По голубому полотну медленно плыли перистые облака – лёгкие, свободные странники, несомые напором всевластного ветра. Бесцельно летящие и не способные сопротивляться его силе, они всегда оставались ведомы и тем походили на кудряво-пушистых овец, повинующихся лишь воле пастуха. Он же без устали гнал их вперёд.
Я любил ту короткую возможность замедлить время, перестать спешить, прекращая то постоянное движение в будущее, которого нет. Будущее, что всегда оставалось лишь несбыточным миражом чертогов собственного разума. Небо же никогда не отказывало в возможности перенести меня в настоящий момент, выдернуть из бесконечного мира грёз, а закрепив внимание на здесь и сейчас, рождало в душе чувство потока, словно медленно растворяя в объятьях бесконечности. Время стиралось.
Но из глубин собственного ума по привычному обычаю пробился голос, нарушивший с таким трудом ухваченную гармонию. Он никогда не забывал напомнить о себе и непременно спешил донести мысль, про которую не хотелось вспоминать. Так и сейчас, явив себя, он сообщал мне, зачем же я здесь, подмечая, что сейчас не время наслаждаться всей красотой мира. Путь далёк, а выполнить взятые на себя обязанности необходимо.
В последний раз бросив взгляд на небесный пейзаж, я закрыл глаза, полный желания запечатлеть в недрах памяти каждую деталь открытого мне великолепия. Вырисовывая его, словно картину. Благо, воображение никогда не отказывало ни в красках, ни в яркости цветов, ни в разнообразности палитр.
Наконец, дело было сделано. Внимание вернулось на землю с внезапностью павшей кометы, что в миг обрушивается на земную твердь. Взору снова предстала необъятная вязкая топь, своими зелёными красками захватившая весь горизонт. На её заболоченном и заросшем пространстве то тут, то там выглядывали островки леса, расставленные словно маяки в этой совершенно не морской глади.
Двигался я не спеша, с вниманием зоркого охотника осматривая каждый уголок окружающего пространства. И чем глубже в обширные края болота ступала моя нога, тем всё больше и больше встречалось спасительных мест, не залитых водой, покрытых тёмно-зелёным мхом, одетым на них словно меховая шапка. Но никаких намёков на цель…
Уже какой день я бродил по топи в поисках такого растения как Росянка. Путь был неблизкий. Он постоянно требовал вставать как можно раньше, чтобы успеть вернуться к заходу солнца, отчего непременно утомлял. Особенно если приходилось ходить не первые сутки. Но был бы результат… На фоне таких, не достигавших своих задач, переходов радовало лишь одно: повсюду росла брусника, хоть как-то разбавлявшая отсутствие всего остального.
Тогда всё шло ровно к тому же, к отсутствию результата. В итоге, устав от поисково-Росяночных ковыляний, я принялся искать место, чтобы отдохнуть. И оно незамедлительно нашлось. Неподалёку лежал обширный и совершенно лысый ствол дерева, неизвестно где потерявший свою верхушку и ветви. Не раздумывая, я направился к нему. Звонким эхом раздавались чавкающие, урчаще-бурлящие звуки, стоило сапогам погрузиться в топкие лапы вод, моментально поглощавших их.
Как сейчас помню. Каких только стараний не прилагалось, чтобы придать беззвучность шагам, но предательское бульканье у ног громогласно напоминало о себе. Казалось, теперь всё живое ведает о моём присутствии. И как в таком случае не согласиться с критикой Корвуса, нередко упрекавшего меня: «Движения твои столь слышны, что прознает человек, не говоря о звере».
Не раз мне доводилось слышать подобные слова в таких необычайных формах, что любой писарь позавидовал бы великолепию звучавших афоризмов. А ведь сколько тренировок посвящалось скрытности. Какие усилия прилагались Корвусом, желавшим научить меня неприметности для сотен глаз. Что-то получалось, что-то нет…
Так однажды, в качестве закрепления целого ряда его наставлений и упражнений, была поставлена задача – миновать речной галечный пляж. И всё бы ничего. Но окромя того, что это требовалось сделать в полной тишине, не издав и звука, так и пройти весь путь предстояло не просто быстро, а, можно сказать, бегом.
Четыре часа я бродил туда-сюда, делая попытку за попыткой, словно не упокоенный или замкнувшийся на одном и том же действии человек, пока наконец, не достиг того состояния, когда впереди терялось всё – и сама картина мира, и смысл. Получалось самую малость. Но Корвуса не устраивала скорость, а стоило ей хоть немного возрасти, как галька принималась скрипеть и трещать, будто ехидно насмехаясь надо мной.
Усталые и еле передвигаемые ноги превратились в кукольные деревяшки, бездушно повисшие где-то там внизу, движения коих выглядели настолько нелепо и разнобойно, что, казалось, властвующий над ними кукловод – полный неуч, впервые держащий все эти нити власти в руках. А тем временем внутри разрасталась злость. И вот, под влиянием её расползавшихся щупалец, гонимый желанием успеха, но не получавший его, я тогда вымолвил:
– Да это невозможно!
Слова мои прозвучали резко и громко.
В следующую секунду раздался щебет птиц, взлетевших откуда-то из кустов неподалёку, а ответом мне лишь стала тишина. Корвус промолчал. Как будто не заметил. Даже малый отзвук моих слов не затронул его лица. В то время как я в глубине себя прекрасно осознавал, что почти гарантировано не прав, а также чем чревато подобное заявление и как именно всё кончится. Но всегда ли мы поступаем разумно в миг охваченности гневом? Думаю, все найдут для себя ответ. Вот и я тогда отказывался принимать столь очевидную мысль.
Корвус же вдруг пришёл в движение и в полной невозмутимости сделал ровно то, что требовалось от меня. То, что ожидалось. Пересёк гальку в такой тишине, что не наблюдай я за ним, решил бы: движения не было.
