Восхождение Англии в мировые лидеры (с последовательным беспощадным уничтожением всех конкурентов и помех – от Голландии, Испании и Франции до Китая и Индии), длительное удержание этого уникального положения и сохранение ею, несмотря на катастрофу разрушения её империи, своей исключительной, глобальной роли (бесспорным признаком чего служит даже пресловутый Brexit) – урок колоссального всемирно-исторического значения.
Эта страна (в отличие, например, от России, США или даже Китая и Индии) никогда не располагала исключительными природными и человеческими ресурсами. Уголь был весьма значим, но не более. Еще в начале XVIII века Англия не обладала ни колониальной мощью Испании, ни военной – Франции, ни экономической – Нидерландов; подорванная полувеком революций и войн, политически нестабильная и раздираемая религиозными конфликтами, она была просто и откровенно бедна и, более того, глубоко внутренне дезорганизована.
За счет чего же она менее чем за столетие обрела всесокрушающее могущество и не просто стала «владычицей морей», но и «мастерской мира» – пионером промышленной революции и локомотивом мирового технологического и социального развития?
Ключевым фактором сохраняющегося, вопреки шапкозакидательству и предрассудкам, и по сей день стратегического британского превосходства является умение управляющей Англией элиты ставить существующие (или новые, создаваемые ею по мере возникновения потребности) сетевые структуры – будь то банкирские дома, морские пираты, масоны или купеческие компании (см., например, книгу К. Фурсова «Держава-купец» об Ост-Индской компании и её весьма диалектических отношениях с Британской империей как государством [102]) – на службу своим интересам.
Управление разнородными сетевыми структурами осуществляется таким образом, что их ключевые элементы складываются в эффективный субъект стратегического действия [97] – внутриэлитную группу, объединенную хорошо осознаваемыми её членами долгосрочными интересами, обладающую эффективными инструментами устойчивого воспроизведения и поддержания своего влияния. Благодаря этому умению, в частности, королевская семья Англии до сих пор, несмотря на свою наглядную деградацию, остается одним из глобальных «центров силы».
О значении подобного рода сетевых структур для долгосрочного развития общества и государства можно судить по одной-единственной цитате: «Хищнический… характер английской знати XVI века ярко проявился в том, какую роль в подъеме Англии сыграли морские разбойники, действовавшие не просто с разрешения монархии, но по… её лицензии. Первоначальное накопление в Англии – это грабеж не только своего населения и церкви, не только национальный…, но и [в первую очередь – М.Д.] международный грабеж».
Дж. М. Кейнс посчитал, что награбленное Дрейком – 600 тыс. фунтов – позволило Елизавете, отказавшейся признать договор между Испанией и Португалией о разделе мира [36], не только погасить все (!!) внешние долги, но еще и вложить 42 тыс. в Левантскую Компанию (венецианцы), а из доходов этой Компании был составлен первоначальный капитал Ост-Индской Компании…
Если скромно принять ежегодную норму прибыли за 6,5 %, а уровень реинвестирования прибыли за 50 %, то 42 тыс. фунтов, инвестированные Елизаветой из награбленного Дрейком в 1580 году., к 1930 году дали бы иностранных инвестиций на сумму 4,2 млрд фунтов, что и соответствовало действительности [236]. Вот цена и последствия дрейковского грабежа для британского процветания. А фундамент этого процветания – банальный грабеж, «крышуемый» короной» [101].
Среди выдающихся исторических достижений Англии, до настоящего времени, несмотря на свою вроде бы детальную изученность, находящихся вне общественного сознания и наглядно иллюстрирующих преимущество управления через субъекты стратегического действия над традиционными «линейными», иерархическими методами, почетное место занимает Великая Французская революция.
Так, «английский банкир Вальтер открыл в Париже контору, где ссужал депутатов Делонея и Шабо отнюдь не безвозмездно (они помогли удрать из Парижа, когда Комитет общественного спасения наложил арест на все его капиталы). Австрийский банкир Проли платил Демулену и Дантону» [57].
