От составителя
Эта книга посвящена судьбам московских адвокатов, ставших жертвами репрессий (то есть развязанного советским руководством террора) в 1930-е годы. В предисловии я попробую кратко описать историю московской адвокатуры в первой половине XX века, показать, как изменился ее состав после упразднения дореволюционной присяжной адвокатуры и появления в 1922 году советских коллегий защитников, а также остановиться на масштабах и причинах репрессий в адвокатской корпорации.
В последнем, изданном в 1917 году (по состоянию на 15 ноября 1916 года) «Списке присяжных поверенных округа Московской судебной палаты и их помощников», значатся около 1300 присяжных поверенных и около 1750 помощников присяжных поверенных, зарегистрированных и практикующих в Москве и нынешней Московской области[1]. По численности с московской присяжной адвокатурой могла сравниться только петроградская. Следуя общепринятой традиции и здравому смыслу, я включаю в дореволюционную адвокатскую корпорацию помощников присяжных поверенных: содержание их профессиональной деятельности де-факто мало чем отличалось от деятельности присяжных поверенных, будучи де-юре практически не урегулированным. Статус присяжного поверенного могло получить лицо (мужского пола – несмотря на предпринимавшиеся усилия, доступ в присяжную адвокатуру так и остался закрыт для женщин до самого ее упразднения), достигшее 25-летнего возраста, получившее юридическое образование, сдавшее государственный экзамен и имеющее стаж работы по специальности – по судебному ведомству или в качестве помощника присяжного поверенного – в течение пяти лет.
Двое самых почтенных присяжных поверенных, В.А. Капеллер и Г.В. Бердгольдт, имели к 1916 году более 45 лет стажа, а в 1915–1916 годах в корпорацию вступило около 135 человек. Впрочем, далеко не все помощники присяжных поверенных, даже оставаясь в адвокатуре, решали приобрести статус присяжного поверенного по истечении пяти лет: в списке на 1917 год значатся десятки помощников, ставших таковыми еще в начале 1900-х годов. Причины этого обстоятельства были различны, но основная заключалась в квоте, существовавшей для принятия в корпорацию «иноверцев», то есть в первую очередь евреев.
Так или иначе, все эти три тысячи присяжных поверенных и их помощников оказались не у дел сразу после октябрьского переворота, когда 22 ноября 1917 года новая власть первым же указом упразднила вместе со старыми судами «доныне существовавшие институты судебных следователей, прокурорского надзора, а равно и институты присяжной и частной адвокатуры», а в роли и обвинителей, и защитников могли теперь выступать «все не опороченные граждане обоего пола, пользующиеся гражданскими правами» (их вскоре стали называть «правозаступниками»). Впрочем, в Декрете № 2, принятом 15 февраля 1918 года, круг «правозаступников» несколько сужается: «При Советах рабочих, солдатских и крестьянских депутатов создается коллегия лиц, посвящающих себя правозаступничеству как в форме общественного обвинения, так и общественной защиты… В эти коллегии вступают лица, избираемые и отзываемые Советами рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Только эти лица имеют право выступать в судах за плату».
Первые месяцы присяжная адвокатура пыталась протестовать. Вскоре после октябрьских событий Киевский совет присяжных поверенных направляет коллегам в Петрограде, Москве и Саратове телеграмму следующего содержания:
«Киевский Совет присяжных поверенных выражает братское сочувствие товарищам Петроградского, Московского Советов и подвергшимся грубому насилию председателю и членам Саратовского Совета. Никакие темные силы не могут уничтожить того сословия, которое всегда принимало участие в борьбе за свободу народов. Носители идей права необходимы всякому общежитию, ибо свобода всех основана на организации ее на началах права, без которого свобода превращается в произвол, нужный насильникам и погромщикам, но отнюдь не свободному народу…
Мы верим, что Россия, переживая тяжкие времена торжества черни, все же идет по пути прогресса и что первой потребностью ее на пути истинного прогресса будет именно тот правовой строй, при котором наше сословие – как объединенное, так и в лице отдельных его представителей – сможет беззаветно служить на пользу своей родине. Попытки уничтожения судов и нашего сословия могут быть лишь временным эпизодом, нисколько не умаляющим ни нашего значения, ни тем более нашего достоинства. Всякие нападения на части нашего сословия могут лишь укрепить наши товарищеские отношения и чувства…»[2]
«Временный эпизод» растянулся на годы, а к тому времени, когда какое-то подобие правового строя стало появляться, сословие, жаждущее «беззаветно служить на пользу своей родине», прекратило свое существование. В «коллегиях правозаступников» смогли работать немногие, не только потому, что Советы с большим подозрением относились ко всем «бывшим людям», в том числе – а часто и тем более – и адвокатам, но и потому, что их профессиональные навыки и опыт в условиях революционной законности часто оставались невостребованными.
