«Дело общественников» (1930)
Первое дело, которое мы решили включить в этот сборник, отличается от остальных по многим параметрам: оно самое раннее хронологически (1930 год), возбуждено в отношении сразу 11 человек, а главное – окончилось для них всех благополучно. Несмотря на грозную формулу обвинения, в отношении семи человек дело было прекращено, а в отношении четверых, приговоренных к трехлетней высылке (лишенных права проживания в крупных городах), приговор был вскоре пересмотрен, а наказание – отменено. Однако мы сочли необходимым включить его в это издание как минимум по двум причинам.
Во-первых, это уникальный источник сведений о жизни московской адвокатуры в 1920-е годы, причем в 1930 году, когда происходили допросы обвиняемых, они еще имели возможность говорить то, что считали нужным, – и даже выражать несогласие с «отдельными мероприятиями» советской власти (разумеется, все равно необходимо делать поправку на то, что этим людям угрожают серьезные сроки), – а следователи, в отличие от времен Большого террора, обычно еще записывали их слова в протокол, вместо того чтобы подгонять формулировки под пункты обвинительных заключений. Во-вторых, это дело – своего рода репетиция дела о «контрреволюционной антисоветской кадетско-меньшевистской организации в Московской коллегии защитников» (иногда она называлась также эсеровско-меньшевистской или просто меньшевистской; хотя официально коллективного дела с таким названием не существовало, все его фигуранты обвинялись в членстве в одной и той же никогда не существовавшей организации), которое началось в 1938 году и закончилось гибелью десятков московских адвокатов.
Оба дела были направлены на одну и ту же группу людей – бывших присяжных поверенных, которые, в отличие от большинства своих коллег, решили в начале 1920-х годов влиться в новую, советскую адвокатуру (а некоторые и стояли у ее истоков). Большинство из них были «общественниками», или «политическими защитниками», и до революции, имея либеральные и (или) левые убеждения, от кадетов до эсеров, защищали бастующих рабочих, бунтующих крестьян, представителей национальных и религиозных меньшинств и, наконец, революционеров, включая многих большевиков. Придя в 1922 году в коллегию защитников, они пытались по сути заниматься тем же самым, участвуя в работе Московского комитета Политического красного креста и берясь за защиту политических обвиняемых – «правых эсеров», меньшевиков, «вредителей» и так далее. Однако прославившие их в начале века адвокатские навыки в условиях революционной, а затем социалистической законности оказывались все менее эффективными. Как видно из материалов дела, в самом начале этот круг «ЧКЗ» сразу после создания коллегии оформился в виде «общественной группы» (или фракции), пытавшейся отстаивать свои интересы в борьбе – в основном аппаратной – с так называемыми «революционной» и «коммунистической» группами, влияние которых постепенно росло. В 1926 году все группы были упразднены, но «общественники», естественно, продолжали состоять друг с другом в дружеских и коллегиальных отношениях. В 1928–1929 годах численный состав коллегии значительно вырос за счет новых кадров, и если при создании МКЗ в 1922 году доля бывших присяжных поверенных составляла в ней около половины, то к этому времени – 20–25 %.
