Дайте мне обезьяну - читать онлайн

Глава третья

Третье по счету здешнее утро Тетюрин пришел посвятить в номер 420 общению с Ритой.

Не получилось.

Через минуту пришли Кукин и Филимонов, ощущенье возникло толпы.

Кукин запел, по обычаю, Лазаря – о новой идее – концептуальной, ночью его опять осенило. Вот и кофейник созрел. Пили кофе совместно. Рита красила губы.

Потом в штаб заявился некий тип с бакенбардами, озадачен он был мониторингом, принес газетные вырезки; не уходил, надлежало зачем-то размножить – в двух или трех экземплярах; он размножал. Рита ушла в туалет, такая подробность. С бакенбардами снимал ксерокопии. Кукин вещал. Филимонов млел у окна, подставив солнцу лицо. Тетюрин скучал. Рита вернулась – опять за компьютер.

Ксерокопия, подумал Тетюрин, увлеченный темой энергия слова, будет когда-нибудь так же звучать, как сегодня для нашего уха дагерротип. Он полагал, дагерротип «для нашего уха» звучит романтически. Как бакенбарды.

Заметил: не нужен здесь никому мониторинг. Вот Колян («Приятного аппетита…»). Взял заметку – брезгливо отбросил.

– Кончилась бумага, – сказал с бакенбардами, вопросительно посмотрев на Филимонова.

– Ладно, хватит, – Филимонов сказал.

Тот сложил в стопку, что было.

Филимонов достал пачку денег, вынул пару бумажек лениво, протянул, не глядя кому. Тот сказал, уходя:

– До свиданья (…и взяв).

– …из чего следует, что действительность и реальность далеко не синонимы, – закончил Борис Валерьянович последнюю мысль, за которой никто, однако же, не следил.

Борис Валерьянович Кукин ждал вопросов.

Тихий ли ангел пролетел, милиционер ли родился – молчали.

Не хотелось работать. Въезжать.

Утро есть утро.

Тетюрин рассеянно просматривал принесенные вырезки. Сверху лежало о конкурентах. Вот Каркар делится рецептом приготовления супа из яблок с рисовыми клецками. Вот отчет о посещении Шутилиным водозаборной станции. «Монолиты» с лопатами – групповой портрет представителей блока «Монолит» на воскреснике: саду цвесть!.. Ниже о наших. Богатырев рассматривает кольчугу в краеведческом музее, сейчас примерит. Обаяшечка Жанна, дочь Несоевой – улыбка: рот до ушей – повествует о маме. Конкурс анаграмм, тур третий. Ничего особенного: спаниель – апельсин; «все на перестановку букв!» – победителей ждет приз, изобретайте анаграммы.

– Зачем? – Тетюрин протянул листок Филимонову.

– Велено, – зевнув, ответил Филимонов.

Слово «велено» в его устах означало «велено Косолаповым».

Тетюрин так и не понял, зачем вырезать анаграммы, присланные читателями.

– А кто такой политолог Самсонов?

– Ну есть тут один, – сказал Колян, хрустя печеньем, – неясной ориентации.

– На Шутилина работает, – сказал Кукин.

– Нет, – возразил Колян, – Шутилина он тоже мочит.

– Чья-то маска, короче, – сказал Филимонов.

Тетюрин отметил:

– С чувством написано. (Он пробежал глазами колонку – интервью – политолог Самсонов рекомендован как автор пособия «За кого не надо голосовать».)

– В отношении суггестии, – произнес Кукин, – очень похоже по стилю на вас.

– «Опустив очи долу», – прочитал Тетюрин. – Знал я одного, любил «очи долу».

Тетюрин задумался. Это Костя Негожин любил, его сокурсник и даже, если вспомнить, соавтор одного выступления в неком журнальчике. В их тогдашней двустоличной компании Негожин слыл за оригинала. Стиль у него был отменный, но он злоупотреблял архаизмами. Именно над «очами долу» негожинскими, помнил Тетюрин, иронизировали года четыре назад на семинаре в Нижнем Новгороде, куда занесло их всех (т. е. некоторых) по непостижимой логике какого-то невразумительного проекта, щедро оплаченного добрым дедушкой Соросом. Негожин и там отличился: потерял чемодан, ему скидывались на дорогу. С тех пор о Негожине ни слуху ни духу.

