Истории имеют свойство начинаться совершенно как им заблагорассудится, в миг ставя перед читателем вопросы, скрытые за маской ещё не сказанных слов. А вот к счастью или к сожалению, в своём завершении особой оригинальностью не блещут. Быть может, причиной тому та хитрость жизни, что конец их создателей предрешён, да и разнообразием в нём сложно отличиться. Разве в том, как именно он произойдёт. Или же, кто знает, истина кроется в любви человека только к определённым концовкам, а всё то, что его не устраивает, получает заслуженное небытие в летописи времени. Но вдруг возможно иное…
Сложно понять, насколько необычно или всё же обыденно начало моей истории. Своё рождение она получила среди толпы. И как покажет будущее, очень трудно назвать её, скажем, правильной.
Жернова событий завертелись под крик, выбивший меня из глубокой внутренней борьбы:
– Эй, ау-у, – промелькнула рука, заставляя зрение начать хоть что-то примечать. – Я к тебе обращаюсь, – раздались где-то рядом щелчки пальцев. – Отойди от прилавка, – перед глазами всё отчётливее прорисовывался силуэт человека. – Только попробуй что-нибудь свистнуть! – наконец стало ясно, что этот назойливый крик исходил от тучного торговца, махавшего передо мной своим лоснящимся кулаком, в то время как я, не отрываясь, смотрел в оба глаза на самое желанное, самое необходимое мне тогда. А именно еду. Теперь, когда пишу эти строчки, очень смутно припоминаемую мной.
Но вот что помнится в точности, так это город, такой, о котором всё хорошее следовало говорить лишь в кавычках. Любой, осмелившийся прибыть под его стены, не имея при себе запрятанного золота сразу же получал к своей не особо значимой личности, усердное выражение недовольства, в то время столь поражавшее меня. Будто чужестранец, не обвешанный драгоценностями с ног до головы, представляет угрозу. Несёт безмерную опасность для существования местного люда, что оттеснится от кормушки и потеряет нажитое в конкуренции с этим новичком. Тогда, наверное, будучи немного обиженным на жизнь, я думал именно так.
И это негодование во мне сдерживало лишь одно – текущее состояние дел совершенно не позволяло реагировать на подобные акты. На них просто не хватало сил за абсолютным неимением таковых. Но всё же обратить внимание на слова кричавшего пришлось. И я убрал руки, отцепил их от стеллажа, так обильно покрытого, как мне всё же припоминается, копчёностями.
Но, как ни крути, голод мучил. Слишком долгое время не доводилось мне и крошки держать во рту. Отчего раз за разом происходило ровно одно – еле волочимые ноги переносили скелетоподобное тело от одного желанного прилавка с едой к другому, а тех было столько, что они походили на грибы средь большого леса после обильного дождя.
Каждое то мгновение мне требовалось осуществлять борьбу. С пропитанным волей усилием делать вид для себя и всех остальных, что мой усталый и рассеянный взгляд смотрит вовсе не на то. Не съестное его влечёт. Оттого я походил на ту самую собаку, в чью миску положили еду, но так и не ослабили цепь, не дав добраться до похлёбки. Вот только моя цепь существовала лишь в голове, а подобные ей непрочны.
Я совершенно не понимал, зачем здесь блуждаю с видом неупокоенного призрака, ведь денег в запасах было столько же, сколько имелось совести у этих торговцев. Да, стоит признать: во мне теплилась крошечная надежда, что кто-то всё же согласится на этот странный бартер, предлагаемый мной. То бишь моя работа в обмен на еду. Вот только такие не желали изъявляться. И чем дольше я ходил, тем сильнее понимал, что всё брожение бесполезно, а уже оно будто надломляло меня, подпитывало те другие силы, желавшие захватить рычаги правления себе.
Воли же убраться с огромного рынка уже не хватало. Неоткуда было её возыметь. Отчего моё плутание превращалось в бесконечный замкнутый круг, всё движение по которому руководилось лишь неуловимым подсознанием, действовавшим где-то там, на своей глубине.
Насколько же долго это могло продолжаться? Всё возможное я уже продал, а оставшееся не стоило и ломанного гроша. Последние припасы провианта закончились за день до прибытия в этот злополучный городок, совершенно не желавший что-то предложить мне взамен.
В голове, в бесконечном повторе, словно в назидание мне, вспоминался рассказ странника. Того загадочного человека, чьи слова и побудили отправиться теми дорогами, что только сами по себе таили опасность, будучи запруженными обездоленными людьми, желавшими приумножить своё состояние за счёт других.
Не знаю, кто меня дёрнул тогда так поступить. То ли сказалась потеря крова, то ли хотелось уйти подальше от тех мест, что напоминали о последнем близком человеке. Может, нехватка средств для жизни подточила меня. Но, преисполненный стремлением попытать счастья в поиске труда, позволившего бы хоть что-то заработать, я внимал речам, даровавшим столь благодатные потоки надежды. Странник уверял – город процветает. Говорил, что его меньше остальных затронуло эхо войны и именно в нём есть все те возможности, что необходимы для нормальной жизни.
В конце концов, поддавшись тем словам, тем манящим рассказам, я отправился в путь, приняв на себя все опасности, поджидавшие там за стенами. А их было немало. Во многих краях то тут, то там всплывали банды, так и разраставшиеся на руинах былого величия городов, ставших тенью самих себя и потерявших всякую возможность взять ситуацию под контроль.
Стоило покинуть поселение людей, как требовалось опасаться всего: шороха, проблеска, вскрика. Поджидать опасность в каждом краю, будь то деревня или лесок средь полей и равнин. Высматривать ростки недоброго от каждой души, что встречалась на пути. Но даже в условиях, подобных этим, я принял на себя риск, с юношеской лёгкостью в сердце направился в путь, преисполненный надежды.
Вот только оказалось всё не так. Между реальностью и рассказом была уж слишком непомерная пропасть. Дела города шли из рук вон плохо, и работы не находилось даже местным, что мало отличались от людей из тех мест, откуда довелось прибыть мне. Увидев истинное состояние дел, взвесив всё холодной головой, я подумал: «А возможно ли было ожидать иное?».
Такое состояние Вольных городов стало действительностью давно. Они так и не оправились от той борьбы, в круговороте коей оказались, став ареной противостояния двух совершенно превосходивших их сил, где те никогда не гнушались жечь всё на своём пути.
По сравнению с другими, этот город не был разрушен или сожжён, но всё же его сложно было отнести к разряду цветущих. Казалось, он впал в уныние, довлевшее над всем вокруг.
Да и на его лике имелись заметные шрамы. К самым примечательным из них можно было отнести обшарпанный обелиск, громадиной возвышавшийся в самом центре городской площади и выглядевший столь изрезанным царапинами, что появлялось ощущение, будто мимо прошло огромное войско, попутно обточившее об него свои копья и мечи. А ему всё нипочём. Стоит себе, да ставит перед всеми загадки – зачем он нужен и почему его до сих пор не снесли?
Возможно, местные правители боялись их трогать, эти артефакты магов, вызывавшие опасения у всех вокруг, ведь кто знает, для чего они нужны и что будет, если попытаться их извести. Избавиться на корню. Вдруг что-то нехорошее… Однако, быть может, реальность была проще, и всего лишь не нашлось тех, кто захотел бы потратить на них своё время и силы. Уж очень крепкими они казались. В конце концов, не так-то просто выкорчёвывать магические предметы и сооружения, хоть и гнойной занозой сидящие, где ни попадя. А магам, как-то было всё равно. Они залечивали раны.
Но я отвлёкся. Для меня же, на тот момент, всё это представляло мало интереса. Надо мной возвышался гораздо более насущный вопрос, грозивший голодным истощением, а потом, быть может, чем похуже. Я дошёл до той степени, что перестал чувствовать голод, но всё сильнее замечал одолевавшую меня слабость – самочувствие, становившееся хуже и хуже день ото дня.
Ищейкой исходив вдоль и поперёк город, я был полон намерений выполнить любую работу, в совершенно любом варианте оплаты, лишь бы хоть что-то получить. Но та не желала находиться. Просто так же кормить никто не собирался. В городе и без меня на каждой улочке бродили целые шайки попрошаек, попадаясь на глаза в любом углу.
«Как быть?», – довлел надо мной вопрос. Новых идей совершенно не находилось. А с каждым часом в потаённых комнатах разума всё сильнее разгоралась ожесточённая борьба, стороны коей бились за то желаемое право, за ту возможность, как взять бразды правления себе. Во всех живущих есть эти силы. Они с нами всегда, где-то там внутри, вечно ведут свою схватку. Одни уговаривают нас отдохнуть и отвлечься, когда мы заняты серьёзной работой, другие им того не дают, третьи нашёптывают ещё поспать, даже если мы совсем недавно проснулись под крики петуха, им же в ответ повелевают вставать и идти вперёд прямо сейчас на свершение новых дел. А бывает, в игру вступают и те, кто порывом чувств вырвет власть у любой из сторон и заставит нас погрустить, вспомнить, так сказать, былые деньки и пустить слезу. Как же тут понять, кто из них есть я? Или же кто главный?
Так происходило и во мне. Свершалось противостояние принципов и желаний, разгоравшихся буйным пожаром внутри. Я был подобен канату, что огромными усилиями тянули по обе стороны непреодолимые силы, растягивая струны моей души. Швы морали расползались прямо на глазах.
Теперь любопытно вспоминать то мгновение, сохранившееся яркой вспышкой в глубине недр моей памяти. Каждый раз припоминая его, я прихожу к слишком уж очевидному выводу, что в то время была сделана наивернейшая ошибка человека, несведущего в совершаемом им деле. Но кто же мне сейчас скажет, по какой логике я действовал тогда!
