– Я не знаю, что вам наплёл мой братец, – я упрямо отказывалась говорить что-либо помимо двух фраз. Этой и: – Вы не имеете право лишать меня свободы.
Но Китинг был невероятно настойчив. Он, словно заведённый повторял одни и те же вопросы и пытался убедить меня в том, что пришёл на землю, чтобы помочь мне.
– Я понимаю, тебе нельзя это говорить, но мне нужно вывести тебя отсюда. Чтобы ты довела миссию до конца. Но я не смогу это сделать, если ты не доверишься мне, – сидя напротив меня на обычном деревянном стуле без спинки, он подался вперёд, понизив голос.
Я отрешенно смотрела перед собой. Мне начало казаться, что я нахожусь на сеансе с одним из своих пациентов. Только сейчас я была по другую сторону баррикады. Внутри всё кипело от осознания несправедливости.
– Мой брат меня оговорил, – я пожала плечами. – Я не знаю, что он вам наплёл.
Китинг терпеливо кивнул и сунул руку в карман. Он достал свой телефон, поискал что-то и включил. Зазвучал мой голос. Отрывок из того, что я рассказала Лиану по дороге сюда. Я закрыла глаза. Моё положение становилось всё безрадостнее. Я бы не назвала его безысходным. В конце концов, Смит что-нибудь придумает. Вспомнив о Смите, я прикрыла глаза. Я всё это время пыталась себя убедить, что тот одержимый священник лишь хотел напугать меня, но страх за Смита с каждым днём становился всё более осязаемым. Этот страх заглушался лишь осознанием того, что скоро всем нам придёт неминуемый конец. Даже если я выберусь отсюда завтра, я уже потеряла драгоценное время. И, кажется, брата.
– Это лишь сюжет книги, – вздохнула я. – Я дееспособный взрослый человек. То, что вы делаете – уголовно наказуемо.
Китинг снова кивнул, выключил запись и посмотрел на меня:
– Именно. Поэтому, – с расстановкой начал он. – Пути назад у меня нет. Ошибки признавать не в моих правилах.
Он поднялся на ноги.
– Поговорим позже. Уверен, скоро вы станете более сговорчивы.
Я с трудом поборола желание его послать. Они и так бесцеремонно отобрали у меня все мои личные вещи, выдав взамен какую-то зеленоватую пижаму и тапочки. Не хватало ещё, чтобы они снова вкололи мне какую-то ерунду, посчитав моё поведение агрессивным.
Когда за ним закрылась дверь, я встала со скрипучей одноместной кровати и подошла к окну. Изнутри оно было закрыто решёткой, между прутьями которой едва пролазила рука. Стекло было на удивление чистым, хотя внизу уже скопилась пыль и грязь.
Я не знала, в каком корпусе нахожусь. Вид из окна был незнакомым. Три скамейки, какая-то хозяйственная постройка. Уже темнело. Я наблюдала за работниками госпиталя, переходящими от корпуса к корпусу. Кто-то нёс папки, наверняка с делами пациентов, кто-то катил тележку с бельём. Медсестра выгуливала безучастного пациента в инвалидной коляске. Она неторопливо возила его от кустов у дальнего конца здания до скамейки прямо напротив моего окна. Её лицо тоже ничего не выражало. Когда часы отбили 9 вечера, медсестра повернула коляску в сторону входа и вскоре скрылась из виду.
– Смит, если ты меня слышишь, ты должен меня вытащить, – прошептала я. Мне не хотелось отходить от окна. Мне хотелось увидеть подсказку. Увидеть что-то, что показало бы мне, что я не одна. Но никто не пришёл.