«И так всегда», – промелькнула мысль в тот момент. Всем, что требовал Корвус, он сам владел в совершенстве, оттачиваемом годами и вызывавшем лишь один вопрос: «Когда ему удаётся находить на всё это время?». Поэтому сценарий подобных претензий от меня оставался всегда известным. А мне, после того как доказывалось обратное, становилось не по себе.
Оттого не удивительно, что несмотря на обилие тренировок, их высокую сложность и часто полное отсутствие хоть какой-то связи с магией, я искренне выкладывался на полную. Старался с интересом. Но всё же было непросто.
Закончив же тогда демонстрацию, Корвус остановился, заложив руки за спину и застыв на время в позе некой древней статуи мудрости. В нём со всей очевидной ясностью разворачивалась в тот миг мысль.
– Как полагаешь, зачем все эти тренировки, когда возможно обойтись заклинанием? – вдруг задал он вопрос.
Про себя я подумал: «Ну вот, теперь отдувайся за свои слова» и уже вслух сказал:
– Чтобы сберечь жизненные силы и обойтись ловкостью там, где это возможно, – сложился у меня пазл ответа из всего того, чему учил Корвус ранее.
– Отчасти, – согласился он с высказанной мыслью, и как бы раздумывая, продолжил:
– Но то не главное. Причина есть более глубинная. Она кроется в той особенности магов, пропитывавшей само их существование насквозь – стоит им потерять силы по тому или иному случаю судьбы, на время или навсегда, как они становятся бессильными и беспомощными. Почти не способными ни на что. Обычные же люди, напротив, не имея большой силы, нередко показывают чудеса выживания даже в самой критической ситуации. Они полагаются на свой ум и тело. Они осторожны. В нужной степени самокритичны. Возьми обычных наёмников, искателей заработка в войне, трудно найти кого-то, кто более способен выжить в любой, даже самой непростой ситуации. А вот маги слишком полагаются на своё могущество и часто походят на детей, получивших в свои руки незаслуженно большую игрушку.
– Но ведь колдовство – это то, что делает нас магами!
– Разве? – внимательно посмотрел на меня Корвус. – Если солдат утратит свой меч, будет ли он всё ещё солдатом? А врач, утративший свои инструменты, останется таковым?
Я промолчал, понимая, к чему всё идёт, а он продолжал:
– Колдуны и колдуньи любят обходиться только одними заклинаниями, – нотки забавы отчётливо мелькнули в его голосе. – А потом, – с пылающими огоньками иронии в глазах продолжал он, – приходят те, кто заточен на борьбу с ними, кому наплевать на магические хитрости и приёмы, те, кто в конце концов одержат верх, вступи ты с ними в схватку по привычным тебе правилам.
Наступило молчание, продлившееся несколько секунд и прерванное вопросом Корвуса:
– А что после?
Вздохнув, я дал очевидный ответ, к которому он очень любил меня подводить:
– Смерть.
– Верно, – подтвердил мой учитель, и с присущей для себя неожиданностью замолчал, выпадая из разговора. Всё живое на его лице, что ещё совсем недавно с таким трудом и редкостью оказалось там, исчезло. Корвус покинул меня, в очередной раз погрузившись в свои воспоминания, в коих переживал моменты прошлой жизни, никогда не дававшие ему окончательного покоя.
Мне же было прекрасно известно, как выдернуть его из этого мира, из власти тумана памяти. Я начал соображать. Думать, что бы такого спросить… Но стоило мне всё решить, как в моём вмешательстве нужды уже не было. Корвус вышел из этого состояния сам:
– Но вернёмся к скрытности, – твёрдо начал он. – Заклинание не способно сделать тебя невидимым. Только в малой степени растворить, лишить чётких контуров, – рассказывал Корвус. – От того оно не является окончательным решением. Известно достаточно случаев, когда не обладавшие магическими способностями легко обходили его чары.
– Как им это удалось? – спросил я с полной серьёзностью человека, понявшего, что здесь не найти такого желанного выхода (а так хотелось).
– Амулеты имеют нужное свойство, – коротко ответил Корвус. – Их может хватить, чтобы рассеять чары. Но опытный и много повидавший возьмёт здесь иным, более надёжным орудием – вниманием и настороженностью, – подытожил он.
– Выходит, никогда не стоит расслабляться?
– Зависит от того, какой смысл ты вкладываешь в это слово, – парировал Корвус. – Для большинства расслабление равносильно полусну – такому заученному движению, когда делаешь всё настолько не думая, не придавая значение, что даже и не запоминаешь, закрыл ли дверь. А эта дверь и есть твоя жизнь! Если всё именно так, то расслабление – опаснейший враг, – всматривались его бледно-зелёные глаза в меня. – Моё же наставление, мой призыв к тебе, – указал он двумя пальцами в мою сторону, – ведёт к необходимости порождать в самом себе самое важное и самое ценное, что есть в жизни! И то, без всякого сомнения, внимание!
– Внимание? – переспросил я.
– Именно! Тебе надо понять, что оно – то главное основание, от умения пользоваться которым во многом зависит, насколько вероятно ты выживешь в любой, даже самой непростой ситуации и, мало того, насколько полно ты проживёшь жизнь.
– И мне необходимо такое внимание всегда? Даже когда мне ничего никак не может угрожать? Или в случаях, если я заведомо сильнее?
– Речь не про сражения и борьбу. Речь про каждый миг. Но если ты всё же спросил, – снова указал Корвус двумя сомкнутыми пальцами на меня, – отвечу: оно необходимо, в особенности если ты сильнее. Вот возьми маленького зверька – он всегда осторожен. Он прячется. Старается не показываться лишний раз и непременно быть начеку – его бдительность не имеет право ослабнуть ни на секунду. Крупный зверь – наоборот. Он силён. Его видят все, и все наперёд знают о нём. Охотник заранее готовится к борьбе со столь могучей силой и приходит во всеоружии тогда, когда тот зверь не ждёт.