Интересно, что состав группы обвиняемых по «делу общественников» 1930 года представляется довольно случайным – только один из них, А.М. Никитин, станет активным членом мифической антисоветской организации в конце 1930-х. Однако в их показаниях звучат имена многих людей, которых будут преследовать через восемь лет, в первую очередь это братья П.Н. и В.Н. Малянтовичи, А.М. Долматовский, А.С. Тагер, а также Н.К. Муравьев, которого «спасла» только смерть в конце 1936 года. Впрочем, П.Н. Малянтовича арестовали в день вынесения приговора по «делу защитников», 13 декабря 1930 года, обвинили в принадлежности к «Союзному бюро меньшевиков» и 10 мая 1931 года приговорили к 10 годам лишения свободы[47]; однако благодаря вмешательству Н.К. Муравьева и высокопоставленных чиновников, пока еще почтительно относившихся к его заслугам «политического защитника», уже 20 мая приговор был отменен, а в ноябре того же года Малянтовича восстановили в коллегии защитников[48]. В.Ю. Короленко, который сам дает показания в конце дела, арестовали по другому коллективному делу еще в апреле – мае 1930 года, а 13 августа того же года осудили к расстрелу с заменой на 10 лет концлагеря. Наконец, И.С. Урысон на момент появления «дела общественников» находился в ссылке в Нижнем Новгороде по приговору, вынесенному 9 января 1929 года, – в связи с фантасмагорическими обвинениями в подстрекательстве к покушению на Сталина, выдвинутыми агентом ОГПУ Гринберг. В «деле общественников» он не фигурирует в качестве обвиняемого, однако из материалов его собственного дела [49] известно, что в августе 1930 года его арестовали в Нижнем Новгороде и этапировали в Москву; в отношении него было составлено обвинительное заключение, аналогичное заключению по «делу общественников» (на две недели раньше), но приговора в отношении него нет ни в одном из дел. Срок ссылки Урысона был впоследствии сокращен, и в апреле 1932 года он вернулся в Москву – до следующего ареста в январе 1938 года.
Дело № Р-35440[50]
по обвинению Умнова[51] Павла Георгиевича и др.
Список лиц, привлеченных по архивно-следственному делу:
1. Богданов М.И.
2. Гринберг И.Н.
3. Никитин А.М.
4. Динесман И.Ю.
5. Коренев П.П.
6. Пинес И.Г.
7. Полетик М.П.
8. Патушинский Г.Б.
9. Розенблюм А.Б.
10. Ум<н>ов П.Г.
11. Филатьев Г.В.
л. д. 8—10
Протокол допроса
Филатьева Георгия Викторовича[52]
от 14 августа 1930 года
<…>
из дворян г. Рыбинска Нижне-Волжского края, русский
<…>
Состоял в партии народных социалистов[53] с 1917 по 1918 год. В других партиях не был. До войны 1914 года и до Февральской революции – присяжный поверенный.
Г.В. Филатьев. 1930
<…>
С Февральской революции до Октябрьской революции: товарищ Московского городского головы с августа м-ца до октября 1917 г. В Октябрьскую революцию: юрисконсульт в Земгоре[54]. С Октябрьской революции по настоящий день: то же до начала 1919 г. В 1919 г. работал в кооперации; в конце 19 в Электротресте зав. юридической частью. В марте 20 г. был арестован за участие в «Союзе Возрождения»[55]. До 1 января 1921 г. находился в концлагере. С янв. 21 по авг. 21 консультант Наркомзема, затем зав. юротделом Мозо[56] до средины 22 г. С марта-апреля 22 г. юриск. «Волголеса» до 15.01.28 г. В 25 г. вступил в коллегию защитников. С 10.02.30 г. в «Северолесе» юрисконсультом.
<…>
В марте 20 г. был арестован за участие в «Союзе Возрождения» и в августе 20 г. был осужден к заключению в конц. лагерь на все время гражд. войны, с последующим определением срока в 2 года. С февральской революции я принимал деятельное участие и вошел в состав Комитета общественных организаций, где был и заместителем председателя. Я состоял гласным Моск. Городск. Думы и в августе был избран Товар. Городск. Головы. В 1924 г., а может быть, и в 1925 г. я вступил в Московский Комитет Защитников[57] и состоял членом так назыв. общественной группы до роспуска группы. Группа имела целью перенести в коллегию лучшие традиции дореволюционной общественной адвокатуры. Она с самого начала приняла твердое решение заниматься исключительно адвокатскими вопросами и ни в коем случае не общеполитическими и быть строго лояльной. Это решение всегда проводилось, и я считаю, что ни разу не было нарушено. Я не припоминаю ни одного случая нарушения. Думаю, что если бы такой случай имел место, он вызвал бы протест.
