицентром непосредственно под центром города. Сила ударов была не меньше, чем в Ашхабаде в 1947 году, когда весь город в считанные минуты превратился в руины, похоронившие под собой многих его жителей.
По счастью (если это слово уместно в данном контексте), сама же природа уберегла полуторамиллионный ташкентский мегаполис от повторения ашхабадской трагедии. Вопреки самым пессимистическим ожиданиям, жертв оказалось совсем немного. Сообщалось всего о нескольких погибших, и это было похоже на правду.
Город спасло то, что колебания почвы происходили в вертикальной плоскости. То есть, строения подпрыгивали вверх-вниз, но практически не раскачивались из стороны в сторону, как это было в Ашхабаде. Даже саманные домики, не имевшие, казалось бы, ни малейшего запаса прочности, устояли в своем большинстве под ударом стихии за счет гибкости каркасов, связанных из жердей и горбылей, хотя и покрылись сетью трещин, нередко толщиной в руку.
Итак, по милости природы Ашхабад не повторился. Однако же значительная часть жилого фонда пришла в аварийное состояние. Вдобавок, отцы города из лучших побуждений завысили масштабы первоочередных работ по сносу ветхих строений. К примеру, в центре города для сноса зданий еще царской постройки использовались в качестве тарана танки со снятым орудием. Так вот, в ряде случаев танк с трудом справлялся со своей работой – настолько несокрушимыми оказались старые мощные стены, способные простоять еще много лет! Но они всё равно были обречены.
Впрочем, и отцов города можно и нужно было понять. Обещание возродить Ташкент прозвучало на самом высоком уровне – из Кремля. Как же было не использовать представившуюся возможность для кардинального решения накопившихся градостроительных проблем? Ведь в городе существовали целые кварталы трущоб, в том числе, печально известная Кашгарка…
Уже к лету Ташкент начал превращаться в одну огромную строительную площадку, и ему требовались всё новые и новые тысячи рабочих рук. Строители прибывали со всей страны, но людей всё равно не хватало. Вот потому-то нам, студентам, и “подарили” исключительно легкую летнюю сессию, с тем, чтобы максимально удлинить третий трудовой семестр, который мы проходили, в основном, на разборе старых строений в качестве неквалифицированной рабочей силы.
В час предрассветного разгула подземной стихии лично я спал в общежитии, в своей комнате, находившейся на верхнем этаже четырехэтажного кирпичного здания. Как ни крепок студенческий сон, но когда твою кровать трясут с неистовой силой на протяжении нескольких минут, то поневоле откроешь глаза. На секунду мелькнула подсознательная мысль, что, видимо, я проспал звонок будильника, и мои друзья-соседи-однокурсники устроили мне оригинальную побудку, хотя подобные шутки практиковались у нас крайне редко. Но уже в следующий миг, когда произошел окончательный переход к состоянию бодрствования, стало очевидным, что ни о каких шутках не может быть и речи, что случилось нечто экстраординарное.
Я машинально глянул на часы и зафиксировал время, которое позднее многократно повторяли в сводках новостей: 5 часов 23 минуты.
Если в северных европейских широтах в это время года и в этот период суток рассвет уже вступает в свои права, то в Средней Азии в шестом часу утра еще царит бархатная ночь.
Тем не менее, в комнату через окно проникал какой-то странный свет, хотя нигде не горело ни одного фонаря. Я понял, что электричества нет, когда один из наших парней принялся безрезультатно щелкать выключателем. Но в небе переливались какие-то гигантские блики в багровых тонах, похожие на сполохи северного сияния.
Тряска уже утихла, зато в коридоре усиливались тревожные голоса, нарастал топот многих бегущих ног.
– Землетрясение! – безапелляционно констатировали мои соседи, все трое – коренные узбекистанцы, хотя и не представлявшие титульную нацию.
Мы бросились в темный коридор, а из него по еще более темной лестнице, двигаясь вслепую, почти на ощупь, выбежали на улицу, где присоединились к стайкам своих товарищей.