– При таком условии я соглашусь. Но если бы оба зверя столкнулись с врагом или друг с другом в совершенно равных условиях, вероятнее выживет крупный.
– И здесь не столь всё очевидно, – парировал Корвус. – Его шанс одержать верх велик, но крупный зверь будет действовать так, как обычно поступает любой, кто уверен в своём превосходстве – предсказуемо, полностью полагаясь на свою силу. В то время как мелкому, не имеющему явных преимуществ, придётся соображать. И он, без сомнения, проявит всю полноту изобретательности, – заключил он, а потом, внимательно посмотрев на меня добавил, – и выживет…
То были воспоминания… Я мотнул головой, сбрасывая их. Пелена начала понемногу спадать, а глазам явилась картина болотной топи. Той самой, на просторах коей я и стоял, на время забыв про цель своих поисков, забыв про Росянку, забыв обо всём, что связывало меня с реальностью.
Но всё же эти осколки памяти не желали меня так легко отпускать. В итоге, дабы окончательно покинуть недра собственной памяти. пришлось мысленно напомнить себе, уверенно заявить: «Сосредоточься, хватит летать в облаках». И только эта концентрация окончательно помогла. Миражи ума погасли, а я, возвращая внимание в просторы топи, продолжил путь, отчего снова принялись раздаваться неумолкающе-звенящие шлепки по воде.
И в таком шумном переходе, наконец, удалось достигнуть заветной цели: того самого упавшего дерева, что должно было послужить местом отдыха для меня. Ствол его, лежавший наполовину в воде, моментально приковывал внимание к себе. Его ещё свежий слом в самом основании намекал, не позволяя и малость усомниться, что дерево пало совсем недавно, быть может всего лишь пару часов назад.
Охваченный любопытством, я задался вопросом: «Что стало причиной?». Взгляд медленно сместился вверх по лежавшему стволу, по пути словно ощупывая тоненькие изгибы коры. И только в завершении этот осмотр, наконец, явил ответ – на значительном отдалении от основания ствола яркими шрамами красовались большие и глубоко впившиеся в тело дерева царапины крупных когтей. Они простирались двумя основными мазками, отчётливо намекавшими на чьи-то лапы. Желая сопоставить размеры, я приложил руку к одному из них. От результатов сравнения стало не по себе. Существо, оставившее эти следы, имело длань как минимум вдвое превышавшую мою.
Я немного забеспокоился. В то же время сердце, охваченное этим новым пониманием, забеспокоилось так, будто возжелало вырваться из груди. Чувства обострились. Казалось, что только в тот момент до сих пор дремавшее тело, наконец-то, соизволило пробудиться и плетью подстегнуть само себя. Накатило неприятное предчувствие. Я резко окинул взором окружавшее пространство… Вгляделся… И никого. Оно оказалось пустым.
Последовал выдох. Узел чувств внутри ослаб, а его место заняло облегчение, наступившее не за счёт избавления от чего-то реального, а, по сути, лишь потому, что отсутствовало всё то, что я сам же и успел выдумать, вообразить лишь доли секунд.
В это время в голове промелькнула мысль – «следы», заставляя перевести взгляд под ноги в неприятном ожидании того, что предстоит увидеть что-то нехорошее… Но и там совершенно ничего не нашлось. Я остался ни с чем. Хотя и к радости.
Наконец, крепко взяв себя в руки и сделав глубокий вдох-выдох, я вновь обратил взгляд к царапинам на стволе. «Что здесь думать! – вертелось отчётливо в голове. – Порезы свежие. Сделаны в то же время, что и свалено дерево». Эта проникновенная мысль в очередной раз заставил меня оглядеться вокруг, а потом снова осмотреть и сам упавший ствол, угадывая, какой же должен быть в размерах зверь, чтобы умудриться свалить его. Ответ казался неутешительным.
Рассудив здраво, я решил было не испытывать судьбу и как можно скорее покинуть место, вызывавшее столь глубинные опасения. Однако, когда уже развернулся и приготовился идти, глазам промелькнула та цель, ради которой всё предприятие и затеялось – аккурат за стоящим рядом деревом, выглядывая своим множеством стебельков, произрастала Росянка.
Каждый её листок обильно покрывался красноватыми волосками. Их было множество. Они усеивали всё тело растения, и все вместе, отдалённо походили на иголки ежа, но только более тонкие и с капельками воды на концах. Эти кончики то и дело принимались сверкать яркими красками, стоило лишь до них дотронуться лучам солнечного света.
Обрадованный неожиданной находке, я тут же кинулся её собирать. Вот это была по-настоящему большая удача! Не прошло и получаса, как дело было сделано, а моя полевая сумка наполнилась до краёв.
Посему оставалось только решить, в какую сторону выступить, дабы направиться к дому. На счастье, необходимые ориентиры незамедлительно нашлись. Недолго думая и довольствуясь успехом, я выдвинулся, перешагивая по мягкому мху и уже размышляя о том, как буду добираться до дома, как неожиданно ход моих мыслей прервался слабым звуком, напоминавшим шлепки по воде.
Я остановился, осознавая, что они не мои и доносятся из того пространства, что было где-то там позади. Дыхание перехватило. Воображение со скоростью уличного художника успело нарисовать не просто безрадостные, а по-настоящему пугающие картины. Я начал аккуратно разворачиваться, медленно пригибаясь и изо всех сил стараясь не шуметь. Малым огоньком теплилась надежда: может, я ещё не замечен.