Проходя уже неясно какой круг мимо череды прилавков, моим глазам отчётливо бросилось то, как за одним из них продавец отвернулся, перестал с постоянством бдеть, дабы упаковать свой товар. И в этот миг в голове моей произошёл щелчок. Переключился рычаг. В свои руки взяли управление те силы меня самого, те его части, что с молниеносной решительностью всё осознали – вот он шанс. В эту секунду был вынесен вердикт.
Он сжал пружину, и тогда медленными ватными шагами мои ноги будто по своей собственно воле пошли, с потугой меняя положение самих себя, но всё же неся меня прямиком к заветной цели, в то время как пространство вокруг в мановение ока превратилось в сплошной глухой туман. Тело трясло. Усталость ли сделала своё злое дело, или страх овладевал в той степени, что качало меня, как младую осину на ветру.
Вот я уже был там, вплотную, протянувший дрожавшую руку и в следующее мгновение уже державший заветный предмет. Ладонь приятно согревалась теплом. Нежным жаром, исходившим от свежеиспечённой булки. Той тёплой надежды моей души, что с великой бережностью незамедлительно оказалась в старой потрёпанной сумке, беспризорно болтавшейся на плече. Аж жалко было такую драгоценность туда помещать!
Дело было сделано. Мои глаза поднялись от сумки, и, словно притянутые магнитом, натолкнулись на взгляд, камнем бросивший всю мою сущность в бездонную яму – прямо на меня с неясным выражением лица смотрел торговец, в непонятно какой момент повернувшийся ко мне. Не знаю, сколько длилась наша зрительная встреча. Почудилось, что целую вечность, за время которой всё, что ни было внутри меня, успело проклясть собственное естество за эту дурацкую затею, произошедшую сейчас.
Так толком и не уяснив для себя, были ли замечены мои действия, я развернулся и принялся быстрым шагом уходить, чувствуя, как по моей спине и лбу обильно выступает пот. Не ясно, что именно затмило настолько мой разум: волнение или голод, но всё сделанное являлось неимоверно глупым решением.
Несколько шагов, и вот моих ушей достигли слова, те самые, что больше всего не желались быть услышанными. «Вор!», – кричал пронизывающий голос, обдавая ледяным потоком каждую частицу моего тела. Совершенно не осознавая себя, я ринулся со всех ног вперёд, набирая скорость и пытаясь ни с кем не столкнуться. А в это время в глубине ума промелькнула мысль: «Незавидное и поганое это дело – воровство».
Моё движение сквозь толпу напоминало поток водной стихии, огибавшей каждого, кто попадался на пути. Я будто проскальзывал в пространство людской массы, лишь стоило тому хоть маленько раскрыться предо мной. Вдогонку же, не переставая, кричали: «Держи его, держи!».
В продолжении этого забега, бросаемые мной, словно камни, оглядки, открыли взору пренеприятную картину: со старательностью гончих за мной устремились двое из числа городской стражи, мелькая то тут, то там в толпе. Эта маячившая за спиной опасность породила по-настоящему глубинный страх – ведь теперь ставки на порядок возросли. Всё могло плохо кончиться. А собственно из-за чего? По слухам, городок, в коем мне довелось очутиться, нисколько не славился милосердием. Осмелившемуся своровать здесь без колебаний могли отрубить палец или даже руку, что не просто не входило в мои планы, а по-настоящему пугало внутреннее естество, лишь стоило хорошенько всё представить в голове.
И я бежал. Преследователи отказывались отставать, оттого погоня всё увереннее затягивалась. Легкие постоянно пронизывало иголками боли, а ноги превратились в подвешенные на тело гири, каждое перемещение коих давалось особенно тяжело. Всё волевое усилие было направлено лишь на то, чтобы не позволить себе сбавить темп, хоть немного замедлиться, но старания казались тщетными, шум погони совершенно не утихал, а скорее усиливался, будто готовясь меня поглотить. Даже страх не придавал мне больше сил. Да и голодное состояние напомнило о себе, проявив истинное влияние в полную мощь и сделав из моей плоти слабый и истощённый механизм.
Завернув в один из переулков, а после и ещё в несколько, я в какой-то момент абсолютно потерял представление о том, куда же, собственно, двигаюсь. Перед глазами мелькал бесконечный поток домов, а бегство всё увереннее превращалось в полный необдуманный сумбур, вплетавшийся меня в неизвестную часть града.
Наконец, очередной преодолённый мной поворот вывел на небольшую площадку, окружённую по обе стороны обветшавшими домишками, столь плотно примыкавшими друг к другу, что казалось: там внутри и места то нет. Но важно было другое. Самую малость пробежав по открывшемуся пространству, я увидел, осознал для себя пренеприятную суть – вокруг дома, а впереди лишь городская стена.
Всю мою сущность охватило оцепенение, резко окунув чувства в пустоту, будто неведомая рука разом перерубила все тянувшиеся до меня зрительные картины, звуки и мысли, а вместо них, в опустевшее место проник тихий ужас, содрогающимися пульсациями сжимая тело само в себя. Произошло худшее – я попал в тупик.
Лишь неумолимо приближавшийся топот за спиной вывел из глубокого падения в страшное осознание. Стражникам предстояло вот-вот оказаться здесь. Беглый осмотр окружения также не придал надежды. Не явил глазам укрытие. И в суматошном порыве я принялся пытаться открыть хоть одну из дверей всех тех домиков вокруг. Но они не желали поддаваться, оставаясь закрытыми для меня. Всё было тщетно.
Преследователи же не заставили себя долго ждать. Не прошло и минуты, как на площадку вывалились стражники, походившие на двух борзых собак, что долгое время загоняли дичь. Стоило им увидеть свою жертву, как они остановились, раскрыв рты в тяжёлой отдышке, а на их покрасневших лицах выступила блаженная ухмылка, полная удовлетворения от понимания, что забег наконец-то закончен.
Упершись руками в колени, солдаты принялись глубоко вбирать в себя воздух, восстанавливая дыхание и с постоянством оттягивая свой кожаный доспех, будто тот сжимал их где-то там на уровне груди. С головы обильно стекал пот. Его капли постепенным перекатом двигались по лицу, достигали его края и тут же падали вниз, разбиваясь о защитное одеяние. Там, на нём, растекшись по трещинам ссохшейся и начавшей расслаиваться грубой коже или в выемках, оставленных неизвестным колющим орудием, нередко и заканчивался их путь.
Сами же стражники не отрывали от меня взгляда. Они столь пристально смотрели, будто боялись, что я могу куда-то ускользнуть, раствориться подобно дыму прямо на их глазах.
Наконец, один из них выпрямился, положил руку на основание меча, плотно посаженного в ножны, и сплюнул в сторону. Я уверенно слышал, как он про себя тихо изрёк: «Когда же это всё кончится?». Но мне вслух последовал совсем иной вопрос:
– Так, бегун ты наш, тебе известно, что бывает за воровство? – назидательно громко прозвучал его голос.
Я сглотнул и в ответ молча кивнул.
– И ты понимаешь, что уличён в этом злодеянии?
Я снова кивнул.
– Тогда, – продолжил он, протяжно вдохнув, – серьёзность ситуации тебе ясна, – и покачал из стороны в сторону головой. – Однако, мы всё же не изверги, и правосудие даёт тебе шанс. Полагаю, ты не захочешь испытывать его кару на себе?! – деловито, но уже немного тише подытожил стражник. – Всегда есть выход. Стоит лишь возместить ущерб торговцу, которого ты так бессовестно обокрал, – с некоторой наигранностью и взглядом невинности продолжал он, – и мы бы запросто решили этот вопрос, – в этом завершающем акте его губы поджались. – Нужно лишь, – на секунду он задумался, – скажем, десять серебряков.
В ответ на услышанное я немало удивился, подумав про себя: «Вот оно, настоящее воровство. Украденная булка не стоит и десятой части серебряка».
– Да нет у него денег, – вдруг вмешался напарник говорившего, – ты посмотри, ободранный как пёс, – указал он на меня рукой.
Первый стражник шикнул на него, что-то ответив полушёпотом, и продолжил, обращаясь ко мне:
– Ну как тебе такое предложение?
– Он прав, – указал я на второго, только что вмешавшегося в разговор солдата, – это всё, что у меня есть, – и вытянул вперёд свою старую суму с булкой внутри.
Первый стражник расстроено поморщился, погладив рукой свой гладковыбритый подбородок, и уточнил с надеждой:
– Может, кто-то иной сможет внести сумму?
В ответ я лишь выразил всем видом сожаление то ли для него, то ли для самого себя, а сам, всё то время, что шёл разговор, судорожно бегал глазами, пытаясь найти хоть какую-то лазейку вокруг. В голове неостановимо крутилась мысль: «Неужели мне суждено вот так, вытерпев всё, сгинуть!»
– Тогда, – наконец вымолвил стражник, – не станем усложнять друг другу жизнь. Согласен? – впились его глаза в меня. – Будешь себя спокойно вести, а мы уж замолвим за тебя словечко, – подмигнул он мне, всё также не отрывая взгляда.
Сказанное нисколько не убедило меня. Когда-то, когда жизнь ещё не вынудила перебраться в этот злополучный город, мне также заявили, что не останусь без крова. А потом взяли да присвоили абсолютно всё, даже инструменты. Якобы в уплату накопившихся долгов. Сейчас пахло тем же. Стражники стремились лишь избежать мороки, не более. Но я, конечно, отвечал иное:
– Лишь хотел еды. От всего сердца готов возместить всё трудом. Зла никому не желаю и молю лишь о милосердии, – стараясь как можно спокойнее говорить, протянул я руки вперёд так, чтоб держать их на виду, как бы подтверждая тем самым свои слова.