После роспуска «общ. группы», т. е. после 1926 г., некоторые быв. члены «общ. группы» собирались для обсуждения чисто профессиональных вопросов. Насколько я помню, такие собрания происходили на квартире у Ордынского[58], Коренева, Долматовского; у последнего собрания бывали очень редко. Собирались мы по вопросам о перевыборах в президиум по поводу кандидатур. На этих собраниях обсуждались и поддерживались кандидатуры лиц, не входящих в «общественную группу». На таких собраниях обсуждались и вопросы коллективизации[59], чистки, а также некоторые дисциплинарные дела, по которым президиумом были вынесены приговоры.
Для обсуждения каких-либо политических вопросов такого рода собрания быв. «общественников» никогда не созывались. Вообще, я не помню ни одного случая, когда на таких собраниях затрагивались бы политические вопросы.
Записано с моих слов, мною прочитано —
Филатьев [подпись]
Допросил Белостоцкий [подпись]
л. д. 11-13
Протокол допроса
Филатьева Георгия Викторовича
от 19 августа 1930 года <…>
<…>
Сначала большинство из нас было против создания коллективов и стремились к сохранению частных кабинетов[60]. Это было в самом начале. Позже мы согласились с необходимостью создания коллективов, но выдвигали проект организации коллективов высококвалифицированных специалистов, имея в виду получить санкцию НКЮ[61] на организацию такого коллектива. Вопрос этот был затронут на одном из наших совещаний, но персональных списков мы на такого рода совещаниях не обсуждали.
Из числа лиц, присутствовавших на таких совещаниях в упомянутых выше квартирах, я помню следующих: Корнеева, Ордынского, Динесмана, Когана, Долматовского, Малянтовича, Постоловского[62], Икова[63], Богданова; бывали и другие, но я сейчас не помню остальных, кто еще бывал на таких совещаниях.
Об упомянутых выше совещаниях мы предварительно никогда не ставили в известность президиум Коллегии. Думаю, что Президиум знал о наших совещаниях. Даже не сомневаюсь в этом, так как мы никогда не скрывали, что собираемся для обсуждения разных вопросов.
Лично я никогда не считал такие собрания на частных квартирах нелегальными. Если бы это было так, то я никогда в таких собраниях участия не принимал бы.
Насколько я помню, на такого рода совещаниях никогда политические вопросы не затрагивались. Я не припоминаю ни одного случая, когда кто-либо из присутствовавших на такого рода совещаниях высказывал бы свое недовольство существующим строем и говорил бы о каких-либо политических стремлениях.
Записано с моих слов, мною прочитано – Филатьев [подпись]
Допросил Белостоцкий [подпись]
л. д. 21—23
Протокол допроса
Филатьева Георгия Викторовича
от 26 августа 1930 года
Я не нахожу, чтобы мы, собиравшиеся на упомянутых выше совещаниях, оказывали бы какое-либо противодействие мероприятиям партийной части президиума. Только по некоторым вопросам мы с ними не соглашались и когда собирались, то после обсуждения таких вопросов выносили свое особое мнение. По каким именно вопросам мы с ними не соглашались, я сейчас затрудняюсь сказать.
<…>
Записано с моих слов, мною прочитано —
Филатьев [подпись]
Допросил Белостоцкий [подпись]
л. д. 24—25
Протокол допроса
Филатьва Георгия Викторовича
от 26 августа 1930 года
Узнав о том, что меня хотят арестовать, от своих дочерей, я некоторое время скрывался или, вернее, провел весь день на квартире одного знакомого, фамилию которого указать отказываюсь, т. к. не хочу его выдавать или подводить.
Записано с моих слов, мною прочитано – Филатьев [подпись]
Во время производства у меня на квартире обыска меня на квартире не было, т. к. я был на даче. По окончании обыска мои дочери спросили у агента, производившего обыск, о том, могут ли они предупредить меня относительно моего ареста, на что последовал положительный ответ со стороны агента. Вернее, на вопрос дочерей агент не дал им никакого ответа. Утром я приехал с дачи на службу, причем предварительно хотел зайти на свою квартиру У дома, в котором я проживаю, меня встретили дочери и предупредили о том, что меня приходили арестовать агенты ОГПУ
Последнее обстоятельство указано мною неверно и я его поправляю. Дочери меня встретили не у дома, в котором мы живем, а на Б.-Бал. вокзале, куда они специально приехали с тем, чтобы предупредить об аресте.