Разворот завершился. Увиденное, как бы помягче сказать, наполнило мысли какой-то неприличной для всей сложившейся обстановки досадой, а сердце, казалось, просто перестало существовать, провалившись в некую неведомую бездну.
Прямо на меня, совершенно не спеша и вальяжно, шло огромное, косматое и отдалённо напоминавшее медведя существо. Переступая своими чёрными облезлыми лапами, то и дело содрогавшимися под тяжестью массивной туши, оно уже избрало свою жертву и надвигалось прямо на неё, словно готовясь вонзиться своей изуродованной вдоль и поперёк мордой.
На этого, если можно так сказать, медведя невозможно было смотреть без содрогания. Его представшая тогда голова настолько иссекалась порезами и ранами, что от смоляно-чёрного покрытия виднелись лишь малые островки, а места его отсутствия занимали длинные, походившие на глубокие борозды малиново-красные рубцы.
На обширном теле всё обстояло не лучше – повсюду проглядывались опухоли. Само их наличие делало его огромную тушу слишком неестественной, ненормальной, добавлявшей всему виду зверя особой, трудно забываемой уродливости. На фоне же полного недостатка шерсти всё становилось хуже в разы.
Высота существа поражала не меньше. Даже припоминая сейчас, я отчётливо памятую, как опираясь на все четыре конечности, оно слегка возвышалось надо мной, рождая ощущение неестественной огромности, выделявшейся не то что по человеческим меркам, но и по медвежьим.
Звериная пасть оказывала поистине гипнотическое воздействие. Находясь в метаниях лихорадочной мысли, я не имел возможности оторвать взгляд от этой угрожающе открытой и наполненной нескончаемым потоком капающей вязкой слюны угрозы. Она приковала к себе. «Что положено делать при встрече с медведем?», «А что если побежать?», «Нет, не вариант», – словно огоньки, мелькали мысли в моей голове, в то время как силы внутри уже взяли бразды правления, принуждая пятиться, не теряя противника из виду. Я принялся перебирать в голове защитные заклинания.
Тем временем ужасный зверь, немного приблизившись ко мне, остановился. Наши взгляды пересеклись. Настигло странное чувство – его глаза не походили на хищнические, а отражали непрерывно мыслящее существо. Оно оценивало меня. И делало то с истинно человеческими нотками, наполненными злобой, обильной и столь часто произрастающей в сердцах людей. От подобного осмотра часть меня съёжилась. В то время как я непрерывно продолжал пятиться, пытаясь увеличить расстояние между нами, отдалиться, сделать запас.
Далее всё помнится, как в тумане. Пасть зверя раскрылась значительно шире, обнажая множество грязно-белых зубов, а моих ушей достиг отчётливый и громогласный рык, за которым вся сущность недомедведя превратилась в страшно-напряжённую массу. Его мышцы сжались, натянулись, и, словно тетива лука, выпустили огромное тело вперёд.
Эта перемещавшаяся с одного пространства мха на другой угроза всё увереннее приближалась ко мне. В то время как моё естество ввергалось в ужас. Из глубин проступил панический страх, всеми силами желавший сдёрнуть тело с места и направить в безоглядное бегство. Но, пригвождённый энергичными ударами воли и взятый её твёрдой хваткой в оборот, я устоял. Началась борьба. Столкнулись две силы, в противостоянии которых одна желала отвернуть и ринуться наутёк, а вторая – принять бой. На кону была моя жизнь.
На счастье, то колебание чаши весов было недолгим, заняв лишь доли секунды. Сработали заученные и вбитые Корвусом мне в память навыки. Руки пришли в движение, вырисовывая причудливые узоры под тихие аккомпанементы шептавших губ.
Не больше десятка метров отделяло меня от существа, когда по руке пробежала дрожь магической силы, моментально соскочившей с неё, стоило лишь ей добраться до самых кончиков пальцев.
Заклинание невидимой, но ощущаемой каждой толикой моего тела силой направилось к врагу, а я в следующий миг, не желая быть раздавленным, уже прыгнул в сторону, приземлившись на мягкий мох. Это спасло мне жизнь. Секунда промедления, и можно было уже никогда не встать.
Существо же, не настигнув свою добычу, промчалось мимо, совершенно не желая останавливаться или просто-напросто забыв, как именно это делается. Лишь спустя несколько секунд, словно в полном непонимании происходящего, оно начало замедляться, при этом пытаясь сменить направление своего бега. Движения притупились. Действия потеряли гармонию. Казалось, произошёл некий разрыв между управляющим и подопечным, а всё о мире вокруг стало прибывать в разум медведя с задержкой. Заклинание, наложенное мной, сработало.
Это дало мне драгоценное время подняться и приготовиться. Наступал второй раунд. Недомедведь пришёл в себя, развернулся и своим приторможенным взглядом снова нашёл искомую цель. Послышался рык. И опять, крепко вжавшись в топкую землю, мой противник тугим усилием натянул мышцы и выпустил свою огромную массу в очередной попытке моего уничтожения.
Второй раз я не медлил. Страх ушёл куда-то в небытие, а руки снова пришли к своему танцу волшебства, наполняясь переплетением и слаженностью. Теми самыми, отточенными множеством тренировок.
В тот миг казалось, что всё вокруг стало нереальным, а я управлял собой сквозь невидимую пелену, отделявшую разум и тело. Взмах рук. Последний этап. И вмиг с кончиков пальцев слабым колебанием соскочил огненный сгусток остроконечной формы, явившийся яркой вспышкой, почти полностью ослепившей меня. Я потерялся, а когда пришёл в себя, было поздно что-либо менять. Уже поражённый и клонившийся к земле зверь, совершенно перестав передвигать лапами, тараноподобно валился прямиком в меня. Я успел сделать прыжок…
Наше столкновение заставило моё тело выполнить крутой переворот через врага. А полёт полностью исказился, потеряв всё от первоначальной задумки. Последовал удар-приземление…
…
Я очнулся. Неизвестно, сколько времени прошло. Гул в голове, поглотил все отзвуки пространства вокруг. Это гудение то будто расширялось, нарастая и становясь всё более назойливым, то вдруг отступало, подобно водам морской волны.