«На… организацию “народного восстания” во Франции британцы выделили 24 млн фунтов стерлингов – эту цифру озвучил премьер-министр Уильям Питт. Лорд Мэнсфилд в Палате общин назвал «деньги, полученные на разжигание революции во Франции, хорошим вложением капитала».
Великобритания с помощью своих континентальных (в данном случае французских) [масонских] лож[9] и французских финансистов вела самую настоящую финансово-экономическую войну против Франции.
Удары, которые должны были… подтолкнуть революцию, наносились по двум направлениям: 1) была искусственно создана инфляция – напечатано 35 млн ничем не обеспеченных ассигнатов; 2) была искусственно создана нехватка зерна – зерно было скуплено и вывезено из страны.
Велась самая настоящая информационно-психологическая война, наносились удары и по коллективному сознанию, и по коллективному бессознательному. В частности, мягкое правление Людовика XVI британско-масонская пропаганда представляла как жестокое; король и королева всячески дискредитировались.
…Уже во время самой революции во Франции, особенно в Париже, активно действовала британская разведка – как британские агенты, так и их местные «помощники». В 1792 году. британская разведка направила во Францию агентов с целью дестабилизировать политическую ситуацию с помощью раскручивания спирали насилия. Среди организаторов и неистовых творцов террора были хорошо проплаченные агенты Лондона – прямые и влияния [135], причём британцы работали и с «белыми» (роялисты) и с «красными» (эбертистами).
…Это… свидетельствует о наличии тройного субъекта (или трех субъектов), которые, оседлав законы исторической ситуации, запустили… революционный процесс во Франции и пытались контролировать его. Это прежде всего банкиры. Как писал Ривароль, 60 тыс. капиталистов (имеются в виду финансисты и денежные спекулянты) и «кишмя-кишащие агитаторы решили судьбу революции» [210]. Это, далее, масонские ложи. Это, наконец, часть британского истеблишмента и его орудие – спецслужбы. Против такого трехглавого «змея-горыныча» Людовику XVI и его Франции устоять было почти невозможно» [101].
Перед Великой Французской революцией Англия уступала Франции по всем значимым параметрам общественного развития – от экономической и военной мощи[10] до культуры повседневного правоприменения, – однако виртуозное раздувание внутренних противоречий повергло её конкурента по доминированию на континенте в прах (как за два века до этого мощь Испании была подорвана массовым натравливанием пиратов на её растянутые коммуникации[11]: только за 1582 год убытки Испании составили фантастическую для того времени сумму в более чем 1,9 млн дукатов [86]).
Разумеется, движение энциклопедистов, увенчавшееся Великой Французской революцией, было не спецоперацией какой-то проницательной группы заговорщиков, а вполне объективным проявлением новых сил, зревших в недрах средневековой Европы, – однако именно английская управляющая система смогла увидеть, своевременно оценить (или, по крайней мере, правильно ощутить) и эффективно использовать его в стратегическом отношении, по-видимому, оказав ему весьма существенную помощь.
Стоит вспомнить и обрушение России в Смуту начала XVII века: Иван Грозный в целях сдерживания своих непосредственных западных соседей пытался вступить с объективно враждебной им (в том числе по религиозным причинам) Англией в союз, ради которого предоставил английским купцам исключительные привилегии. Когда союз не удался, он эти привилегии, ставшие к тому времени серьезным фактором внутренней напряженности, отобрал, – однако затем вновь вернул, рассчитывая заключить-таки союз иным способом: породнившись с английским королевским домом.
Его смерть (современники были уверены в отравлении, подтвержденном после вскрытия гробниц в 1963 году, как и отравлении сына Ивана[12], – правда, не наиболее популярным в то время мышьяком, а экзотической ртутью) была вызвана то ли отказом перекрестить Русь в католичество (как раз в 1582 году в Москву с миссией прибыл папский посланник иезуит Антонио Поссевино, перед этим обеспечивший Ивану Грозному по его просьбе к папе Римскому заключение мира с Польшей [2, 12, 35]), то ли реакцией ближайшего окружения царя на вполне реальные в тот момент перспективы его брака с английской княжной Мэри Гастингс.
