Х Р А М
Меня зовут Дима, и я рисую хоррор почти 10 лет.
За это время я успел поэкспериментировать, набить шишки и найти собственный стиль.
Я пришел к монохромным грезам, макабрическому сплетению обнаженных тел и голых ветвей, засохшие почки которых хранят в себе многовековую меланхолию.
Меня пленяют этника и фольклор былого, серая безысходность современности и неминуемое забвение в будущем. Заранее прошу простить мою местами излишнюю претенциозность письма, но я склонен расценивать ее как обыкновение, пока мой монолог касается высших материй. Например, таких как вдохновение.
Если мне задать вопрос: «Что тебя вдохновляет?», едва ли я найду универсальный ответ. Меня вдохновляет все и ничего. Люди часто путают вдохновение с заимствованием. Да, можно где-то увидеть образ, запомнить и переработать на свой лад, затрагивая лишь поверхностные характеристики. «Воруй как художник» – не мой метод. Часто я абстрагируюсь от всего, что в той или иной степени способно коррелировать с моим творчеством, чтобы сохранить собственные идеи настолько кристаллически чистыми, насколько это вообще возможно в современном мире. Да, вероятно, обойтись без всякого рода примесей не выйдет. Наши мысли, наши идеи, все вокруг – результат хаотического смешения, на основе чего мы и пытаемся сформировать индивидуальность. Осознавая это, я выбираю неочевидные источники вдохновения: мастерам визуального ужаса я предпочту прерафаэлитов, а страшным рассказам – ночную прогулку. Личный опыт куда сильнее углубляет степень восприятия и способность более точно проецировать свои ощущения в искусство.
Чтобы испугать зрителя, нужно бояться самому. Также важно умение находить элементы ужаса во всем, что тебя окружает – от банальной темноты коридора в дверном проеме до едва уловимого чувства тревоги, спонтанно возникшего в случайный момент дня. Прислушиваясь к себе, нетрудно обнаружить, что пугающих образов вокруг более чем достаточно. Порой кажется, их так много, что можно тронуться умом.
Идеи приходят когда угодно и где угодно: стоит быть чуть менее сфокусированным, оставляя дверь из сознания в подсознание приоткрытой. Все самые отвратительные кошмары приходят оттуда – из глубины чего-то первородного и животного.
Я обожаю гулять и находить странные жуткие образы в обыденной обстановке. Чем-то это даже напоминает игру. Интересные находки запечатлеваю на камеру обычного телефона. Бросив взор, случайный человек рискует не распознать в моих снимках ничего необычного и примечательного, но эти кадры могут оказаться полезными в моей работе и стать основой картины. Попробую продемонстрировать один из таких алгоритмов на примере быстро скроенного рисунка.
Как можно заметить, на данном снимке буквально ничего не происходит: он полупустой, и черный силуэт собаки, скрытый растительностью, – единственное, что хоть как-то притягивает внимание. Именно на нем я и сосредоточусь. Помимо прочего, я действительно считаю образ уже сложившимся и не требующим дополнительной проработки, поскольку вижу в нем неприкрытую навязчивую идею недосказанности и общую атмосферу противоестественности происходящего: будто бы что-то находится не на своем месте; будто мы не должны видеть то, что видим. Что делает собака, почему она настолько статична? Мы хотим понять, какая у нее морда и куда она смотрит, но лишь испытываем слегка раздражающее безызвестностью неудовлетворение.
Рассмотрев фотографию, мы обнаружим поводок, привязанный к серой ограде, и поймем, что собака всего лишь смирно ждет хозяина, и таким образом отпадает уже половина вопросов. Однако мне это неинтересно. Теперь меня волнует первоначальное чувство, я собираюсь усилить его и задаюсь вопросом: что произойдет, если поместить в текущие обстоятельства не пса, а человека? голый мужчина, стоящий на четвереньках в кустах. картина может показаться комичной. впрочем, нелепость всегда идет с ужасом рука об руку.
