Глава восьмая
Я роняю ружье и кричу. Спустя несколько секунд меня заталкивают в мой собственный коридор. Каким-то чудом мне удается устоять на ногах и не врезаться в стену. Я оборачиваюсь и вижу стоящего у входа отца с обоими ружьями, закинутыми на плечо.
Он захлопывает дверь, закрывает ее на засов, прислоняется к ней и стоит, тяжело дыша.
– Па?
– Что я тебе говорил? – спрашивает он тихо.
– Я просто…
Он поворачивается ко мне и кричит, брызжа слюной:
– Что я тебе говорил?
Он так округляет глаза, что мне хорошо видны белки вокруг темной радужной оболочки. Лицо просто багровеет от злости. Я пячусь назад, пока не упираюсь в стену и не оказываюсь в тупике. У меня в кармане нож, и я дотрагиваюсь кончиками пальцев до его рукоятки.
И тут мой отец издает протяжный шумный вздох и уходит на кухню.
Я откидываю голову назад, на стену, сердце неистово стучит в попытке вырваться из тела сквозь грудную клетку, а лежащая на бедре рука дрожит.
Я медленно выдыхаю и продолжаю дышать через рот, пока не удается успокоиться. Когда я захожу на кухню, отец сидит за столом и, черпая холодный суп прямо из горшочка, отправляет его в рот. Он не смотрит на меня, просто продолжает есть, ритмично лупит суп ложкой.
Я достаю из хлебницы свежую буханку, нарезаю ее и кладу толстые ломтики перед родителем.
Он смотрит на меня сердито из-за края горшочка, но хлеб принимает.
Когда он двигает горшочек ко мне, я тоже беру кусок хлеба и макаю его в суп. Мы едим, пока горшок не становится пустым.
Благодаря совместному приему пищи напряжение между нами спадает, гнев утихает. Даже несмотря на то, что суп был холодный.
– Ты видел щуку? – интересуюсь я.
Отец пристально смотрит на меня, затем кивает. Я жду, что он сообщит мне о своем намерении наконец-то рассказать все Джайлзу. Тогда мне не придется этого делать.
– Что ты делала на улице? – спрашивает он. – Я же велел тебе оставаться дома.
– Тебя искала. Ты ушел на целый день.
Его брови удивленно ползут вверх.
– Я не хотел тебя пугать. – Я пожимаю плечами и начинаю убирать со стола. – Альва? – Я разворачиваюсь с горшочком от супа в руках. Долгие несколько секунд он молчит, а потом произносит: – Ты так похожа на свою маму.
Он резко встает, уходит в кабинет и закрывает за собой дверь.
Как только она захлопывается, у меня подкашиваются колени, я падаю на пол, а рядом с негромким стуком приземляется горшочек из-под супа.
Сон приходит ко мне урывками, меня мучают кошмары. Я слышу крики, вижу подступающие к моим ногам лужи крови. Маму, которая что-то говорит из-под толщи стеклянной воды, а я не могу разобрать слов. Когда просыпаюсь от очередного кошмара, я слышу стук сердца в ушах и чувствую холодный пот на коже. Каждое новое пробуждение страшнее предыдущего, словно мой мозг пытается превзойти сам себя.
Однако хуже всего тот раз, когда я просыпаюсь и понимаю, что не одна. На стене, прямо у моей головы, сияет луч света, а за моей спиной, со стороны двери, слышится чье-то тихое дыхание.
Это мой отец. Он смотрит, как я сплю. Прямо как в ту ночь.
Почти в тот же миг луч становится уже и исчезает, а дверь закрывается так тихо, что я ничего не заметила бы, если бы не проснулась. Через несколько секунд я отчетливо слышу, как скрипит дверь в его спальне.
Я даже не пытаюсь снова заснуть. Вместо этого встаю и накидываю шаль на плечи. На цыпочках подхожу к двери, бесшумно открываю засов и проскальзываю в кухню, чтобы зажечь свечу. Вернувшись в свою комнату, я сбрасываю шаль и затыкаю ею пространство между дверью и полом, чтобы свет предательски не выдал меня. Затем сажусь за письменный стол и придвигаю к себе стопку бумаги. Открываю баночку с чернилами, обмакиваю свое любимое перо и начинаю писать.
Я составляю два письма. Оба к Джайлзу Стюарту.
В первом говорится о том, что уровень воды в озере стремительно падает. В подробностях рассказываю все, что сумела узнать из записей в журнале наевфуиля за последние две недели до сегодняшнего вечера. Не забываю описать, что обитающая на дне рыба начинает подниматься на поверхность. Я недвусмысленно указываю на то, что лесопилка потребляет слишком много воды. Возможно, он озаботится этой проблемой, если на кон поставлены деньги и репутация. Я могу лишь попытаться.
Второе письмо о том, что я лгала о той ночи, когда исчезла моя мама. Что он все это время был прав: мой отец действительно ее убил. Рассказываю все, что помню: выстрелы, револьвер, пропавшее тело матери. Я не углубляюсь в оправдания, извинения и объяснения. Они не нужны ни Джайлзу, ни шерифу, которому он передаст это письмо. Им нужны только факты, их я и предоставляю.
Я запечатываю оба письма в конверты и прячу их под подушку. Потом ложусь в кровать и до рассвета наблюдаю за тем, как сгорает свеча.
Вскоре после того, как небо начинает светлеть, отец уходит. Я все еще не сплю. Из-за бессонной ночи моя голова словно набита ватой, и по собственному опыту знаю, что мне не пережить этот день, если я не запущу руки в отцовские запасы кофе. Я варю целую кружку и открываю окно, чтобы дать выветриться аромату. Затем добавляю туда неимоверное количество меда и ухожу в свою комнату.
Я закрываю внутренние ставни, открываю складной нож, засовываю лезвие в шов между половицами и поднимаю ту, что легко поддается. Дункан, должно быть, уже на подъезде к деревне. Он остановится на ночь в трактире, где его встретит Джайлз, а на следующий день уедет с особым грузом, но не узнает об этом. Почтальон будет держать путь вниз по склону по направлению к Балинкельду, там я и спрыгну с телеги и отыщу подходящий амбар или другую постройку, чтобы переночевать. А потом на дилижансе отправлюсь в Терсо. Легко и просто.
Завтра утром меня уже здесь не будет.
Я разворачиваю полотняную сумку, которую сшила из обрывков старого паруса с одной из лодок. Она неказистая, но прочная, а большего мне и не нужно. Внутрь я укладываю два своих лучших платья. В городе хочется не слишком отличаться от местных. Из сплетен, которые подслушала в магазине Мэгги Уилсон, я знаю, что горожанки носят гораздо больше кружева, чем мы. Также я беру приличную повседневную одежду, чулки, нижнее белье. Все это смесь спасенных мною старых материнских вещей и того, что я не погнушалась купить у Мэгги.
Следом идет мой новый теплый зимний арисэд с подкладкой из отборной, как уверяет Рен, овечьей шерсти. Он мягкий-мягкий, и когда я кладу на него голову, меня начинает клонить в сон. Поэтому поспешно складываю его и отправляю в сумку, а затем делаю большой глоток кофе. Спасибо, но спать сейчас не время.
Ботинки я оставляю, потому что планирую надеть их в путешествие. Я бережно упаковываю чернила и перья, заворачивая их вместе с банкой с кусочками золотой фольги в старую блузу. Потом разделяю деньги, ведь только дураку придет в голову держать их в одном месте. Я кладу их в маленькие мешочки: два, чтобы спрятать в каждый ботинок у щиколоток, еще один – в нижнее белье, а четвертый закреплю на ремне.