Отнюдь не случайно дьяк Андрей Щелкалов, сообщая о смерти Ивана Грозного английскому послу Боусу, назвал его «вашим английским царем» [38]. Бориса Годунова, который, по одной из версий, лично участвовал в убийстве своего покровителя Грозного, современники звали «ласкателем англичан», а после его смерти даже ходили слухи о его бегстве в Англию со всей казной под видом купца.
Весьма характерным представляется принципиальное различие подходов сторон к столь тесному (по крайней мере, в отношении нашей страны) англо-российскому сотрудничеству: если русские цари безуспешно стремились в первую очередь к политическому союзу с Англией против своих европейских противников (обычно действительно общих для обеих стран), то сменявшие друг друга английские короли неизменно рассматривали отношения с Россией преимущественно с коммерческой точки зрения.
В этом отношении представляется весьма знаменательным, что Англия утвердилась в качестве одной из морских держав Европы лишь после развертывания торговых отношений с Россией и в решающей степени именно за счет баснословных прибылей от этих отношений (подобно тому, как в 60–70-е годы XIX века немецкие банки развились, став экономической основой давно назревшего к тому времени единого немецкого государства, на спекуляциях в России, прежде всего железнодорожных, благодаря либеральным реформам Александра II, а Федеральная Резервная Система США, как на рубеже 60-х и 70-х годов XX века и глобальная сеть офшорных банков, были созданы за счет российского [59] и советского [84] золота – см. подробней параграф 4.1.2).
Не стоит забывать, что перелом во внешнеполитическом положении Англии наступил только в 1588 году после гибели испанской «Непобедимой Армады»; однако и после этого, ещё и в 1601 году её военно-морской флот насчитывал всего лишь 35 кораблей и был не просто сравним, но и заметно слабее флотов двух других держав – Испании и Нидерландов, имевших по 40 кораблей каждая [102].
Значимость тогдашней торговли с Россией для Англии сейчас попросту невозможно представить (причём она и не сознавалась в России практически никогда, что служит ещё одной иллюстрацией категорической важности широкого кругозора для любой власти), так как в то время английская международная торговля как таковая была ещё совсем невелика по своим масштабам. В первой половине XVI века в Англии насчитывалось всего лишь 169 богатых купцов, а морская торговля с Востоком весьма жестко контролировалась португальцами (самые первые известия о богатстве Могольской империи и перспективности торговли с Индией принес в Англию купец Фитч только в 1580-е годы, – более чем через столетие после «хождения» Афанасия Никитина, а первое плавание в Индийский океан совершила экспедиция Ланкастера лишь в 1591–94 годах). Первая коронная колония – Вирджиния – была создана только в 1624 году (правда, после безуспешных в целом попыток колонизировать американское побережье основанной в 1606 году Вирджинской компанией).
Сравнительно мало известная Московская компания, созданная в 1551 году и вплоть до 1698 года обладавшая монополией на торговлю с Россией (а функционировавшая и вовсе до 1917 года), была не менее активна и эффективна, чем впоследствии знаменитая Ост-Индская (созданная значительно позже неё, 31 декабря 1600 года, передавшая свои административные функции и войска британской короне в 1858 году в результате восстания сипаев и формально ликвидированная в 1874 году, что позволило в 1876-м провозгласить королеву Викторию императрицей Индии).
Об успехах Московской компании свидетельствует восьмикратный (с 6 до 48 тыс. фунтов стерлингов) рост только основного капитала за всего лишь 11 лет, с 1553 по 1564 годы – и это ещё до получения англичанами монопольного права пользоваться Северным путем, «искать» железо и строить завод на Вычегде (1567 год), а также разрешения торговать в Нарве, Казани, Астрахани и осуществлять через Россию транзит в Персию (1569 год) [38].
Англичане впились в Россию с такой яростной силой (отражающей категорическую для них необходимость её эксплуатации), что отменить их исключительные привилегии удалось лишь Алексею Михайловичу в 1649 году – под давлением русского купечества и под формальным предлогом казни законного английского монарха Карла I.