Могу заявить со всей ответственностью: паники не было. Более того, некоторые студенты по-прежнему оставались в своих комнатах. Высунувшись по пояс из окон, они давали язвительные советы “паникерам”, покинувшим общежитие в самых легких одеждах.
Должен сказать, что до этого момента я имел о землетрясениях самое смутное, книжное, представление. Предшествующим летом я приехал в эти края погостить у своей родни, да так и остался здесь, поступив, по стечению обстоятельств, в ташкентский вуз. Стеснять и впредь многосемейных родственников не хотелось, и я по доброй воле перебрался в общежитие. За предшествовавший период моей учебы подземная стихия еще ни разу не давала о себе знать.
И вот теперь, когда пришлось на собственной шкуре испытать, что это за штука такая – землетрясение, я, в силу своего наивного оптимизма, посчитал, что не так страшен черт, как его малюют.
Этот самоуверенный настрой возрос еще заметнее, когда утром мы с парнями отправились, как обычно, на лекции на общетехнический факультет, расположенный в центре города.
Трамваи ходили по графику, кондукторы в обычной манере требовали плату за проезд.
Пока трамвай вез нас из студенческого городка через Старый город, мы с жадностью всматривались в проплывающий за окном пейзаж. Следы разрушений казались минимальными. Лишь кое-где на дувалах появились трещины, да старая чайхана на повороте к Чорсу обрушилась одним из своих углов. Сразу же за Чорсу, где заканчивался Старый город, на респектабельном проспекте Навои асфальт был усеян осколками стекла, кусками отлетевшей штукатурки и сломанными ветками деревьев. Лопнули и огромные стекла фойе Дворца искусств. Битыми стеклами и обломками штукатурки было усеяно крыльцо перед входом в здание факультета. Вот, собственно, и все замеченные нами в первые часы разрушения.
Но очень скоро стало ясно, что испытание далеко не закончено, что стихия вовсе не собирается оставлять город в покое! Толчки продолжались. Не то чтобы ежедневно – ежечасно. Чаще – слабые. Но время от времени тряска нарастала с такой мощью, что стены и потолки принимались жалобно скрипеть, монументальные здания теряли четкость своих очертаний, а ноги сами рвались к спасительному выходу под открытое небо.
Складывалось впечатление, что под городом обосновался некий гигантский монстр, периодически впадающий в ярость. Сейчас он вроде заснул, лениво ворочаясь с боку на бок. Но что взбредет в его маленькую голову в следующий миг?
Счет толчкам шел уже на сотни. Сейсмологи, вмиг ставшие самыми популярными героями теленовостей, делали успокаивающие заявления, и им в принципе верили. И всё же в подсознании у каждого жила некая молекула страха, почти не дававшая забыть о себе круглые сутки. Но верно и то, что большинство ташкентцев демонстрировало оптимизм и здоровое чувство юмора. Ну, а в студенческой среде острить относительно коллизий, возникавших по прихоти подземной стихии, считалось признаком хорошего тона.
САМАННАЯ АНФИЛАДА
Рядом с центральным ташкентским пятачком, который в ту пору назывался Сквером Революции, находился весьма популярный в молодежной среде комплекс ОДО – Окружной Дом офицеров с кинозалом, танцплощадкой, летним кафе и небольшим старым парком.
Но сразу же за этим очагом цивилизации, по другую сторону улицы, начинался бесконечный лабиринт частной застройки, где встречались, впрочем, и капитальные особняки с хаузами-бассейнами, но большей частью лепились друг к дружке те самые саманные домики.
Если для сноса особняков использовалась мощная техника, включая бульдозеры и танки, то в атаку на саманные домики бросили нас, студентов.
В один из летних дней (дело, помнится, было во второй половине июля, в период самого неистового зноя, называемого в Средней Азии саратаном) парням из нашей группы поручили разобрать потолки внутри саманного дома, имевшего множество пристроек. Очевидно, здесь обитала большая, постоянно расширявшаяся семья, которая решала свои жилищные проблемы путем пристройки к основному зданию всё новых и новых комнатушек, постепенно задействовав под них практически всю территорию двора, за исключением крохотного внутреннего пятачка, на котором росли две-три урючины. По сути, это был современный аналог караван-сарая.