– Конечно, мы понимаем, – ответил стражник, тем временем оба моих преследователя с видом настороженного дикого зверя принялись продвигаться ко мне, вытаскивая на ходу верёвку для связывания рук.
Шагнув им навстречу в облике абсолютной невинности и покоя, когда на самом деле внутри так и колотилось сердце, я протянул суму с хлебом правому от меня солдату. Цель была проста – на миг занять его руки. И стоило этой передаче случиться, как последовал рывок. Бросок всем телом, нацеленный на соседа с той единственной задачей, как пошатнуть или сбить с ног. Удар пришёлся стражнику в грудь. Это был предел силы, которую я ещё имел возможность вложить.
Однако результат оказался не столь грандиозным, как я себе воображал в миражах ума. Мне удалось лишь на самую малость оттеснить противника, бывшего гораздо крупнее и массивнее, да и нисколько не испытывавшего недостатка в еде. За такую неудачу пришлось сразу же поплатиться вцепившейся в моё запястье рукой. Планируемый прорыв не удался. Завязалась борьба.
Неожиданность окончательно потеряла свои чары, а шансы высвободиться снижались со стремительностью низвергавшейся скалы. Один миг – и результат противостояния получил закономерный итог: я оказался повален и прижат к вымощенной улице, не имея даже малейшей возможности пошевелиться. Второй раз стражники медлить не стали, и спустя несколько секунд мои запястья почувствовали на себе верёвку, туго сжавшую их. Ловушка захлопнулась.
Мне не забыть того мгновения. Воспоминания о царившем на душе отчаянии прочно застыли в памяти, плотно отпечатанные о стенки разума раскалённым железом чувств. В тот миг разыгравшееся воображение в красках вырисовывало недалёкое будущее, предвещавшее ужас, содрогнувший всё моё естество. Один взмах, и вот моя рука уже не являлась частью меня, а представляла из себя нечто совершенно отдельное, нечто неподвластное мне. Дальше, по всем правилам этого мира, моей спутницей должна была бы стать голодная смерть. Калека не имел права выжить.
От представленной картины, глаза заслезились, подпитываемые нахлынувшей волной отчаяния. В животе всё перевернулось. Казалось, внутренности пытаются стать внешностями, а в горле, словно пробка, встал ком.
Мрачные грёзы плотным беспросветным туманом окутали мысли, поглотив в своих объятьях всю мою сущность. Щека перестала ощущать холод каменной брусчатки, почти слившись с ней, а грязь, покрывавшая большую часть лица, так и норовила попасть в глаз.
Связав меня, стражники оставили лежать, тем временем затеяв между собой неясное тихое обсуждение, не проявляя и малейшего желания к тому, чтобы поднять своего пленника.
Я же, распластавшийся там внизу у их ног, потерял всякую надежду и впал сам в себя. В свои мысли. Они медленно съедали живьём, в то время как по каменному покрытию города, с такой любовью принявшего меня в свои объятья, раздавались отзвуки шума, мелкие колебания, отчётливо нараставшие с каждой секундой. То был уверенный шаг. Определить его дальность не представлялось возможным, но то, что он приближался, сомнений быть не могло.
Когда в мыслях было уже решено, что мне всё это мерещится, и сейчас просто-напросто потихоньку схожу с ума или слышу стук своего сердца, из-за поворота, откуда мы все ранее и явились, вышла фигура. Правда, для меня, лежавшего полулицом вниз, она представилась лишь сапогами. Чёрными, поношенными и пыльными.
Эта обувь, хоть и выглядели настолько потрёпанной, будто ей пользовались десяток лет, но самой формой и качеством выделки демонстрировала окружающим, что когда-то могла бы соревноваться с королевской.
Кроме того, глаза лицезрели ещё плащ, такой же чёрный и пыльный, как и сапоги. Не более. Разглядеть иное не представлялось возможным.
Прибывший из-за поворота незнакомец выждал немного, будто оценивая ситуацию, а затем окрикнул полностью погружённых в спор стражников, что напрочь отказывались замечать вдруг явившегося на авансцену актёра. Прозвучал уверенный волевой голос, эхом расходясь вокруг:
– В чём вина его?
Ошарашенные раздавшейся речью, стражники развернулись, до конца ещё не понимая, что же происходит и кто это говорит. Ответа из их уст не последовало. Оттого голос повторил свой вопрос с той же особенностью и главное, с тем же настроем, будто говоривший являлся вершителем власти и теперь требовал отчёта. На тот момент, я искренне так и решил. Подумал, что это их начальство прибыло сюда.
Стражник, что ранее вёл разговор со мной, наконец смог сообразить хоть какой-то ответ:
– Воровство, уличён на рынке, – будто докладывал он. – Потом остановился, явно осознав странность ситуации и свою в некотором роде оплошность, и с подозрительностью уточнил, – вы то кто такой?
– Путник, – отмахнулся от вопроса незнакомец.
Сказанное явно разозлило, но и одновременно принесло облегчение стражнику, и он уже с большой серьёзностью и с некоторым нажимом в голосе проговорил:
– Требую не вмешиваться, происходит правосудие. Иначе могут быть выдвинуты обвинения в пособничестве.
– И не собирался, – прозвучал успокаивающий голос в ответ, – но хотел бы заметить, что нередко такие дела решают возмещением ущерба, – с простодушием заметил незнакомец.
Стражник, поняв, к чему всё идёт, явно оживился:
– Вы верно рассуждаете, господин, вот задержанный с голоду совершил воровство, его можно понять и не стоит наказывать сурово, но требуется восполнить потерю пострадавшего, полагаю, мы бы с напарником за двадцать серебряков всё уладили, – запросил он цену, нисколько не убавив жадности, а наоборот, уверенно оценив, что здесь можно попытаться получить больший куш.
– Десять, – твёрдо ответил голос, словно мог только словами раздавить всех окружающих, если те решат поспорить.
Наступило молчание. Я закрыл глаза, и просил все силы вокруг, чтобы стражник согласился.
– По рукам, – с лёгкостью ответил тот, явно не решивший испытывать судьбу.
На это его согласие, где-то там внутри меня, возликовал и возрадовался человечек. Казалось, свершилось перерождение. Я получил для себя новый шанс и тогда преисполнялся счастьем от сакральной возможности всё же избежать, спастись от нависшей кары, тем временем мысленно зарекаясь изо всех сил: «более никогда так не поступлю».
Второй солдат немедля поднял меня, принявшись обтирать лицо неизвестно откуда взявшейся тканью, словно он был торговцем, а я товаром, что в сию минуту удалось реализовать. Можно было подумать, в противном случае, увидев меня в плохом состоянии, покупатель мог передумать.
Наконец, твёрдо поставленный на ноги, я получил возможность увереннее рассмотреть скрытую фигуру своего спасителя, неспешно копавшегося в еле заметной выемке изношенной мантии, такой же чёрной, как и всё остальное. Стражник находился уже подле него, переминаясь с ноги на ногу в полном ожидании. Он с пристальным внимание наблюдал за рукой, поглощённой подолом этой тёмной ткани в поисках обещанных монет, не решаясь даже малость приподнять взгляд, дабы заглянуть в сокрытое капюшоном лицо незнакомца, бывшего немного выше него.
Мой спаситель совершенно не спешил. Он делал всё нарочито медленно, будто смакуя каждое движение и по всей видимости совершенно не испытывая каких-либо зазрений совести к ожидавшему его. Стражник же былое самообладание потерял от слова совсем. Он стал дёрганным. И настолько активно топтался на месте, что складывалось впечатление, будто бы всё то время ему приходилось стоять на раскалённых углях.
Наконец, из мантии вынырнула заветная, крепко сжимавшая монеты рука. Худая и бледная. И тут же сбросив их в жадно раскрытые навстречу ладони, незамедлительно нырнула обратно, словно стараясь поскорее скрыть свою мертвецкого цвета кожу, подобно маске натянутую на кости и сухожилия. На миг мне показалось, что солдат вздрогнул, увидев её.
В это же время, второй стражник совершал огромное усилие воли. Борясь со своими предательски дрожавшими руками, он старательно распутывал узлы, связавшие мои запястья, но делал это так долго, словно не он сам, а кто-то иной, связывал их всего лишь минуты назад. Когда ему это всё же удалось, он незамедлительно сунул мне в руки отобранную суму с заветным хлебом и отошёл.
Вид стражника представлял странное зрелище. Если бы мне не довелось видеть его в полном здравии ещё совсем недавно, то я решил бы, что у него лихорадка. Весь лоб покрывался каплями пота, а тело трясло так, что никак не покидало ощущение – ещё чуть-чуть, и он рухнет без сознания.
Его получивший монеты напарник не особо отличался состоянием. С бешенной скоростью вернувшись к закончившему развязывания товарищу, он схватил того за ножны и потащил как можно быстрее прочь, не сказав никому из нас ни слова.
Не прошло и минуты, как они ретировались, оставив незнакомца и меня одних на площадке. Мой спаситель проводил их взглядом и, стоя ко мне в пол-оборота, равнодушно усмехнулся:
– А скажут: не поймали, – его слова прозвучали скорее для самого себя.
Наступило полное молчание, прерываемое лишь лёгким завыванием ветра. В то время меня охватили смешанные чувства. С одно стороны, я был преисполнен неимоверной благодарностью к своему спасителю, с другой, вся представшая за последние минуты картина вызывала опасения – в чьи же руки я попал? Кому теперь обязан и чего следует ожидать? Слабо верилось в абсолютную бескорыстность.
