Глава VI Форт Геркулес

Сойдя на станции Гараван, путешественник – в какое бы время года он ни вздумал посетить эту волшебную страну, – может подумать, что попал в сады Гесперид[9], золотые плоды которого привлекли взор Геркулеса. Я, вероятно, не стал бы упоминать о сыне Юпитера и Алкмены, если бы все здесь не наводило на мысли о его мифологической славе и сказочном путешествии на эти роскошные берега. Рассказывают, что финикийцы, перевозя своих пенатов[10] под сень скал, на которых потом поселились Гримальди[11], дали маленькой бухте, горе, мысу и полуострову имя Геркулеса, которому они поклонялись, но мне думается, что это имя они уже встретили там; если боги, утомленные белой пылью дорог Эллады, действительно отправились на поиски чудесной страны, теплой и благоуханной, чтобы в ней отдохнуть от своих приключений, они не могли найти ничего прекраснее. Это были первые туристы Ривьеры. Сад Гесперид мог находиться только здесь, и Геркулес приготовил место для своих товарищей с Олимпа, освободив этот чудный уголок от стоглавого дракона.

Когда, выйдя с вокзала, мы молча дошли до берега, перед нашим взором предстал громадный силуэт замка-форта на полуострове Геркулеса, который, увы, лет десять назад из‑за работ, произведенных на границе, перестал быть собственно полуостровом. Под косыми лучами солнца стены старинной Квадратной башни сверкали на фоне морской воды, как золотая кольчуга. Башня, как древний часовой, помолодевший под солнечным светом, охраняла залив Гаравана, изогнутый в виде лазурного серпа. По мере того как мы продвигались вперед, блеск ее угасал – светило склонялось за гребень гор.

На западе выступы скал уже укутались своим пурпурным плащом, и замок вырисовывался на их фоне мрачной и грозной громадой, когда мы переступали его порог. На первых ступенях узкой лестницы, которая вела в одну из башен, стояла нежная и прелестная фигурка. Это была жена Артура Ранса, прекрасная Эдит. Ах, дорогая Эдит, когда хотят быть олицетворением романтичного образа в средневековой рамке, образа неведомой принцессы, далекой, милосердной и меланхоличной, нельзя обладать такими глазами! И волосы ваши чернее воронова крыла. Этот цвет – вовсе не ангельский. Ангел ли вы, Эдит? Естественна ли в вас эта ленивая медлительность движений? Не лгут ли эти нежные черты? Простите, что задаю все эти вопросы, Эдит, но, увидев вас впервые, очарованный гармонией вашего образа, словно застывшего на этом каменном пьедестале, я подметил и черный взгляд ваших глаз, обращенный на дочь профессора Станжерсона, подметил его жесткость, которая шла вразрез с дружеским тоном вашего голоса и приветливой улыбкой на устах.

Голос молодой женщины полон очарования, от всей ее фигуры веет безупречной грацией, жесты ее гармоничны. Артур Ранс представляет ей гостей, а она отвечает приветливо и гостеприимно. Рультабий и я делаем вежливую попытку сохранить за собой свободу передвижений и высказываем желание поселиться где‑нибудь в гостинице, вне замка. Эдит строит прелестную гримаску, по‑детски пожимает плечами, объявляет, что наши комнаты готовы, и тут же заговаривает о другом:

– Идемте! Идемте же! Вы еще не видели замка!.. Вы сейчас увидите!.. О, Волчицу я покажу вам в другой раз… Это единственное здесь печальное место, зловещее, мрачное и холодное! Там страшно! Я обожаю страх!.. О! Рультабий, вы мне расскажете, не правда ли, парочку страшных историй?..