Вмиг по телу прошёлся разряд молний, пронзивших меня насквозь. Казалось, вместо крови по венам пульсирует боль, разбредаясь по каждому уголку тела, словно яд. А пока сознание тщетно пыталось справиться с ней, глазам открылось иное – пред ними, предстала картина идеально чистого небесного полотна, лишь слегка прикрытого кронами деревьев.
Я не двигался. Вокруг царила оглушающая тишина, будто кто-то всесильный разом устранил все звуки. Ни зверёк, ни птица не осмеливались нарушить её. И даже ветер молчал. Боль начала стихать, а все остальные чувства приходить в положенный настрой. Первым делом о себе дала знать намокшая одежда, а после в нос ударил противный запах палёного мяса и шерсти, оставляя на языке неприятный привкус жжённой плоти.
Собравшись с силами, я сделал усилие, чтобы встать, за что получил в ответ новую порцию боли, разливавшуюся по всему телу. С третьей попытки подняться удалось. Конечности слушались так, словно у куклы не подтянули крепления, из чего все её части болтались из стороны в сторону, совершенно не поддаваясь контролю. Спина ныла. Казалось, она была утыкана иголочками, которые при малейшем движении как можно глубже вонзались в меня. К счастью, я ничего не сломал.
Стоило осмотреться, как первое что бросилось в глаза, это лежавшая в нескольких метрах в стороне огромная чёрно-мохнатая туша. Попадание огненного сгустка в звериную морду изуродовало её в конец, лишив всех остатков живого места. Единственное, что сохранилось в существе идеальным и совершенно не подвергнутым недугам, были сверкавшие матовым блеском когти, истинно, способные посоревноваться в размерах с моими пальцами.
Они-то и привлекли самое глубокое внимание. Но не потому, что были как-то особенны сами по себе. Взгляд цеплялся за иное. На одном из этих матовых отростков поблёскивало солидное золотое кольцо. Я попробовал его снять, но тщетно. Оно сидело на когте влитую, так, будто бы разрасталось, будучи скованным им – на месте кольца, медвежье когтище представлялось тоньше, формируя идеально подогнанную выемку под украшение. В итоге я махнул рукой. Зачем оно в конце концов мне.
Потоптавшись ещё немного вокруг зверя со странным ощущением бессмысленности только что произошедшей смерти, я, наконец, закончил осмотр поверженного врага и принялся искать свою суму, медленно перебирая непослушными ногами. Та нашлась у поваленного дерева. На моё счастье, содержимое и сама сумка оказались целыми и нисколько не задетыми водой, хотя мне совершенно не удавалось припомнить, в какой момент она была сброшена.
Отведя прощальный взгляд от места битвы, я побрёл по направлению к дому, медленно ковыляя по болотной воде. А тем временем в уме моём нескончаемо прокручивалась недавняя схватка, заставляя уверенно заключить: «Жутко повезло, что вообще удалось уцелеть. Ещё секунда – и уже не стоять мне на ногах». А мгновение спустя отчётливым огоньком мелькнула новая мысль: «Вот ведь только теперь, во власти боли, да получив солидный урок, я ступаю тихо».
…
В лучах заходящего солнца показалась хижина. Крепкая, но успевшая немного обветшать, она, подобно лесному маяку, четырьмя скрытыми за фасадом досок уступами, вздымала брусчатый массив, в человеческий рост возвышаясь над землёй. Не раз ей доводилось принимать своего измождённого и голодного сына. Не раз лицезрела она его победы и поражения, став привычным очертанием, зародившимся в сердце и будто вшитым белой нитью в него.
Нога ступила на лестницу. Шаг за шагом, ступенька за ступенькой. Весь подъём неизменно сопровождался пронзительным и протяжным писком скрипучего хора досок. Временами казалось, что он не случаен. Возможно, доски были своего рода дозорными, неизменно трубившими хозяевам о незваном госте, если такому вдруг заблагорассудится войти. Но и это было не всё. Наверху ожидала тяжёлая дубовая дверь, выделявшаяся своей массивностью даже на фоне подобной избы. К счастью, за долгое время житья здесь гостей, видимо, так и не нашлось, отчего эта мера осталась не опробованной.
Внутри главенствовал полумрак. Только пространство у камина освещалось тёплым светом огня, магически мерцавшего в темноте дома. Слегка потрескивая и мерно покачиваясь из стороны в сторону, он был тем светлячком, что спасал пространство от необъятной тьмы, попеременно то слегка угасая, то вновь разгораясь в полную силу.
Над ним висел котелок. Пахло пряным ароматом жаркого, что долгое время тушилось на огне. По коже нежной рукой прошлось тепло, расслабляя одеревенелые мышцы, распутывая и разворачивая их, как туго скрученную верёвку. Волной накатила усталость.
Отправив Росянку в корзинку, я, подобно медленно разгибающемуся механизму, присел у стола. В этом движении каждый миг преисполнялся ожиданием, что вот-вот вновь вернётся боль. Но всё обошлось.
Стол же, прародитель коего некогда взращивал жёлуди, почти пустовал. Его дощатая гладь нарушалась лишь одинокой чашей. Изделием поистине уникальным. Будучи единственным предметом из всей аскетичной посуды Корвуса, оно отличалось узорами столь тонкой работы, что, по сути, походило на белого лебедя, по случайности заплывшего в утиную свору обычных мисок.