Записано с моих слов, мною прочитано – Филатьев [подпись]
Свои показания изменяю, я скрывался в течение дня или провел этот день, когда узнал, что меня хотят арестовать, у Владимира Николаевича Малянтовича[64].
В этот день на квартире у Владимира Малянтовича его брата Павла Малянтовича не было. Владимир Малянтович пробыл со мною всего около получаса, оговариваюсь, вернее, около часа, а затем уехал в суд (Хамовнический). Куда он еще хотел заехать, мне об этом неизвестно, исключая лишь то, что он должен был из Хамовнического суда поехать на службу.
Когда я находился у Малянтовича Владимира, то ни я лично, ни Малянтович, ни мои дочери никому по телефону не звонили.
Записано с моих слов верно и мною прочитано.
Оговариваюсь, что мне со слов Малянтовича известно, что он в этот день должен был поехать в Хам. суд, затем на службу и оттуда на дачу. Куда же он ездил и к кому, кроме указанного, я не знаю.
л. д. 28—29
Протокол допроса Филатьева Георгия Викторовича
от 1 сентября 1930 года
<…>
Не помню точно с кем: Малянтовичем В. или кем-либо из членов моей семьи я говорил о возможных причинах моего ареста, причем высказав предположение, что меня хотят привлечь за прошлую к-р деятельность, за которую я был судим. При этом мы говорили о произведенных за последнее время арестах Громана, Чаянова, Кондратьева[65] и возможно других лиц. Других разговоров у меня с Малянтовичем В. не было. Когда он утром ушел от меня, то я его потом больше не видел. Никаких поручений Малянтовичу В. я не давал и с какими-либо просьбами не обращался. Единственное, о чем я мог его просить, это позаботиться о моей семье.
О том, что в ночь, когда я должен был быть арестован, арестованы еще какие-либо лица, я во время пребывания на квартире Малянтовича В. не знал.
На квартире Малянтовича я пробыл до вечера, затем пошел к себе домой, откуда отправился на Лубянку 2 и явился в ОГПУ. На улице я в тот день никого из своих знакомых не встретил.
<…>
Записано с моих слов, мною прочитано – Филатьев [подпись] Допросил Белостоцкий [подпись]
л. д. 38
Постановление о привлечении в качестве обвиняемого
13 ноября 1930 г.
<…>
…Опер. уп. 2 отд. 0 отд. ГПУ Зусков… нашел, что гр. Филатьев Георгий Викторович изобличается в достаточной степени в участии в к/р группировке, деятельность которой была направлена на свержение советской власти и восстановление народно-демократической республики.
<…>
л. д. 39-43
Дополнительные показания арестов. Филатьева
от 17.11.30 г.
<…>
Происходившие на квартирах собрания б. общественников были закрытые в том смысле, что состав их участников определялся предыдущим собранием. Вопросы для обсуждения намечались кем-либо из членов Президиума, затем могли ставиться каждым участником собрания.
Принцип отбора участников собраний: приглашались члены президиума данного состава и быв. члены президиума Коллегии из бывших общественников. Бывало не свыше 10 человек, из них: Коренев, Ордынский, Долматовский, я, Динесман, Коган, Богданов, последний раз был Духовской[66], который намечался в члены президиума Коллегии, Постоловский, Малянтович, – больше не припоминаю. Члены собрания оповещались при встречах и, думаю, точно не знаю, по телефону. Формы оповещения не помню.
Обычно оповещал Павел Павлович Коренев. Сроки созыва собраний намечались на каждом последнем собрании или членом президиума Коллегии – это реже.
Вопрос: Почему ваша группа считала, что на ваших собраниях, закрытых, не могли участвовать не состоявшие в группе общественников?