Судьбы остальных сложились по-разному. Многие ушли с белыми, опасаясь за свою жизнь и оказавшись в итоге в самых разных регионах страны – на юге, в Сибири или на Дальнем Востоке. Многие эмигрировали (в Германии с 1920 года действовал Союз русской присяжной адвокатуры, во Франции – Союз русских адвокатов). Кто-то погиб на фронтах Гражданской войны, от болезней или в застенках ЧК – здесь еще много белых пятен, поскольку в первые годы советской власти репрессии часто не документировались. Многие из оставшихся оказывались в тюрьмах – по надуманным, а иногда и реальным обвинениям в контрреволюционной деятельности и участии в борьбе антибольшевистского подполья. В подробностях известна, например, судьба Александра Абрамовича Виленкина, московского «политического защитника», героя Первой мировой войны (полного георгиевского кавалера), который один из первых вступил в подпольный «Союз защиты Родины и Свободы», созданный в марте 1918 года Борисом Савинковым. Виленкина арестовали в мае; по воспоминаниям сокамерников, о дальнейшем он рассказывал так:
«Часовой приводит к Дзержинскому. Там уже в сборе весь президиум. На меня никто не смотрит: Все уставились в стол. Мне дают слово: "Я был в царском суде защитником политических. Произнес 296 речей в защиту других. Теперь, в 297-й раз, говорю в свою". Называю их товарищей, которых я защищал. Тут же вызывают по телефону двух-трех. Те приезжают и подтверждают мои слова. Через час-два опять ведут к Дзержинскому. Теперь он один. И объявляет, что смертная казнь мне постановлением президиума отменена»[3].
Однако Виленкина не освободили, дважды выводили на расстрел, а 5 сентября 1918 года, в день, когда было издано постановление СНК РСФСР «О красном терроре» (в ответ на покушение на Ленина эсерки Фанни Каплан), расстреляли вместе с большой группой заключенных в Петровском парке.
Здесь мне хотелось бы вернуться на четверть века назад, в 1890-е годы, когда образованная часть российского общества, в том числе и присяжная адвокатура, стала стремительно политизироваться. Именно тогда, в 1893 году, группа молодых помощников присяжных поверенных, стремясь к общественному служению, создала в Москве так называемый «бродячий клуб»:
«Клуб назывался бродячим, потому что он не имел постоянного помещения, и заседания его происходили раз в неделю, каждый раз в другой квартире. Клуб не имел определенной программы, но ставил своей задачей поднять профессиональный и общественный уровень адвокатуры. Ради этого члены клуба стремились проникать во все профессиональные организации и прежде всего обратили внимание на консультацию при съезде мировых судей, которая в это время влачила весьма жалкое существование. Члены клуба вошли в состав консультации… и консультация весьма быстро совершенно преобразилась. Она, говоря ее словами, наметила своей целью прийти на помощь коснеющему в безысходном невежестве и неграмотности рабочему и крестьянскому населению, которое отлично знает свои обязанности, но не имеет никакого представления и не умеет отстаивать свои права. <…> "Прежде чем давать в чужие руки острое оружие закона, консультация обязана тщательно взвесить дела, для которых будет употреблено это оружие и, в случае сомнения, отказывать в совете. Особенно призывает внимание товарищей консультация и рекомендует сердечное отношение к делам, отражающим болезненные явления общественной организации, как то: делам паспортным, семейным и спорам по договорам всякого найма. Наконец, дела, имеющие принципиальное значение, консультация принимает к своему ведению и ведет их на свои расходы". Деятельность консультации из года в год принимала все более широкие размеры, и ей приходилось отдавать весьма много времени. Но участники консультации на этом не успокоились. Они обратили внимание еще на отсутствие защиты на выездных сессиях окружного суда и образовали кружок для организации этих защит…»[4]
«Московская пятерка» и Ф.Н. Плевако. Слева направо: М.Ф. Ходасевич, Н.В. Тесленко, П.Н. Малянтович, Ф.Н. Плевако, В.А. Маклаков, Н.К. Муравьев. 1900-е годы.
По прошествии некоторого времени молодых лидеров «бродячего клуба», теперь уже полноправных присяжных поверенных, стали называть «московской пятеркой» (П.Н. Малянтович, Н.В. Тесленко, В.А. Маклаков, Н.К. Муравьев и М.Ф. Ходасевич[5]). Сами же они (и еще несколько десятков адвокатов в Москве, Петербурге и других городах) предпочитали называть себя «политическими защитниками». Они защищали бастующих и протестующих рабочих, крестьян, угнетаемые религиозные и национальные меньшинства и т. д., а также революционеров и других левых общественных деятелей.
После событий 1905 года, когда в России появился парламент и легальные политические партии, многие из политических защитников стали параллельно заниматься собственно политикой. Маклаков, Тесленко и М.Л. Мандельштам[6]стояли, среди прочих общественных деятелей, у истоков Партии народной свободы (конституционно-демократической); Маклаков впоследствии стал одним из ее признанных лидеров в Думе. Другие вступали в РСДРП, партию революционеров-социалистов (эсеров), Трудовую партию народных социалистов. Многие не вступали ни в какие партии официально, но были близки тем или иным направлениям и так или иначе принимали участие в политической деятельности: можно привести пример того же П.Н. Малянтовича, дружившего со многими меньшевиками и предоставлявшего свою квартиру для конспиративных встреч большевиков, а также А.М. Винавера, который одно время был личным секретарем С.А. Муромцева, основателя и лидера партии кадетов и председателя I Государственной думы. Правые политики среди присяжных поверенных, конечно, встречались (наиболее известен А.С. Шмаков, один из основателей Русской монархической партии, антисемит, гражданский истец в деле Бейлиса), но в меньшинстве. Несколько больше было среди них большевиков, которые стали впоследствии чиновниками молодой советской республики.