Но построение фразы – очень похоже. И пафос.

Было бы слишком невероятно, если бы Негожин здесь пахал на Шутилина. Или против Шутилина – здесь бы – пахал.

Тетюрин взялся читать другую колонку, и тут произошло событие: Жорж появился. (Нет, конечно: событие – раньше, а Жоржев приход был только откликом…)

– Кофий пьете? – входя решительно в штаб и торжественно, во весь голос: – Начало Каркара!

Все напряглись. Жорж не торопился рассказывать; он медленно подошел к столу, взял графин и прямо из горлышка стал пить воду. Вода была желтоватой, с неаппетитным ржавым осадком, – что уж там придавало ей желтизну – хлориды ли какие-нибудь, гидрокарбонаты ли, или же биологически активные компоненты вроде йода и железа, Тетюрин, конечно, не знал, но все здесь эту воду считали целебной, да и вообще эти края славились минеральной водой; во всяком случае, в штабе всегда стоял графин с желтоватой жидкостью, и любой желающий мог эту целебную воду пить.

Понятно, что наслаждался Жорж не столько водой, сколько производимым эффектом.

– Ну и как же он начал? – не выдержал Филимонов. – Взорвал себе сауну? Проколол себе шины?

– Хуже! Собаку ухлопал! Свою!

Кукин крякнул. Риторически как бы. Мол, а я что говорил?!

Вот что случилось. Полчаса назад – только что! – на этого мудака Кар кара было совершено якобы покушение! Он вышел на набережную вместе с собакой. Четыре пули из проезжающего автомобиля. Три попали в собаку. Собаку наповал. Каркар невредим. Интервью раздает.

– Свидетелей нет, конечно? – спросил Колян.

– Свидетеля убили.

– Так все-таки убили кого-то?

– Я же говорю, собаку!

Филимонов побагровел и ударил кулаком по столу:

– Сссука!.. у-у, сссука!

Филимонов любил собак, все это знали. В Москве у него на попечении жены остался бобтейл.

– Ты чего? – спросил Тетюрин, пораженный реакцией Филимонова еще больше, чем самим происшествием.

– Гречиха сука, собаку не пожалел!

– Гречихин, – пояснил Колян, – морд од ел Кар-кара, концептуалист блока «Честь и достоинство».

Борис Валерьянович поинтересовался породой пса. Жорж точно не знал:

– Не то сенбернар, не то доберман…

– Сенбернар, наверное, – предположил Кукин. – Народ сенбернаров больше жалеет.

– Суки, какие суки! – качал головой Филимонов, – Сенбернара, скоты!..

Позвонили в подконтрольные Косолапову «Ведомости», там ждали корреспондента с места события; еще не приехал, но общая картина уже прояснилась: определенно, стреляли в Каркара, его защитила собака.

– Ах, собака его защитила!

– А что, – оживился Колян, – хорошо работают. Представьте только, фотография на первой полосе. «Он спас Каркара». Каркар и Гавгав.

– Не надо шутить, – сурово произнес Филимонов. – Я, конечно, циник и мизантроп, но всему есть пределы.

– Если иметь в виду осознанное управление возможностями, – рассуждал Борис Валерьянович Кукин, – было бы эффективнее собаку не убивать, а только ранить. Ее бы лечили, публиковали бы бюллетени о состоянии здоровья. За три дня до выборов она бы умерла.

– Перестаньте, – попросил Филимонов.

Рита заплакала.

Косолапов спускался по лестнице, когда в Синий Дом ворвалась Несоева.

– Я не хотела по телефону, вы понимаете, что во всем обвинят меня? Я основной конкурент Кар-кара!

– Вы вне конкуренции, Анастасия Степановна, – сказал Косолапов.

– Но обвинят меня. Что я его заказала!

– Насколько мне известно, уже обвинили «монолитов» и лично Шутилина. Шутилин считает себя оклеветанным. Обещал подать в суд.

– Но он не из нашего округа!

– А что касается вас, я думаю, как раз бы не помешал слушок, что вы его лично… пых, пых!

– Как? Как вы сказали?

– Слух! Только слух! Все сразу поймут, что этот нелепый слух пустили люди Каркара.