Более поздние, без всякого преувеличения, выдающиеся достижения английской дипломатии – убийство Павла I, собравшегося вступить в стратегический союз с Наполеоном[13] и успевшего даже направить казачий корпус на завоевание Индии, равно как и активное участие в организации сначала Февральской революции (включая осуществленные под прямым руководством представителя английских спецслужб похищение, сопровождавшийся зверскими пытками допрос и убийство Распутина), а затем гражданской войны в России, а после Второй мировой войны – сохранение эффективного контроля за получающими формальную независимость колониями [93] – и многие другие – мы не будем подробно рассматривать в предлагаемой Вашему вниманию книге в силу их общеизвестности и достаточно тщательной изученности.
Однако яркие исторические факты не должны заслонять от нас предельно четкого понимания главного, ключевого конкурентного преимущества британской системы управления, которое, собственно, и обеспечило поразительную жизнестойкость и эффективность Англии.
Оно заключается отнюдь не в самом создании нового или кратковременном использовании существующего субъекта стратегического действия, – а в умении ставить его себе на службу надолго, а часто и навсегда: на всё время его последующего существования. Ведь создать субъект стратегического действия значительно проще, чем обеспечить его устойчивость, развитие и, главное, сохранить его на службе его создателей, не позволив ему начать со временем преследовать свои собственные частные цели, что обычно ведет к более или менее катастрофическим последствиям. Классический пример подобного негативного развития событий дает, как это ни прискорбно, история советских спецслужб.
Распространенные представления о спецслужбах позднего Советского Союза (помимо общеизвестных и широко популяризируемых КГБ и ГРУ, это как минимум ещё и партийная разведка, порой упоминаемая, но никогда не описываемая мемуаристами, и небольшие личные спецслужбы некоторых наиболее эффективных руководителей СССР прежде всего Сталина) как полностью находившихся под гражданским контролем и оттого утративших эффективность представляются результатом успешной попытки выдать желаемое за действительное.
Насколько можно судить в настоящее время, они являлись полноценным субъектом стратегического действия (а точнее, несколькими такими субъектами, соперничающими друг с другом), однако контроль за ними высшего политического руководства был утерян уже в ходе ожесточенной борьбы за власть после смерти Сталина (а если предположить, что Сталин, в соответствии с рядом убедительных мемуарных свидетельств, был убит Берией, – то и на завершающем этапе сталинского периода).
В более поздние времена ряд весьма хорошо информированных источников называл одной из существенных причин афганской войны борьбу высокопоставленных и влиятельных представителей ГРУ и КГБ за исключительно значимый с точки зрения тогдашней советской «теневой экономики» канал поставок контрабанды из Пакистана в Афганистан и далее в Среднюю Азию.
В 70-е годы XX века речь шла ещё не о наркотиках, а прежде всего о бытовой электронике, которая, однако, приносила сопоставимую в условиях тогдашней советской экономики доходность. Первоначально канал контрабанды был создан для обеспечения систематических поставок компьютерной техники в обход западных санкций (российские ученые-физики вспоминали о стремительном, за месяц после составления заявки получении большого числа необходимых им высокопроизводительных компьютеров «через Пакистан» – и это при тогдашней общей медлительности советской бюрократии!), однако, разумеется, весьма быстро стал использоваться и для систематического извлечения частной прибыли.
В непримиримом столкновении групп «Парчам» и «Хальк» в руководстве Афганистана активно участвовали советские спецслужбы: за приходом к власти в сентябре 1979 года премьера и Министра обороны Хафизуллы Амина («Хальк») стояли профессионально близкие к нему (и, как положено, прямо контролировавшие его) представители ГРУ, за Бабраком Кармалем («Парчам») – представители КГБ, которые и обеспечили свержение Амина.
Разумеется, в борьбе за контрабандный транзит участвовали не спецслужбы как целое, а лишь неформальные, хотя и крайне влиятельные структуры в составе их руководства. Поэтому ГРУ, представители которого контролировали Амина и обеспечивали его безопасность (а также, вполне возможно, обеспечили и вошедшее в историю «неожиданно ожесточенное сопротивление его охраны»), одновременно с его защитой играло, как ему и полагалось, главную роль в начатой ещё при его жизни подготовке ко вводу и в самом вводе советских войск в Афганистан.