Особенно же активно левая адвокатура пошла в политику после Февральской революции 1917 года, откликнувшись на призыв Временного правительства во главе с петроградским присяжным поверенным А.Ф. Керенским. Несколько адвокатов занимали посты министров, товарищей министров и других руководителей в самом Временном правительстве (как П.Н. Малянтович, А.М. Никитин, Н.К. Муравьев и другие); десятки, если не сотни, избирались в местные парламенты, становились уполномоченными милиции (одним из них был помощник присяжного поверенного в Москве, тогда меньшевик А.Я. Вышинский), членами многочисленных комитетов вроде Земгора[7] или Центросоюза[8] и так далее.
После захвата власти большевиками все эти люди – как и не занимавшиеся политикой адвокаты, которых, разумеется, тоже было немало, – быстро поняли опасность своего положения. Маклаков, например, не вернулся из Франции, куда прибыл в октябре 1917 года в качестве вновь назначенного посла России. Тесленко, видный кадетский деятель, депутат II и III Государственной думы, гласный Московской городской думы в 1917 году, в октябре 1918 года уехал на юг, участвовал в Особом совещании при Главнокомандующем Вооруженных сил Юга России (Деникина), в 1920 году был эвакуирован в Константинополь, а оттуда перебрался в Париж. Мандельштам тоже уехал на юг, после чего через Харьков, Тифлис и Рим в 1921 году также приехал в Париж. Малянтович вместе с сыном поселился в Екатеринодаре, причем оставался там и после прихода Красной Армии.
В Москве и Петрограде остались – или через некоторое время туда вернулись – в основном те, кто считал себя защищенным благодаря старым связям и приятельским отношениям с представителями новой власти, то есть те самые «политические защитники» левой ориентации, в частности Муравьев, Ходасевич, Жданов[9], Оцеп[10], Тагер[11] и другие. В то же время советскому правительству были нужны квалифицированные кадры, в том числе юристы, поэтому многие из оставшихся оказались востребованными например, бывший бундовец И.С. Урысон[12] несколько лет работал консультантом Наркомюста и писал для него проекты важных документов. Через какое-то время возобновилась научная и преподавательская работа в университетах и научных обществах. А в 1921 году была провозглашена Новая экономическая политика (НЭП), и в страну хлынули иностранные концессии, каждой из которых были нужны консультанты – проводники в загадочном мире советского законодательства и судебной практики, владеющие иностранными языками. Именно «старые юристы» и стали такими проводниками, что позволяло бывшим присяжным поверенным неплохо зарабатывать, сочетая частную адвокатскую практику с юрисконсультской работой.
Именно в это время, в 1921 году, советское правительство в лице председателя Исполкома Моссовета Каменева, наркома юстиции Курского и наркома просвещения Луначарского (брата известного присяжного поверенного) осознало, что «коллегии правозаступников» в условиях повышенного спроса на юридическую экспертизу окончательно утратили всякую эффективность, а расцветшей буйным цветом «подпольной адвокатуре» пора положить конец. К созданию новой, советской адвокатуры решили привлечь оставшихся в России «зубров» – Муравьева, Малянтовича (специально «вызванного» из Екатеринодара в Москву) и других. По словам Муравьева, именно он предложил сам термин «коллегия защитников»[13].
В первый состав Московской губернской коллегии защитников (далее МКЗ), первое заседание которой состоялось 8 октября 1922 года в здании МГУ на Моховой улице, вошло 320 человек. Более половины из них были в прошлом московскими присяжными поверенными или помощниками присяжных поверенных (еще какое-то число входило в состав присяжной адвокатуры в других городах). Открывавший заседание председатель Московского советского народного суда И.А. Смирнов[14] (он был председателем Комиссии по приему членов коллегии), в частности, сказал:
«Разнообразны были этапы, через которые прошли судебные учреждения, и столь же разнообразны были формы организации защиты. Вы знаете основную причину этого – гражданскую войну. Вы помните, что после Октябрьской революции рабочий класс встретил на своем пути огромные препятствия, казавшиеся неодолимыми. Многие ученые юристы, выступавшие ранее на кафедре буржуазных судов, не пожелали работать в советском суде, не пожелали помочь рабоче-крестьянской власти.
В этот самый трудный период для строительства суда к нам пришла работать группа юристов. Рабоче-крестьянская власть не может забыть их неоценимой услуги, когда они вместе с нами питались овсяной похлебкой и помогали строить и укреплять советский суд.
<…>
Нужно было, чтобы жестокие уроки гражданской войны, голод и самоотверженная защита советской власти самими трудящимися изменили к нам отношение интеллигенции и вместе с ней и прежней адвокатуры, нужно было многое продумать и пережить, многое изжить, со многим примириться, глубже понять и осознать революцию. Пришли, наконец, к нам и ученые юристы. Мы открыли им двери, мы им не ставим никаких препятствий, мы даем им полную возможность работать на пользу рабоче-крестьянского государства, наравне с нами и вместе с нами.
Мы ждем от адвокатуры не пышных слов, а простой, серенькой, будничной работы – внедрять в сознание масс наши законы.
В своей повседневной работе вы будете постоянно встречаться с коммунистами и вы убедитесь, как плодотворно окажется это общение. Вы вместе заглянете во все уголки, чтобы осветить их. И много предстоит вам работы – ответственной, тяжелой, но зато благодарной»[15].
В первый состав президиума МКЗ были избраны 9 человек, «пять коммунистов и четыре из группы так называемой общественной адвокатуры»: Коренев, Постоловский, Малянтович и Ордынский (все четверо так или иначе фигурируют в материалах «дела общественников»).
В «Большой Богословской», как она еще называлась по старой памяти, аудитории МГУ отсутствовали несколько человек, которые должны были там быть, но уже успели поучаствовать в «освещении уголков» и поплатиться за это. Ровно за четыре месяца до заседания МКЗ, 8 июня 1922 года, в Колонном зале Дома Союзов начался процесс по делу «правых эсеров» – первый масштабный показательный процесс, проведенный советской властью (в силу того, что некоторые обвиняемые не признали своей вины, не раскаялись и выступали с трибуны с обличающими большевиков речами, этот опыт был признан неудачным, и самые известные из таких процессов прошли только во второй половине 1930-х, когда методы работы с обвиняемыми гарантировали их нужное поведение в суде). «Нераскаявшихся» защищала команда защитников под руководством Н.К. Муравьева, в которую также входили С.А. Гуревич, В.А. Жданов, Г.Л. Карякин, А.Ф. Липскеров, М.А. Оцеп, Г.Б. Патушинский, Б.Е. Ратнер и А.С. Тагер (почти все они упоминаются на страницах этой книги). Остальных обвиняемых – а по сути свидетелей обвинения – защищали советские деятели и защитники-коммунисты: Бухарин, Томский, РП. Катанян[16], В.И. Вегер[17], С.Б. Членов[18] (трое последних состояли ранее в присяжной адвокатуре) и другие. В день начала процесса защитники из первой группы были названы в газете «Правда» «продажными профессионалами-адвокатами» и прожженными судейскими крючками»[19].
В связи с беспрецедентным давлением на суд, оказанным при попустительстве, а скорее, по инициативе суда и властей (включая митинг в зале судебных заседаний с требованиями смертной казни для подсудимых и оскорблениями в адрес их защитников), Муравьев и его коллеги отказались от защиты. «Горе той стране, горе тому народу, которые с неуважением относятся к закону и смеются над людьми, этот закон защищающими!» – сказал перед этим Муравьев в своем выступлении, за что получил замечание «за оскорбление русского народа» от председательствующего Георгия Пятакова[20]. Вскоре после завершения процесса Муравьев, Тагер и Жданов были арестованы и высланы ГПУ из Москвы в административном порядке (Муравьев и Тагер в Казань на 3 года, а Жданов в Рыбинск на 2 года), причем никаких конкретных обвинений им не предъявлялось – так, предполагаемое преступление Тагера состояло в том, что он «с момента Октябрьского переворота и до настоящего времени не только не примирился с существующей в России Рабоче-Крестьянской Властью, но ни на один момент не прекращал своей антисоветской деятельности, причем в моменты внешних затруднений для РСФСР свою контрреволюционную деятельность усиливал»[21]. Впрочем, дело было вскоре пересмотрено, и Муравьев с Тагером вернулись в Москву меньше чем через год; все трое были вскоре после возвращения приняты в МКЗ.
С годами число бывших представителей присяжной адвокатуры в МКЗ увеличивалось, но очень медленно, а их доля в общем составе постепенно снижалась. В 1927 году в МКЗ было почти 770 человек и 300 из них были «старыми» московскими адвокатами. Но в следующие два года общий состав вырос в полтора раза (1200 человек в 1928 году и более 1300 в 1929-м), в то время как количество «прожженных крючков» почти не изменилось (330 и 332 соответственно). Но и их периодически пытались «вычистить» (по вполне официально принятой тогда терминологии), особенно начиная с 1929 года – несмотря на то, что «буржуазные спецы» пользовались большим авторитетом у молодежи, а скорее, именно по этой причине. Вот как пишет об этом Н.К. Муравьев два года спустя:
«Летом 1929 года впервые обнаружилось желание группы лиц, случайно попавших в теперешнюю адвокатуру и имевших в партийном отношении некоторые грешки, нажить себе политический капитал, заняв непримиримую и, как эти лица хотели показать, весьма левую позицию по отношению к старой адвокатуре в составе советской Коллегии защитников и, в частности и в особенности, к группе старой политической защиты в теперешней Коллегии защитников. Это выразилось в объявлении какой-то самовольной комиссией, образовавшейся с нарушением всех правил о чистке персонала советских учреждений, вычищенными из адвокатуры около двухсот человек, в том числе и меня. Эта попытка была довольно скоро ликвидирована высшими властями. Тогда новый "глава" адвокатуры, политический проходимец Брук…[22] решил спасать себя на наших спинах и вторично "очистил" от нас адвокатуру, причем привел это решение в исполнение ранее утверждения этого решения московским Советом, которому одному принадлежит по закону право отвода членов КЗ. Одновременно Брук. решил перевести адвокатуру на принудительную сплошную коллективизацию и провел через общее собрание адвокатов как запрещение частной практики, так и наш отзыв, на этот раз уже в составе не двухсот, а двадцати человек. Также и этот отзыв был отменен московским Советом весною 1930 года, а осенью этого же года постановлением НКЮ было разъяснено, что также и запрещение частной практики адвокатов-единоличников является незаконным. Проведя всю эту реформу и проделав все эти бесчинства. Брук формально ушел из адвокатуры. <…> Оказалось, что Брук только отошел в тень, продолжая за спиной нового председателя Буленкова[23] проводить свою линию, переменив только способы действия и перейдя на доносы»[24].