Наконец, во мне нашлись силы прервать тягостное молчание:
– Искренне благодарю за спасение, – проговорил я, не придумав ничего более дельного, но поскольку ответа не последовало, продолжил, – получается, теперь ваш должник. Могу ли хоть как-то вернуть долг за спасение?
Снова наступила тишина, а слова, казалось, ушли в пустоту, не запечатлев в реальности и следа о себе. Незнакомец молчал. Даже не пошевелился, оставшись немым ко всему вокруг.
Покачиваясь из стороны в сторону, я решил, что следует повторить попытку и было открыл рот, чтобы снова озвучить свой вопрос, как вдруг незнакомец, подобно древнему тяжёлому механизму, пришёл в движение, разворачиваясь ко мне. Он делал это медленно. Но, наконец, оказался полностью повёрнутым ко мне. Теперь я хоть немного смог разглядеть его скрытое капюшоном лицо, мой взгляд пересёкся со взглядом бледно-зелёных глаз, глубоко посаженных в глазницы на фоне лица-маски.
Обычно контакт с чужим взором требует напряжения воли, в такие моменты начинается скрытая зрительная дуэль: кто первым отведёт взгляд, кто одержит верх. Но в тот момент всё было иначе. Подобного не случилось. На мою волю не произошло и малейшего воздействия, а вместо того, наоборот, казалось, взгляд незнакомца приковал к себе. Поглотил своим бледно-зелёным цветом. И то отражение глубинной пустоты отказывалось отпускать меня.
Потребовалось огромное усилие воли, чтобы вырваться из плена гипнотизирующего взгляда, что пристально проникал в меня, будто пытаясь попасть в самые сокровенные уголки. Он пронизывал насквозь. Я не выдержал и еле-еле, словно муха, отцепляющаяся от паутины огромного паука, отвёл взор. В голове задребезжало. То был страх. Страх от полной неясности произошедшего. Незнакомец же остался всё также равнодушен и, лишь еле шевеля тонкими тусклыми губами, сказал:
– Нелегка ноша должника, твоё стремление очевидно, – при этих словах я сглотнул, – поэтому будь спокоен, ты получишь возможность её исполнить. – Он сделал небольшую паузу. – Мне нужен помощник. Предстоит многое приобрести за сегодня. Ты сгодишься, – сказав эти слова, он развернулся и направился в обратном направлении улицы, давая понять, что разговор окончен.
Я впал в некое оцепенение от осознания, что так легко отделался, думая тогда про себя: «Да за десять серебряков можно было хоть пятерых нанять. А не меня, еле волочащего ноги».
Но всё же, опомнившись, кинулся догонять незнакомца, ступавшего длинными шагами по простору улицы. После недавнего бегства у меня почти не было сил. Благо, хоть вернули булку хлеба, и она незамедлительно пошла в дело прямо на ходу.
По коридорам грязных улиц мой спутник двигался бесшумной тенью, ничем не примечательной, еле уловимой и не имеющей чётких очертаний. Казалось, окружающие просто отказывались его замечать. В комнатах моего ума рождалось чувство, что появление незнакомца производило скрытые, но всё же каким-то образом интуитивно осязаемые метаморфозы. Пространство вокруг будто менялось, накрываемое бесформенной аурой, заставлявшей всех просто пропускать его мимо глаз.
Во мне же всё бурлило. Пока я еле поспевал за спасителем, в голове вспышками рождались вопросы, нараставшие снежным комом. Правда, озвучивать их я опасался. От того так и шёл за ним, пока не решился на тот вопрос, что в любом случае являлся уместным:
– Возможно ли узнать, как вас зовут?
На удивление ответ был получен незамедлительно:
– Корвус, – тихо прозвучало имя из уст незнакомца, что мне приходилось слышать впервые.
Воодушевлённый началом диалога, я рискнул и на продолжение разговора:
– Могу ли я задать ещё один вопрос?
– Можешь, – снова в своей краткой манере проговорил Корвус.
– Что стало с теми стражниками? После встречи с вами они словно переменились, стали дёрганными. Да ещё это чувство появилось. Какое-то неясное. Оно будто начало присутствовать где-то там вокруг.
– Чувство? – лишь равнодушно переспросил он и затем уточнил, – на что оно похоже?
Меня немало удивило, что мой спутник даже задал вопрос, а не ограничился односложным ответом.
– Оно походило, – призадумался я, – на какую-то ауру, казалось, что-то витало рядом со мной.
На миг, шаг Корвуса еле уловимо замедлился. И лишь спустя пару тактов вернулся к прежнему, в то время как он отвечал:
– Ты многое пережил, вот и мерещится, – прозвучали его слова, явно давая понять, что разговор окончен.
Для себя я решил, что сказал что-то не то и более рисковать не стал. Мы принялись много ходить. Посещали раскиданные по всему городу заведения, многие из которых доселе не представляли для меня совершенно никакого интереса, отчего было в новинку, что подобные вообще существуют.
Одним из таких мест оказался затерянный среди множества домов магазинчик. Вид его был не слишком характерен для торгующих чем-либо заведений и вызывал у меня уйму вопросов.
Весь фасад здания представлялся деревянным. Вот только нужно добавить, что его лучшие времена очень давно прошли, и теперь, он испещерялся решетом прямоугольных дыр. Многие из досок просто-напросто отсутствовали, а те, что остались, выглядели до ужаса плачевно. Выцветшие и чем-то запачканные, они словно сообщали прямым текстом: «мы здесь давно и очень многое повидали».
Повсюду виднелись трещины, такие же длинные, как и покосившиеся доски, готовые рухнуть даже при самом незначительном из землетрясений. Там же, где их уже не было, в глаза бросался камень. Именно он слагал истинную суть дома. Из него были и стены, и фундамент, и был он точно таким же, как и камень городских стен.
Окна полностью потеряли свой смысл и скорее существовали для виду. И без того маленькие, они покрылись толстым слоем грязи, превратившимся в иссохшую корку, лишённую всякой возможности пропустить сквозь себя хоть лучик света. О наличии вывески не стоило и говорить. Как итог, магазинчик скорее отпугивал покупателя, чем привлекал. Но не похоже было, что это кого-то волновало.
Поднимаясь в дом по ступенькам, каждый входивший создавал своего рода искусство – акт ступенчатого хорового пения, провозглашавшего хозяину дома прибытие гостей.
Внутри всё обстояло не лучше. Неотъемлемой частью каждого уголка являлась паутина, а также залегавшая повсюду толстыми напластованиями пыль. Их совместное бытие украшало всё пространство дома, отчего я истинно побаивался даже чихнуть, ведь мне казалось, стоит этому произойти, как внутри бы поднялся настоящий пыльный буран, способный затмить абсолютно всё вокруг.
Хозяин заведения оказался под стать своему жилищу. При нашем прибытии он предстал в виде ссутулившейся на стуле серой мрачной горгульи, с застывшим взглядом на чём-то в полу. Как вариант, на одной из множества имевшихся дыр. Но стоило Корвусу полноценно войти внутрь, как дряблое тело домовладельца содрогнулось и под действием невидимых нитей пришло в движение. Он принялся радостно приветствовать гостя, словно знал вошедшего всю сотню лет, что в его случае ещё как могло быть и не являлось чем-то из области невероятного.
Коротко обменявшись репликами, они приступили к делу. Корвус в полголоса, отчего мне не удалось ничего расслышать, назвал несколько необходимых ему вещей, а хозяин дома, стоя вплотную так, чтобы вся информация сразу попадала к нему в ухо, несколько раз кивнул и тут же принялся искать всё названное со слишком несоответствующей своему виду активностью. Слабо верилось, что его тело вообще способно на такие скорости.
Я решил не лезть не в своё дело и просто осматривал всё, что лежало вокруг, а здесь было, на чём остановиться. Первым делом в глаза бросались чугунки, разложенные на полу у окна, они словно специально лежали там, готовые попасться под ноги, дабы запнуть о себя ногу какого-нибудь незадачливого посетителя.
Аккуратно обойдя их, я подошёл к самому яркому, что было в комнате – к стоявшим на полке кристаллическим камням, мерно поблёскивавшим даже в тусклом свете дома. Каких только форм, цветов и размеров они не были, каждый казался чем-то особенным и неповторимым, прельщая своим видом взгляд.
В это время позади что-то загремело, я обернулся, и увидел, что хозяин заведения притащил металлические щипцы и принялся заворачивать их, спрашивая Корвуса о том, что случилось с прошлыми и тут же удивляясь ему – «как это можно умудриться расплавить металл?».
Я же перешёл дальше и остановил свой взгляд на множестве банок со всякими сыпучими порошками внутри, размеры коих сильно разнились, в отдельных случаях доходя до величины в человеческий глаз, а в других, походя на только что помолотую муку. Цвет содержимого представлялся также весьма разнообразным. От того вся полка собрала чуть ли не полную палитру красок, что так и играли яркостью полутонов. Однако на этом все интересные для меня особенности заканчивались, оставляя на обозрение только неясную маркировку банок. Я продолжил обход.
С абсолютным безразличием обойдя глиняную посуду, остановился в самой тёмной части комнаты, содержимое которой до этого являлось незамеченным, но, открывшись взору, вызвало во мне смешанные чувства, балансирующие между отвращением и любопытством – повсюду в чашах, банках, мешочках лежали части каких-то маленьких животных, насекаемых и, кто знает, кого ещё, находясь в сушёном или забальзамированном виде. Я хотел было повернуться, как прямо перед моим лицом рука хозяина дома выхватила одну из банок, наполненную какими-то сушёными ушами, и понесла высыпать их. От представшей картины у меня аж дрожь прошла по телу, и я незамедлительно ретировался к висевшим неподалёку дешёвым ожерельям и амулетам, что не вызывали у меня каких-либо чувств.
