(Суббота, 15 июня, 2 часа дня)
Некоторое время мы сидели молча. Вэнс лениво поглядывал на Мэдисон-сквер, а Маркхэм задумчиво рассматривал портрет старика Питера Стюйвезанта, висевший над камином.
Наконец Вэнс обернулся к Маркхэму и сардонически улыбнулся:
– Знаете, Маркхэм, меня всегда удивляет легкость, с какой вы расследуете преступления. Вы находите отпечаток ноги, брошенный автомобиль или носовой платок с монограммой и немедленно начинаете носиться с вашими вечными ессе homo![15] Словно всех вас зачаровал какой-то волшебник. Неужели вы не знаете, что нельзя раскрыть преступление, пользуясь дедуктивными методами, основанными лишь на материальных ключах и случайных уликах?
Я думаю, Маркхэм был удивлен не меньше меня этой неожиданной критикой, однако мы оба хорошо знали Вэнса, чтобы понять, что, несмотря на его беззаботный и легкомысленный тон, за его словами скрывается серьезная цель.
– Будь вы адвокатом, вы бы отбрасывали все доказательства преступления? – покровительственно спросил Маркхэм.
– Многозначительное замечание, – холодно сказал Вэнс. – Это не только бесцельно, но и опасно… Самая большая вина ваша в том, что к каждому преступлению вы относитесь с непоколебимой уверенностью, что его совершил дурак. Неужели вам ни разу не приходило в голову, что если тот или иной ключ видит детектив, то его в равной степени видит и преступник, и он его либо прячет, либо уничтожает, если не хочет быть пойманным? И неужели вы ни разу не задумывались, что у любого мало-мальски умного человека, который задумал совершить преступление в наши дни, ipso facto[16], хватит ума, чтобы достичь своей цели и сфабриковать улики, ведущие к другому? Ваш детектив никак не может согласиться, что внешняя картина места преступления может быть обманчивой или что ключи подброшены с тем расчетом, чтобы навести на след другого человека.
– Боюсь, что мы наказывали бы небольшое число преступников, – с иронией сказал Маркхэм, – если бы игнорировали улики, неоспоримые обстоятельства дела и выводы.
– Видите ли, Маркхэм, в этом ваша фундаментальная ошибка. Каждое преступление засвидетельствовано посторонним, как любой акт искусства. Тот факт, что никто не видел преступника или художника, которые делали свою работу, целиком нелогичен. Современный следователь ни за что не поверит, что Рубенс написал картину «С крестом через пустыню» в кафедральном соборе в Антверпене, если он, например, по делу был на дипломатическом приеме и поэтому не видел, как трудился художник. А такое заключение, мой дорогой друг, будет явно абсурдным. Даже если он придет к выводу, что в силу каких-либо причин художник не мог быть в этой стране, все равно он будет не прав. Почему? Да по одной простой причине: такую картину мог создать только Рубенс. Она носит отпечаток его личности и его гения – и только его одного.
– Я не эстет, – с легким раздражением заметил Маркхэм. – Я только юрист и, когда заходит речь о виновнике преступления, предпочитаю существующие и реальные доказательства метафизическим гипотезам.
– Дорогой мой, это ваше предпочтение и приводит вас к разным ошибкам, – заметил Вэнс.
Он медленно закурил новую сигарету и выпустил к потолку струю дыма.
– Возьмите, например, заключение по данному делу об убийстве. Вы находитесь под влиянием неверного вывода, что вы, вероятно, знаете человека, который убил нашего Бенсона. Вы убедили в этом майора и сказали ему, что у вас много доказательств, которые дают вам возможность требовать обвинительного заключения. Несомненно, у вас в руках есть некоторое число улик, которые современный Солон может назвать убедительными. Но истина заключается в том, что вы понятия не имеете, кто в данном случае виновный. Вы ухватились за бедную девушку, которая к преступлению не имеет никакого отношения.
Маркхэм резко повернулся к нему.
– Так! – воскликнул он. – Значит, я ухватился за невинного человека? Поскольку только мои помощники и я знаем обо всех уликах против нее, может быть, вы будете столь любезны и сообщите мне, почему вы считаете ее невиновной?
– Видите ли, – улыбнулся Вэнс, – это очень просто. Вы не знаете убийцу по той причине, что человек, совершивший это страшное преступление, достаточно хитер и проницателен и позаботился о том, чтобы ни вам, ни полиции не достались ключи или улики, которые могли бы указать на него.
Он говорил с мягкой уверенностью человека, который сообщает очевидные факты, не оставляющие места для споров.
Маркхэм презрительно засмеялся:
– Ни один правонарушитель, как бы хитер он ни был, не в состоянии предусмотреть все возможности. Даже самый тривиальный факт имеет столько различных связей с другими фактами, что – и это известно любому преступнику, – как бы долго и тщательно ни составлялся план преступления, всегда остаются нити, которые ведут к преступнику.