Ответ: Считалось правильным, что обсуждение текущих вопросов адвокатуры должно происходить между лиц, одинаково смотрящих на эти вопросы.
Вопрос. Почему не было в вашей группе ни одного партийца?
Ответ: Потому что партийцы обсуждали эти вопросы на фракционных собраниях и часто проектировали решения вопросов неправильно, не в соответствии с директивами партии и правительства. Молодая, советская адвокатура не приглашалась на собрание группы общественников потому, что этот вопрос вообще не ставился.
Вопрос: Каким образом вашей группой осуществлялось давление на выборы в Президиум?
Ответ: Давления, с моей точки зрения, не было, но группа бывших общественников выдвигала на выборах свой список кандидатов, намеченных на наших собраниях.
Вопрос: Кто проводил подготовку к выборам?
Ответ: Все участники наших собраний путем беседы при встречах с членами коллегии. Велись эти беседы по усмотрению каждого.
Вопрос: Кто из членов вашей группы особенно возмущался советским правом, называя его полицейским?
Ответ: Огульного суждения о советском праве со стороны какого-либо члена нашей группы я не помню. Говоря в протоколе от 23.08.30 г. о чрезмерной прямолинейности и непризнании значения человеческой личности советской системой, я имею в виду доминирование интересов государства над человеческой личностью, которую сов. государство иногда ставит ниже интересов государства, ибо я считаю, что личность является самоцелью, государство же является средством для достижения наилучшего существования человеческой личности.
Записано с моих слов, мною прочитано – Филатьев [подпись] Допросил Новицкий [подпись] 18.11.30 г.
л. д. 44—47
Дополнительные показания арестов. Филатьева
от 16.11.30 г.
<…>
Вопрос: Были ли на этих собраниях когда-либо члены ВКП(б)?
Ответ: Нет.
Вопрос: Почему?
Ответ: Потому что собирались члены Коллегии защитников, мнение которых по адвокатским делам были приблизительно тождественны.
Вопрос: Значит, существовала идеологическая спайка? Ответ: Да. По определенным вопросам – адвокатским. Вопрос: А по прошлому?
Ответ: Все были присяжными поверенными.
Вопрос: Какие мероприятия Сов. власти и события критиковались на ваших собраниях особенно резко?
Ответ: В этих собраниях – я не помню. Вообще в других местах я критику вел, но не резкую, а благожелательную.
Записано с моих слов, мною прочитано – Филатьев [подпись]
Допросил Новицкий [подпись]
л. д. 48—51
Дополнительные показания арестов. Филатьева
от 20.11.30 г.
В Московскую Городскую Думу я был избран в декабре 1916 года по доверенности Консерватории. В течение месяца выборы были кассированы. После свержения самодержавия кассация выборов была аннулирована и состав гласных приступил к работе в марте или апреле 1917 года. Я состоял гласным до избрания нового состава гласных на основ. закона о всеобщ. избир. праве Правительства Керенского[67]. В состав гласных последней Думы я был избран по списку народных социалистов и в августе м-це 1917 года был избран в состав Городской Управы в качестве тов. Городского Головы. Пробыл до роспуска.
Октябрьскую революцию я встретил отрицательно. Я полагал, что эта власть сохранится очень короткий срок, мне казалось, что она не соответствует желаниям народным. Я был сторонником учредительного собрания.
Если бы мне в первые дни Октябрьской Революции предложили подписку о согласии работать с большевиками, я бы отказался, т. к. в то время я был врагом Советской власти. Постепенно видя, что Сов. власть удовлетворяет желания народа и поэтому упрачивается, я постепенно пришел к выводу, что Советская власть имеет все основания для прочного существования, и свое отрицательное отношение к власти изменил на положительное.
<…>
Мои недовольства касались главным образом вопросов адвокатских, в частности, предполагаемого решения [лишения] Президиума К.З. прав дисциплинарного суда, принудительное введение коллективов сразу во все адвокатуры, а не постепенно и не добровольно, против нового проекта уголовного кодекса – проект т. Крыленко[68]. О других случаях не помню, хотя возможно и, вернее, были.