– Что вы, не надо, – испугалась Несоева.

– Отчего же не надо? Эту версию следовало бы поддержать. Я бы никогда так не назвал блок – «Справедливость и сила», но раз вы самоназвались без моего участия, пусть так и будет: справедливость и сила. Не только справедливость, но и сила.

– Вы с ума сошли!

– Справедливость и сила, – повторил Косолапов.

Чем ему не нравилось название? Да тем, что не выдерживало элементарной проверки на дразни-лозащищенность. И дураку понятно, что, изобретая имя движению, необходимо исследовать, как это имя издевательски сократят враги и какую вообще гадость из него можно выудить. Неужели не видели, когда придумывали, что «Справедливость и силу» будут сокращенно называть СС, а членов блока и адептов движения – эсэсовцами? Так и получилось. Правда, для молодежи слово «эсэсовец» – пустой звук, поэтому противники «Справедливости и силы», апеллируя к молодым, не отягощенным исторической культурой мозгам, больше пользуются образованьями «сись», «сиси» и, главным образом, «сиська». «Сиська» уже вытесняет «эсэсовцев». На заборах, на стенах домов – пишут везде: «сиська», «сиська», «сиська»… «Сиська» – и все. Весь город в «сиськах». (Обстоятельство, которое, между прочим, поражает приезжих: если в иных местах на заборах пишут названия первичных половых признаков, то здесь определенно вторичного – «сиська»!) Потому что «сиська», именно «сиська», – это еще и намек на видную роль женщины в руководстве «Справедливости и силы». Недаром в качестве контрпропаганды люди Гречихина понарасклеивали издевательских листовок «Голосуйте за сисиську!» Читай: только полный кретин отдаст свой голос за г-жу Несоеву.

Вот что значит не продумать название.

Теперь необходимо переломить тенденцию.

– Вы мимо парка поедете? Подкиньте.

Залезая в машину, спросил:

– А почему вы без охраны, Анастасия Степановна?

– А вы?

– Боюсь, – ушел от ответа Герман Федорович, – эти выборы будут проходить в атмосфере террора.

Когда ехали в гору, по Новокузнечному переулку, Косолапов заговорил о семье.

– Как поживает ваша дочь? Акклиматизировалась ли? – спросил он отчетливо, непринужденно артикулируя каждый слог.

– Я ее совсем не вижу, – сказала Несоева. – Два года не видела и опять не вижу. Не могу вам сказать, как она поживает.

– У нее красивое имя – Жанна.

– Это муж настоял, я хотела Аннушку. Если б меня звали Жанна, вы бы сделали из меня Жанну д’Арк.

– Обязательно.

Остановились у светофора. Тинейджеры беспризорного вида, перебегая от машины к машине, раздавали свежий номер «Живой воды».

Несоева взяла посмотреть и тут же наткнулась на:

– Здесь о Шутилине!

– Оперативно работаем, – сказал Косолапов, – вчера в голове, сегодня в газете.

Шутилин был действующим законоположни-ком, на этих элекциях ему требовалось подтвердить свой статут.

– Слова сочувствия, – прочитала вслух заголовок Несоева.

Анастасия Степановна захохотала.

– Новенький, – сказал Косолапов, довольный. – Между прочим, писатель. Из Петербурга. На вас обе столицы работают.

– Писатель? А как фамилия?

– Ту… терин… Тетурин… Виктор Тетурин. Вы не знаете, он молодой, еще не раскручен.

И еще – прежде, чем вылезти из машины:

– Народ не дурак, – сказал неожиданно Косолапов.

– И это говорите вы?

– Народ не дурак. Скоро все скажут, что Каркар сам застрелил собственную собаку. И оклеветал вас.

– Мне все это очень не нравится.

– И мне не нравится. Пролилась кровь. Пускай и собачья.

Штурм – громко сказано; не штурм – наезд мозговой.

– Валерий Анатольевич Каркар… Ну и фамилия!.. И с такой фамилией он идет на элекции?

– Каркар… Каркар… Не еврейская… И не грузинская… Каркар…

– Они говорят, французская…

– Францией тут и не пахнет…

– Знойное африканское побережье… Каркар… Человек с копьем… Вождь людоедов… Каркар…

– Русское кладбище…

– Они утверждают, что его прапрадед был известным во Франции экономистом, Мишель Каркар…

– Ну еще бы!., профессор Сорбонны!