И она скользит в своем белом платье впереди нас. Она ходит, как актриса. Ее красота кажется своеобразной в этом восточном саду, между старинной и грозной башней и цветущими легкими арками разрушенной часовни. Обширный двор, который мы пересекаем, со всех сторон зарос растениями, травой, кактусами и алоэ, вишенником, лаврами, дикими розами и маргаритками, как будто вечная весна избрала своим местом пребывания именно этот двор, где в прежние времена собирались воины, отправляющиеся в поход. С помощью небесных ветров и человеческой небрежности двор сам собой превратился в сад, прекрасный, дикий сад, в котором совсем не заметно руки человека, стремящейся привести все в порядок и, если хотите, опошлить. За всей этой благоухающей зеленью виднелись руины древней архитектуры. Представьте себе готические арки, воздвигнутые на старинном фундаменте римской часовни, колонны, обвитые плющом и вербеной, которые устремляются из своего благоухающего укрытия и завершаются на фоне лазурного неба стрельчатой аркой, точно висящей в воздухе без всякой опоры. От часовни не осталось ни крыши, ни самих стен – только этот кусочек каменного кружева, по каким‑то чудесным законам равновесия держащийся в вечернем сумраке… А вот слева от нас – громадная массивная башня XII столетия, которую местные жители, как рассказала нам Эдит, называют Волчицей и которую не поколебало ничто – ни время, ни люди, ни мир, ни война, ни бури. Она все та же, какой была в 1107 году при сарацинах, овладевших островами Лерен и оказавшихся бессильными против форта Геркулеса; все та же, какой была при Саладжери и генуэзских корсарах, когда те овладели всем фортом, даже Квадратной башней и Старым замком, а она устояла, одинокая, так как ее защитники взорвали куртины[12], соединявшие ее с другими частями форта, и продержались до прибытия провансальских принцев, освободивших ее. Ее‑то и выбрала миссис Эдит для проживания. Но я прекращаю осматривать замок и начинаю наблюдать за людьми. Артур Ранс, например, не спускает глаз с госпожи Дарзак. Последняя общается с Рультабием. Дарзак и Станжерсон обмениваются какими‑то замечаниями. В сущности, одна и та же мысль владеет всеми этими людьми. Мы подошли к потайному выходу из замка.

– Это место мы называем башней Садовника, – продолжала болтать с прежней детской непосредственностью Эдит. – Этот выход служит ключом ко всему замку, как к северной, так и к южной его части. Посмотрите!

Она обводит вокруг рукой, за которой тянется шарф, и со смехом продолжает:

– Все эти камни имеют свою историю. Я расскажу вам ее как‑нибудь, если вы будете этого достойны!..

– Как Эдит весела, – шепчет Артур Ранс. – Я здесь не вижу ничего веселого!

Мы прошли через потайную дверь и очутились в другом дворе. Перед нами старая башня. У нее действительно внушительный вид. Она очень высокая и имеет квадратную форму, поэтому ее и называют Квадратной. Так как она в то же время занимает самый важный угол крепости, ее называют также Угловой башней… Стены у этого донжона[13] высокие и толстые. До половины высоты они сложены из камней, высеченных легионами Цезаря…

– А вон та башня, в противоположном углу, – продолжает Эдит, – это башня Карла Смелого, названная так в честь герцога, составившего превосходный план, когда нужно было переделать укрепления, чтобы они могли противостоять артиллерии… Старый Боб устроил себе из этой башни кабинет, что очень досадно, так как мы могли бы сделать там великолепную столовую… Но я никогда не могла в чем‑либо отказать старому Бобу!.. Старый Боб – это мой дядя… он сам потребовал, чтобы я так его называла, когда я была еще совсем маленькой… Сейчас его здесь нет. Пять дней тому назад он уехал в Париж и вернется завтра. Он отправился туда, чтобы сравнить кости, найденные им в Красных Скалах, с теми, что находятся в парижском музее естественных наук… Ах! А вот и каменный мешок…

И она показывает нам обычный колодец посреди этого второго двора, который она из чистого романтизма называет каменным мешком. Эвкалипты наклоняются над ним, как женщина над источником.

После того как мы вошли во второй двор, мы стали лучше понимать – я по крайней мере, так как Рультабий, равнодушный ко всему, по‑видимому, ничего не слышал и не видел, – устройство форта Геркулеса. Так как это играет очень важную роль в описании тех невероятных происшествий, которые начались после нашего прибытия в Красные Скалы, я представляю здесь глазам читателя общий план форта в том виде, как он был составлен впоследствии самим Рультабием.

Замок был построен в 1140 году владетелями Мортолы. Чтобы отрезать его от суши, последние без лишних раздумий сделали остров из полуострова, перерезав узкий перешеек, соединявший его с берегом. На самом берегу они построили в форме полукруга укрепление, которое должно было прикрывать подъемный мост и две входные башни. От этого укрепления не осталось никаких следов. И перешеек с течением веков принял свою первоначальную форму: подъемный мост был уничтожен, и ров засыпан. Стены форта Геркулеса опоясывали полуостров, по форме представлявший собой неправильный шестиугольник. Стены эти нависали над скалами, местами выступавшими над водой, и последняя без устали подмывала их, так что образовала у их подножия впадины, куда в тихую погоду могла подойти маленькая лодочка.