Кругом близких мне людей я называю, главным образом, членов б. обществ. группы, бывших на наших закрытых собраниях. Кроме указанного мною в предыдущих показаниях недовольства мною в отношении прав человеческой личности, во мне поражает [порождают] недовольство тяжелые жизненные условия, в частности предоставление служащим худших условий жизни по сравнению с рабочими.
В качестве одного из сомнений, пребывающих во мне в связи с последним положением в строительстве, могу указать на сомнение в возможности выполнения пятилетки. Твердого убеждения в этом у меня не было за отсутствием надлежащей подготовки.
Отношение Советской власти к интеллигенции считаю неправильным, т. к. трудовая интеллигенция является частью рабочего класса такой же, как и раб. физического труда.
Вопрос: Исключаете ли Вы возможность контрреволюционной критики Сов. власти со стороны отдельных членов вашей группы на происходивших закрытых собраниях?
Ответ: Насколько я их, т. е. членов нашего кружка, знаю, то этой возможности не допускаю, но если они окажутся иными, чем я их знаю, такая возможность не исключается.
Вопрос: Как ваша группа б. общ. относилась к молодежи?
Ответ: Положительно.
Вопрос: Почему из ее среды никогда никто не был приглашен на ваше собрание?
Ответ: Ответить точно на этот вопрос не могу, т. к. этот вопрос не ставился. Возможно, что по причине рутины в группе по вопросу о составе ее. Случая рассматривания на собрании группы вопроса о классовом суде и его злой критики – я не помню.
Писано с моих слов верно, мною прочитано,
в чем и расписываюсь. Филатьев [подпись]
Допросил: Новицкий [подпись]
л. д. 60—68
Протокол допроса Никитина Алексея Максимовича[69]
от 16 августа 1930 г.
<…>
Партийность и политические убеждения: в РСДРП с 1897 г. по 1917 г.
В февральскую революцию: Председ. Рев. Комитета и Моск. совета.
С февральской до Октябрьской революции: до июля месяца 1917 г. в Президиуме Моск. совета; с июля по октябрь состоял во Врем. правительстве министром почт и телеграфа[70], а впоследствии по внутр. дел. Был арестован, но освобожден[71].
А.М. Никитин. 1930
С Октябрьской революции: по январь 1918 г. числился юрисконсультом Центросоюза[72]; в январе 1918 г. уехал в Ростов[73], где состоял юрисконсультом Краевого союза потребительских обществ до декабря 1919 г… В декабре 1919 был избран председателем Кооперативного союза до 20 мая 1920 г. С 15 июля 1921 г. в Московском губернском союзе потребительских обществ.
В мае 1920 г. был арестован в Ростове н/Д[74] и направлен в Москву в ВЧК по делу старого правления Центросоюза[75]. Верховным трибуналом осужден 3 октября 20 г. к 15 г. концлагеря. 4 апреля 21 г. амнистирован.
В коллегию защитников я вступил в 1922 г. по образовании Коллегии, так как тогда признавалась общественная полезность работы в Коллегии и мной было получено указание на желательность вступления в коллегию защитников со стороны председателя Моск. Губ. Союза Потреб. О-в, где я занимал должность заведующего Юридическим отделом, т. к. это было необходимо для проведения дел в высших судебных органах и, кроме того, желательно было участвовать в оказании юридической помощи населению, каковая была возложена на новую адвокатуру В организационном периоде Коллегии Защитников я не участвовал, а вступил в состав ее уже после избрания президиума Коллегии защитников. При организации была открыто организована «общественная группа», единственной целью которой была помощь членам президиума от общественной группы при их работе в президиуме. Эта группа имела общие собрания в помещении президиума и имела нечто вроде бюро, заседания которого происходили на частных квартирах. Я помню, что эти собрания проходили чаще всего на квартире Ордынского и Коренева, раза два-три были у меня на квартире.