– Известный факт, – повторил Вэнс. – Нет, дорогой мой, только общепринятое суеверие основано на детской вере в неумолимость и неизбежность встречи с Немезидой. Я могу понять эту вашу слепую веру в неотвратимость наказания, но, честное слово, это заставляет меня думать, что вы верите в мистику.
– Не стоит тратить на споры весь день, – резко сказал Маркхэм.
– Посмотрите на любое нераскрытое преступление, – продолжал Вэнс, не обращая внимания на слова Маркхэма. – Эти преступления ставят в тупик самых лучших детективов, и что же? Отсюда следует, что раскрываются лишь те преступления, которые были задуманы и осуществлены дураками. Поэтому если сообразительный человек задумает совершить преступление и осуществит его, то останется очень мало шансов, что его найдут.
– Ха! Нераскрытые преступления! – презрительно фыркнул Маркхэм. – Это, скорее, результат плохой работы полиции, чем превосходства преступника.
– Плохая работа, – нежно промолвил Вэнс, – это попытка оправдать неумение мыслить. Человек изобретательный и имеющий мозги не может плохо работать в вашем смысле… Нет, мой дорогой Маркхэм, нераскрытые преступления – это такие, которые были обдуманы и осуществлены человеком умным. И знаете, Маркхэм, дело Бенсона относится к такой категории. Поэтому, когда через несколько часов после начала следствия вы утверждаете, что вам известен преступник, вы должны простить меня за то, что я вам не верю.
Он замолчал и сделал несколько быстрых затяжек.
– Искусственные и казуистические методы дедукции, которые вы все применяете, практически никуда не ведут. Поэтому мне очень жаль несчастную леди, которую вы собираетесь засадить за решетку.
Маркхэм, скрывавший свое раздражение за презрительной усмешкой, снова повернулся к Вэнсу:
– Так уж случилось, и я говорю об этом ex cathedra[17], что у меня есть улики против этой вашей «несчастной леди».
Вэнс неподвижно сидел на своем месте.
– Знаете, Маркхэм, – сухо заметил он, – ни одна женщина не смогла бы совершить это убийство.
Я видел, что Маркхэм взбешен. Когда он заговорил, то чуть не шипел от злости:
– Женщина не могла сделать это, несмотря на улики?
– Совершенно верно, – отозвался Вэнс. – И я не поверю, даже если она поклянется всеми святыми, что это сделала она.
– Ага! – В голосе Маркхэма слышался нескрываемый сарказм. – Значит, вы не цените даже признания?
– Да, мой дорогой Юстиниан, – с благодушным видом ответил Вэнс. – Именно так. Признание не только не представляет какой-либо ценности, но приводит к еще большим заблуждениям. Тот факт, что случайно оно может оказаться точным, вроде сильно переоцененной женской интуиции, показывает еще большую его нереальность.
Маркхэм презрительно фыркнул:
– Почему тогда люди признаются в своей вине в ущерб себе, если, конечно, они не чувствуют, что так или иначе правда будет найдена?
– Честное слово, Маркхэм, вы изумляете меня! Позвольте мне довести, privatissime et gratis[18], до ваших невинных ушей, что имеется множество других вероятных мотивов для признания. Признание может быть результатом страха, принуждения, целесообразности, материнской любви, рыцарского поведения, ошибочного понимания своего долга, извращенного эгоизма, того, что психоаналитики называют комплексом неполноценности, заблуждения, голого тщеславия и сотен других причин – самая вероломная и нереальная форма из всех доказательств, и даже самый глупый и ненаучный закон отвергает признание в делах об убийстве как форму доказательства.
– Вы весьма красноречивы, Вэнс, – сказал Маркхэм. – Но если закон отвергает все признания и отметает вещественные доказательства, тогда обществу остается закрыть все суды и тюрьмы.
– Типичный образец формальной логики, – отозвался Вэнс.
– Но могу я вас спросить, откуда к вам придет убеждение в виновности?
– Есть один непогрешимый метод определения человеческой вины, – ответил Вэнс. – Но поскольку полиция пребывает в блаженном неведении, то она теряет возможность раскрыть преступление. Правда может быть получена только путем анализа психологических факторов и применения их к данной личности. Реальными ключами к делу являются факты психологические, а не материальные. Ваш покорный слуга, изучая предметы искусства, например картины, не прибегает к химическому анализу холста и краски, но изучает манеру исполнения и замысел художника. Он задает себе вопрос: мог ли эту картину написать соответствующий гениальный художник, например Рубенс, Микеланджело, Тициан, Тинторетто или Веронезе?
– Боюсь, что ваш подход слишком примитивен, а красивая аналогия ничего не дает, потому что имеющиеся у меня факты применительно к данному произведению, которое можно назвать «Дело об убийстве Олвина Бенсона», неумолимо указывают на некую молодую женщину.
Вэнс пожал плечами:
– Может быть, вы скажете мне, каковы эти факты?
– Конечно, скажу, – ответил Маркхэм. – Im primis[19]: леди была в доме в момент выстрела.
Вэнс недоверчиво посмотрел на него:
– Да? Она действительно была там? Очень интересно!
– Доказательство ее присутствия неуязвимо, – продолжал Маркхэм. – Как вы знаете, на камине в гостиной Бенсона были найдены ее перчатки и сумочка.
– О! – с улыбкой произнес Вэнс. – Но это значит, что в момент выстрела присутствовала не сама леди, а ее перчатки и сумочка. Я оплакиваю человека, который считает эти два разных условия одинаковыми. Мои брюки в химчистке, следовательно, я сам в химчистке, так?
Маркхэм покровительственно улыбался:
– А разве не является доказательством тот факт, что необходимые предметы вечернего женского туалета найдены на следующее утро в доме человека, с которым она проводила время?
– Конечно, нет, – ответил Вэнс. – Я не сомневаюсь, что можно найти массу других объяснений.
– Но если леди не носит эти предметы днем, если она не могла попасть в дом Бенсона в его отсутствие и без ведома экономки, то можно спросить, каким образом эти вещи оказались в доме убитого?
– Честное слово, я не имею понятия, – ответил Вэнс. – Сама леди, несомненно, вызывает любопытство. Но знаете ли, возможны различные объяснения. В конце концов эти вещи мог принести в своем кармане наш усопший. Вы же знаете, как любят женщины совать в карманы мужчин свои безделушки. «Вы бы не могли положить себе в карман мои вещи, чтобы у меня были свободны руки?» Вполне возможно, что эти вещи оставил убийца, чтобы навести полицию на след невинного человека. Женщины, знаете ли, никогда не кладут свои вещи на камин или вешалку для шляп. Они могут бросить их в ваше любимое кресло или на стол.
– И сигаретные окурки Бенсон тоже принес в своих карманах? – ехидно спросил Маркхэм.
– В отдельных случаях бывают и более странные вещи, – спокойно отозвался Вэнс, – хотя я и не утверждаю, что это сделал он. Окурки могут быть доказательством предыдущего conversation[20].
– Даже у презираемого вами Хэса хватило ума узнать у экономки, что она каждое утро чистит камин.
Вэнс вздохнул:
– Смотрите, как вы находчивы! Но скажите, ведь это не единственная ваша улика против леди?
– Конечно, нет, но, несмотря на ваше недоверие, всё тем не менее подтверждает мою правоту.
– О, я не сомневаюсь, что в наших судах часто судят невинных людей… Но расскажите мне еще.
Маркхэм принял самоуверенный вид.
– Первое, что выяснил мой человек: Бенсон обедал с этой женщиной в «Марселе», небольшом богемном ресторане на Западной Сороковой улице. Второе: они поссорились. Третье: в полночь они вышли из ресторана и вместе сели в такси… Убийство произошло в половине первого. Но, поскольку она живет на Риверсайд-Драйв в районе Восьмидесятых улиц, Бенсон не стал провожать ее, что он должен был сделать, если бы не повез ее к себе. Так что в момент выстрела она была в доме Бенсона. Кроме того, мой человек узнал в апартаментах, где живет эта женщина, что она вернулась домой в начале второго. Больше того, она была без перчаток и сумочки, и для того, чтобы попасть к себе, ей пришлось воспользоваться отмычкой, причем она заявила, что свой ключ потеряла. Как вы помните, в ее сумочке мы нашли ключ. Ну и последнее – это те сигаретные окурки, на которые вы сами обратили внимание.
Маркхэм торжествующе посмотрел на Вэнса и задымил сигарой.
– Видите, как много произошло событий в тот вечер, – продолжал он. – Как только сегодня утром мы опознали личность этой женщины, я послал двоих своих людей покопаться в ее личной жизни. Когда я днем зашел в свой кабинет, они позвонили мне. Они выяснили, что у нее есть жених, армейский капитан Ликок, который вполне мог достать такой револьвер, из которого был убит Бенсон. Кроме того, стало известно, что этот Ликок завтракал с ней в день убийства и звонил ей на следующее утро.
Маркхэм наклонился вперед и продолжал свою речь, при каждом слове постукивая пальцами по ручке кресла.
– Как видите, у нас есть мотив, удобный случай и возможность. Может быть, теперь вы согласитесь, что у меня есть доказательства?
– Мой дорогой Маркхэм, – с холодной твердостью произнес Вэнс, – вы не назвали ничего такого, что нельзя было бы объяснить по-другому, причем это может сделать любой школьник. – Он печально покачал головой. – Подумать только, из-за таких доказательств людей лишают свободы и жизни! Честное слово, Маркхэм, я начинаю бояться за свою личную безопасность.
Маркхэм разозлился:
– Почему вам так нравится искать ошибки в моих утверждениях?