Сегодня то самое воскресенье, которое я провожу в родительском доме. Воскресенье, которое я всегда жду с особым трепетом. Будь моя воля, я бы пересекала залив Аппер-бей каждые выходные, но я не единственный ребенок в семье, и мне приходится считаться с установленными правилами: строго соблюдать очередность, чтобы не встречаться, не видеться, не общаться.
В детстве мы с Винсентом, моим старшим и единственным братом, были неразлейвода. В те безоблачные дни не было и намека на то, что жизнь разведет нас по разным берегам. Нет, мы не враги и теперь, но уже и не друзья. Хотелось бы сказать, что меня устраивает такое положение дел, но это не так.
И сейчас, спускаясь по лестнице со второго этажа, я, как и всегда, с ностальгией рассматриваю наши старые снимки, которыми раньше была увешана вся стена. Но вот уже почти два года как нас с братом начинают уверенно вытеснять его дети. Племянники, которых я никогда не видела и не держала на руках, но которые всегда живут в моем сердце.
– Джени, ты спускаешься? – доносится изкухни голос мамы.
– Да, уже иду, – отвечаю я, и моя улыбка становится шире.
Как обычно, блюдом дня выбрано что-то из моих предпочтений. Сегодня это тыквенный суп-пюре с креветками и кукурузная запеканка. Отец, как и всегда, сидит во главе стола и, невзирая на мамино традиционное ворчание, активно работает ложкой.
– Суп изумительный! – закатывая от удовольствия глаза, сообщает он мне.
– Ой, хватит подлизываться! Что бы я ни приготовила, все тебе изумительно и прекрасно. Мог бы уже что-нибудь новенькое придумать.
– Например? – охотно включается в эту игру отец, радостно подмигивая мне.
Я отодвигаю массивный деревянный стул и сажусь на свое место по правую сторону от отца через один стул: стул, который в прежние, лучшие, времена всегда занимал Винсент.
Интересно, он до сих пор сидит на нем или в «его дни» здесь все уже происходит по совсем другому сценарию?
– Например, прекращай паясничать, а лучше открой нам с Джени вина.
– Как скажешь, только, когда я нахваливаю твою еду, я всегда говорю правду и ничего, кроме правды! – парирует отец, едва касаясь маминой щеки своими вытянутыми губами.
Наблюдая за ними, за чувствами, которые они смогли сохранить, несмотря ни на что, я испытываю странный укол ревности. Я точно знаю, что в моей жизни этого уже никогда не будет. Да я уже и не уверена, что когда-либо было. Такая любовь случается в жизни только однажды и только тогда, когда ты ее оказываешься достоин. Так что у меня совершенно точно нет шансов. Ни единого.
– Как у тебя дела? Что нового? – традиционно интересуется мама, усаживаясь на свое место – по левую сторону от отца.
О том, чем именно ее дочь зарабатывает на жизнь, мама узнала год назад, когда в прессу просочилась информация, что в раскрытии дела о смерти беременной женщины, Сяомин Цинь, немалую роль сыграла жрица мира мертвых – медиум Джена. Разумеется, к этой шикарной статье прилагалось и мое фото. Снимок был нечетким, но я уверена, что, глядя на него, мама могла даже посчитать количество морщинок в уголках моих глаз.
Она позвонила мне в тот же день и, впервые за долгое время назвав полным именем – Дженифер Марсела Рид, – начала отчитывать так, словно я получила двойку по математике.
– Все по-прежнему, – уклончиво отвечаю я, опуская взгляд.
Каждый раз, задавая этот вопрос, она, я уверена, надеется услышать, что ее дочь завязала с глупостями и перестала строить из себя медиума, повелевающего загробным миром. Но мне нечем ее порадовать. Не сегодня.
Внезапно возникшую паузу заполняет радостный голос отца:
– Я выбрал белое полусухое. Угадал?
– Отличный выбор, папа.
– Винс с Лией решили на рождественские каникулы поехать с мальчиками в круиз по Карибскому морю. Там вроде какая-то развлекательная программа для детей подготовлена.
– Не рановато ли? Мальчишкам же еще двух лет даже нет.
– Ну, во-первых, пятнадцатого ноября им уже будет два, ну а во-вторых, – мама делает драматическую паузу, многозначительно переглядываясь с отцом, точно ища в нем поддержку, но он, не обращая на нее внимания, молча разливает вино по бокалам. – В общем, похоже, Лия беременна.
– Что значит похоже? Она беременна или нет?
– Мама думает, что это так, но нам они пока ничего не сообщили, – объясняет отец, бросая на маму косой взгляд.
– Я в этом почти уверена. Ты же знаешь, в таких вещах я не ошибаюсь.
– Ключевое слово «почти», – отвечаю я, подмигивая отцу.
– Что ты сказала? – спрашивает мама, хмурясь. – Ты мне не веришь?
– Конечно, верю! Думаю, это круто! – отвечаю я, испытывая странные чувства.
До этого момента я была уверена, что мы с Винсентом сможем преодолеть эту пропасть, разделившую нас пять лет назад. Но нет. Если мама окажется права, то пропасть эта ширится и растет у меня на глазах, а я только сижу и молча радуюсь за него. Радуюсь тому, что хотя бы у одного из нас все в жизни сложилось так, как мечталось в детстве.
– Давайте выпьем за эту новость! – предлагает папа, поднимая свой бокал.
– Отличная новость, – шепчу я, делая большой глоток.