Я искренне полагал, что чаша – подарок. Она как ничто другое всегда оставалась на виду, составляя службу своего рода миниатюрной декорации. От взгляда на неё, бывало, охватывали мысли: «Поразительно… Мелочь, а сколько может поведать о сакральных уголках души».
Когда я вошёл, то сразу заметил, что она не пуста. Из чаши выглядывали три кусочка хлеба. Их присутствие и навеянный аромат почти готовой еды накатом привнесли чувство голода, было забытого и утихшего по пути к дому.
Я взял один ломать. Тот отдал приятной мягкостью. Всегда казалось любопытным то, что именно в подобные минуты вкус такой, даже самой неприхотливой еды, достигал трудно описуемых вершин, некой неповторимости, переступая все границы самого себя, словно в него вдруг решили переложить все специи мира. Но стоило ли говорить, что дело было вовсе не в самом, достаточно простом хлебе? Ведь он оставался неизменным. Ровно таким, как и всегда, как и все прошлые кусочки, некогда вышедшие из печи. Это лишь я в те минуты смотрел на мир по-иному, будто под новым углом, просто-напросто обманутый собственными чувствами… И тут неизменно возникал вопрос: «А быть может, в этом и состоит искусство жизни – обмануться и уверовать там, где это и вправду нужно?»
Снаружи послышалась еле уловимая серия скрипов. Потом всё стихло. И в своей бесшумной манере в хижину вошёл Корвус, переступая порог и неся в руке мерно качавшееся ведро, наполненное до краёв картофелем. Раскачиваясь при каждом новом шаге, оно на каждом новом витке задевало его серую робу, оставляя на ней еле видимые полоски пыли. Про себя я в очередной раз отметил: «Даже Корвус не в силах преодолеть лестницу бесшумно».
Вывалив содержимое ведра в деревянное корыто, мой учитель несколько раз кашлянул и бросил взгляд на принесённое мною добро:
– Вижу: нашёл всё же. – Затем, подойдя к котлу на огне и задумчиво посмотрев на процесс варки, продолжил:
– Подумывал, что выродилась.
Заглянув в котелок и оценивая его содержимое, Корвус добавил:
– Сегодня позже, чем обычно. Сбор потребовал времени?
Зная Корвуса и его внимательный взгляд, мне лишь следовало сделать вывод, что от него не ускользнул мой помятый вид. Но, видно, он решил подойти к вопросу издалека. А я, со своей стороны, не стал тянуть и рассказал всё сразу, как есть, стараясь передать всю полноту прошедших событий. Моё повествование не вызвали на его лице значимых перемен. Пока я изо всех сил пытался припомнить и поведать каждую деталь, он спокойно пускал какие-то пряности в котёл, а потом точно также искал суповую миску и лишь к концу пересказа спросил:
– Был ли у него шрам? – задавая вопрос, Корвус вычертил рукой на себе движение, как бы рассекавшее ногтями его бледное истощённое лицо.
– Огромный на всю морду? – уточнил он. Затем, призадумавшись, добавил, слегка сузив глаза, – ещё что-нибудь ценное и несвойственное медведям? Что они не станут носить.
Я немало опешил. Корвус, по сути, заранее уточнил именно про то самое необычное, чем я так желал его удивить.
– Там вся морда испещрялась шрамами. А про ценное – на его когте было золотое кольцо, – показал его положение я на своей руке. – Снять не смог. Оно будто вросло в него. Мне показалось необычайным делом драгоценности на медведях, хотел тебе рассказать, удивить, а ты уже знаешь. Откуда тебе известно, что оно должно было быть? Неужели ты сталкивался с ним? – летели друг за другом мои вопросы.
– Нет, – в своей манере ответил Корвус, при этом накладывая жаркое в найденную им чашку. – Слух ходил – свирепый зверь огромных размеров напал на деревню, ту, что неподалёку. Растерзал двоих. Попробовал его отследить, но безрезультатно. Местные зверя описали. Историй множество о нём успели сочинить. Поговаривали, что он одного рыцаря и его двух оруженосцев убил.
– Это и вправду вымысел? – уточнил я, смотря на Корвуса с полным вниманием. – Не мог же даже такой зверь так просто взять да убить троих вооружённых солдат?
– Тебе виднее. Ты с ним сталкивался, – с иронией заметил Корвус. – Недоверие к подобным рассказам не у тебя одного, но про рыцаря вроде как правда, – в следующий миг передо мной оказалась чашка жаркого. – Поешь, – сказал он, а затем добавил, – крупного зверя взял!
Мне же совершенно не хотелось завершать на этом разговор, даже несмотря на свой голод.
– Но как кольцо могло оказаться на нём?
– Об этом чуть позже, – Корвус дал понять, что пока стоит остановиться. Он наверняка знал больше, но по своему внутреннему мироустройству раскрывал что-либо лишь тогда, когда сам посчитает это необходимым.
Затем от него последовали уточняющие вопросы о тонкостях состоявшейся схватки. Услышав же, что хотел, он заключил:
– Везение – твой неизменный помощник, ты выбрал в бою слишком сложное заклинание и действовал, ставя на кон всё. Быть может, это тебя и спасло сейчас. Но впредь действуй соразмерно, – и направился в кладовую, откуда послышался вопрос:
– Как самочувствие?
– Спина болит, но в целом нормально, ничего не сломал, – ответил я, повышая голос, чтобы слова достигли кладовой.
Спустя пару минут шума, шорохов, скрипов, постукиваний стекла и дерева Корвус появился снова, держа в руке чашку, закрытую крышкой:
– Целительство не моё, но это должно помочь, – поставил он её передо мной и добавил:
– Мазать тонким слоем.
Наступила пауза, в течение которой Корвус принялся заниматься только ему понятными хозяйскими делами, а я понемногу обрабатывал больные места, пока не вспомнил про столь насущный для меня вопрос:
– А когда мы продолжим тренировки?