Конечно, даже в случае реальности этой гипотезы борьба высокопоставленных представителей ГРУ и КГБ за каналы контрабанды явно была не главной причиной войны в Афганистане. Так, президент США Картер подписал директиву о финансировании антиправительственных сил в Афганистане ещё 3 июля 1979 года [194], прекрасно понимая при этом, что она делает неизбежной советское вмешательство. Его тогдашний советник по национальной безопасности Бжезинский 19 лет спустя констатировал в ставшем знаменитым интервью Le Nouvel Observateur: «Мы не толкали русских вмешиваться, но мы намеренно увеличили вероятность того, что они это сделают».
Однако руководители Советского Союза, принимавшие решение о вводе войск в Афганистан (Брежнев, Андропов, Громыко и Устинов), в том числе руководители КГБ и Минобороны, явно не имели ни малейшего представления о наличии у части руководства формально подчинявшимся трем из них советских спецслужб собственного мотива в развитии и тем более эскалации афганского конфликта.
А затем на основе «афганского транзита» выросла, как это почти неизбежно бывает в подобных случаях, советская наркомафия, наследники которой и по сей день обладают, насколько можно судить по, как полагается в таких случаях, исключительно косвенным признакам, как минимум значительным (в том числе и политическим) влиянием в большинстве постсоветских государств.
Другим поразительным по своим масштабам и последствиям примером пагубной самостоятельности (чтобы не сказать «самодеятельности») сервисных, обслуживающих по своей природе спецслужб представляется сам распад Советского Союза.
По всей видимости, важнейшим элементом, а для непосредственных инициаторов и целью задуманной Андроповым операции «Звезда» по переводу страны на рыночные рельсы [25] (М. Любимов, – вероятно, в целях конспирации – описал её в гиперболизировано художественной форме под названием «Голгофа» [45]) являлся переход государственной власти от полностью прогнившего к тому времени и во многом дискредитировавшего себя ЦК КПСС к наименее коррумпированному (что признавал даже диссидентствующий академик Сахаров) и наиболее адекватно понимающему ситуацию в стране и мире КГБ.
Методом перехода власти от ЦК КПСС к КГБ авторам этой операции виделась, насколько можно судить сейчас, искусственная организация глубокого комплексного, всеобъемлющего кризиса советского общества при помощи прежде всего всемерного поощрения национального сепаратизма. Подъем последнего с многочисленными шокирующими эксцессами при полной и всё более очевидной беспомощности ЦК КПСС должен был окончательно дискредитировать партийное руководство в глазах советского общества и привести к переходу власти от него к выступающему в роли спасителя страны КГБ.
Как свидетельствуют воспоминания ряда участников тех процессов, практически все деятели национал-демократических движений, поднявшихся в Советском Союзе в конце 80-х, были секретными сотрудниками КГБ, действовали по прямым приказам его руководства и опирались не только на постоянную защиту, но и на активную поддержку этой могущественной структуры. Некоторые из указанных секретных сотрудников (включая как минимум одного будущего руководителя соседнего «независимого государства»», впоследствии с легкостью принятого и в Европейский союз, и тем более в НАТО) понимали смысл происходящего и в прямом смысле слова валялись в ногах своих кураторов, умоляя не подводить их под расстрельную статью Уголовного кодекса, – но тщетно.
Смысл действий по реализации этого разностороннего и многоуровневого стратегического плана после смерти Андропова был полностью утрачен, и в условиях активности сложившейся ещё при позднем Сталине и окрепшей при Брежневе национальной бюрократии[14], развития рыночных отношений (включая легализацию теневой экономики и обретение организованной преступностью собственного политического значения), краха потребительского рынка после ноября 1987 года и активного вмешательства западных спецслужб в политическую жизнь страны инспирированные КГБ национал-демократические движения стали главным непосредственным фактором распада Советского Союза.