Должен сказать, что вряд ли сыщется другая такая работа, которую с большим основанием можно было бы назвать пыльной.
Потолок саманного лабиринта представлял собой основу из жердей, к которым крепилась обрешетка из дранки, обмазанная в свою очередь основательным слоем глины с рубленой соломой. Для разбивки глинобитного слоя нам вручили своеобразные тараны – длинные палки с утолщением-набалдашником на конце. Этим тараном надлежало с силой ударять в потолок, одновременно уворачиваясь от рушившихся вниз кусков высохшей до звона глины. Про каски почем-то забыли. Впрочем, какие каски, когда в тени за сорок! Ладно, к падавшим на наши головы крупным и мелким комьям мы кое-как приспособились, но куда было деваться от пыли, которая после первых же ударов в потолок заполняла всё помещение густым стоячим облаком?!
Однако задание есть задание. Мы разбились на пары (нас в звене было шестеро). Первая пара, обмотав нижнюю часть лица до глаз смоченными под водопроводом майками, героически долбила потолок в течение пяти минут, стараясь игнорировать лезущую в глаза глиняную взвесь. Наконец, пятиминутка истекала, и эти двое, как ошалевшие, выбегали в соседнюю комнатушку, где находились сменщики. Через несколько минут, когда пыль в первой комнате оседала до приемлемой концентрации, туда входила вторая пара. И так – по кругу. К тому моменту, когда снова подходила очередь первой пары, ее участники едва успевали отдышаться после предыдущего захода. Когда саманных кусков на полу скапливалось с избытком, мы всем коллективом выносили их к калитке в ведрах и на носилках для последующей перегрузки в самосвал.
И вот что характерно: никто не отлынивал от работы. Всячески понося ее, каждый, тем не менее, старался перевыполнить некую “джентльменскую” норму.
Само собой, периодически мы устраивали перекуры, собираясь в одной из комнат, расположенной в глубине этого саманного лабиринта, куда не долетала глиняная взвесь из обрабатываемого помещения, взвесь, которая полностью так и не оседала даже до конца рабочего дня.
Во время одного из перекуров и произошло событие, которому я до сих пор не нахожу реалистического объяснения.
Мы находились в самой отдаленной от входа комнате, имевшей единственное, весьма небольшое по размеру окно, выходившее в тот самый внутренний крохотный дворик с тремя урючинами. Рама из окна была давно уже выставлена. Один из наших парней уселся в этом проеме, лицом к комнате. Остальные стояли в центре комнаты полукругом. Чтобы выйти из нее на улицу, надо было пройти через целый ряд других помещений, двери в которых располагались зигзагом по отношению друг к другу. Зато здесь, в самой глубине постройки, и воздух казался чище, и было всё же чуточку прохладнее, чем на улице, где разогретый палящим солнцем асфальт прогибался под ногами и обжигал подошвы ног даже сквозь обувь. Потолок в этой комнате мы еще не долбили, но весь он был покрыт трещинами, как, впрочем, и глинобитные стены.
Кто-то удачно рассказал свежий анекдот, и мы дружно расхохотались. Второй остряк подхватилэстафету… Словом, в эту минуту мы все пребывали в состоянии некой расслабленности.
И тут раздался грозный подземный гул, а еще через какой-то миг всё наше шаткое строение, вдобавок ослабленное частичной разборкой, затряслось, как на шарнирах. Куски саманной глины начали сами собой сыпаться с потолка, падать на голову и за ворот. Вся анфилада помещений наполнилась едкой пылью, так что мы уже не видели друг друга. Возникло ясное ощущение, что могучему подземному чудовищу надоело ворочаться с боку на бок, и оно решило порезвиться во всю свою необузданную силу.
Лично у меня наступил какой-то провал в памяти. Я совершенно не могу вспомнить, хотя бы приблизительно, что же происходило вокруг на протяжении последующего, весьма важного отрезка времени. Разум словно бы отключился. Моими действиями, должно быть, руководила какая-то потаенная сила, но только не воля.