– Александр III пригласил его к себе советником, он полюбил Россию, женился на русской дворянке, нарожал детей…

– Так он еще из дворян!..

– Естественно.

– Дети того Каркара сражались, кто на стороне красных, кто на стороне белых…

– Ну, а потомок за примирение.

– Гречиха работает. Его почерк. Любит сочинять биографии.

– Будем опровергать?

– Некогда. И незачем. Бьем по фамилии. Так, Витек, это по твоей части.

Когда два месяца назад в Москве три солидных молодых человека в галстуках от Версаче почтительно раскладывали пред Косолаповым кой-какие бумажки, Косолапов спрашивал – и ему отвечали. Обсуждались, в частности, персоналии. В частности, некий Богатырев. В частности, о семье, пожалуйста, рассказать попросил Косолапов:

– Пожалуйста, о семье.

(Не в значении «мафия».)

– Холостяк.

– Как холостяк? Холостяк – это плохо. Может быть, вдовец?

– Нет, он в браке не состоял.

– И детей нет?

– Не зафиксированы.

– Это неправильно. Почему не женился?

– Много работает. Поэтому.

– Плохо. Лучше б у него судимость была. В Америке никогда не изберут президентом холостяка. И тем более бездетного… Если не женат, значит, что-то не так. Холостой, тем более бездетный, может и на красную кнопку нажать. А вдруг он враг рода человеческого?..

– Мы же не президента Америки избираем…

– Так он голубой?

– Вроде нет. Голубых он не любит.

– А надо любить, надо всех любить, и голубых и неголубых…

Косолапов был толерантен и человеколюбив, этого у него не отнимешь.

Хотя больше, чем людей, он любил события.

Он не любил, когда событий не было.

Он любил инициировать события сам и придавать им значение худ. акта.

В конце концов, не человек красит событие, а событие человека.

Изучая данную персоналию, Косолапов установил: Богатырев Леонид Станиславович слывет узким специалистом по целому ряду вопросов; по другому целому ряду вопросов слывет специалистом широким. Свет в конце тоннеля отчетливо виден ему. Субъективно он способен управлять Российской Федерацией целиком, хотя и претендует объективно на относительно скромное место в городском парламенте.

Иными словами, степень влияния Богатырева на что-либо следует воспринимать с учетом аспектов – экономического, социального, медицинского и нравственного.

Короче, он – элемент сложной корпоративной системы.

Что касается внешности Богатырева, то был клиент Косолапова невысок, плешив, глаза имел серые, узкие, как щелочки для монет в игральном автомате; у него был двойной подбородок, а на подбородке, на первом, изрядной величины бородавка, вероятно, серьезно мешавшая своему хозяину бриться. Говорил он бегло, но как-то бесцветно, будто произносил заранее заученный текст, который вот-вот забудет в силу ущербной памяти, отчего производил впечатление чем-то напуганного человека.

Он производил впечатление человека, напуганного тем, что не произведет впечатление.

Он пытался казаться уверенным, решительным и мудрым общественным деятелем.

Лучше бы он этого не делал.

Познакомившись поближе, Косолапов оценил материал на три с минусом. Тем интереснее с ним было работать.

– Свежее дыхание, открытое сердце, – сказал Косолапов правой руке своей Филимонову; правая рука пожала плечами.

Коллеги в восторг не пришли:

– Мрачноват.

– Грубоват.

– Амбициозен.

– Позвольте, – спорили одни с другими, – какая может быть амбициозность с его-то данными?

Косолапов считал своим долгом по возможности окрылить членов команды. Работа предстояла творческая.

– Отлично, отлично! – убеждал Косолапов на первой же, еще московской летучке. – Отсутствие иных положительных качеств естественно замещается амбициозностью. Чему вы удивляетесь, господа? Все правильно, так быть и должно. И потом, давайте не будем обсуждать комплексы нашего клиента. Мы работаем с конкретной материей. Что имеем, с тем и работаем.

В день убийства собаки Каркара у Богатырева обострилась засекреченная в интересах общего дела язва желудка; он сидел за столом, разглядывая пресс-папье в виде египетской пирамиды, и с тревогой прислушивался к резям в мягком своем животе.