на данном варианте тоже можно остановиться, но я попробую вытащить что-то еще. например, приоткрыть завесу тайны: показать лицо человека, сокрытое в листве. нет, не лицо. пусть это будет собачья морда. достаточно ли противоествественно увидеть кинокефала[3] посреди улицы обыкновенным летним днем?
несмотря на открытую демонстрацию существа, хочется сохранить его вид загадочным и пугающим. поэтому сделаю морду темной, едва различимой, но с очертаниями факторов опасности: раскрытой пастью и зубами, зловеще белеющими в ее глубине. наметив общие тени, открываю монстру глаза, но отказываюсь от этой затеи по итогу – слишком много известных появляется в уравнении страха.
идея обрела четкую форму, отпечатавшись на бумаге, и тут приходит осознание: все надо было делать иначе. сосредоточившись на главном образе, я совершенно забыл о том, что делает его таковым. Возможно, в какой-либо другой работе окружающее пространство не сыграло бы роли, только не здесь. ведь чтобы воссоздать то самое чувство противоестественности и максимально ярко транслировать его зрителю в мозг, мне следовало уделить значительно больше внимания достоверности улицы, ее деталям. на контрасте с реалистичной живой зоной города таинственное создание могло выглядеть более устрашающим, поскольку осязалось бы реальным.
что ж, ошибки свойственны каждому. рано или поздно все равно найдется рецепт, близкий к идеалу. про сам идеал стоит забыть: все мы знаем, что он недостижим по определению и лучше вовремя остановиться, прежде чем стереть пальцы в кровь от безуспешных попыток реализовать невозможное. этакой заплаткой ежедневно закрываю свой болезненный перфекционизм.
кроме неуловимого, почти случайного вдохновения, тем или иным образом живущего в самых неожиданных и неприметных вещах и местах, в моем арсенале есть другие, чуть более приземленные, но оттого надежные творческие приемы. один из таких приемов – интерпретация уже существующих образов, знаковых и популярных. внимательный читатель отметит в моих словах противоречие, припоминая, как я немного ранее исключал художественную апроприацию из своих методов работы. смею заметить: суть интерпретации не заключается в присвоении авторского материала. напротив – она призвана показать его новые грани, не умаляя оригинальности первоисточника. учитывая мою страсть к тотальному искажению и переиначиванию, всем известные образы предстают фактически неузнаваемыми без знания контекста.
Например, здесь я провожу метаморфозы с героями русских сказок. Работа с исходным материалом необходима, но я порой пренебрегаю этим. Зачастую жертвуя каноничностью, я обретаю дополнительную свободу, что непременно идет на пользу размаху фантазии. Моя Царевна Несмеяна уже не молодая капризная девушка, а жестокая требовательная женщина. Неспособная прощать, она наказывает каждого, кто не сумел вызвать у нее улыбку. Будем честны: едва ли это возможно. Лицо Царевны уже так давно не выражало никаких эмоций, кроме злости и недовольства, что превратилось в фарфоровую маску. Она так долго плакала, что слезы прожгли маску насквозь, и даже самая легкая улыбка грозит расколоть лицо на мелкие осколки. Поэтому Царевна не спешит радоваться, – она еще не хочет умирать. Теперь эта героиня – заложница собственных гнева и грусти.
Царевна-несмеяна
колобок
а этот тучный застенчивый мужчина – не кто иной, как Колобок. его концпецию я выворачиваю наизнанку: он больше не веселый любитель приключений, а забитый в угол от страха перед внешним миром большой инфантильный ребенок. в самом деле, людей подобного склада несложно отыскать и в жизни, отчего работа приобретает налет злободневности. Колобок висит на шее у родителей, не собирается работать, устраиваться в жизни и даже выходить из дома. он только жрет и жрет, ничего не давая взамен. когда-нибудь еда закончится и он съест родителей. а дальше варианта два: погибнет от изнурительного голода или сожрет весь дом. и вот когда он поймет, что без крыши голову печет солнце, а стены больше не обнимают его жирнеющие бока, то, скорее всего, попросту умрет от страха.