Таким образом, попась в форт можно было лишь через северные ворота, охраняемые двумя башнями, А и AI, связанными общим сводом. Эти башни, сильно пострадавшие во время последних нападений генуэзцев, Ранс привел в сносное состояние, пригодное для жилья. В них помещалась прислуга. Низ башни А служил помещением для привратника. Небольшая дверь вела из башни А под свод ворот и позволяла сторожу, не выходя из своей комнаты, следить за проходящими. Тяжелые дубовые ворота, окованные железом, стояли бесчисленное число лет открытыми, – настолько трудно было открывать и закрывать их, – и вход в замок защищался лишь небольшой решеткой, которую каждый входящий, кем бы он ни был, открывал сам. Проникнуть в замок можно было лишь через этот вход. Как я уже сказал, пройдя эти ворота, вошедший попадал на первый двор, закрытый со всех сторон оградой и башнями, или, вернее, развалинами башен. Ограда не сохранила своей первоначальной высоты. Прежние куртины, соединявшие башни, были уничтожены и заменены круговым валом, к которому из двора вел довольно пологий скат. Вал окаймлялся с наружной стороны парапетом с бойницами для небольших орудий. Это преобразование было произведено в XV столетии, когда каждому владельцу замка приходилось принимать в расчет артиллерию.

Что касается башен В, ВI и ВII, которые долго еще сохраняли свое первоначальное устройство и высоту, то переделка их ограничилась снятием остроконечных крыш и устройством вместо них площадок, удобных для установки пушек, позднее их сравняли с уровнем парапета, сохранив лишь наружные стены, выступавшие в форме полумесяцев. Эта перестройка была произведена в XVII веке, во время сооружения Нового замка, до сих пор сохранившего это название, хотя он и был уже наполовину в развалинах. Новый замок отмечен на плане BBI.

Засыпав снесенные башни землей, на образовавшихся площадках посадили пальмовые деревья, которые, однако, плохо прижились под ветром и брызгами морской воды. Нагнувшись над парапетом, опоясывавшим весь замок и нависавшим над скалой, образуя с ней одно целое, всякий мог убедиться, что замок остался таким же неприступным, как и в те времена, когда куртины стен достигали на две трети высоты старых башен. Волчицу пощадили, как я уже сказал. Старое помещение для челяди, прилегавшее к парапету между В и ВI, было отдано под конюшни и кухни.

Я описал всю переднюю часть замка Геркулеса. Во второй двор можно было попасть лишь через тайный проход Н, который мистер Артур Ранс называл башней Садовника и который представлял собой в сущности флигель с толстыми стенами, находившийся прежде под защитой башни ВI, а также другой, расположенной в С и совершенно уничтоженной при постройке Нового замка ССI. От ВII тянулась ограда со рвом, примыкавшая к башне Карла Смелого, выступая в С посреди первого двора в виде контрфорса[14] и совершенно отделяя его от второго. Ров существовал до сих пор, по‑прежнему широкий и глубокий, но ограда была уничтожена по всей длине Нового замка, ее вполне заменила стена замка. Центральная дверь в D, которой теперь не существует, выходила на мост, переброшенный через ров и служивший для непосредственного сообщения с первым двором. Этот подъемный мост был снят или обрушился, и, так как окна замка располагались высоко надо рвом и сохранили свои толстые железные решетки, можно было с уверенностью сказать, что второй двор оставался таким же недоступным, как и в то время, когда Нового замка еще не существовало и двор отделялся высокой оградой.

Уровень этого второго двора, двора Карла Смелого, как его называли, был несколько выше уровня первого. Скала образовывала в этом месте естественный приподнятый пьедестал для величественной и мрачной громады Старого замка, совершенно квадратного, прямого, высеченного точно из одной гранитной глыбы, – Старого замка, отбрасывающего свою длинную тень на светлую поверхность воды. Доступ в Старый замок F был возможен через единственную дверь К. Старожилы этой местности называли его не иначе как Квадратной башней в отличие от Круглой башни Карла Смелого. Такой же, как и в первом дворе, парапет связывал между собою башни ВII, F и L, опоясывая со всех сторон второй двор.