Секретарь не докладывал – Несоева сама вошла в кабинет, громко приветствуя Богатырева: «Гой еси, добрый молодец!»

Леонид Станиславович вобрал голову в плечи.

– Настя, – сказал Богатырев, – мне это не нравится.

– Что именно, Леня?

– Ну, что Косолапов надумал сделать со мной.

Слово «женить» Богатырев боялся выговорить.

– А ты это сказал Косолапову? – спросила Анастасия Степановна, удобно располагаясь в итальянском кресле.

– С ним невозможно разговаривать, – вымолвил Богатырев через силу и как будто поежился. – Я его, Настя, боюсь.

Признание нелегко далось Леониду Станиславовичу, он побледнел даже.

– Не хочешь быть богатырем? – удивилась Несоева.

– Ладно богатырем… Но свадьба!.. Какая свадьба, Настя? зачем?

– А зачем люди женятся, Леня?

– Ты это серьезно?.. И ты туда же?.. И ты?., ты?..

Богатырев вскочил с места, заходил по комнате, раздраженно поймал муху в воздухе, разжал кулак: мухи не было – не поймал.

– «Зачем женятся»!.. Если люди и женятся зачем, то меня, как понимаешь, совсем не за этим!.. (Афоризмы ему не всегда удавались.)

Несоева с трудом сдержала улыбку.

– Тебя не устраивает, что брак будет фиктивным?.. что будет спектакль?

– Меня ничего не устраивает! – взвизгнул Богатырев.

– Не знаю, – пожала плечами Несоева, – на твоем бы месте я обязательно женилась…

– Так и женись!

– На своем, извини, месте могу выйти только замуж! – А про себя подумала: один: ноль, репетиция теледебатов, тренируемся на своих.

– Ему бы массовиком-затейником работать, – ворчал Богатырев. – Весь город буквы переставляет. Научил, надоумил. Конкурсы, видите ли, придумывает. Да я и не знал, что такое анаграмма… столько лет прожил!..

– Не скрипи, Леня. Скрипишь, как не знаю кто.

– Нет, все, все, зайди в общий отдел, все буквы переставляют!..

– Значит, так надо, – сказала Несоева. – Видишь, он умеет увлечь народ.

– Да ведь нас пиарить надо, нас!., а он буквы пиарит! Не людей, а буквы! Понимаешь?

– Без буквы нет имени, – сказала Несоева.

– Это он тебя научил? А у тебя нет ощущения, что он приехал сюда лишь оттянуться, нет?

– Нет, я ему доверяю.

– Он проходит курс процедур в «Притоках». Он на нашей воде подлечиться решил.

– Так и что из того? – спросила Несоева.

– На нашем здоровье с тобой!

– Брось!

– Ну, на моем точно! – сказал Леонид Станиславович. – Шутилин начал, Каркар начал, все уже начали, одни мы не мычим не телимся!..

– Я так понимаю, Леня, у нас будет контрответ, я разговаривала с Косолаповым. Он абсолютно спокоен, уверен, и я ему доверяю. Вот увидишь, он так повернет, что Каркар будет работать на нас. О чем говорим? Пусть профессионалы занимаются нами. Ты разве что-нибудь в этом понимаешь?

– Да он просто над нами смеется.

– Леня, ты предубежден против Косолапова.

– А какого лешего из меня богатыря лепить понадобилось? – бухтел Богатырев, блуждая по кабинету.

– Всем недоволен. Вот былину о себе в газете прочтешь, еще как понравится!

Леонид Станиславович промолчал. Текст былины лежал у него в столе – предписывалось выучить наизусть.

Тетюрин входил во вкус.

Сочинение панегириков и пасквилей напоминало игру. Неслыханное удовольствие – одних восхвалять неумеренно, других жестоко мочить.

Пасквиль на Каркара придумался так легко, что Тетюрин даже не стал записывать. В лом искать ручку (которую потерял) или включать компьютер (который недавно выключил). Пусть в голове побродит-потушится. Не забудется до утра, подождет.

Ночь-однодневка, ты мотылек вечности; вместе летим на огонь скользящего окна повседневности.

Улыбнулся Тетюрин: чем нелепее текст, тем быстрее, тем легче он сочиняется. Труднее, когда с человечинкой – человеческий то есть.

Love story Богатырева на очереди. Первая встреча Богатырева со своей суженой – все идет к свадьбе. Тетюрин обязан изобрести ситуацию, смоделировать первую встречу с ней, по возможности универсального плана, потому как она на сегодняшний день пока что абстракция, претендентка не задана. В красивую, простую и трогательную воплотить историю. Чтобы эту историю прочитавший (будет опубликована) или услышавший (будет озвучена) непременно захотел пересказать ближнему, точнее, захотела бы непременно пересказать ближнему, потому что прочитавшая и услышавшая, что точнее, это женщины, женщины – на них весь расчет!.. Но и чтобы у черствых мужиков что-то там внутри тоже вот так шевельнулось – вот как должно.

Все-таки ближе к ночи он подустал. Реальный Богатырев не оставлял никаких зацепок.

Тетюрин бухнулся на кровать в одежде – от Катьки ему бы влетело за это. Мысленно он услышал ее резкий голос: «А ну кыш!» Но мысленному голосу Тетюрин не подчинился.

Плакатное изображение Богатырева висело на стене. В расчете на вдохновение Тетюрин пялился на малосимпатичное лицо Леонида Станиславовича. Не вдохновляло.

Интересно, икается ли ему сейчас? Чувствует ли г-н Богатырев, что готовятся ему, грешным делом, корректировать пути провидения? Что-то все-таки есть в этом от колдовства – часть себя спроецировать на другого.

Часть… Доля… Жребий…

А поскольку не вдохновлял Богатырев Тетюрина, то и Тетюрин, глядя на Богатырева, думал уже не о Богатыреве, а сам о себе – о своей части, о своей доле, о своем жребии.

По части уличных приставаний, самовыраженческих стандартных инициатив и соответствующих репрезентаций сам-то он, строго говоря, не был мастером. Он уважал значение начальных условий, задаваемых обстоятельствами, более полагаясь на подарки судьбы, чем на вменяемость своих жестов.

Хорошо: знакомство как жанр. Тетюрин и Катя.

Фабула, она, коль скоро речь зашла об их конкретном знакомстве, не отличалась в данном конкретном случае оригинальностью. Нет, сказать, что эстетическое чувство Тетюрина как персонажа было оскорблено ходульностью сюжета, конечно, нельзя, однако кое-чему он все-таки изумлялся. Не как персонаж, а как зритель собственной драмы.

Ну ведь очень банально, нарочито банально. Через собаку. Причем с крайне банальным именем – Тим.

Пропала – нашлась. И не свою потерял Тетюрин, а собаку сестры; нашла девушка Катя.

Некоторую неповторимость целому, как им и следует, придавали детали – Тетюрин вспоминает: вы всем дверь открываете не спрашивая? – а она говорит, я же знала, что вы; и что был коридор и много дверей, и шла соседка-старушка, в халате, как тень, двумя руками держась за тарелку, перегороди ей дорогу Тетюрин – прошла бы сквозь него; а на столике около телефона лежали «Основы клинической симптоматологии», и он сразу догадался, где она учится… А когда он взял на руки Тима, зазвонил в комнате Кати будильник, о чем они потом часто вспоминали, потому что будильник должен был звонить, по идее, в семь утра, а не вечера…

А когда он ехал к ней в маршрутном такси (тоже ведь предзнаменование), на город неожиданно обрушился шквальный ветер, не имевший отношения к делу, – листья, пыль, мусор, бумажки, от всего этого небо стало серо-коричнево-пестрым, к лобовому стеклу прилип рваный полиэтиленовый мешок, микроавтобус остановился на Большом проспекте, а длилось безобразие минут десять, не больше, потом уже у нее во дворе, когда солнце сияло и на небе ни тучки, он в числе прочих зевак лицезрел нерукотворную инсталляцию: увесистый сук ветхого тополя, килограммов на сто, а под ним покореженный капот нервно пиликающей «тойоты», кому-то не повезло. Катя, почесывая Тима за ухом, рассказывала, как он испугался, когда распахнулось окно, ворвался ветер, записки… У нее были крупные губы, грустные, как и глаза. Тетюрин слушал рассеянно. «Записки?» – представил листы бумаги, летающие по квартире: чьи? Нет, «записки» она не говорила, он убежал «за миски» – забился в угол, за миски. Их было две, пластмассовые – одна для воды, синяя, другая для пищи, красная. И круглое, смуглое от загара лицо. «Хороший, хороший», – гладила Катя. Уж очень странное лето. Парниковый эффект. Смена климата. Август – кошмар.