Вероятно, следствием таких доносов стало первое, насколько известно, коллективное уголовное дело, возбужденное в декабре 1930 года в отношении 11 членов МКЗ, – «дело общественников», материалы которого мы включили в эту книгу. Муравьев и П.Н. Малянтович не фигурируют среди обвиняемых, но по разным причинам: Муравьев смирился со своим отчислением из коллегии еще в январе того же года, а Малянтович был арестован одновременно с фигурантами «дела общественников», но обвинен в гораздо более серьезных преступлениях по большому делу «Союзного бюро меньшевиков» (в мае 1931 года его приговорили к 10 годам лишения свободы, но стараниями Муравьева приговор был отменен, а Малянтовича даже восстановили в МКЗ).
В это же время начались и «точечные» репрессии, обычно связанные не столько с адвокатской деятельностью обвиняемых, сколько с их далеким прошлым, как, например, по делу В.Ю. Короленко и первому делу И.С. Урысона. Таких дел было немного, и заканчивались они обычно ссылкой или несколькими годами лишения свободы.
К cередине 1930-х годов количественный состав МКЗ значительно снижается – в 1936 году в справочнике «Вся Москва» значилось 360 адвокатов, работающих в составе коллективов; по мнению американского исследователя советской адвокатуры Юджина Хаски, к этому числу нужно прибавить 140 человек, практиковавших частным образом (Хаски не объясняет, откуда взялась эта цифра)[25]. Однако, несмотря на все чистки, в 1937 году в составе МКЗ оставалось около половины защитников, практиковавших до 1917 года – то есть большинство из покинуших ряды коллегии (напомним, что на пике, в 1929 году, в ней числились 1300 человек) были «новыми», по всей видимости, достаточно случайными кадрами[26].
Все меняется летом 1937 года, когда начинаются массовые аресты среди членов МКЗ – сначала по разным, не связанным друг с другом поводам, а в ноябре – декабре, когда был арестован П.Н. Малянтович и его сын Владимир, в недрах ГПУ вызревает идея об «антисоветской контрреволюционной террористической организации в Московской коллегии защитников». Также возможно, что это было связано с арестом еще в апреле 1937 года Артура Плескова, который был членом ЦК РСДРП (меньшевиков) в 1919–1920 годы. Плескова расстреляли уже в октябре, но его имя (как и имя Муравьева, умершего своей смертью 31 декабря 1936 года) фигурирует практически во всех признательных показаниях остальных «заговорщиков».
Поскольку организация была виртуальной, ее конфигурация менялась у разных следователей и в показаниях разных обвиняемых. Неизменными оставались только цели – «свержение советской власти» и «установление в СССР буржуазно-демократического строя». Как именно организация намеревалась реализовать эти цели, так и осталось непонятным не только обвиняемым, но и следователям, прокурорам и судьям Военной коллегии Верховного Суда (последних, впрочем, этот вопрос интересовал меньше всех – написанные от руки приговоры с кратким содержанием обвинительного заключения занимают обычно две страницы). Вот, например, какой диалог состоялся у А.С. Тагера со следователем:
«Вопрос: Как же тогда мыслилось руководством Вашей организации претворить в жизнь свою программу?
Ответ: Это должно было вытекать, по мнению руководителей нашей организации, из внутрипартийной борьбы в ВКП(б).
Вопрос: Как это практически намечалось?
Ответ: Я, например, помню одну из бесед с Муравьевым. Он считал, что этот процесс должен произойти постепенно. Итоги внутрипартийной борьбы, итоги изменений политики ВКП(б) должны были неизбежно привести к позициям февральской революции. В общей своей форме это мыслилось как процесс постепенного перехода с одних рельс на другие.
<…>
Вопрос: Я требую от Вас совершенно ясного ответа, как предполагала Ваша организация изменение советского режима и установление режима буржуазно-демократической республики. Как Вы себе это дело мыслили?
Ответ: Я себе лично представлял, что это может произойти путем не очень быстрого, постепенного процесса.
Вопрос: Какого процесса, скажите это ясней?
Ответ: Я представляю себе, что Вам кажется это глупым. Но из глупого нельзя изобразить умного»[27].
По своей политической ориентации организация могла быть меньшевистской, эсеровской, кадетской, кадетско-меньшевистской или меньшевистско-эсеровской – в зависимости от прошлой партийной принадлежности того или иного обвиняемого и «уличавших» его сообвиняемых. В некоторых делах это «объясняется» – словами обвиняемых – тем, что с какого-то момента в организацию решили вербовать всех, кто в прошлом принадлежал к какой-либо политической партии, не считая, разумеется, ВКП(б) (и это было сделано по совету «парижского руководящего центра»).
В качестве основных руководителей организации неизменно фигурировали только Муравьев и П.Н. Малянтович, но в разных показаниях к ним присоединялись и Мандельштам, и Тагер, и Долматовский[28], и Никитин[29], и Овчинников. Круг участников расширялся на протяжении всего 1938 года с помощью незамысловатой и хорошо отработанной технологии: каждый новый арестованный должен был не только подтвердить показания на остальных, но и назвать какое-то число новых имен. Именно таким образом кроме общеизвестного и состоящего из «старых» защитников ядра организации, в котором все действительно друг с другом общались, появились и адвокаты совершенно другого круга, более-менее случайно знакомые с основными фигурантами. Они в свою очередь называли своих знакомых, так что, если бы не заранее заданный формат «а/с к.-р. организации в коллегии защитников», этот круг мог бы расширяться бесконечно.
Основная линия истории организации выглядела, по мнению следствия, так.
В 1922 году, после создания МКЗ, в ней образовалась так называемая «общественная группа», объединявшая в основном «старых» адвокатов. Как мы знаем, такая группа действительно была создана, наряду с еще двумя – «революционной» (под руководством С.Б. Членова, ушедшего из адвокатуры на государственную службу, арестованного еще в 1936 году и расстрелянного в июне 1937-го, вне всякой связи с «заговором» в МКЗ) и «коммунистической». Свою задачу эта группа видела в организации оказания бесплатной юридической помощи трудящимся. Как и две остальные, группа была упразднена в 1926 году
Еще раньше, около 1920 года, было создано Московское юридическое общество, в основном занимавшееся организацией публичных докладов, скорее, академического свойства. Оно было закрыто властями в 1922 году, но в том же году начал выходить журнал «Право и жизнь», посвященный «вопросам права и экономического строительства». Журнал издавался до 1928 года одноименным издательством под редакцией проф. А.М. Винавера[30], М.Н. Гернета[31] и А.Н. Трайнина[32]; с ним сотрудничали все заметные в то время правоведы, включая тех адвокатов, кто не пренебрегал научной деятельностью. В предисловии к первому выпуску в 1922 году редакция «Права и жизни» оптимистично писала:
«В момент искания точных объективных формул для новых общественных идей и отношений каждый из нас обязан сказать то, что диктует ему его опыт и знание, обязан внести в общее дело строительства новой России свою лепту, свое разумение и искреннее убежденное слово. Посвящая настоящий журнал теоретической разработке права, основанной на лучшем юридическим наследии прошлого и на учете новых политико-правовых идей, купленных ценой революционного опыта, освещая и изучая вопросы текущего законодательства и судебной практики, оценивая и критикуя беспристрастно и объективно новые, еще только зарождающиеся формы нашего правового уклада, по мере возможности учитывая все крупные факторы, направляющие путь правотворчества данного момента, мы надеемся посильно содействовать укреплению начал законности, и тем самым мы исполним долг, лежащий на русской юридической мысли».
Упомянутые три объединения – «общественную группу» в МКЗ, Московское юридическое общество и редакцию журнала «Право и жизнь» вместе с его постоянными авторами – следствие сочло легальными формами будущей нелегальной антисоветской организации. Когда к концу 1920-х годов все они прекратили свое существование, организация в лице ее лидеров, прежде всего Малянтовича и Муравьева, задумалась о дальнейшей тактике. В стране разворачивались первая пятилетка, «великий перелом», коллективизация и индустриализация (по концепции следствия, «старые» адвокаты, как и прочие интеллигенты, не верили в успех этого рывка и ждали его провала, чтобы перейти наконец к активным действиям при поддержке буржуазных стран). С назначением в 1931 году на пост наркома юстиции Н.В. Крыленко и даже несколько раньше, примерно с 1928 года, начались гонения на адвокатуру – не только на «старую», а вообще на адвокатуру как институт. Вот как описывал происходившее тогда в своих показаниях Тагер (хотя эти строки – часть его собственноручных показаний, в которых он объяснял причины антисоветских настроений в среде адвокатуры, полагаю, что его оценки в данном случае вполне искренни):
«Известно, какое большое значение партия придает надлежащей политике по отношению к интеллигенции вообще и отдельным ее частям, в частности врачам, инженерам, учительству и т. д. С адвокатами в этом отношении благодаря вредительской политике Крыленко – у Пашуканиса[33] обстояло явно неблагополучно.
Адвокатура и защита были провозглашены ими лишь необходимым злом, которое лишь терпится в советском суде, но которое, вообще говоря, советскому суду вовсе не нужно. Участие защитника в состязательном процессе изображалось издевательски как участие в какой-то "меновой сделке". Совершенно несомненно, что под этой "революционной" терминологией проводилось по существу отрицание демократических элементов советского процесса, каким, в частности, является принцип процессуальной состязательности. Эта точка зрения не только провозглашалась теоретически со ссылкой на Пашуканиса, но с 1928 г. Крыленко начал насаждать эти теории и на практике. Достаточно указать на проекты УПК 1927 и 1928 гг., выработанные Наркомюстом и в значительных частях проведенные в жизнь в ряде вопросов, несмотря на отсутствие их законодательного утверждения. В особенности полно были осуществлены эти вредительские теории по отношению к защите. Защита и практически стала третироваться как ненужный и вредный придаток. Постепенно росло число процессов, в которых защитники перестали допускаться к участию в деле – вопреки прямому тексту закона – в народных судах с одной стороны и даже в Верховном Суде – при рассмотрении кассационных дел с другой стороны. Защитники добросовестно готовились к защитам, тратили на это время и труд, а затем им объявляли, что они суду не нужны. Из отдельных единичных фактов – это стало в тот период времени типовым явлением.
Совершенно несомненно, что эта политика Крыленко – ставившая и, по-видимому, имевшая целью поставить адвокатов в весьма унизительное положение и притом противопоставить их другим советским судебным работникам – питала в адвокатской среде чувство большого недовольства этой политикой, которую Крыленко и его сторонники изображали как особенность именно якобы советского отношения к вопросам защиты и адвокатуры. Именно поэтому эта политика и являлась вредительской политикой»[34].
И тут у «заговорщиков» появился удобный случай. В 1931 году Тагер получил разрешение на временный выезд в Париж для лечения жены, которая потеряла зрение на оба глаза – в Советской России ей помочь не могли. В Париже жил и практиковал как адвокат брат Тагера, у которого они с женой и прожили восемь месяцев. По версии следствия, руководство антисоветской организации решило воспользоваться этой поездкой Тагера «для налаживания организационных связей с эмигрантскими кадетскими кругами». С этой целью то ли Муравьев, то ли Малянтович поручили ему встретиться с их бывшим коллегой по «политической защите» Маклаковым, а также, по некоторым версиям, с Н.В. Тесленко и А.Ф. Керенским.