В это время, наконец-то удовлетворив потребности покупателя, хозяин перестал носиться по дому, как неугомонный сумасшедший, и аккуратно разместился возле Корвуса, проговорив:
– К сожалению, фортидариевого минерала нет, – развёл он руками. – Ты обычно не спрашивал, а его ведь уже давно нигде не сыскать. Ваши маги, как там их… – помахал он рукой над головой, будто разгоняя в ней мысли. – Точно, – его указательный палец тыкнул вперёд в пустоту, словно он всё это время кому-то что-то доказывал, – Сущности, – уверенно заявил старец. – Всё потратили, так что теперь даже непонятно, откуда добыть. Шахты-то истощились, – не унимался хозяин магазинчика.
Корвус ничего не ответил. Он прошёлся из стороны в сторону и лишь посмотрел на замолчавшего старца сего заведения, после сказанного стоявшего в явном ожидании положенной платы. На этот раз мой спутник быстро нашёл в углублении чёрной мантии требуемое количество монет. После чего указал мне на всё купленное и уложенное в нечто наподобие сумки с прикреплёнными верёвками. Объяснять, что к чему, не требовалось. Я закинул её на плечи, и мы покинули столь странный дом, напоследок снова попрощавшись аккомпанементом хорового пения ступеней.
Следующим местом посещения стало жилище, расположенное вплотную к городской стене, и, если говорить точнее, являвшееся неотъемлемой её частью. Оно создавало впечатление, что эта каменная защитница города плавно перерастала в дом, придавая ему значительной массивности и надёжности, достигших своего апогея за счёт размеров самого здания. Всего один имевшийся этаж равнялся в длину двум соседним зданиям, а площадь позволила бы разместить там целую банду головорезов.
С пристальным вниманием рассматривая столь необычное строение, я сам не заметил, как умудрился столкнуться с вывеской. Взгляд мой упёрся в надпись. Она гласила: «Знахарь». Часть меня мысленно возмутилась: «Как можно столь нелепо её разместить на огромном здании? Почему не повестить повыше? Ведь даже я, далеко не самый высокий из всех, упёрся в неё лицом». Мне, конечно, никто не ответил, а мои мысленные возгласы ушли в пустоту.
Мы вошли. Обстановка внутри поражала не меньше, чем снаружи. Я сам не сразу заметил, как от увиденного раскрыл рот, на миг решив, что очутился в зарослях джунглей, которых я и в живую-то никогда не видел, но был наслышан в рассказах странников.
Всё пространство необъятного помещения занимали растения в своём разнообразии, то поражавшие огромной величиной, то удивлявшие неимоверной крохотностью, создавая дикий контраст на фоне друг друга.
Их стебли были повсюду. Они торчали из свисавших по всем концам горшков, столь отличных по форме, размерам и материалу, что возникал вопрос, не подрабатывает ли хозяин дома гончарным мастером.
Разом можно было обозреть, наверное, целую сотню этих глиняных изделий, а кто знает, сколько ещё оставалось сокрыто глазу там, за стеной листвы. И каждый такой горшок наполнялся каким-нибудь саженцем, а иногда и не одним. Оттого повсюду были листья и лианы настолько причудливые и неповторимые, что я себе и представить подобных не мог.
Всё это убранство превращало помещение в сплошные дикие заросли. Пожалуй, эта чащоба запросто имела все шансы стать вольготным местом для обитания каких-нибудь живых существ, давая им идеальный шанс здесь затеряться. В первую очередь я подумал о змеях, но тут же постарался забыть свою мысль.
Кроме этой зелени, моё внимание привлекли канаты, свисавшие с одной стороны комнаты и протянутые до другой. Их было два уровня – повыше и пониже. Теоретически, на более низком можно было ходить, держась одновременно за тот, что повыше. Но высота между уровнями была слишком уж маленькой. «Как за такое нормально держаться?», – спрашивал я себя.
Стоило мне опустить свой взгляд с небес на землю, как моё внимание привлёк цветок, с завивающимся в несколько дуг стеблем, главной изюминкой коего была его частичная прозрачность. Удивительно действо, как сквозь него раскрывался мир.
Я было протянул руку, чтобы пощупать столь необычный объект, но тут же меня окликнул хозяин сего дендрария, настойчивым голосом попросивший лишний раз не трогать его гербарий. В ответ на полученное замечание я сразу убрал руку за спину и повернулся в сторону говорившего. Но совершенно не нашёл, что сказать в ответ, поскольку оказался сбит видом человека, обращавшегося ко мне из-за прилавка.
Он был наполовину скрыт столом и вроде бы ростом не сильно отличался от меня, но своим туловищем больше походил на ребёнка, чем на обычного взрослого. Однако его выдавало лицо. Глядел он на меня не мигая, держа перед собой раскрытую книгу, совершенно не придававшую ему серьёзности, а скорее делавшую весь его образ комичным.
Нашей зрительной встрече не удалось долго просуществовать. Разорвал её Корвус, прошедший своим широким шагом вперёд по направлению к прилавку. Состоялся обмен положенными приветствиями. Мой спутник в своей шепчущей манере озвучил всё, что ему необходимо. Тут я оказался немало удивлён – знахарь, запомнив все ингредиенты, шагнул в сторону и сразу же исчез за прилавком, а затем, бодро шагая, появился сбоку от него, направляясь в соседнюю комнату. Всё встало на свои места. Хозяин дома был карликом. Ростом в половину меня, а за прилавком, по всей видимости, находилась небольшая подставка, позволявшая ему быть на уровне остальных.
Произошла несостыковка между моим представлением о знахарях – высоких бородатых седых старцах и человеком, только что удалившимся в соседнюю комнату для поиска ингредиентов, чей возраст точно не превышал тридцати пяти лет и даже не имел намёка на седину. Про остальное можно было и не говорить.
Это замечание тогда навело меня на мысль: какая странная штука внимание, мы обращаем его лишь на то, что не соответствует нашим ожиданиям, если же всё идёт по плану, по выработанному сценарию, то жизнь пролетает в некоем сне, совершенно лишённом отпечатков. Потому, наверное, и кажется, что она проходит слишком быстро, слишком незаметно. Но как иначе? Постоянно кидать себя в непривычное? Или же как-то прекратить строить ожидания? Ведь они будто сами по себе, непринуждённо, так и рисуются в уме, словно там сидит некий художник, моментально зарисовывающий всё подряд.
Мысль была любопытна, но я откинул её до лучших времён, а пока хозяин дома искал заказанные ему ингредиенты, собирал и упаковывал их, в привычной манере стал внимательно изучать помещение, но, помня прошлый опыт, не позволял себе что-либо трогать.
В правом дальнем углу обнаружилась большая полка с книгами, частью относительно свежими, а частью потерявшими свой былой вид. Если не сказать похуже. Казалось, некоторые так и развалятся, лишь стоит взять их в руки. Названий же представлялось немерено. Глаза так и бегали по ним, временами принимаясь вчитываться в еле разбираемые буквы на старых и потрёпанных обложках.
Постепенно перепрыгивая с одной книги на другую, мой взгляд наткнулся на яркое солнечное пятно. Оно разместилось прямиком на одном из переплётов. Находка смутила меня. Откуда бы ему взяться, – промелькнула мысль, и я посмотрел в сторону окна, но то не содержало и намёка на солнечные лучи. Медленно мой взгляд пробежался по всей округе вверх. В ту часть, откуда хоть как-то мог исходить свет. Вот только наткнулся на совершенно невообразимую там вещь. То было зеркало.
Настоящая диковинка, завидев которую, я ощутил разыгравшийся интерес и принялся ходить, наворачивая круги по комнате как заколдованный, высматривая, что же в итоге там находится. И только обойдя помещение гербария несколько раз, смог сформировать в голове представление, в чём собственно дело – оказалось, что за всей этой полнотой зарослей, откуда, то тут, то там выглядывали лучики солнца, находилась полностью застеклённая крыша, до самых глубин поразившая меня одним своим существованием. Но чудеса на этом даже не думали заканчиваться, под этим колпаком дома была расположена целая система зеркал, равномерно распределявшая свет по пространству комнаты.
Никогда прежде мне не доводилось видеть что-то подобное. Да я даже и представить не мог, что такое великолепие может существовать наяву. Но чья-та гениальная рука, решила иначе.
Снова остановившись у книжной полки и пребывая в полном оцепенении от увиденного, я так и смотрел заворожённо вверх. И неизвестно, сколько бы так ещё простоял, если бы из того охватившего состояния не вывел меня подошедший Корвус. Посмотрев в мою сторону, он также поднял взгляд. Прошло несколько секунд нашего устремлённого взора вверх, и мой спутник заговорил:
– Способен на многое человек, когда подходит к делу с любовью, – впервые звучала его речь, не ограничившаяся простой фразой.
– Это всё он один сделал? – вылетело из моих уст уточнение, одновременно выражавшее восхищение видом и удивление сказанному.
– Его отец, – ответил Корвус.
– Похоже он был гениальный человек, – заключил я.
На мои слова спутник сделал уточнение:
– Хороший инженер, полюбивший ботанику.
– Прям как мой дед. Он страсть как обожал все эти механизмы, что создавал.
Тем временем знахарь, наконец, дособрал, всё, что требовалось, и нам в спину сказал:
– Господа, всё готово.
Затем, потирая лоб, залез он обратно за свою стойку. Корвус, а за ним и я, направился к нему, в то время как хозяин дома продолжал говорить:
– Вот только зачем вам фортидариевый минерал? Я, честно скажу, когда-то использовал его как удобрение. Лучшего эффекта сложно представить. Но после начала Войны трёх цены просто взлетели до небес. Потому уже как несколько лет у меня ничего подобного нет. Может, вам стоит спросить у того замшелого деда по улице ниже? Поговаривают, что у него какого только барахла иногда не заваляется.