На лице Корвуса обозначилась задумчивость и спустя пару секунд он ответил:
– Рассчитывай на послезавтра. Но помни: требуется не только продолжить, но и усилить, усложнить, – внимательно смотря на меня, добавил он. – День на отдых и восстановление.
Я кивнул, внутренне испытав тихую радость предвкушения от обучения. Намечался совсем новый этап. Корвус же, закончив свои дела, уточнил местоположение моей встречи с медведем и, услышав всё, что хотел, удалился, скрывшись под покровом ночи. Он любил тьму. Её кромешная длань всегда служила ему надёжным и верным союзником.
Со временем мне открылась причина, столь странного предпочтения оставаться в тени, уходить и приходить только ночью и в любой ситуации занимать позицию полумрака, не выделяясь из него. Корвуса выслеживали. Неизвестная мне на тот момент группа, которую я по наивности относил то ли к наёмникам, то ли охотникам за головами, неотделимо следовала по пятам. Выяснилось это случайно. При том стечении обстоятельств, когда только ему известным образом Корвус вычислил их соглядатая, что отслеживал наш маршрут.
Последовавший от него удар произошёл настолько стремительно, что ни я, ни сам преследователь не успели ничего осознать. Правда, для последнего оно оказалось фатальным, а на мне оставило столь неизгладимое воспоминание, что его конец ещё долго застилал глаза. Но, пока я пребывал в состоянии поражённости, Корвус не медлил. Он крепко схватил меня и потащил за собой, лавируя и ускользая из уже начавшей захлопываться ловушки. Ещё немного, и её дверца затворилась бы перед нами. Всё наше бегство я слышал повсюду шум, будто кто-то неумолимо окружал нас, обходя со всех сторон. Но всё прекратилось столь же стремительно, как и началось.
Лишь потом дома, в безопасности, Корвус раскрыл мне больше:
– Думаю, в тебе есть догадки, что все мои ухищрения не просто так, – сделал он паузу. – Теперь ты увидел их причину. Ситуация начала стремительно меняться, потому, считаю необходимым частично прояснить её до того момента, когда процесс зайдёт настолько далеко, что пути назад уже не будет, – Корвус говорил абсолютно серьёзно, – может случиться так, что ты познаешь настолько много, что в итоге сам станешь целью преследования, – не отрывались от меня его бледно-зелёные глаза. – И подобную реальность требуется либо принять сейчас, либо, – его взгляд был готов пронзить, – отступиться, пока на то ещё есть возможность, пока преследователи не увязали прочно тебя со мной. А значит, отказаться от выбранного пути.
Пребывая в хаотичном потоке мыслей, я уточнил:
– Почему тебя преследуют?
– Пока оное должно остаться неразъяснённым, – звучал уклончивый ответ. – Время подробностей наступит, – добавил Корвус. – Внутри ты понимаешь, что это как-то связано со знаниями. Теми самыми, что ты получаешь каждый день. Так оно и есть. Но пока на этом оставим озвученный тобой вопрос.
– Посему требуется совершить шаг в неизвестность! – уточнил я.
– Требуется? – в голосе Корвуса проскользнула нотка иронии. – Нет никого, кто мог бы требовать подобное. Нам даётся только выбор. И нам же решать, вступить на предлагаемый маршрут или отвернуть его. Только ты сам вправе сделать этот шаг.
Я не нашёл, что ответить. Во мне бурлил бульон мыслей, из недр сознания всплывали опасения. Они так и шли потоком от прочно застывшей картины того соглядатая, что совсем недавно погиб на моих глазах. Размашистая кисть воображения так и намекала – подобное может случиться и со мной.
Но страха не было. Всё же та, дальняя и не совсем осознаваемая угроза не ощущалась и не внушала его. И как сейчас помню. В то мгновение не представлялось даже возможным говорить о том, чтобы всё бросить. Как себе это вообразить? Как свернуть с пути, когда уже почувствовал вкус и силу новых знаний и просто не представлял своей жизни без них? Здесь ответ очевиден.
И потому, даже не смотря на казалось бы имевшийся выбор, на то, что никто не держит, не тянет, что есть полная возможность сойти с дистанции и забыть всё, как страшный сон. И меня не будут ни в чём винить. В глубине моего ума, на самом деле, выбора не существовало, во мне уже просто-напросто не было тех сил, что захотели бы отвернуть, поступить иначе.
Посему ответ из моих уст спустя несколько минут был закономерен:
– Я остаюсь.
Корвус медленно кивнул и более ничего не сказал.
Тот случай сформировал важное осознание, что все наставления моего учителя не просто так, не потому что существуют некие традиции обучения. Они жизненно необходимы. Они содержат в себе ёмкую и понятную цель – выжить.
Да и стоит сказать, что поначалу я достаточно по-юношески, с ноткой легкомыслия отнёсся к известию об охотниках и преследовании. Как показало будущее – напрасно. Корвус же в последующем раскрывал карты не спеша. А тем временем всё вокруг теперь таило угрозу, а я даже не знал, что тому причиной.
На этом воспоминания заканчивались. Я часто прокручивал этот эпизод в голове. Так делал это и сейчас, ровно до момента, как сам, не заметив того, провалился в сон…
…
По утру боль в теле сразу дала о себе знать. Хотя и не в той степени, как ожидалось – целебное свойство мази оказало нужное действо, заставив меня пожалеть, что не покрыл ею все ушибленные места.
Лежа некоторая время на спине и наблюдая за извилистыми трещинами в потолке, их причудливыми изгибами, петлявшими в совершенно непредсказуемых поворотах, я, наконец, перевернулся на бок. В самом центре комнаты разместилось пятнышко света. Падая тонким лучиком из узкого проёма оконца, оно отдавало ласковым теплом, миражом воспоминаний, манящим из давно утраченного детства, когда утренний час был совершенен, но ты ещё этого не знал. Ты просто радовался и вдыхал полной грудью, предвкушая новый день.