«Муравьев мне дал указание по приезде в Париж установить связь с Маклаковым и передать ему, что наша нелегальная организация продолжает благополучно существовать и что во главе ее остались: Муравьев, Малянтович и Мандельштам. И, как я уже показал ранее, выяснить отношение различных французских политических группировок к процессам, происходящим внутри СССР, а также на какие из них (группировок) можно рассчитывать в смысле получения помощи в борьбе с большевистской диктатурой»[35].
Тагер подробно описывал эту встречу, состоявшуюся якобы в ноябре 1931 года, и содержание беседы с Маклаковым (довольно абстрактного характера). С Керенским он, по его словам, только перекинулся парой слов. Впрочем, в суде Тагер отказался от этих показаний и заявил, что все его рассказы о встречах в Париже выдуманы от начала до конца. Установить, имела ли место эта встреча, мне не удалось (если она и состоялась, в этом не было ничего удивительного – хотя Тагер принадлежал к следующему поколению и не был близко знаком с Маклаковым, последний был легендарной личностью в адвокатских кругах).
По возвращении в Москву в 1932 году Тагер, по версии следствия, доложил руководству о результатах своей поездки. С Маклаковым они якобы договорились, что связь между организацией и «парижским центром» будет дальше осуществляться через М.Л. Мандельштама, который, бежав после революции за границу, прожил несколько лет в Париже, а в 1928 г. вернулся в Москву (при этом следствие ни разу не поинтересовалось у Мандельштама вопросом о поддержании им этой связи, зато сам он рассказал на допросе, что в Париже Маклаков его «бойкотировал, и я с ним не виделся. Он меня на лекции толкнул намеренно, крикнув, что я ему мешаю»[36].
Чем после этого занималась организация – неясно, но в октябре 1936 года Малянтович якобы собрал руководство на квартире у Долматовского и «сообщил о полученной им из меньшевистских центров директиве о необходимости перехода к террору против руководителей партии и правительства. Директива была одобрена, но решено было передать ее на обсуждение ячеек организации» (эта формулировка повторяется практически дословно в нескольких протоколах допросов и очных ставок). Большинству никаких конкретных действий по подготовке террористических актов не вменяли; как и от кого Малянтович получил соответствующие указания, следствие выяснить не пыталось ни у него самого, ни у других.
Зато следствие предпринимало попытки связать организацию с «правыми» в руководстве страны: в показаниях нескольких обвиняемых есть сообщения о том, что у Малянтовича были доверительные личные отношения с М.П. Томским[37], который был когда-то его подзащитным и поэтому передавал Малянтовичу некие закрытые сведения о положении в стране, которые тот неизвестным образом использовал для планирования антисоветской работы своей организации.
Кроме того, почти всех пытались обвинить, а некоторых и официально обвинили в шпионаже – как видно из дела А.Э. Вормса, это было несложно, так как практически все «старые» адвокаты, получившие дореволюционное образование (а кое-кто, как Долматовский, поучился и за границей), в тот или иной момент общались с иностранцами – именно к ним обращались различные посольства и концессионные предприятия за юридическими консультациями или при необходимости представления интересов иностранных граждан и компаний в советских судах. Например, А.М. Винавер сообщил на допросе:
«О всех более или менее значительных событиях и фактах из области права, экономики и политики секретного характера члены нашей организации сообщали Вавину[38] для пересылки за границу. В 1936 году Трайнин передал Вавину подробные сведения о работе и взаимоотношениях между Прокуратурой СССР, а Тагер передал о работе Н.К.Ю. Вопрос этот имел большое значение последние два года и привлекал внимание зарубежных кругов, расценивавших положение и политику Наркомюста как известный барометр политической жизни в СССР: проводится ли в жизнь Конституция СССР и, если проводится, то как именно. Информацией по этим вопросам, в антисоветском, конечно, освещении, мы и снабжали Вавина, который передавал Шретеру[39] для пересылки парижскому центру. Передавали мы сведения о работе правительственной комиссии по подготовке указанных в Конституции СССР пяти общественных кодексов. Передал я не подлежащую оглашению директиву высших советских органов об увольнении из всех государственных издательств СССР бывших членов антисоветских партий (кадеты, меньшевики, эсеры). Трайнин передал сведения о работе Всесоюзной Правовой Академии, о работе Верховного Суда РСФСР, о состоянии и деятельности советских судов. В частности, им были переданы полученные в Прокуратуре СССР секретные данные о количестве политических дел, рассмотренных в судах СССР, о подготовляющихся политических процессах»[40].
По большому счету не играло никакой роли, вменялись ли обвиняемым такие пугающие преступления, как подготовка террористических актов и шпионаж, или нет. В подавляющем большинстве случаев самого их «участия» в деятельности организации и вербовке новых членов было достаточно для смертного приговора. Всех судила Военная коллегия Верховного Суда «с применением закона от 1.XII-34», принятого в день убийства Кирова постановления ВЦИК, согласно которому судебное разбирательство по «антисоветским» делам проходило в закрытом режиме и без участия сторон, а приговор не подлежал обжалованию и приводился в исполнение немедленно (обычно в тот же день). Большинство ключевых обвиняемых были расстреляны с апреля 1938-го по апрель 1939 года. 73-летний Мандельштам умер в тюрьме в феврале 1939 года, когда уже было готово, но еще не было подписано обвинительное заключение. Винавер получил 8 лет лагерей (и прожил два с половиной года после досрочного освобождения), а Владимир Николаевич Малянтович (брат Павла Николаевича) – 15. Как мне удалось выяснить, он умер в Воркутлаге только в 1947 году, 76-летним. Вероятно, последним по делу был расстрелян арестованный одним из первых Павел Николаевич Малянтович, проведя в московских тюрьмах больше двух лет.