в случае со Змеем Горынычем я решил поступить коварнее: сделал его присутствие на картине метафизическим, отдав приоритет изображению его жертв. одна из рисующих персонажа черт – его любовь к узурпации женщин. короля играет свита, а похитителя невест – как ни странно, невесты. Опьяненные могуществом захватчика, несчастные девушки пребывают в обессиленных позах, образуя своими телами несколько сумбурный завораживающий пазл. завершающей деталью этого пазла выступает гипнотический змеиный глаз, взирающий на нас откуда-то извне.
похититель невест
дева 1
дева 2
дева 3
самое занимательное в интерпретации – ее бесконечный потенциал. всегда можно попробовать рассмотреть знакомый образ с разных сторон. например, я неоднократно изображал знаки зодиака, всякий раз придавая им индивидуальность, большую, чем это было предусмотрено их традиционным визуальным дизайном. вот три итерации Девы. все они различны, и нельзя сказать, что я активно опирался на характеристики, приписанные знаку. скорее моей кистью владели ассоциации: я представил, чем могла быть Дева и как она могла бы выглядеть в рамках темного фэнтези. одна из них оказалась кровавым карателем, движимым искаженными идеями праведности и наказания. другая – светловолосая воительница болезненного вида. ее кожа элегантно спускается с плеча и груди, обнажая кольчужную плоть. но девушка не желает показывать свою сущность: она бережно придерживает как оставшуюся кожу, так и внешнюю женственность. последняя из трех вырезала свое сердце и поместила в грудную клетку собственную голову в надежде навсегда остаться хладнокровной и беспристрастной. для этого она даже выколола глаза.
несмотря на обособленность каждой из Дев, их совершенно точно объединяет тяга к контролю и отчаянным попыткам его удержать. желание контролировать других, контролировать свою целостность, контролировать свои чувства. сколько еще всего поддается контролю? а, может не поддается, но мы представим что да. огромный простор для очередных интерпретаций, не правда ли?
еще один из моих излюбенных приемов – персонификация. в моем случае, пожалуй, можно назвать это монстрификацией. издревле людям свойственно одушевлять все вокруг: от горы до упавшей веточки. особенно в этом смысле примечательны ёкаи[4] из японской мифологии: там обычные вещи способны приобрести жизнь и разум. старый зонт превращается в одноногого циклопа, забытые сандалии поют и самостоятельно ходят по дому – примеров множество.
ОСПА, КОРМЯЩАЯ ГРУДЬЮ СМЕРТЬ
ЧУМА ЛЕЛЕЕТ БЛОХУ
я решил оживить не предметы, а болезни. и наделить такой формой, которая бы отражала всю их опасность, отвратительность и гнусность, но вместе с тем была бы притягательной для зрителя в той или иной степени. отсюда появились картины «Оспа, кормящая грудью Смерть» и «Чума, лелеющая блоху». данные работы обладают достаточным уровнем выразительности для того, чтобы не пытаться их описать, хватит и взгляда. однако на этом серия работ не заканчивается, и я хотел бы привести еще некоторые из них.
КОРЬ
«Корь» – болезнь, которая уносит с собой детей. моя Корь уносит их с собой поиграть, поскольку сама представляет из себя глупое избалованное дитя, не осознающее последствия своих действий. и все же остервенелость, с которой она раз за разом неуклюже обращается с чужими жизнями, нельзя ничем оправдать. исследуя жестокость детей, можно прийти к неутешительному, но закономерному выводу: несформированность и глупость порождают такое же глупое зло.