– Там тоже нет, – коротко зарубил идею Корвус.
– О-о, – с живостью отвечал знахарь, – так вы были у него! И как он, этот старый хрыч? Не умер ещё? Вы, часом, не видели у него пару горшков, больших таких? – показал владелец дома руками круг, как бы обхватывая воображаемое палено. – Спёр, да ведь ещё не признаётся.
Корвус ничего не ответил, полностью проигнорировав замечание, и лишь выложил звонкой россыпью монеты на стол. На этом пребывание в каменном огромном доме подошло к концу.
Дальнейшие места нашего посещения не представляли из себя что-либо необычайное. Чудеса закончились. Настало время городского рынка с его нагромождёнными всякой утварью лавками, ещё утром ставшего местом свершения моей безмерной глупости. Он был как всегда полон. Повсюду сновали люди различного вида и сорта, с прилежной внимательностью выбирая, что бы такого прикупить.
Мы тоже остановились у одного из прилавков. И пока я смотрел по сторонам, беспокоясь, как бы не наткнуться на утреннего торговца, Корвус с несвойственной для него безмятежностью выбирал то, что я и представить не мог, будто может статься ему необходимым. А рассматривал он семена. Опытным глазом всматривался в ростки обычных огородных растений. И пока делал то, ему, не прекращая, рассказывала о всех этих саженцах, о заботе о них низенькая и добрая на вид старушка.
Живости ей было не занимать. Она с такой готовностью пыталась поведать обо всём, на что падали его глаза, отчего по началу я решил, будто он совершенно её не слушает. Но в момент бесконечного потока слов Корвус то тут, то там принялся вклинивать конкретные и относящиеся к рассказу вопросы, с постоянством уточняя что-то для себя.
Там мы купили многое. Кусты, семена и кучу всяких приспособлений. Потом взяли ещё провианта, отчего я стал совершенно загружен, и отправились дальше, ступая по пыльным улочкам града, пока Корвус не довёл нас до здания, расположенного поодаль от городских врат.
Представляло оно из себя ничем не примечательное и давно не видевшее ремонта деревянное строение, на фоне наступавшего вечера выглядевшее слегка уныло и совершенно безвкусно. Единственное, что хоть как-то исправляло ситуацию, так это окна. Своим мерцанием мягкого света огней, они даровали всему пространству вокруг так не хватавшего улочкам града уюта. Вот только, заглянув в этот оконный просвет, я увидел лишь аморфные разноцветные пятна, скрытые слоем грязи и искажением трещин.
Первым вошёл Корвус. Дверь от приложенных на неё усилий издала протяжный писклявый крик, моментально заглушенный возгласами, что жароподобно вырвались из недр дома, словно та была кузней.
Помещение оказалось трактиром. Наше появление не вызвало сколь-либо зримых изменений в его быту. Всё вокруг пребывало в ласковой к посетителю полутьме, будто убаюкивающей его и лишь местами нарушаемой островками огоньков свечей. Они горели в разных частях. Подмигивали словно светлячки, что ни с того ни с сего застыли на месте.
Но то воздействие света, то его упокоение в итоге не выполняло свою роль. Чары растворялись, развенчиваемые шумом и гамом. Галдёж истинно стоял. И отменный. С разных концов просторного помещения доносились не всегда даже человечные возгласы, пьяная брань, крики, и временами всё это разбавлялось жалобным звоном посуды, так и взывавшей с мольбою не бить её.
Вечер плавно переходил в самый разгар, и народу становилось больше и больше, а свободных мест всё меньше и меньше. Корвус орлиным взглядом оглядел пространство трактира, будто оно истинно являлось его вотчиной и, завидев цель, сразу направился к одному из таких свободных мест у стены. Я последовал за ним.
Пришлось немало полавировать между столиками, подобно кораблю меж скал в бушующем море людского броженья. Но оно стоило того. Наконец, спустя десяток изгибов, добравшись до заветного причала, у меня появилась та желанная возможность как сбросить с себя весь несомый груз, что всё сильнее отягощал тело и уже накатывал усталость волноподобными приливами.
Пока я располагал вещи, Корвус удалился к трактирщику, теневидно мелькая среди скопища людей то тут, то там. Спустя минуты он явился обратно. Я догадался, что им была заказана еда. И уже поближе узнав своего спутника, понял – меня явно не обделили. От этого на сердце стало радостно и тепло.
Наступил момент ожидания. И каждый принялся преодолевать его по-своему. Корвус превратился в камнеподобную статую, с навечно прикованным взглядом в одну точку, отчего складывалось впечатление, что он даже не моргает. Я осматривал помещение трактира, временами сосредотачивая свой взгляд на спутнике. Уж слишком необычным казался он человеком.
Как и при нашем знакомстве, первым делом к себе приковывали внимание его горящие бледно-зелёные глаза, неизменно мерцавшие тлеющими угольками в тёмных недрах капюшона. Сидя во впалых глазницах, они были единственным атрибутом, напоминавшим собеседнику, что перед ним на самом деле живой человек, а не еле заметная ходячая тень. Да и такой выразительной бледности кожи и губ, особенно подчёркиваемой полностью отсутствовавшей бородой, мне ещё не приходилось видеть. Складывалось ощущение, что он уже три дня как был мёртв. Но несмотря на всё это, его внешность не отталкивала, не формировала неприязни или отвращения. Она просто делала его необычайным.
Самой же выразительной частью лица Корвуса являлся нос – острый, профильный, можно даже сказать, аристократический, он весьма неплохо сочетался с отсутствием волос на голове. Последнее мне удалось понять, только оказавшись ровно напротив за столом.
Мои наблюдения, проводимые с описанной тщательностью, были прерваны. Корвус неожиданно вышел из своего состояния статуи, отчего я дёрнулся, словно ужаленный. Однако тот испуг он будто не заметил и как ни в чём не бывало, даже не шевельнув и мускулом, спросил:
– Большинство людей не умеет читать, откуда у тебя такой навык? – с глубинным интересом рассматривали его глаза меня.
Я наклонил голову вниз, успокаивая своё только что испуганное резкостью сердце и слегка погладив волосы рукой, принялся припоминать минувшие дни.
– Нуу… – активно выстраивалась история в голове. – Для начала мой дед умел читать. Не сильно, – покачал я головой из стороны в сторону, продолжая, – но ему и не требовалось часто. Была-то всего одна книжка. Так что получил я начальные навыки от него. Остальное же стало предметом удачи – так, в моём родном городе проводились занятия для детей купцов, вельмож и учили там всякому, к примеру, читать и писать, – продолжая выстраивать историю в голове, рассказывал я. – В тёплое время года обучение проходило на улице. Прямо во дворе одного знатного дома. Место это хоть и закрытое, но обширное, а если так, то как не найтись в большом заборе лазейкам и дырам. Через них мы с мальчишками всё и заметили. Увидели, что внутри идут занятия и принялись также слушать вещавшего там педагога.
– И все мальчишки внимали с постоянством? – с полным отсутствием признаков интереса в голосе или на лице, но с явным и логичным удивлением уточнил Корвус.
– Не-е-ет, – махнул я рукой. – Большинство ушли. Но мне и ещё паре других было интересно. Это ведь очень удачная возможность. Ты за бесплатно получал то, за что другим приходилось платить большие деньги.
– И учитель вас не замечал? – продолжал уточнять Корвус.
– Да нет, в какой-то момент мы догадались, что он всё прекрасно видит, но ничего не предпринимает, – развёл я руками. – Да и потом постоянно складывалось впечатление, что всё говорилось и в нашу сторону, чтобы и до нас что-то донести.
– Долго так удавалось заниматься? – в своей стандартной манере продолжал спрашивать Корвус.
– Пока не похолодало. Мы искренне рассчитывали, что в следующем году всё будет также, вот только тёплая погода не принесла с собой возобновления уличных занятий. Да и этого учителя в городе более не встречали.
– И ты уже тогда скитался? – спустя паузу последовал вопрос Корвуса.
– Нет, – активно махая головой из стороны в сторону, ответил я. – Это было давно, а нынешнее состояние настигло относительно недавно.
– Догадываюсь: ты жил с дедом? Что же случилось? – снова уточнил мой собеседник, но будто бы с еле заметным интересом.
– Да, именно так, – подтвердил я, сглотнув. – А произошло то, что ждёт всех нас там в конце, – прозвучали из моих уст слова, тисками сжавшие сердце. – Конец был спокойным, – добавил я. – Просто одной ночью не пришёл рассвет, – Я приковал свой взгляд к столу. – Пытался продолжить работу деда в мастерской, но толком ничего не успел. Ещё задолго до этого было накоплено немало долгов, а после его смерти никто возиться и давать какие-либо шансы не стал. Просто забрали мастерскую. А где же тогда мне работать?
– Почему накопились долги?
– Тут важно понимать, что мой дед делал военные машины, всякие, от обычных штурмовых башен до метательных орудий. А последние годы войн не было, да и состояние Вольных городов оставляло желать лучшего, вот спрос постоянно и падал, пока мы стали совершенно никому не нужны. Пытались сменить профиль. Но не всё так просто. Когда везде нищета, всем не до механизмов. В общем, мы не успели, – вздохнул я, окончив свой рассказ.
Корвус некоторое время молчал, а потом заключил:
– Не лестная судьба. Более тревожить воспоминаниями не стану. В их переживании нет пользы. Разве что урок, – вдумчиво проговорил он и замолчал, а потом снова продолжал, – но желаю уточнить – в чём был твой план и зачем ты здесь? Ты ведь не местный.