Другими ключевыми направлениями подготовленной под руководством Андропова стратегической спецоперации «Звезда» в настоящее время представляются:
– интенсивная подготовка кадров «молодых реформаторов», сопровождавшаяся стремительным повышением их социального статуса и, насколько можно судить, колоссальными выплатами им, в Международном институте прикладного системного анализа в Лаксенбурге под Веной (после смерти Андропова перешедшая под практически полный контроль представителей США);
– превращение советских хозяйственных министерств и ключевых ведомств в глобальные корпорации, активно действующие на мировых рынках и эффективно манипулирующие ими в интересах Советского Союза (частично – за исключением способности манипулирования крупными рынками – эта идея была реализована в отношении «Газпрома»; создание подобных корпораций в рамках советского военно-промышленного комплекса (ВПК) было эффективно и эффектно сорвано скандальным «делом кооператива АНТ» в январе 1990 года);
– полное административное переустройство Советского Союза с переходом от сочетания драматически отличающихся по своим возможностям национальных республик и иных национально-территориальных образований к 40–50 «штатам» с примерно одинаковым экономическим потенциалом (оно было разработано под руководством академика Г. Арбатова, по его воспоминаниям, по прямому указанию Андропова, однако по понятным политическим причинам никогда не обсуждалось в практическом плане).
Возможно, предусматривались и иные, так и не ставшие известными автору направления коренного преобразования советского общества.
Данный пример убедительно иллюстрирует общее правило невозможности осуществления стратегии при помощи спецопераций, так как стратегические действия по своей природе долгосрочны и обычно переживают своих организаторов, что в условиях неизбежной для спецопераций секретности ведет к утрате понимания их смысла, перехвату управления ими и глубокому искажению как их смысла, так и преследуемой ими цели. Для успешной реализации стратегии необходимо не только формирование субъекта стратегического действия как такового, но и полноценная реализация способности этого субъекта дополнять спецоперации (которые объективно совершенно необходимы в практической политике) значительно более важной системной политической деятельностью, свободной от следующих органических, неустранимых пороков спецопераций:
– спецоперация предусматривает крайнюю узость (и, соответственно, уязвимость) круга осознающих её смысл организаторов при непонимании происходящего по крайней мере основной частью исполнителей (которые поэтому могут следовать своим интересам, начиная с простой человеческой лени), в то время как члены субъекта стратегических действий сверху донизу объединены осознанием своих общих интересов: «каждый солдат понимает свой маневр», пусть даже и блюдет его тайну;
– спецоперация обычно осуществляется спецслужбой – бюрократической структурой, власть членов которой может быть аннулирована (вплоть до увольнения) решением вышестоящих бюрократических структур, которые могут быть никак не связаны с осуществляемой спецслужбой операцией и, более того, даже не подозревать о ней; субъект же стратегического действия обладает собственными ресурсами власти и сам включает в себя значимые элементы сторонних для себя бюрократических структур (включая спецслужбы), подчиняя их своему влиянию, но не подчиняясь сам их значительно более краткосрочным интересам и логике функционирования;
– в силу изложенного спецоперация по своей природе краткосрочна, одноразова и локальна (более того, при тиражировании и перерождении из тактики в стратегию она приобретает собственную логику и инерцию и может выйти из-под контроля организаторов, – подобно тому, как «Синдикат-4» в середине 30-х годов XX века стал одним из самостоятельных, хотя, разумеется, и не главных факторов попадания высшего военного руководства страны в жернова Большого террора), в то время как деятельность субъекта стратегического действия долгосрочна, постоянна и комплексна; в силу этого он может многократно проигрывать спецслужбам в отдельных столкновениях, однако, как правило, весьма убедительно выигрывает у них в конечном итоге – в длительном систематическом противостоянии.
Какие же факторы обусловили способность британских элит ставить и решать задачи создания и направления субъектов стратегического действия и, главное, по каким объективным историческим причинам эти факторы возникли? Понимание этого необходимо для нашей, русской попытки воспроизвести эти факторы для обретения стратегической мощи, как минимум сопоставимой, – а с учетом наших способностей и возможностей – и далеко превосходящей британскую даже в лучшие годы её существования.
Изучение английского долговременного исторического опыта свидетельствует, что, несмотря на наличие весомых объективных предпосылок (вроде защищенного островного положения) ключевыми факторами способности Британии к формированию и длительному сохранению субъектов стратегического действия стали развитие науки и внутренний демократизм власти, позволивший эффективно и в значительных масштабах применить её достижения.