Мы уже упоминали о том, что Круглая башня была срезана по высоте наполовину и переделана владетелем Мортолы по планам самого Карла Смелого. Эта башня имела пятнадцать туазов[15] в наружном диаметре; в ее основании находился орудийный каземат, пол которого был на один туаз ниже уровня скальной площадки. Спуск сюда шел по откосу, приводившему в восьмиугольную залу, своды которой опирались на четыре толстые цилиндрические колонны. В стенах этой комнаты были сделаны три громадные амбразуры для трех больших орудий. В этой‑то восьмигранной зале Эдит и хотела устроить обширную столовую, так как, с одной стороны, зала всегда оставалась живительно прохладной благодаря невероятной толщине стен, а с другой стороны, свет совершенно свободно проникал в нее через три амбразуры, которые были увеличены и превращены в окна, заделанные, как и все остальные, железными решетками. На верхнюю площадку этой башни, в которой работал дядя Эдит, новая владелица замка приказала принести плодородной земли и, засадив ее растениями и цветами, превратила в чудесный висячий сад.

Во всем замке XVII столетия, называемом Новым, отремонтировали только две спальни и маленькую гостиную на первом этаже. Здесь должны были разместиться мы с Рультабием; что касается молодых супругов Дарзак, то им отвели помещение в Квадратной башне.

Две комнаты на нижнем этаже этой башни были заняты старым Бобом. Станжерсон поместился на первом этаже Волчицы под комнатами Ранса и его жены.

Эдит пожелала лично показать нам наши комнаты. Она провела нас через залы с осыпающимися потолками, с провалившимися полами, с источенными плесенью стенами, но уцелевшие то здесь то там куски лепнины, трюмо, облупившееся панно, превращенная временем в лохмотья драпировка говорили о былой роскоши Нового замка, созданного в великий век фантазией Мортолы. Зато наши маленькие комнаты, которые разделяла гостиная, ничем не напоминали это великолепное прошлое. Они были чистые, без ковров, окрашенные в светлую краску и меблированные на современный лад. Они очень нам понравились.

Уже завязывая галстук, я окликнул Рультабия, спрашивая его, готов ли он, но не получил ответа. Войдя к нему в комнату, я, к своему удивлению, обнаружил, что его уже нет. Я подошел к окну, которое так же, как и мое, выходило на двор Карла Смелого. Двор был пуст, занятый лишь громадным эвкалиптом. За парапетом аллеи раскинулось громадное, молчаливое пространство вод. Море с наступлением вечера приняло темно-синий оттенок, и ночные тени уже намечались на горизонте со стороны итальянского берега, надвигаясь с вершины Оспедалетти. Ни звука, ни дуновения ни на земле, ни в небесах. Мне никогда не приходилось наблюдать в природе такой тишины и неподвижности, иначе как в минуты, предшествующие страшной буре. Между тем ночь надвигалась ясная и тихая.

Но что это за тень мелькнула там? Откуда появилось это видение, скользившее по воде? На носу небольшой лодочки, которая двигалась под веслами рыбака, я узнал силуэт Ларсана! Кто мог бы обмануться? Ах, его нельзя было не узнать! Он с таким грозным вызовом обращал к нам свое лицо, что не мог бы заявить о себе лучше, даже если бы крикнул: «Это я!»

О да, это он! Он! Лодка с неподвижной статуей на носу безмолвно огибает замок. Она скользит теперь под окнами Квадратной башни и затем поворачивает на мыс Гарибальди, к каменоломням в Красных Скалах. И человек стоит все так же, скрестив руки, повернув к башне голову, – дьявольское видение на грани ночи, которая коварно ползет за ним и окутывает его своим легким покрывалом, пряча от наших взглядов. Опустив глаза, я различаю во дворе Карла Смелого две тени: они стоят у маленькой двери в Квадратную башню. Одна из них, повыше, удерживает другую и умоляет. Меньшая хочет вырваться: кажется, будто она собирается броситься в море. Я слышу голос госпожи Дарзак:

– Берегитесь! Это не что иное, как ловушка!.. Я запрещаю вам оставлять меня сегодня одну!..

И голос Рультабия:

– Ведь должен же он где‑нибудь пристать к берегу. Пустите меня!

– Что вы будете делать? – с мольбой вопрошает Матильда.

– То, что следует.

И снова испуганный голос Матильды:

– Я запрещаю вам трогать этого человека!

Спустившись, я нашел Рультабия одного, он сидел на колодце. Я заговорил с ним, но он мне не ответил. Пройдя на другой двор, я встретил Дарзака, который еще издали взволнованно крикнул мне: