Бени Липкин не представляет, насколько важную роль он сыграл в моей жизни. Сомневаюсь, что он меня вообще помнит. Это был полноватый мальчик с золотистыми волосами, похожими сзади на пух, а спереди на мех. Не удивлюсь, если узнаю, что в средней школе он стал хулиганом, а немного позже – нервным банкиром со слишком стремительной походкой и вечно потеющими руками. Я, конечно, злорадствую. Тот факт, что благодаря ему обнаружилась самая большая проблема моей жизни, никак не связан с тем, каким человеком он был. Но в моем воображении он был – и остается – вестником апокалипсиса.
Я его видел трижды. За мгновение до того, как весь мир ворвался в мою голову. Шпион, подосланный всеми жителями Вселенной, чтобы удостовериться, что их мыслям действительно удалось меня взломать. Шпион, который сумел прокрасться незамеченным, пока его не засек луч полицейских фонариков, после чего, ухмыляясь, поспешно удалился.
Бени жил через три дома от нас, на той же улице. Такой же бело-серый пластиковый забор, такая же жухлая трава, как у нас. Гостиная семейства Липкин была светлее, чем наша, не так захламлена фигурками из темного дерева и толстыми коричневыми коврами, в ней было много молочно-белого стекла и светлой гладкой плитки. На одной из стен, я помню до сих пор, висела увеличенная фотография желтой хризантемы, а на ней крупная пестрая бабочка. Когда я впервые к ним пришел, мне показалось, будто я вышел на улицу. Недалекая матушка Бени Липкина в голубой узкой юбке и тонкой розовой рубашке, старательно застегнутой на все пуговки, подозвала его, представила нас друг другу и попросила его «показать свои игрушки». А после того, как он жестом скомандовал мне подниматься по лестнице в его комнату, пригласила мою маму составить ей компанию и выпить чаю с «каким-нибудь вкусным пирогом». Мама пошла за ней осторожно, легкими шажками идя в ногу с хозяйкой дома.
В своей комнате Бени предложил мне поиграть в электропоезд, и я почувствовал воодушевление и радость от вида новой игрушки. Может, это я почувствовал, а может, он. Как только мне надоедало играть во что-то, он тоже поднимался и начинал другую игру, и всегда это была та самая игра, в которую и мне внезапно хотелось поиграть. Я был не более чем послушной тенью, которая ходила за ним туда-сюда по комнате и радостно откликалась на каждое желание, возникавшее в нем. Может быть, я частично тоже приходил в восторг от некоторых игр и тоже хотел в них поиграть, но такое совпадение желаний, их сила, воодушевление, владевшее нами обоими, – что-то в этом было странное, неправильное, и я понял это только потом, когда снова оказался дома, один.
Я недоумевал, почему не хочу играть ни во что другое, почему не достаю пазлы с верхней полки, не вытаскиваю книжку или даже не предлагаю немножко поиграть в прятки, – во все это я так любил играть с мамой. Быть не может, чтобы мне доставляло такую радость пинать мячик туда-сюда или бегать с криками по дому с пистолетиком.
– Никогда не видела, чтоб он так себя вел, – услышал я, как мама говорила госпоже Липкин, сидевшей на противоположном от нее конце стола.
– Да, мой мальчик умеет увлечь за собой даже самого тихоню, – услышал я, как ответила госпожа Липкин с улыбкой.
Второй раз оказался похожим. Когда я вошел в дверь, у меня было довольно четкое представление, во что я хотел бы поиграть на этот раз. Но мои планы улетели в окно, как только я оказался в захламленной комнате. Бени носился и бомбардировал меня разными играми, которых я никогда в жизни не видел, но тем не менее очень быстро соображал, как в них играть, и очень радовался процессу, несмотря на то что выигрывал в основном он. Когда снизу донесся смех наших матерей, во мне промелькнула нехорошая мысль о моей маме – эта гадкая женщина сейчас доест весь пирог.
– Тебя очень нравится у Бени, да? – осторожно спросила опустошенная беседой мама, когда мы возвращались домой под вечер.
Нет, мне на самом деле не нравится, подумал я. То есть я не понимаю, что я чувствую. Когда я в комнате, то испытываю некоторое удовольствие, но я не уверен, что оно мое. Я ответил ей маленьким поникшим «ага».
На третий раз я все понял.
Это не было еще полным, абсолютным пониманием того, какова моя природа и что это значит. Но разом прояснило всю ситуацию. Бени в какой-то момент протянул мне маленький бинокль.