Это был выстрел в точку. Его вопрос попытался пробиться в самую сердцевину, в самую суть. Вспоминая его сейчас, я чётко это понимаю и помню, что действовал-то без осознанного представления своего пути. Полагался на случайность. Корвус же, со стороны своего опыта точно знал, что без просчёта нельзя, что всегда есть основа любого пути, любого достижения цели. И это план. Это уверенное понимание, каким должен быть следующий шаг. Ведь как иначе не распылить свои силы в постоянном сумбуре побуждений у себя внутри? Как следовать лишь одной дорогой? Сейчас, когда пишу эти строки, это понимаю и я. Но не тогда.
Тогда я ответил:
– Честно, плана нет. Мне рассказали, что здесь можно найти работу, и я поверил. Теперь понимаю, что поступил глупо.
Корвус неспешно заключил:
– Дорогой опыт, – сразу уточняя, – а что бы ты делал, будь у тебя деньги?
От такой смены разговора я сразу оживился:
– Закончил бы вот это, – и потянулся к своей суме, доставая из неё листы бумаги.
Корвус взял их в свои ледяного цвета руки и внимательно посмотрел, вчитываясь быстрыми рывками глаз в текст. Затем спросил:
– Рассказы?
– Книга.
– Письменный прибор и чернила тоже есть? – незамедлительно последовал вопрос.
– Только прибор, чернила кончились, – вынул я из сумы созданный некогда дедом прибор для письма.
Корвус с видом знающего человека осмотрел его, а потом сказал:
– Любопытный механизм. Ты понимаешь, что мог бы продать его и купить еды?
– Понимаю, – последовал мой кивок. – Но что я буду делать потом, когда больше не смогу писать? Да и сколько бы не стоил этот прибор, он всё же память, а значит важен для меня.
– Вот как, – задумчиво проговорил Корвус и более ничего не сказал.
В следующее мгновение принесли заказанное съестное, поставив уверенную точку на нашем разговоре.
Я постарался приступить к еде не спеша. Уж очень не хотелось показаться дикарём пред Корвусом. Отлично помню, как аккуратно принялся за похлёбку, и она, вкушённая спустя долгое время голода, стала истинно огромным глотком надежды. Тогда-то я по-настоящему и оценил возможность хорошо и по-человечески поесть.
Корвус же ел необычайно медленно и сдержанно. Каждая ложка с едой рассматривалась им с особой пристальностью и только после описанного ритуала отправлялась в рот. В начале я предположил, что он таким образом оценивает качество приготовленного, но та мысль была сразу же отвергнута –подобным образом он поступал с каждой ложкой, совершенно не стремясь высмотреть что-то определённое. Всё его тело испытывало такое напряжение, что складывалось впечатление, будто бы для доставки каждой ложки в рот, требуется усилие. сопоставимое с поднятием ведра воды. Словно нечто внутри него сопротивляется. Противится столь обыденному процессу.
Тем временем с каждой минутой в таверне становилось всё шумнее, активно сбредался народ различного сорта и масти – каждый желал отдохнуть под покровом вечера, полностью вступившего в свои права и уже понемногу готовившегося передать его ночи. Пока же мы ели, с соседнего столика доносился разговор подвыпивших посетителей:
– Юхас, нельзя так поступать, это кощунство, – заявлял один из четырёх крупных бородатых мужчин, сидевших за столом.
Находившийся по правую руку от него взлохмаченный сосед, привстал и, опершись на стол, ответил:
– Я тебе говорю, Ларс, что всё это глупости. Бредни. Зайдём, копнём, да выйдем, – наседающим басовым голосом выговорил он, чуть не залезая обширной бородой себе в кружку.
– Не-е, – проговорил ещё один собеседник, – соглашусь с Ларсом. Лучше не лезть. Мало ли что находится в этих болотах, – заключил в конце концов он, явно обращаясь к уговаривавшему всех Юхасу.
– То есть, правильно я понимаю, мужики, вы боитесь какого-то болота и вместо того, чтобы разбогатеть, готовы гнить, работая за гроши в этих Вольных городах?
– Всяко лучше здесь, чем сгинуть в топких водах, обирая мертвецов. Ты всегда можешь переехать в какое-нибудь королевство, если тебе не по нраву Вольные города, – заметил один из его друзей.
Юхас махнул ему рукой:
– Да везде одинаково, – и посмотрел по сторонам. Его помутнённый взгляд медленно прошёлся по соседним столикам, пока в этом постепенном движении не остановился на нашем. Цель была найдена. Последовало его обращение:
– Эй, уважаемые! Ага, вы, – проговорил он, когда я повернул голову в его сторону. – Вот вы хоть подтвердите. Станьте, так сказать, судьями нашего спора, – икнул он. – Я им говорю, что эти… как там их… Приодельские топи лишь обычные болото. Нет в них ничего страшного. Вы бывали в тех краях?
Дослушав его сумбурную речь до конца, я ответил, желая поскорее отвязаться:
– Не представляю даже о чём речь, – прозвучали слова, являвшиеся сущей правдой.
Задавший вопрос перевёл мутный взгляд на Корвуса с явной надеждой в глазах. Мой спутник молчал. Он совершенно не обращал внимание на вопрошавшего. Прошло несколько секунд, и Юхас, так и не дождавшись, махнул рукой и, вздохнув, плюхнулся обратно на свой стул, сразу же доливая себе напитка из бурдюка в большую деревянную кружку. И только после этого услышал слова:
– Поговаривают: в краях тех бродят мертвецы. Если дорога жизнь, не стоит туда ходить, – безучастно ответил Корвус и снова замолчал, продолжая своё противостояние с едой.
Чаша весов качнулась. Друзья Юхаса тут же принялись говорить наперебой:
– Видишь, а ты с нами спорил. Там опасно. Не одни мы так считаем. Давай рассматривать другие варианты, это всяко лучше, чем тащить что-то у мертвецов…
Постепенно звуки с соседнего столика стихли, а затем наши шумные соседи и вовсе удалились, слегка шатаясь и обходя столики тяжёлой поступью. Я так и не узнал, отказался ли от своей идеи Юхас или нет. Корвус же победоносно закончил борьбу с едой, ознаменовав её отправкой последней ложки в рот.
Сжигаемый некоторым любопытством, я решил у него уточнить:
– А там вправду бродят мертвецы?
Корвус слегка ухмыльнулся улыбкой своих холодных губ:
– Нет, не бродят.
– Но, получается, они там есть?
– Там есть болото, которого ещё сотню лет назад не было. Есть остатки воинов, павших ещё позже в далёкой битве, – последовал задумчивый ответ.
– А за что они сражались? – уточнил я.
– За что борются люди? – в противовес задал вопрос Корвус, явно разговорившись к вечеру, и сам же на него ответил, – за ресурсы. А главный ресурс – власть. Тогда это был трон Илларийской империи. Возможно, тебе доводилось слышать, что ещё век назад королевства были едины.
В ответ я кивнул и вправду припоминая что-то подобное и подумывая продолжить разговор. Уж очень хорошо и тепло было в трактире. Но Корвус привстал, явно давая понять – время вопросов прошло. Пришлось снова пробираться через толпу.
Выйдя на воздух, мы очутились в сумраке. Над крышами домов ещё виднелся свет, но сам град всё увереннее поглощался тьмой. Мощёную улицу заполнили мизерные струйки ручьёв, подобно маленьким змейкам огибавшие лабиринтообразный рисунок каменной кладки, явно намекая, что совсем недавно прошёл лёгкий дождь. Повсеместно смывалась пыль и грязь. Повсюду поблёскивали капли дождя и красовались мокрые пятна, оконтуренные брызгами прошедшего дождя. Вечерняя свежесть манила дышать полной грудью.
Корвус быстрым и тихим шагом направился в сторону, прямиком к городским вратам. В ответ и я со всеми припасами ринулся за ним. Поспеть было не просто. Приходилось прикладывать немало усилий, чтобы не потерять равновесие, ничего не уронить и не поскользнуться на мокрой уличной брусчатке. Пока же я изворачивался, в голове звучал вопрос: «А что дальше?».
Наконец, мы оказались у врат. Двигаться стало сложнее – обратно в город на ночлег подобно огромному стаду пастуха плыл целый поток людей, что то и дело цеплялся за вещи, свисавшие с меня со всех сторон. Стоило кого-то задеть, как могла последовать весьма виртуозная брань.
Проталкиваясь сквозь толпу, я успел насчитать около десятка стражников. Расположенные небольшими группками по обеим сторонам, они зорко, а иногда и не очень, наблюдали, бдели за движением огромной массы людей. Изредка выдёргивая и проверяя из того течения слишком подозрительных.
Мы тоже могли бы быть отнесены к подобным по той простой причине, что стремились покинуть город, а не наоборот. Ведь какой дурак решится отправиться в путь ночью? Но стража игнорировала нас. В конце концов, какое ей дело, что мы там себе удумали, раз хотим попасть в руки бандитов, так пожалуйста.
Первым вынырнул из обильного движения врат Корвус. Его фигура незамедлительно направилась в рядом расположенную конюшню, где внутри ожидал своего хозяина копытный спутник масти старого дуба. Там же оказался и вьючный осёл, на которого и было указано нацепить всё купленное. Сделав то, я встал рядом. На этом, взятые мной обязанности заканчивались.
Корвус проверял седло своего конного друга. Мои глаза бегали за движением уверенных рук, в одном месте что-то подвязывающих, в другом подтягивающих, и именно в этот момент моего внимательного наблюдения, в сердце разрослось то самое настроение, бывающее гостем всех нас, особенно в часы-предвестники грядущих перемен. Оно являлось грустью. И не сказать, что я любил ему предаться, но последние месяцы это состояние могло так взять да и охватить меня.
