В пространствах холодных, где фары в метели дымят
и в метеосводках на завтра лишь феня да мат,
нигде до заправки ни пса, ни жилья – только лес,
и парень поёт, загребая толчками колёс
под брюхо, как раненый лось.
Нигде ледяного мотеля в сугробах под дверь,
под мёртвые окна. – Порой только чёрная ель
метнётся с дороги, завидев фар прыгнувший свет.
Он крутит настройку – по радио хрипы и свист.
Он сам кое-как себе Биттлс.
А то и «ламбаду». Он каждые десять минут
закуривает, – так в кабине истошная муть
висит и мотается в запертых стёклах,
и дует горячая топка,
и клонит заснуть.
Мой шурин отнюдь не такой был помятый шофёр.
Он красные дюны без шума на память прошёл.
Другой бы ослаб в одиночку сосать валидол —
подписку на смерть чтобы молча: давал – не давал,—
а в песенке вот она вам:
Un son do lon —
bada le.
Un son do lon —
bada la.
Un son do lon —
bada le.
Un son do lon-bada.
Лови этот звук и бросай ей, как мячик: – «На,
лови этот звук и сразу обратно мне
бросай этот звук!» – И так, пока снежная мгла
не остановится в изумленье и не
собьётся со счёта в уме.
Тогда-то, отбросив все обстоятельства, встреть
в очищенном виде первоначальную весть.
Увидишь: как пыль, на простейшие доли она
бесконечно раздробленная
обоюдная смерть.
Нет, шурин мой был не такой баснословный шофёр, —
отнюдь. – И он красные дюны без шума прошёл:
на память до крайнего дюйма съел щей бензобак.
Но правильной речью поведать мог сей эпизод
лишь в притче, как древний Эзоп.
«Представь себе, – он говорил, – например, облака.
Представь в глубине головы, отойдя от окна.
Представь, как они оседают на дебри волос.
Представил? – теперь посмотри: там за дерево лес
укрылся, как опыт за текст.
Они оседают, а я укрываюсь в песках
немым одеялом. – Иные и в спальных мешках
ворочаются и боятся змеиных
укусов: хотят незаметно
уснуть – да никак…»
Когда мёртвый ветер летит над полянами рощ,
иной литератор чернил виноградную гроздь
с лица вытирает, как слёзы, – и вытер почти
и смотрит на мелкие звёзды, как рыцарь в плаще,
и смотрит на небо вообще.
Там можно увидеть любые фигуры земли:
пустыни и горы, улыбки и руки вблизи
и губы в слезах – и что может здесь произойти,
всё там поднимается в знак – и копируй себе
в гармонии и красоте.
Вот это и есть баснословья высокий полёт.
А низкий кружит в испареньях житейских болот.
Но есть в вышине и зверей силуэты,
там можно сложить теоремы
из львов и ослов.
Там есть арматура и шлаки затёртых пространств.
И шурин недаром был в школе десантных ОСНАЗ, —
другой бы ослаб в одиночку сосать валидол —