– Можно подглядывать за соседями, – сказал он.
Он дал мне его, и я направил бинокль на окна домов на другой стороне улицы. Большинство окон были закрыты, занавески опущены, но я подумал, что из другой комнаты можно посмотреть на задворки, там окна часто не занавешивают.
– Из другой комнаты можно посмотреть на задворки, там окна часто не занавешивают, – сказал Бени.
Я поднял бинокль и посмотрел на дома, стоявшие чуть подальше. Однажды я видел, как мужик в трусах сидит на балконе, подумал я.
– Однажды я видел, как мужик в трусах сидит на балконе, – сказал Бени.
Я опустил бинокль и изумленно посмотрел на него. Он подумал, что я восторгаюсь его смелостью, но на самом деле я удивился, что услышал предложение внутри себя до того, как он его произнес. Он лоснился от удовольствия, и я не мог не задуматься, сказать ли ему, что однажды ночью я встал с кровати пописать, на обратном пути взял бинокль, посмотрел на улицу и увидел в одном далеком окне, как некто направил пистолет на свою жену.
Бени приблизился ко мне с горящими глазами:
– А знаешь, что я еще видел?
– Человека с пистолетом?
Он остановился, сбитый с толку. Как это возможно? У нас обоих есть бинокль?
– И у тебя тоже есть… – начал он, но я уже бежал оттуда, понимая и не понимая, просто не хотел больше находиться там, хотел убежать, завернуться в толстый слой пустоты.
Тогда впервые наступила ясность. Первые симптомы расползлись, как пятнышко проказы, распухли, как рана, которую расчесывают, прорвались, как течь, которую никто не собирается устранять, пока я не начал слышать мысли как сейчас. Мое детство перевернулось с ног на голову в доме Бени Липкина.
Как выглядит детство читателя мыслей? Не так уж и плохо на самом деле, если не появляться в толпе людей. Мы заблаговременно поселились в небольшом поселке, наш дом стоял на самом его краю, так что в основном мне ничего не мешало. Мама достаточно рано поняла, что со мной происходит, поверила моим рассказам, крепко обняла меня и начала обучать на дому. Чтение и письмо, счет, английский язык, история. Она достала где-то школьную программу, купила нужные книжки и даже иногда давала мне домашние задания. В классе, состоящем из одного ученика, без помех (и без переменок) и под пристальным надзором мамы я очень быстро продвигался по учебным материалам.
Мы с мамой проводили дома долгие часы вдвоем, но большую часть времени – порознь. Я сидел в своей комнате, учился, читал, смотрел телевизор или просто глазел в потолок и думал. Когда компьютеры стали более доступными и мама поставила один в гостиной, я стал подолгу сидеть за ним – играл, потом пытался сам писать игры или элементарные программы (и, безусловно, стал гением своего поколения, при помощи компьютерной магии заставив «черепашку» бегать по экрану и рисовать кружочек). Когда появился интернет, я принялся жадно поглощать информацию, открывая для себя все то, что не могли или не хотели дать мне книги, – слишком трогательное, слишком странное, слишком редкое, а потом еще слишком скучное, раздражающее и лживое.
Все это – книги, музыка, мучительно медленный интернет – окружало меня на протяжении всего детства и юности, пока я не решил наконец уйти из дома в возрасте девятнадцати лет. Кем бы я стал, если бы не это уединение? Не знаю. Может, клубком, который легче распутать, чем сейчас; может, существом с еще более густым мраком внутри, поди знай.
По меньшей мере раз в две недели мама уезжала, оставляла меня одного на полдня или больше, уходила в мир хаоса. Хоть я и любил ее и никогда не испытывал недостатка в уединении, эти часы были приятными и дорогими сердцу. Что-то в тишине дома, в этом окутывающем теплом пузыре успокаивало меня. Я был господином, владельцем замка. Даже когда я вырос и обзавелся собственным углом, даже в моем стеклянном доме ко мне не возвращалось это ощущение – будто меня обволакивает теплый пузырь, когда мама закрывает за собой дверь, уходя продавать очередную порцию металлических цепочек и сережек из цветного стекла.
Я страстно желал этого одиночества, тишины и поэтому, пока она была дома, часто уходил побродить по просторам и рощам за нашим домом. Я знал наизусть все склоны, все скалы, все лесопосадки на горных цепях. Я знал, куда наступать, чтобы не упасть, где прячутся птицы, как найти подходящий матрас из опавших сосновых иголок, на котором можно лежать и смотреть в небо, знал, где прячут свои муравейники суетливые муравьи.