Тогда всё было ровно также. И то рождение грусти говорило о многом. Наверное, я успел привязаться. Её воцарение явно свидетельствовало, что во мне жила надежда, вера, но только такая, что ты сам не в состоянии до конца понять – «а во что?». Быть может, что вдруг моя жизнь изменится. В конце концов тяжело быть слишком долго в мире, когда определённости нет совсем. Да ведь и Корвус немало мне помог.
Он же наконец закончил проверку и было встал возле своего коня, но потом, словно прочитав мысли, посмотрел в мою сторону. В темноте конюшни и недрах капюшона его лицо уже не различалось, но в глазах мелькал зеленоватый отблеск. Я решил, что мне чудится, но не успел что-то толком осознать, ведь спустя секунды послышались слова:
– Человеку часто всё кажется судьбою. На то уповать не могу, но вот что случайность может подсобить, сказать в праве, – с некоторой загадкой проговорил он. – Так вышло, что мне нужен писарь, – наконец, обрывисто заключил Корвус, и запрыгнул на коня. – Выбор за тобой! – его рука указала мне на вьючного осла.
Сейчас, когда пишу эти строки, мне кажется, что решение было неумолимым. Имелся ли у меня на самом деле выбор? Можно, конечно, сказать, что да, но не будет ли то лукавством? Ведь насколько часто бывает, что фигуры расставлены столь хитросплетённым образом, что уже и не понять, какой возможно сделать следующий ход, кроме единственно верного.
Вот тогда было также, в ответ на данный мне выбор я запрыгнул на вьючного осла, чем известил – решено. Корвус ничего не сказал, а просто направил своего коня вперёд, медленного выводя наружу. Так начался путь из числа тех, что заводят нас столь далеко, что по началу мы и представить не в состоянии, сколь многое нам предстоит пережить. А если бы знали, то не рискнули бы на него встать.
Город прощался с нами, сопровождая лучами всё более явственно угасавшего заката. По левую руку встретился силуэт путеводного знака, потребовавший от меня хорошенько напрячь зрение, чтобы хоть что-то разглядеть. На нём красовалось зачёркнутое слово – "Милдхорн", благополучно забытое мной по истечению нескольких минут и лишь оставившее в уме мысль: «Кто их придумывает!?».
Я не раз отмечал про себя странность названий поселений Союза Вольных городов, никогда не вызывавших у меня особого отклика. Шутка ли, но иногда казалось, что своеобразным пропуском в это политическое объединение являлась необходимость назвать город неудачно.
Наш путь начался размеренно, под аккомпанемент тишины, изредка нарушаемой путниками, что в спешке мчались мимо. Для меня они всегда оставались скрытыми в ночи. В то время как Корвус изменял ход коня, а за ним и привязанного к нему осла задолго до того, как нас достигали хоть какие-то звуки приближения. Про себя я всё думал: «Как ему удаётся хоть что-то разглядеть?».
Вечер окончательно перешёл в ночь. Мы постепенно уходили всё дальше и дальше. А я, укачиваемый поступательными движениями ушастого мула, был готов полностью погрузиться в царство сна, но этому не предстояло сбыться – помешал пронзительный треск палок, принявшихся лопаться под тяжестью копыт.
Вокруг играющим шелестом зашуршала листва. Со всех сторон начали мелькать столбообразные силуэты, а в лицо настырно лезть ветви деревьев. Похоже въехали в лес, – подумал я. – Тьма перешла в абсолют, заставляя пригнуться, прижавшись к седлу, и что есть мочи напрячь чувства, дабы случайно не выколоть себе глаз чем-нибудь торчащим на пути. Но на мою радость такие блуждания и уклонения от вездесущих веток не продлились долго. Мы остановились.
– Ночь переждём здесь, – сообщил Корвус из лежащего передо мной пространства тьмы и незамедлительно спрыгнул вниз с такой прытью, словно внизу, у копыт скакуна, всё не скрывалось мраком, а виделось отчётливо, как при свете дня. Раздалось шуршание. Я же совершенно не представлял, что окажется внизу, поэтому слезал с осла аккуратно и медленно, хотя вернее было бы заметить – сползал.
Стоило опуститься, как под ногами, проминаясь словно подушка, ощутилась ватоподобная поверхность. Совершенно не представляя положения вещей вокруг, я принялся полусогнуто осматривать пространство, чтобы хоть как-то оценить обстановку. Всё походило на небольшую поляну.
Ко мне подошёл Корвус и, сунув что-то в руки, сказал:
– Нужно разбить лагерь, – после чего сразу же исчез в лесной чаще.
Пришлось повозиться, чтобы понять, какие вещи у меня в руках и где же лучше всё разложить. Пока я маялся, Корвус успел вернуться с полной охапкой хвороста и снова уйти.
Для меня оставалось страшной загадкой то, как ему удаётся ориентироваться в этой тьме и не выткнуть себе глаза о ближайшую ветку. Его поступь ничем не отличалась от дневной, отдавая совершенной твёрдость и пугающей недоступностью слуху, словно перед тобой был ночной хищник, вышедший на охоту и готовый подобраться незаметно к кому угодно даже средь бела дня.
Пока я делал спальные места и сооружал костёр, из головы всё не выходили вопросы: «Почему мы не заночевали в городе?», «Почему именно в лесу?», «Какие причины этому могут быть?», «Ему не нравился город?», «Или же он от кого-то скрывается?».
Когда всё было готово для розжига, встал вопрос о том, как бы раздобыть огонь. В вещах, переданных мне, не было и намёка на огниво или хоть что-то, что могло его заменить.
–А чем разжигать? – спросил я вернувшегося с очередной охапкой хвороста Корвуса.
В ответ он просто остановился перед сооружённым костром и что-то про себя проговорил, предварительно вытянув руку по направлению к нему. В следующее мгновение с области пальцев вылетел малый огонёк. Можно сказать, безобидный. Но его хватило, чтобы сотворить пламя.
Помнится, я тогда разинул рот. Всё сошлось. Странности поведения, рождаемые вокруг чудеса и необходимость Корвуса в весьма удивительных вещах. Во мне давно витала догадка, но никак не получалось её подтвердить. Теперь же всё стало очевидным – он был магом.
Породив огонь, Корвус снова ушёл в лес. С появлением света пространство вокруг проявило себя и мне, создав на душе некоторое подобие душевного тепла. Заплясали тени, постоянно заигрывая с моим воображением.
Снова появился Корвус. Опять же с охапкой веток в руках, наверно, пятой по счёту. Эта ноша была сброшена возле костра, и он, наконец, прекратил лесные походы, принявшись с пристрастием рыться в сумке, висевшей на его четвероногом друге.
Неожиданно треск костра нарушился его прозвучавшим голосом, обращавшимся ко мне, уже сидевшему спиной к дереву:
– Теперь ты понимаешь, кем является встреченный тобой, – в довольно странной манере намекнул он сам на себя. – И, несмотря на уже сделанный тобой выбор, потребуется совершить ещё один.
Я снова немного заволновался, думая: «О чём это он?».
Корвус продолжал:
– Мне нужен помощник, писарь, и это верно. Но открывающиеся перед тобой возможности гораздо шире и значительно требовательнее, если ты возжелаешь ступить на их поле, – всё также говорил он, стоя ко мне спиной. – Потребуется многое познать и перенять.
– Под знаниями имеется ввиду магия? – сложил я весь пазл.
Корвус перестал рыться в сумке и что-то вытащил из неё, после чего перевёл свой тлеющий взгляд зелёных огоньков на меня:
– Не ошибся, – в следующее мгновение он перебросил этот сжимаемый им предмет через костёр мне в руки. Он оказался простым яблоком.
– А если вдруг откажусь? – спросил я, слегка озадаченный тем, что у меня оказалось в руках.
– Выполнишь работу, да разойдёмся, – сказал Корвус, неспешно усаживаясь ровно напротив меня так, чтобы нас оградил друг от друга пляшущий огонь. – Мне не нужно, чтобы ты соглашался только из своих выгод. Своего выживания. Если мотив будет сокрыт в этом, то тебе не дойти до конца. Если будешь руководиться чисто материальной стороной, то окажешься обречён так и не достигнуть чего-то значимого, но и вернуться уже будет невозможно, – вытянул он руки к костру, согревая их бледную плоть теплом. – Поэтому ты должен в точности для себя понять, что встанешь на путь, в котором, даже если и получишь привычные людям блага, то уже никогда не сможешь насладиться ими в полной мере. Не потому, что они станут иными. А лишь из-за того, что не будешь прежним ты. Это же касается и твоей работы, – указал он на мою лежавшую рядом суму, явно намекая на листы книги.
Я задумался, в то время как Корвус медленно снял капюшон, представив передо мной человека, с настолько обтянутым кожей черепом, что, казалось, закрой он глаза, запросто сошёл бы за покойника. А впалые глаза и полностью отсутствовавшие на голове и лице волосы только усиливали это ощущение. Он продолжил:
– И помни – цену придётся заплатить не раз.
Я сглотнул. Вот оно, по-настоящему действенное предостережение, которое Корвус хотел показать – это он сам. Я же про себя решался, всё думая: «Что именно ждёт там впереди? Готов ли я начать лезть в эту гору, вставшую передо мной, или же отступлю сейчас и более никогда не решусь туда подняться…».
Но мои мысли оказались прерваны. Прозвучал вопрос Корвуса:
– Так каков будет выбор? – всматривались в меня неотрывным взором огоньки зелёных глаз…