Когда я пришел в себя, то увидел, что нахожусь в том самом крошечном дворике, что подступал к помещению, где мы перекуривали, нахожусь снаружи, со стороны окна, возле урючин. Здесь же, во дворике, находились и все остальные, включая парня, который до толчков сидел на окне. Сейчас он тоже пребывал в сидячем положении, но только у дальней стены, и с ошеломленным видом взирал на то самое окно.
Лица у моих однокурсников были какие-то смятенные. Не испуганные, а именно смятенные. Похоже, никто не понимал, каким образом он очутился здесь, и что вообще с ним произошло.
Некоторое время все молча смотрели на узкое, небольшое окно, за которым всё еще плавала глиняная взвесь, вызванная землетрясением. Выпрыгнуть в единый миг через это окно, на котором к тому же сидел до этого наш товарищ, было совершенно нереально. Еще нереальнее было выбежать через ломаную анфиладу комнат на улицу. Если всё же допустить, что мы бежали, сломя голову, через комнаты, то местом нашего сбора должна была стать улица, как раз напротив ОДО! Чтобы добраться оттуда до внутреннего дворика, надо еще было миновать узкий проход за калиткой и завернуть за угол дома. Какой был смысл устремляться на этот пятачок? Но и через единственное узкое окно выбраться сюда в доли секунды, да еще впятером, сбив при этом шестого, было невозможно! Ну, не могли же мы, в самом-то деле, пройти сквозь стену!
Мы переглянулись, и по взглядам своих однокурсников я понял, что они ощутили то же самое, что и я: полный провал в памяти. В последующем мы никогда не обсуждали этот случай, словно согласившись по умолчанию наложить на него некое табу.
Однако же, похожие истории мне доводилось узнавать и из других источников.
Мой двоюродный брат Вадим Колобов – мастер спорта, десятиборец, человек со стальными мышцами и железными нервами, был в ту пору студентом Ташкентского института физической культуры. Общежитие этого привилегированного вуза находилось в центре города, то есть, как раз над очагом землетрясения. Трясло там гораздо энергичнее, чем в нашем окраинном студенческом городке, хотя и нам эмоций досталось с лихвой.
Вадим рассказывал, что они с парнями весьма оперативно сориентировались в темноте и стремглав бросились по лестничным маршам к выходу. Но вдруг оказалось, что массивные двери заперты на ключ, а вахтера нет. На окнах первого этажа – решетки. На всем этаже решетки не было лишь на маленьком окошке в подсобке уборщицы, расположенной в самом дальнем конце коридора. Вадим утверждал, однако, что в тот момент он и понятия не имел о том окошке. А старое здание ходило ходуном, скрипело и трещало – казалось, еще немного, и оно сложится в гармошку.
И вот тут-то, откровенно признавался Вадим, его охватила паника. Он уже не контролировал свои действия. Метался по темному холлу, натыкаясь на других, упираясь в стены и колонны. В голове каруселью вертелась единственная мысль: быстрее вырваться отсюда, любой ценой!
А затем в памяти наступил странный провал…
И вдруг в какой-то миг он понял, что находится на улице! Он не знал, как это объяснить. Впрочем, и не искал никаких объяснений. Вырвался, вот и хорошо! Бог спас!
Много позднее я познакомился с бывшим однокурсником Вадима Николаем, который в ту ночь тоже находился в том же общежитии. К моменту нашего знакомства оба – и Вадим, и Николай – ужеокончили институт и работали тренерами в популярном спортивном обществе.
Николай хорошо помнил ту кошмарную ночь, не отрицал, что и сам поддался приступу паники, однако, в отличие от Вадима, имел сугубо реалистическую версию освобождения из наглухо закрытого холла.
По его данным, вахтер, дежуривший в ту ночь, жил недалеко от общежития и имел привычку отлучаться по ночам домой, запирая снаружи входную дверь на ключ. Не мог же он знать, что произойдет землетрясение, и студенты ринутся к выходу раньше обычного срока! Но с первыми же ударами стихии вахтер, надо полагать, помчался назад и отпер дверь. Перепуганные студенты, выбегая, не заметили его в темноте…
Вадим решительно возражал доводам друга. Ну, не мог хромоногий, страдавший одышкой вахтер добежать до оставленного поста за две-три минуты! Притом, что мощный удар стихии, наверняка, и для него был испытанием нервов. И первой мыслью было вывести из собственного трясущегося дома свое многочисленное, ревущее от страха семейство. Что касается входной двери общежития, то ее, скорее всего, после некоторой заминки открыл изнутри кто-то, у кого имелся запасной ключ. Но загадка в том, что он, Вадим, оказался на улице не перед фасадом, а с торца здания, как раз там, где находилось окошко подсобки! И только здесь, на улице, у него исчез “провал в памяти”…
Они принялись спорить, да так и не пришли к общему знаменателю.
Николай, между прочим, выдвинул любопытную версию.
Психологи знают, утверждал он, что природа заложила в человеческий организм могучие резервные силы, которыми люди еще не научились пользоваться в обыденной обстановке, но которые могут проявиться сами собой внезапно, в минуту опасности. Известно немало фактов, когда, например, преследуемый, спасаясь от погони, с видимой легкостью преодолевал двухметровый забор либо раздвигал толстые стальные прутья, чего позднее не смог бы повторить при всем своем желании.
Однако, развивал свою мысль Николай, человек попадает иногда в такие экстремальные ситуации, для разрешения которых не требуется избытка физической силы. Не сила бывает порой нужна, а лишние секунды, даже мгновения, хоть какой-то дополнительный ресурс времени.
Что если, помимо скрытого резерва физической силы, в недра нашей психики заложен еще один потаенный резерв, позволяющий в определенной степени управлять временем, “растягивать” краткий миг до приемлемого промежутка, продолжительности которого достаточно, чтобы избежать опасности?
Платой же за пользование этим ресурсом является “провал в памяти”.
И в самом-то деле, почему бы и нет?
Следующим летом у нас снова был удлиненный третий трудовой семестр, хотя уже и без облегченной сессии.
К этому времени город окончательно превратился в одну большую строительную площадку, и выражение “лес подъемных кранов” никому из ташкентцев не казалось поэтической метафорой.
Со всех уголков большой страны приезжали строители – не поодиночке, а крупными подразделениями, обустраивая свои жилые городки на внутриквартальных пустырях.
Нагляднее всего массовость наплыва приезжих проявлялась, пожалуй, на центральном стадионе “Пахтакор”, всегда забитом под завязку.
Если до землетрясения стадион болел за любимую команду “Пахтакор” практически единодушно, но сейчас горячую поддержку получала и любая команда-гостья, получала, естественно, стараниями своих болельщиков-земляков, командированных в Ташкент в качестве строителей.
Нас, иногородних студентов, переселили к тому времени из общежитий в школьные спортивные залы и прочие просторные помещения общественного пользования.
Комнаты общежитий на несколько лет стали приютом для семей, чье жилище было признано аварийным, а таких насчитывались многие тысячи.
Подземные толчки продолжались, их статистика давно уже выражалась трехзначным числом.
Правда, большинство сотрясений почвы было едва ощутимым, как если бы могучий подземный зверь тревожно, но ровно похрапывал во сне.
Но иногда зверь начинал ворочаться, притом активно, и тогда все вокруг снова принималось трястись и раскачиваться, генерируя в людях приступы острого страха.
И все же ни один из последующих толчков не достигал той мощи, которую стихия проявила в первый раз.
Для всех нас это служило огромным утешением.
Одним из моих соседей по школьному спортзалу был Володя В. (Фамилии, к сожалению, не помню, он учился на другом факультете, притом, тем же летом перевелся в московский вуз, и более мы с ним никогда не встречались.)
Володя обладал исключительной доброжелательностью, никогда не лез за словом в карман и имел особый талант улаживать конфликтные ситуации.
Еще одно мое наблюдение: Володя совершенно равнодушно относился к ударам подземной стихии.
Правда, на слабые, хотя и ощутимые толчки у нас уже не реагировал практически никто.
А вот колебания почвы силой 4-5 баллов заставляли многих, по крайней мере, искать глазами выход. И только единицы, в числе которых был и Володя, продолжали безмятежно свое занятие даже в период такой тряски.
За то время, что мы обитали в школьном спортзале, толчки, амплитуда которых была выше средней, происходили дважды, и оба раза Володя, находившийся у меня перед глазами, даже ухом не повел, невольно заставляя своим спокойствием подобраться и меня тоже.
В то лето наш распорядок дня не отличался особым разнообразием.
Ранний подъем, затем довольно напряженный рабочий день, как правило, на погрузке-разгрузке строительных материалов, нередкие авралы, так что после ужина чаще всего появлялась мечта о подушке.
И так, за редким исключением, семь дней в неделю.
Выходной при ликвидации последствий стихийных бедствий, если и полагается, то по особому графику.
В этих условиях одним из наиболее доступных занятий в редкие часы досуга было чтение.
У всякой книги, неведомыми путями попавшей в нашу обитель, всегда был, разумеется, первый читатель, который и давал ей лаконичную оценку.
Если оценка была одобрительной, тем более, восторженной, книга шла по кругу, причем, никто не задерживал ее долее оптимального срока.
В моей памяти навсегда остались три книги, которые гуляли тогда по рядам наших коек.
Первая – без обложки и даже без заглавных страниц – вызывала особенно трепетный интерес у всех без исключения, кто ее начинал ее читать, своей совершенно необыкновенной, трепетной аурой.
Только на основании уцелевшей странички с выходными данными удалось установить название издания и имя автора.
Это был “Портрет Дориана Грея” Оскара Уайльда.
Относительно второй книги мнения разделились.
Лично я относился к той группе читателей, кто безоговорочно, как говорится, всем сердцем, принял произведения собранные под ее твердой обложкой.
Эта книга впервые познакомила меня с творчеством фантаста Роберта Шекли, и с той поры этот автор на долгие годы стал одним из моих кумиров.
О третьей книжке разговор особый.
Это был сборник произведений ленинградского писателя Николая Тихонова “Шесть колонн”.
Точнее, это был очередной номер популярного тогда издания “Роман-газеты”.
В номере публиковалось несколько рассказов автора, о которых говорилось в аннотации, что они посвящены людям разных азиатских стран, освободившихся от колониализма и начинающих свой самостоятельный путь.
Честно говоря, эта тема нас абсолютно не интересовала, как и публицистика в целом.
Ну, кому охота после тяжкого трудового дня, да еще на ночь глядя, читать идеологическую проповедь?!
А вот повесть “Серый Хануман”, с ее авантюрным сюжетом, попала нам как-то в настроение.
…Модный писатель ищет в Индии необычную тему для нового романа.
Но ничто из индийских чудес не прельщает его, все кажется скучным и вторичным.
Писатель разочарован, но тут появляется некий абориген, который посвящает его в страшную тайну.
Оказывается, настал Час обезьян, которых в Индии десятки миллионов.
Как к людям приходил некогда Великий Учитель, так и к обезьянам пришел Великий Обезьян – их Вожак, который поставил своей целью объединить всех обезьян Индии…
Вожак имеет повсюду своих агентов, в том числе среди посвященных людей…
И вот заинтригованный писатель, ведомый своим гидом, отправляется в княжество Джайпур, чтобы лицезреть Вожака – Серого Ханумана…
В нашем углу первым прочитал книгу я, затем передал ее Володе, который, как мне стало казаться, не принадлежал к числу любителей чтения.
У меня даже сложилось впечатление, что он подержит ее немного под подушкой, не читая, а затем передаст следующему очереднику.
В ту минуту я и представить не мог, что уже завтра вечером один из сюжетных поворотов книги “Шесть колонн” буквально оживет перед моими глазами.
Мы с Володей работали в разных бригадах, соответственно, и день у каждого складывался по-своему.
Поэтому по вечерам нам всегда было что обсудить.
В тот вечер он сказал мне:
– Приехал новый стройотряд из Ленинграда. Они разместились в 6-ом квартале (речь, понятно, шла о Чиланзаре). У них своя столовая, и там работает классная девчонка. Не знаю, как ее зовут, но знаю точно, где она живет. Почему бы не нагрянуть в гости? Познакомиться, а? Попытка не пытка! Составишь компанию? Ведь у нее, наверняка, есть подруга. Ну, чего нам киснуть в нашей казарме?!
На такое предложение трудно было возразить, да и зачем?
Мы привели себя в порядок и отправились в путь.
Жилой городок ленинградцев разместился на зеленой территории среди пятиэтажек – пресловутых “хрущевок”, которые тогда являлись вожделенной мечтой для тысяч ташкентских семей.
Городок же строителей представлял собой ряды сборных домиков, показавшихся нам верхом комфортности.
Уже давно стемнело, а темень в наших краях очень плотная и бархатистая, безо всяких полутеней.
Почти все окна в домиках были темны, но где-то в глубине городка ярко светил прожектор.
Оттуда доносились ритмы танцевальной музыки и веселые выкрики.
На эти звуки мы и направились.
Вскоре нашим взорам предстало серебристое строение, похожее на небольшой ангар.
Подобные сооружения многие строительные организации использовали в ту пору в качестве складов для хранения наиболее дефицитных материалов.
Но сейчас внутри этой металлической решетчатой коробки было устроено что-то вроде танцплощадки.
Вдоль стен были развешаны воздушные шары, бумажные фонарики, флажки, юмористические плакаты, в глубине играл самодеятельный оркестр, а посередине танцевали полсотни пар, или около того.
Очевидно, строители отмечали какой-то праздник, быть может, новоселье.
– Зайдем? – кивнул мне Володя, указывая на узкую рамку входа, как бы врезанного в металлическую сеть.
– Почему бы и нет?!
На нас никто не обращал внимания, и мы уверенно переступили через высокий порог, оказавшись внутри ангара, где веселье било через край, и здесь, недалеко от входа, остановились, чтобы осмотреться.
А в следующую секунду могучий подземный монстр вдруг резко заворочался в своем логове.
Весь предыдущий опыт подсказывал мне, что сила толчков находится, быть может, у отметки 5 баллов.
В принципе, ситуация была практически безопасной.
Мы находились внутри помещения, конструкции которого соединялись между собой, как я успел заметить, при помощи болтов, так что ни о каком обрушении не могло быть и речи.
Похоже, однако, что в металлических сочленениях оставались какие-то люфты и зазоры, потому что ангар принялся громыхать, звенеть и пугающе скрежетать.
Зато умолкло всё, что бурлило мгновение назад, оборвалась музыка, утихли голоса, замерли пары.
А подземная тряска продолжалась!
Не могу поручиться, быть может, прошло всего несколько секунд (мне уже приходилось говорить чуть выше, что время проявляет порой особенные свойства).
Я перехватил застывший взгляд мордастого, с “бульдожьей” челюстью парня, который стоял напротив меня на расстоянии вытянутой руки, и вдруг с пронзительной ясностью, словно мне кто-то подсказал это изнутри, понял, что всем, кто находился в этой толпе, ситуация представляется экстремальной.
Судя по рассказу Володи, все эти люди прибыли в Ташкент совсем недавно, и, очевидно, для каждого из них продолжавшиеся колебания незыблемой тверди были первым землетрясением в жизни.
Та неожиданность, с которой оно произошло, жутковатые слухи, которыми, наверняка, приезжих успели попотчевать, а также металлический скрежет и клубы взметнувшейся из всех щелей пыли, густая темень над головой и незнакомая местность вокруг, – всё это вместе взятое еще сильнее обостряло чувство тревоги и страха.
В воздухе уже витало предчувствие массовой паники.
Рванись сейчас кто-нибудь один из толпы к узкому выходу, обрамленному металлической рамой, за ним устремилась бы и вся эта живая масса.
Я вдруг понял, что мордастый уже готов к рывку, что через мгновение он бросится вперед, не разбирая дороги, и сшибет своей крупногабаритной массой меня…
Но как объяснить ему, да еще в долю секунды, что серьезной опасности нет?! Как вообще можно объяснить что-либо тому, кто почти утратил контроль над своей волей?
Мы с Володей даже не успеем отскочить в сторону, когда здесь, вот в этом узком проходе, возникнет живая пробка…
Ощущение собственной беспомощности привело к тому, что на меня самого накатил приступ паники, хотя и по другой причине.
И, что самое жуткое, никакого спасительного “провала в памяти” здесь не ожидалось.
И вот, когда до взрыва коллективного безумия оставались доли секунды, когда мордастый уже оторвал ногу от пола, вдруг послышался громкий возглас Володи:
– Музыканты! Давай музыку! Чего остановились?!
Откровенно говоря, в первые мгновения я даже не понял смысла этой фразы, но всей кожей ощутил насмешливое спокойствие, с которым мой друг бросил эти слова поверх голов.
Именно беспечная интонация его голоса, в которой не было и нотки обеспокоенности, даже легкой, освободила какой-то комок в моем горле, и я вслед за Володей тоже выдохнул:
–Музыку давай!
Мордастый вдруг часто-часто заморгал и весь как-то обмяк.
Вот тут-то мне стало ясно, что “рвать когти” он уже не будет.
– Музыку давай! – послышались в толпе еще два-три голоса.
Притом, до всех дошло, что почва под ногами уже не трясется.
Заиграл саксофон, заглушая нервные смешки.
Инцидент, как говорится, был исчерпан.
Свою девушку в тот раз Володя не нашел.
Выяснилось, что мы попали не в тот жилой городок – не в ленинградский.
А вот у кого именно мы побывали в гостях, я, признаться, так и не запомнил.
Поздней ночью мы возвращались домой через спящий город.
Повсюду внутри кварталов можно было увидеть железные кровати и раскладушки многие жители предпочитали ночевать под открытым небом, и этот контингент всегда возрастал после каждой серии сильных толчков. Некоторые импровизированные ложа скрывались под марлевыми пологами, защитой не столько от нескромных взглядов, сколько от комаров.
– Как тебя осенила эта идея насчет музыки? – задал я, наконец, своему спутнику крутившийся на языке вопрос.
– Не осеняла меня никакая идея, – пожал он плечами. – Ты же сам читал “Шесть колонн”.
– Ну, читал…
– Так чего же спрашиваешь?
– Потому и спрашиваю, что не вижу никакой связи!
– Ну, ты даешь! – удивился он. – Там же есть рассказ “Зельзеля”. По-арабски это означает “землетрясение”. Автор рассказывает, как, находясь в Дамаске, пошел вместе с друзьями-арабами в кино. Во время сеанса произошло сильное землетрясение, не чета тому, что случилось у нас сегодня. И вот изображение на экране пропало, в зале – темнотища, люди повскакивали с мест, словом, до массовой паники оставались считанные секунды. И тут Фатих, так звали одного из спутников писателя, принялся орать во всю глотку: “Эй, там, в будке! Крути фильм! Кино давай!” – эти возгласы Володя и сам озвучил едва ли не в полный голос, но тут же спохватился: – Его призывы подхватили другие голоса, и это разрядило обстановку. Вот тебе вся идея в чистом виде! Просто пришлось сделать маленькую поправку и требовать продолжения не фильма, а музыки.
Я, конечно, не стал ему говорить, что хоть и перелистывал “роман-газету” до конца, но рассказов вообще не читал, и лишь дипломатично заметил:
– Но у тебя получилось тоже удачно…
– Да, – согласился он. – Получилось, как по нотам, самому удивительно.
В один из последующих вечеров я самым внимательным образом прочитал рассказ “Зельзеля” из книги “Шесть колонн”, и с той поры всякий раз, когда вижу этот сборник либо встречаю где-либо упоминание о нем, невольно вспоминаю Володю…
А ведь столько лет уже прошло!