Всего по делу о «контрреволюционной антисоветской организации в МКЗ» были осуждены по меньшей мере 70 человек[41], почти все – к высшей мере наказания. Сведения, приводимые в работе Ю. Хаски, о том, что в 1938 году будто бы «только за одну ночь в Москве было арестовано 165 адвокатов»[42], пока не находят своего подтверждения.
Если же говорить об общих цифрах, то на сегодняшний день мне известны имена более 220 человек, которые когда-либо практиковали[43] в Москве и нынешней Московской области и были расстреляны в период с 1917 по 1953 год. Еще около 200 человек были приговорены в тот же период к другим видам наказания (лишению свободы, ссылке или высылке) или содержались под стражей, но были освобождены без предъявления обвинения (таких было немного, и практически все такие случаи имели место до 1936 года).
Если же говорить о тех, кто был членом МКЗ на момент ареста или незадолго до него, то их было не менее 130 среди приговоренных к ВМН и не менее 100 среди остальных.
За децимацией, произведенной в рядах московской адвокатуры в 1938–1939 годах, последовали реформы, призванные окончательно превратить ее в полностью подконтрольное исполнительной власти и партии бюрократическое учреждение. Новое Положение об адвокатуре, принятое в августе 1939 года (в нем впервые в российской истории появился юридически закрепленный термин «адвокат»), окончательно запретило остатки частной практики и упразднило коллективы, введя вместо них юридические консультации, напрямую управляемые президиумом коллегии и подотчетные ему. Численность МКЗ в период с 1937 по 1939 год увеличилась незначительно. На место репрессированных «старых» адвокатов пришли новые кадры, и количество членов партии за тот же период выросло с 58 до 160 человек. К 1950-м годам коммунистов в советской адвокатуре по всей стране было уже около 70 %[44].
420 жертв, из них 220 убитых – много это или мало для относительно элитарной профессиональной группы в пределах одного, пусть и столичного, города? Я не знаю. Наверное, в масштабах всей истории большого террора, не говоря уже обо всей трагической истории России между двумя мировыми войнами, не так уж много. Но мне кажется, что сами по себе статистические данные мало о чем говорят – куда важнее понять, в том числе и в первую очередь на уровне судеб конкретных людей, что, как и почему с ними происходило. Именно это мы и постарались сделать в этой книге, не только публикуя материалы шести уголовных дел почти целиком, но и рассказывая о судьбах многих других в обширных примечаниях.
В заключение хотелось бы сказать несколько слов о том, как устроена эта книга.
Отбирая следственные дела для публикации (они расположены в хронологическом порядке по датам арестов), мы прежде всего постарались дать читателю представление о разнообразии поводов для репрессий, не ограничиваясь самыми известными именами. Кроме «дела общественников», важного для всей истории преследований в отношении адвокатской корпорации, сюда вошли дела, в которых жертвы были обвинены в давних порочащих связях с подозрительными элементами (Короленко), шпионаже (Вормс), антисоветской пропаганде (Бать), и, наконец, в контрреволюционном заговоре и подготовке террористических актов (Малянтович и Овчинников).
Дела приводятся с незначительными сокращениями. За исключением опущенных мелких делопроизводственных деталей, пропуски обозначаются так: <…>. Опечатки и мелкие грамматические и пунктуационные ошибки в основном исправлены без указания; синтаксические ошибки и некоторые характерные написания сохранены.
Я постарался подготовить краткую биографическую справку (в постраничных сносках) по каждой встречающейся в тексте персоналии, кроме общеизвестных. Это относится и к фигурирующим в материалах дел сотрудникам НКВД[45]. Отсутствие биографической сноски означает, что о соответствующей персоналии не обнаружено какой-либо значимой информации.
Я хотел бы выразить огромную признательность организациям и людям, без помощи которых издание этой книги оказалось бы невозможным: это Центральный архив ФСБ России, Государственный архив Российской Федерации, Международный Мемориал, «Открытый список», Инна Башкирова, Роман Войтехович, Иван Егоров, Сергей Лукашевский, Ирина Малянтович, Екатерина Мишина, Геннадий Рыженко и Наталья Шленская.
Дмитрий Шабельников
Независимый исследователь,
автор проекта «Защитники, которых никто не защитил»[46]
Защитники на Шахтинском процессе (1928).
Сидят за длинным столом, слева направо по часовой стрелке:
В.Н. Малянтович (умер в лагере), С.П. Ордынский, Э.А. Левенберг (осужден к 10 годам ИТЛ), А.М. Рязанский (расстрелян), И.Н. Плятт, Л.Ф. Добрынин, неизвестный, А.Э. Вормс (стоит; умер в тюрьме), Л.Г. Пятецкий-Шапиро (расстрелян), А.М. Долматовский (расстрелян), М.А. Оцеп, А.А. Смирнов, Л.А. Меранвиль-Десентклер (расстрелян), Л.И. Розенблюм (репрессирована), Н.В. Коммодов, В.Ю. Короленко (расстрелян)