ГРИПП
«Грипп» оказался огромным бесформенным монстром с жабообразными конечностями. он жаден, но неусидчив: ежедневно объедаясь чужими жизнями, он не сильно следит за пленными, отчего последним нередко удается сбежать. их ожидает запутанный путь по лабиринту гортанных пещер, полузатопленных вязкой мокротой демона.
СИБИРСКАЯ ЯЗВА
«Сибирская язва» продолжает тему смертоносной женственности, что красной линией идет сквозь все мое творчество. облаченная в одеяние из шкур то ли мертвых коров, то ли все еще живого скота, Сибирская язва нежно, по-матерински, целует юношу в лоб. каждый ее поцелуй оставляет незаживающую рану не только в месте касания губ, но и в самом сердце. рискую предположить, что под невинной, как это водится, овечьей шкурой скрывается чудовище. чудовище столь прекрасное, что нет сил ему сопротивляться.
СИФИЛИС
Чудовищный «Сифилис» удобно расположился среди обезволенных тел. его внешний вид и вид его жертв недвусмысленно намекают на природу болезни. при подготовке к работе над иллюстрациями тяжелее всего читалось именно про сифилис. я захотел передать эту тошнотворную тяжесть зрителю. чтобы при взгляде на рисунок его терзало желание отвернуться. и даже если эффект был достигнут единожды, я посчитаю задумку исполненной.
гиперболизация в искусстве позволяет максимально экспрессивно отражать самые обыкновенные и невзрачные объекты, а яркие – наделять еще большей выразительностью. чтобы создать пронзительный образ, я выделяю конкретную деталь изображаемого и масштабирую ее до предела. легко заметить это на примере работ, посвященных художественному челленджу, где на каждое слово из заготовленного списка приходится свой рисунок.
ЗАЧАРОВАННЫЙ
Мой «Зачарованный» зачарован настолько, что потерял счет времени, да так и замер, завороженный то ли колдовством, то ли звездным небом. а может чем-то еще. тем, что мы наблюдать побоимся, ведь есть риск застыть во времени и сгнить заживо, подобно этому несчастному.
КИСЛЫЙ
«Кислый» суп до такой степени кислый, что лицо едока буквально стекает в миску.
ЗУБЫ
«Зубы» выросли такими большими, что перестали быть частью рта. теперь они вполне самостоятельные, серьезные и страшные. деловые костюмы создают ложное впечатление сдержанности. не будем наивными: когда зубы растут, они чешутся и заставляют что-то грызть. у дамы, случайно попавшейся злодеям под руку, едва ли завидная участь. я отчего-то уверен, что Зубы перетрут ее в кровавый порошок.
ПЕРЕРОСТОК
«Переросток» не просто выше людей: даже деревья ему все равно, что трава.
ШТОРМ
«Шторм» – по своей природе явление стихийное, но я придаю ему колоссальный размах. ветер не только с легкостью сносит электровышки, он вырывает опоры цивилизации как таковой, доказывая в который раз: человек ничтожен перед лицом стихии.
вообще в своем творчестве я стремлюсь к комплексности. зачастую в работах использован не один прием, а несколько. в том числе те, о которых я предпочел умолчать. как в хорроре должно оставаться темное пятно неизвестности, так и в речах творца есть место недосказанности.
разложи я по полочкам без исключения весь свой подход к работе, любопытствующий не будет удовлетворен. аномально широкие поля расписанных схем не дадут исчерпывающего представления. а спускаться в глубокий холодный колодец никто не решится в своем уме. нет, этот колодец сделан по моей форме, моему силуэту, для других он недоступен вовсе. впрочем, такой есть у каждого. необязательно колодец, может, что-то другое. то, что принято обходить стороной, дабы сохранить рассудок в целости. если долго гулять у себя в голове, ты обязательно отыщешь нечто странно влекущее. но стоит помнить, что погружение в запрет может быть непростительным. подобно фильму с невразумительным финалом, я гадко уползаю в неизвестном направлении, оставляя читателя наедине с немым вопросом: «А это тоже была гиперболизация?»