Два года назад. И два дня, если точно.

Два года тому назад – начнем повыше – сестра Тетюрина по имени Лена уехала в Кинешму к больному бывшему мужу; сестрин брат Виктор Тетюрин поселился в ее мастерской на Васильевском острове, он перелопачивал чужие воспоминания о холере, Астрахань, 1968, что называлось «лит. обработкой», а также поливал цветы, подменял собою автоответчик, кормил попугая Петю, знавшего слово Крым, и выводил гулять бестолкового Тима, терьера. Этим летом он расстался с волоокой причиной своих прежних безумств и вообще отчего-то со всеми ссорился; был сам по себе, анахоретствовал, то есть в иных отношениях вел себя почти примерно, однако Тим настолько был бестолков, что убежал от Тетюрина в первый же день. Терьер. О ужас. Тетюрин забыл о воспоминаниях. Он сочинял теперь, что скажет сестре. Мало веря в успех и больше думая об отчетности, Тетюрин взвинтил тираж объявлений, расклеенных им по округе, до 150. На второй день поисков (и ожиданий) раздался звонок. Девушка Катя сообщила, что песик, «кажется», у нее. Тетюрин помчался к девушке Кате. Тим оказался действительно Тимом.

Был момент, когда Тим не знал, кого выбрать – Тетюрина или ее; стоял между ними и растерянно дергался – то к нему, то к ней. Плохо ли, хорошо ли – он знал их одинаково. Что-то было уже где-то такое. Так о том и речь, что банально.

Они вышли вместе на улицу, потому что ей было жалко с Тимом прощаться – просто вот так, – и, болтая (меньше всего о собаках), они дошли до места обитания Тетюрина, он пригласил ее «к себе» в мастерскую, она сказала ему «в другой раз» и пошла домой, и тогда он и Тим проводили ее до дома, купив по дороге вина, а когда до дома дошли, он и она, решили, что все-таки лучше пойти в мастерскую.

Они часто ссорились. За два года – навсегда – отношения рвали трижды, «навсегда», однако, кончалось, они почему-то оказывались друг с другом.

Однажды Катькина подруга сказала ему, что он отхватил первую красавицу на факультете. Он сказал это Катьке. «А ты не знал?» Нет, знал, конечно.

Но что главное? Детали: Катя чешет собаку за ухом, две миски, она любит собак… То на нее, то на него… – собачья растерянность.

Час усугубляющейся вины.

Добросовестно виноватый, он встал и отправился в штаб. Рита еще не спала, раскладывала компьютерные пасьянсы.

– Можно? – спросил, беря трубку, Тетюрин.

– Сколько угодно, – сказала Рита.

Набрал питерский номер.

– Привет, не спишь?

– Здравствуй, – отозвалась гулко; значит в ванной скорее всего.

– Моешься?

– Почти.

Тетюрин ухватился за «почти», радуясь невнятности ответа, и дерг, дерг, как за ниточку: мол, «почти» это как? – покатил клубок разговора в закуток бестолковости. Но у Кати не то настроение.

– Сердишься? – спросил Тетюрин.

(Тут деликатная Рита вышла из комнаты.)

– Ничуть. Ты зачем звонишь?

Вот зачем. (Якобы.)

– Расскажи мне… как твои Ревякины познакомились.

Двойная-таки провокация. Во-первых, Ревякины не «твои», а «наши», а во-вторых, что за вопрос?

Между тем вопрос закономерный. Тетюрин работает. Смешно? Он конструирует эпизод. Историю знакомства в нескольких фразах. Потом расскажет подробности. Вернее, подробности ему сейчас как раз и нужны.

– Кого знакомства и с кем… – не поняла Катя, -.. подробности?

Ага, зацепило.

– Историю знакомства будущего сенатора с его будущей женой, он холостой, но мы его женим…