Но и то утро, уже повзрослевшего меня стоило себя. С улицы доносилось бодрое пение птиц, а ранний отблеск дня отдавал только ему свойственной нежностью и размеренностью бытия. Мир ещё не превратился в бесконечный бурлящий поток. Не успел обзавестись стаей дневных гончих, что без устали погонят всё живое из неведомых недр естества, заставляя нестись без оглядки в уздах опасений, собственных выдумок и страха, постоянно говорящих: «Ты сделал недостаточно».
Я медленно поднялся. В ответ кровать протрещала, негодуя от навалившейся в одну точку массы. Как и всегда, дом пустовал. За всё время пребывания здесь мне так и не удалось выяснить, где спит Корвус и спит ли он вообще. В хижине он не ночевал.
Выйдя на улицу и поскрипыванием лестницы известив всё живое в окрестности о своём подъёме, я направился к роднику. Он находился совсем рядом, и в каждое пробуждение омывал меня своей кристально чистой водой, даруя морозно-холодящую свежесть.
Закончив, я вернулся и уже было планировал позавтракать, как наткнулся на угольно-чёрные, изогнутые в полуось и матово-блестевшие когти. Они лежали прямо на столе. «Похоже, спросонья не заметил», – промелькнуло понимание.
Стоило одному из них оказаться в моей руке, как та ощутила холодок. Легкую прохладу. Такую, что теперь не представлялась частицей некогда живого существа, а больше походила на безжизненный металл. Вот только когтя с кольцом на столе не было. Видимо, мой учитель оставил его себе.
Снаружи донеслась быстротечная серия скрипов. А уже в следующие секунды внутри оказался Корвус, целеустремлённым шагом направившийся к полкам с семенами. Мой осмотр не ускользнул от его внимательного взгляда:
– Редкость подобные когти, – проговорил он, беря тканевый мешочек с полки и уже на выходе добавляя, – можешь забрать, коль понравится, станет памятью, – и в следующее мгновение исчез в дверном проёме.
Недолго думая, я выбрал, как мне казалось, самый яркий и насыщенный.
Теперь необходимо было решать, чему посвятить свободное время. Не часто доводилось иметь в распоряжении дни отдыха, потому особенно не хотелось раскидываться ими зря. Требовалось как-то использовать. Выполнив всю работу по дому и его окружности и попутно поразмыслив, я вспомнил, что уже очень давно хотел подробнее осмотреть лес, на краю коего мы жили. А то ведь странное дело. Столько уже здесь, а так и не исходил толком его густого лабиринта.
Отдельные тропинки мне были известны. Оттого, в мановение ока представив маршрут, я двинулся в лесную глубь, нацеливаясь добраться до той самой точки, коей должен был стать ручей, протекавший на самом краю противоположной части леса.
Всю дорогу к нему из-за крон деревьев то тут, то там проскальзывали лучики света, создавая разнообразные по форме островки солнечных пятен, круживших в небывалых пируэтах. По коже легким прикосновением пробегал ветерок. И он же покачивал где-то высоко над головой верхушки деревьев. Мягко шелестела листва. Шурша, она словно что-то тайком нашёптывая мне.
Так, погружённый в игру ветра, я незаметно для самого себя выбрался к ручью. Его журчание трудно было с чем-то спутать. Шумный проказник настолько настойчиво вклинивался в создаваемую природой музыку, что будто дополнял, включался в её разношёрстный оркестр своим совсем новым инструментом.
У этой части ручья я уже бывал. Мне вспомнились знакомые очертания берега, небольшая луговая поляна, окаймлённая зарослями высокой травы в человеческий рост, и огромный дуб, своей массой нависавший над всем вокруг.
Я знал, что к ручью имелось два спуска – по левую и по правую стороны от дуба. На первой тропе прямо в потоке воды залегали валуны. Раскиданные по ручью, словно зёрна великана-садовника, они обладали такими большими размерами, что только этот самый неведомый сеятель смог бы поднять их обратно. Рассчитывая погреться на массиве одного из этих крепышей, я направился к ним.
Стоило расположиться на этой каменной тверди, как сразу ощутилось приятное тепло, исходящее от нагретой поверхности и медленно расползавшееся по всему телу. Вода проистекала прямо подо мной, на расстоянии вытянутой руки. Она манила прикоснуться к себе. Но погружаться в её поток я не желал. Лишь брызги иногда слегка щекотали меня, в то время как внимание оставалось прикованным к бесконечному течению вод.
В столь благоговейном положении я пробыл несколько минут. Неожиданно их бег прервала отчётливо зазвучавшая среди журчания ручья и дуновений порывистого ветра мелодия. Еле уловимая. Непохожая на столь привычные мотивы природы, но созвучная им, она будто дополняла их, делала значительно глубже и чувственнее.
В начале мне даже показалась, что всё слышимое – мираж, что музыка звучит лишь в моей голове. Но доносившееся было реальным.
Ступая как можно тише, я вернулся на берег. Мелодия усилилась, намекая своим исходом на направление, в коем стоило искать источник. Невидимой ниточкой приманивая к себе, он находился где-то там, по ту сторону дуба, скрываемый зарослями кустарника, будто разрезавшими поляну.
Не спеша и как можно тише я принялся пересекать эту преграду. Каждый миг сопрягался с ожиданием, что вот-вот эта прекрасная мелодия прервётся, нарушенная столь грубыми попытками соприкоснуться с ней, попасть в небесно-звучавший мир. Но при моём приближении она становилась только сильнее, всё отчётливее давая понять – слышимое является чьим-то пением.