После обеда мы с мамой выходим во внутренний двор. В воздухе пахнет осенней прохладой, но стоит оказаться на солнце, как голову тут же начинает припекать.
Мы ложимся на шезлонги прямо в одежде. В это время года родители редко окунаются в воду, зато мы с Винсентом любили устраивать вечеринки у бассейна вплоть до ноября. Давно это было.
– Как дела у Джесс? Что нового в театральном мире? – задает тон беседе мама, предупредительно покрывая лицо и зону декольте тонким слоем крема от загара.
– Вроде все по-старому, хотя не знаю, может быть, за неделю что-то изменилось. Мы с ней вчера не виделись.
– Что-то случилось? Неужели снова со Скоттом?
– Не в этот раз.
– Ну и хорошо. Он дома сейчас или в клинике?
– На прошлой неделе был дома, и Джесс говорила, что он работает над каким-то новым проектом. Так что будем надеяться…
– Ладно она себя этими сказками кормит, но ты-то куда? – в своей привычной манере перебивает меня мама. – Поговорила бы ты с ней, что ли.
– И что мне ей сказать?
– А то ты не знаешь? Ее мать всю жизнь спасала этого алкаша-неудачника, а теперь и она по ее стопам идет. Джесс ведь такая красивая, такая талантливая. Ну неужели на Бродвее нет ни одного приличного актера, режиссера – кто там еще бывает?
– Не знаю, но, как увижу Джесс, обязательно постараюсь передать ей все слово в слово.
– Не паясничай. Ты ведь поняла, что я имела в виду. – Мама настороженно хмурит брови.
– Да, думаю, суть я уловила, – широко улыбаясь, отвечаю я, закрывая глаза.
– Я недавно Ника встретила. Мы тут в Квинс ездили, у отца дела были, ну а я…
– Ну а ты решила повидаться со своей старой подругой Викторией и по случайному совпадению мамой Ника, – помогаю ей закончить предложение я.
– Он все так же хорош, как и прежде, и, между прочим, до сих пор не женат и ни с кем не встречается, – продолжает мама. – Спрашивал про тебя.
– Рада, что у тебя выдалась возможность повидаться с Викторией. Она хорошая женщина.
– Ты меня вообще слышала?
– Конечно.
Раздается скрип соседнего шезлонга, и в следующий миг я ощущаю на себе чей-то пристальный тяжелый взгляд. Чей-то? Разумеется, мамин. Ее главная беда – она совершенно не знает меры. Ни в чем. И если это расточительство уместно в быту, то в отношениях совсем нелишне уважать чужие личные границы.
– Может быть, вам стоит снова встретиться: сходить в кино, поужинать? Я уверена, он все еще любит тебя.
– Круто. Но мне этого совсем не хочется.
– Дочка, ну почему ты так упряма! Жизнь продолжается, зачем ты себя хоронишь?
– Не волнуйся, живой я в гроб не лягу.
– Даже в шутку не смей так говорить!
– А я не шучу. Я сама со всем этим разберусь.
– Да? И когда это наконец случится? Ты уже столько лет топчешься на месте, и я не знаю, как вытащить тебя из этого состояния. Ты же не хочешь ничего слышать!
Бессмысленно и дальше пытаться наслаждаться солнечными лучами, когда над тобой нависла такая грозовая туча.
Тяжело вздыхая, я открываю глаза, усаживаясь на шезлонге. Мама внимательно смотрит на меня, вероятно, ожидая получить ответ. Ответ.
А какой у нее был вопрос? Ах да, когда это наконец случится?
– Даже не знаю, что тебе сказать. Полагаю, в книжках по психологии, которыми заставлены почти все свободные полочки в библиотеке, ты уже отыскала хотя бы один верный ответ.
– И не один! Но беда в том, что ничто не подходит. Все через это проходят…
– Нет, мам, ВСЕ через это не проходят! Это не какая-то Триумфальная арка, пройти через которую большая честь для каждой девушки. Нет, черт возьми, это не оно! И да, я не одна соприкоснулась с этой мерзостью, но это не значит, что я должна проживать это так же, как и другие. Нет!
– Джен, уже почти пять лет прошло, чего ты ждешь?
– Жду…
В детстве у нас с мамой было правило: всегда говорить правду. Все началось, когда мне было пять или шесть лет, тогда мы на один час в неделю переставали быть мамой и дочкой, превращаясь в лучших подруг, у которых нет секретов. В этот «час откровений» мы должны были рассказать друг другу обо всем, не опасаясь нарваться на выговор или даже наказания, если проступок того заслуживал. Со временем этот час превратился в два, три, целый день откровений. И к тому моменту, как я поступила в колледж, это правило внезапно оказалось ненужным. У нас с мамой больше не было секретов. Мы говорили друг другу обо всем, что происходило в жизни, не дожидаясь какого-то определенного часа. Случилось – сказала, узнала – передала, испытала – поделилась. Она была первой, кому я позвонила в тот день. Она была единственной, кого я хотела услышать.
– …жду, когда у Джесс будет премьера мюзикла и мы все вместе выберемся на Бродвей, – с заминкой отвечаю я, меняя тему.
– Хорошее начало, – хмыкает мама. – А как насчет того, чтобы сходить в «Джуниорс»?
– Всегда рада, но ты же знаешь, что в выходные там толпа народу. Вот если ты приедешь ко мне среди недели…
– А когда ты там бываешь?
– Обычно по вечерам пятницы, балую себя кусочком чизкейка за трудовые будни.
– Надо будет попробовать, – задумчиво тянет мама, поджимая губы в странной улыбке.